20 лет дипломатической борьбы

Женевьева Табуи

В книге, на документальной основе, освещаются события, предшествовавшие началу Второй мировой войны, свидетелем которых стала французская журналистка Женевьева Табуи. После присоединения Австрии к Германии сбылись её предсказания, что следующей жертвой Гитлера станет Чехословакия. В 1942 г., уже в США, она издает книгу «Они называли ее Кассандрой». После войны Ж. Табуи вернулась в Париж, в 1948 г. была награждена орденом Почетного Легиона. Книга в высшей степени интересна всем, кто занимается изучением истории Европы между двумя мировыми войнами, а также любознательным читателям всех возрастов.

Глава 3. Локарно… Локарно… Все прекрасно…

Победители и побежденные взаимно гарантируют друг другу безопасность. — Анна де Ноайль, Пифагор и Поль Пенлеве. — Виконт Исии и харакири. — Вандервельде, Муссолини и пресса. — «Ура! Мир обеспечен!» — Дневник лорда д’Абернона. — На пароходе «Регина Мадре». — Пуанкаре не нравится Локарно. — Локарно на Монмартре.

Время идет.

Второе марта 1925 года. Созывается расширенное заседание английского кабинета для обсуждения Протокола Эррио. Болдуин не принимает участия в голосовании, так как его мать больна и он сидит у ее изголовья. И английское правительство большинством в один голос отказывается подписать Протокол…

Правительство Эррио свергнуто, на смену ему пришло правительство Пуанкаре — Бриана… Франко-германское сближение по-прежнему не двигается с мертвой точки, так же как и проблема безопасности. Репарационный вопрос все больше разъединяет союзников. Франция все время добивается создания более определенной системы безопасности, чем та, которая вытекает из Устава Лиги Наций…

Двадцать пятое апреля. Триумфальное избрание фельдмаршала Гинденбурга президентом Веймарской республики…

Союзники считают, что в Германии пробуждается национализм и милитаризм…

Первое июля. Приступили к эвакуации Рура, начиная с кёльнской зоны. Газеты объявляют о прекращении межсоюзнического военного контроля с 1 января 1926 года…

На международном горизонте появилась новая надежда. Министр иностранных дел Бриан заканчивает дипломатические переговоры о новом, расширенном Рейнском пакте — договоре еще неизвестного до сих пор типа, в котором впервые победители и побежденные гарантируют друг другу безопасность.

Крупные международные юристы ликуют. Они излагают основные положения этого нового соглашения:

«Франция и Бельгия, с одной стороны, и Германия — с другой обещают друг другу не начинать военных действий, за исключением случаев законной обороны или нарушения статей Версальского договора о демилитаризации Рейнской зоны.

Англия и Италия своими вооруженными силами гарантируют взаимные обязательства.

Объединенные вооруженные силы Чехословакии, Польши, Румынии и Югославии (приблизительно около шестидесяти дивизий), уже связанных с Францией военными договорами, окажут значительную поддержку в случае нового франко-германского конфликта».

Наконец, юристы подчеркивают, что этот новый договор навязывает Германии войну на два фронта: «Если на западе Германия захочет когда-нибудь напасть на Францию, — говорят они, — то на востоке Германия должна будет столкнуться с поляками и чехами, поддерживаемыми румынами и югославами».

Уже 15 августа газеты сообщают, что новый договор будет подписан в Локарно сразу же после окончания 6-й сессии Ассамблеи Лиги Наций, которая открывается в Женеве 1 сентября.

В связи с этим международная пресса извещает, что Бенито Муссолини, находящийся у власти уже три года, но до сих пор еще не пользующийся популярностью, направится в Локарно. Итальянские газеты «Имперо» и «Ресто дель Карлино» выражают намерение дуче добиться для Италии политических и экономических возможностей для восстановления Римской империи. Но никто не обращает внимания на эти высказывания…

* * *

Женева, 1 сентября 1925 года. Новый председатель Совета министров Поль Пенлеве прибывает вместе с французскими делегатами и министром иностранных дел Аристидом Брианом. Он заявляет:

«Периоды энтузиазма сменяются иногда периодами менее блистательными, но полезными, то есть периодами приспособления и урегулирования действительности».

* * *

Между тем Женева как никогда привлекает избранных всего мира. Известная поэтесса Анна де Ноайль прибыла вместе с Пенлеве. «Он единственный, кто заставил меня полюбить Пифагора», — говорит она.

Вечером Пенлеве, как всегда в своем сером сюртуке, благодаря которому он получил прозвище «маленький капрал мира», работает в своей комнате в «Отель де Берг». Бриан, Лушер и сенатор Памс мирно беседуют в знаменитом зеленом салоне.

Анна де Ноайль обращается к ним:

— И вам не стыдно так сидеть, развалясь в креслах, в то время как премьер-министр работает? Или это и есть то, что у французских министров называется управлять страной?

Бриан насмешливо отвечает:

— Анна, вы к нам несправедливы. Согласитесь, что в то время, как премьер-министр работает, мы могли бы пойти спать, вместо того чтобы ожидать здесь результатов его бодрствования. Возможно, что мы не работаем, но мы и не спим. Именно на этом и основывается министерская солидарность!

Несколько дней спустя Бриан завтракает в гостинице «Бо-Риваж» с Остином Чемберленом. Последний говорит ему:

— Совершенно очевидно, что ваша сила была бы непреодолима, если бы мы задумывались о средствах нашей политики столь же усердно, сколько мы думаем о ее целях. Но это означает, что мы, англичане, должны были бы уже сто или пятьдесят лет тому назад вменить себе в обязанность наряду с развитием имперского флота установить всеобщую воинскую повинность для создания сухопутной армии. Мы народ практичный, который стремится вести свою политику столь же благоразумно, как и свои торговые дела.

Но Бриан прерывает его речь с целью напомнить, что война 1914 года стоила Англии огромных затрат, которых, вероятно, можно было бы избежать, если бы Англия производила именно те расходы, от каковых она, по мнению Чемберлена, избавилась. Чемберлен отвечает ему: «Пусть так, но всеобщая воинская повинность и вооружение в мирное время стоили бы нам каждые десять лет в десять и двадцать раз дороже и, сверх того, повели бы к потере нами привилегированного положения по сравнению с конкурирующими державами. Вы полагаете, что, смело идя на большой риск, мы в конечном счете не совершили выгодной операции? Не думаете ли вы, что наше экономическое и дипломатическое положение было бы лучше, если бы мы менее рассчитывали на наши национальные силы и заплатили бы, трусливо заботясь о безопасности, такую страховую премию, которая бы нас разорила?»

Но Бриан улыбается — это его не убеждает!

* * *

И тем не менее в этот вечер Бриан задумчив.

На него произвела тяжелое впечатление впервые появившаяся оппозиция Уставу Лиги Наций, которую он заметил у одного из членов Лиги Наций, и он рассказывает:

«Во время обсуждения сегодня утром статьи, устанавливающей условия, при которых могут быть применены санкции к государству, нарушившему созданную мирными договорами систему отношений, первый делегат Японии виконт Исии предложил поправку. Эта поправка лишала Лигу Наций малейшей возможности потребовать применения каких-либо санкций против какого-либо государства, если хотя бы один член Совета мог бы заявить, что “государство-агрессор действовало по причинам, определяющимся внутренней политикой”. Это весьма красноречиво свидетельствует об экспансионистских целях Японии в Китае!»

Повернувшись тогда к виконту Исии, я говорю ему:

— Поясните вашу точку зрения!

Своим обычным тихим, спокойным и приятным голосом он отвечает мне:

— Когда вы заболеваете, что вы делаете?

— Посылаю за доктором, — говорю я ему.

— Совершенно верно, — замечает Исии. — А если врач говорит, что ничего не может сделать?

— Тогда, — отвечаю я, — я пошлю за хирургом!

— Правильно, — продолжает Исии, — а если хирург скажет, что не может оперировать вас? Что вы будете делать?

И, поскольку я не отвечаю, Исии говорит спокойно:

— Тогда вы сделаете себе харакири!

«Это предвещает нам очень трудные дни в Лиге Наций, — говорит в заключение Бриан, — так как, чтобы обеспечить свою экспансию, Япония не поколеблется подорвать эту организацию».

* * *

Четвертого октября вся французская делегация в полном составе направляется на поезде в Локарно — место, выбранное для подписания нового договора.

Теплое осеннее солнце. Очаровательная страна, мирная атмосфера!

Мягкий осенний климат побережья Большого озера лучше всего будет способствовать последним переговорам.

* * *

Жители Локарно собрались перед гостиницей, чтобы увидеть прибытие нашей делегации.

Немецкие журналисты, которых почти не было видно со времени подписания Версальского договора, уже давно здесь.

Они тотчас вступают в разговор с французами: «Для нас слово “безопасность” имеет совсем другой смысл, чем для всех вас в Лиге Наций! Для вас “безопасность” означает бездеятельность Германии в ее теперешних границах! А для нас, немцев, “безопасность” означает свободу действий!»

В Локарно уже прибыл министр иностранных дел Германии Густав Штреземан. Этому толстому человеку с квадратной головой и лицом, как у мертвеца, с огромными тусклыми глазами и каким-то металлическим голосом присуща своего рода дипломатическая гениальность. Он умеет лукавить со своими собеседниками.

Из своего вандейского уединения Клемансо предупреждает Бриана: «Будьте внимательны, опасайтесь Штреземана!»

Седьмого октября прибывает сияющий чешский министр Эдуард Бенеш.

На следующий день приезжает его неистовый польский коллега — граф Скржинский. «Как будут выполняться союзнические обязательства Франции в случае нападения Германии на Польшу или Чехословакию? Если Франция после этого выступит против Германии, то Англия и Италия могут парализовать действия Франции. А в том случае, если на Польшу нападут русские, будет еще хуже! — восклицает граф Скржинский. — Франция сможет тогда помочь своему союзнику Польше, лишь проведя свои войска через территорию Германии. Но Германия уже сейчас дает понять, что она откажет в этом. И следовательно… А Польша, господа, Польша?»

* * *

Одиннадцатого октября прибывает еще мало кому известный, бесцветный и брюзгливый Муссолини. Он возражает против пакта, но согласится его подписать.

Его приезд в Локарно наделал много шума.

— Я не хочу иметь никакого личного контакта с руководителем фашистского правительства, — заявляет председателю конференции Остину Чемберлену бельгийский социалист Эмиль Вандервельде, личный друг итальянского депутата Маттеоти, убитого по приказу Муссолини.

Чемберлен отвечает:

— Все будет устроено так, чтобы избежать всякой встречи, и вы увидите друг друга лишь в день подписания… и то издали!

Итальянская делегация немедленно объявила представителям печати, что диктатор примет их завтра утром, в 11 часов, в «Гранд Отеле». Среди журналистов бурные споры. Происходят многочисленные частные совещания, на которых обсуждается, должна ли пресса путем неявки на пресс-конференцию протестовать против репрессивных мер, примененных фашистским правительством по отношению к некоторым итальянским газетам. Поскольку мнения разделились, каждый будет действовать согласно своей совести. Я остаюсь в холле гостиницы, в то время как часть журналистов направляется на пресс-конференцию. После окончания пресс-конференции Муссолини проходит через холл. Разговоры сразу же прекращаются. Он останавливается перед английским журналистом-социалистом, которому громовым голосом задает вопрос:

— Ну, как идут дела коммунизма?

— Я не знаю, сэр.

— Почему?

— Потому что я не коммунист, сэр.

— В таком случае я ошибся.

— С вами это часто случается, — язвительно отвечает журналист.

— Может быть, — замечает Муссолини, смерив своего собеседника взглядом с головы до ног, и медленно, не оборачиваясь, направляется к двери.

* * *

Наконец, вечером 16 октября, полторы тысячи жителей Локарно толпятся перед окнами Дворца правосудия, чтобы посмотреть на министров союзных стран и Германии, собравшихся для заслушивания текста нового Локарнского пакта и его подписания.

Первым подписывается канцлер рейха Лютер. Штреземан охрипшим голосом делает на немецком языке путаное заявление.

Бриан превосходно импровизирует речь… Чемберлен, с дрожащими от волнения руками, произносит несколько слов, которых никто не слышит, и со слезами на глазах садится на свое место, уронив на колени монокль.

Сидящий слева от председательствующего бледный, с осунувшимся лицом и отсутствующим взглядом Муссолини, на которого никто не обращает внимания, не говорит ничего. Затем Бриан увлекает за собой на балкон Лютера. Им долго аплодируют.

Несколько часов спустя в Берлине посол Англии лорд д’Абернон отмечает в своем знаменитом «дневнике»: «День 16 октября знаменует собой поворот в истории послевоенной Европы. Это — уничтожение демаркационной линии между победителями и побежденными. Для Англии это означает восстановление политики равновесия».

* * *

В этот вечер в Локарно царит всеобщий энтузиазм! Он охватил даже наиболее скептически настроенных и всем пресыщенных дипломатов. Разве Германия, вчерашний враг, не поставила только что свою подпись под восемью мирными протоколами?

Начальник кабинета^[5] Бриана Алексис Леже объясняет всем и каждому:

— Господа, Франция добилась наконец обеспечения своей безопасности на Рейне! Теперь, если немцы когда-нибудь нарушат свое слово, английские и итальянские вооруженные силы автоматически придут на помощь Франции; отныне можно более не опасаться за будущее. Войны больше не будет. Германия вступает в Лигу Наций, несмотря на то, что оккупация нами Рейнской области продолжается!

Некоторые охвачены таким энтузиазмом, что бегут на почту отправить телеграммы своим родственникам и друзьям. «Ура! Мир обеспечен!»

* * *

В 10 часов вечера Аристид Бриан, выпив стакан молока, уже спит спокойным сном.

Пара маленьких черных, немного поношенных ботинок на пуговицах, стоящих у дверей его комнаты, свидетельствует о том, что их владелец пренебрегает всеми стихийно возникающими празднествами.

Горы иллюминованы, по улицам движутся факельные шествия. Во всех гостиницах ужинают, поют и танцуют.

* * *

На следующий день выдалась прекрасная погода.

Бриан приглашает сэра Остина Чемберлена, а также около ста журналистов, дипломатов, экспертов, локарнскую знать и некоторых дам совершить «плавание мира» на борту «Регины Мадре» — самого роскошного парохода судоходной компании озера Лаго-Маджоре.

На палубе среди зеленых растений и цветов тихо играет маленький оркестр. Бриан, одетый в свой обычный тесный черный пиджак, в старой мягкой шляпе, улыбаясь, переходит от одной группы к другой и все время курит.

Чемберлен, знаменитое изречение которого «Я люблю Францию, как любят женщину» давно уже покорило сердце Бриана, стоит, прислонившись к перилам. Он рассказывает кембриджские истории и в то же время беспрерывно курит, зажигая сигареты одну от другой.

— Вы курите так же много, как и я, — говорит Бриан.

— Я стараюсь следовать примеру своего отца, — отвечает Чемберлен. — Есть люди, которые едят для того, чтобы жить, другие живут для того, чтобы есть, а мой отец говорил, что он ест и пьет для того, чтобы курить!

Спустя некоторое время Бриан останавливается перед самым свирепым из немецких журналистов — Фейерманом из «Дойче тагесцайтунг».

— Мы с вами, — говорит ему Бриан, — принадлежим к разным лагерям, но сегодня, поскольку мы находимся на одном корабле, это несомненно означает, что вы согласны с Локарно?

Немецкий журналист, злобно взглянув на Бриана, отвечает угрюмо и серьезно:

— Я согласен.

— Вот и прекрасно, — заключает, улыбаясь, Бриан. — Вы видите, что мы с вами принадлежим к одной партии — локарнской!

Прогулка длится три часа при самой великолепной погоде, какая только может быть. Никогда еще заход солнца не казался всем столь прекрасным!

В этот вечер, 16 октября 1925 года, в Локарно делегаты по-настоящему верят в будущее!

* * *

А в Париже усиливаются критические настроения.

Пуанкаре замечает: «Разве приведение в действие всех гарантий, только что полученных Францией, не зависит от голосования Совета Лиги Наций? Следовательно, эти гарантии сохраняют свое значение лишь до тех пор, пока Франция и Англия будут полностью согласны в своей политике по отношению к Германии и Европе. Ну, а затем?»

Клемансо высказывается резко: «Нет совершенно никакой ясности в вопросе о том, что Англия должна помочь Франции в случае, когда наша страна вынуждена будет выступить против немцев, если они в один прекрасный день нападут на Чехословакию или Польшу».

Что касается дипломатических экспертов, то им не по себе. Они начинают задавать себе вопрос, будет ли Германия «отходить» от этого пакта к принятию нового европейского режима или ей удастся толкнуть союзников к отказу от прав и гарантий, предоставляемых им Локарнским пактом.

* * *

Но простые люди и общественное мнение продолжают ликовать, подобно Бриану и всем участникам переговоров!

Все убеждены, что Локарнский пакт окончательно установил мир!

Так, на Монмартре освистали куплетиста, который попытался прибавить к своей песне «Локарно» последний куплет:

«Локарно… Локарно… Все напрасно!»

Гнилые яблоки, свист и подражания крикам животных тотчас же заставляют певца повторить слова припева предыдущего куплета, которые хором подхватывают все присутствующие:

«Локарно… Локарно… Все прекрасно!»

* * *

Локарно и Лига Наций чрезвычайно популярны в двух политических салонах Парижа, которые оспаривают друг у друга «знаменитостей послевоенного времени».

Это салон старой мадам Менар-Дориан, через который в течение двадцати пяти лет прошло все то, что Франция и Европа считали разумом и идеалом демократии, и салон основательницы и руководительницы журнала «Эроп нувелль» Луизы Вейс.

Мадам Менар-Дориан, одетая в черные кружева, с лицом, обрамленным седыми волосами, в длинных шведских перчатках, всегда и во всем остается светской дамой, начиная от черепахового гребня, увенчивающего ее прическу, до изящных туфель на низком каблуке. Столь же восторженная в девяносто лет, как и в двадцать, она постоянно отыскивает среди молодежи людей с душой апостолов и вождей. Некогда у нее бывали Виктор Гюго, Гамбетта, Каррьер и все крупные музыканты и артисты прошлого века. У нее, радикал-социалистки крайне левого направления, можно увидеть историка французской революции Олара, Жозефа Кайо, известного бельгийского социалиста Вандервельде, соратника Жореса и директора Международного бюро труда Альбера Тома и даже коммунистического лидера Марселя Кашена. Политические деятели новых демократических государств Центральной Европы: Эдуард Бенеш, Масарик и ряд других обязаны ей многим.

Мало-помалу завсегдатаи салона Менар-Дориан узнают дорогу на улицу де Винь. Там, между городской прачечной и гаражом, молодая Луиза Вейс устраивает приемы в своем ателье. Там без всякого приглашения и подготовки собирается новый цвет общества. В ателье нет прихожей. Пришедшие бросают свои пальто, плащи и шинели на перила лестницы. Обычно, придя туда, встречаешь послов, председателей совета министров и генералов, которые с веселым видом вешают свои пальто на вешалку, тянущуюся с восьмого этажа до низа лестничной клетки.

Сюда приходят молодой профессор университета радикал-социалист Даладье, Анатоль де Монзи, который говорит о своем намерении составить энциклопедию, немецкий посол фон Хеш, мадам де Ноайль и ее друг литературный критик Анри Ган, лидер социалистов Марсель Самба и его жена, знаменитая художница. Марсель Самба был здесь со своей женой за несколько дней до отъезда в клинику в Шамониксе, где ему суждено было умереть. Через час после смерти Самба его жена выстрелит из револьвера себе в сердце, оставив на столе в номере гостиницы коротенькую записку: «Дорогой Марсель, извини, что я запаздываю на свидание с тобой на один час».

Поздно вечером приезжает граф Бонн де Кастеллан со своим черным пуделем, которого он держит под мышкой. Он рассказывает о своих последних победах. Он никогда не улыбается, потому что сделал вливание парафина под кожу лица, чтобы казаться моложе. Приходит Альбер Тома. Он говорит озабоченно: «Главное — не проговоритесь мадам Менар-Дориан, что я был здесь».

Все проходят к столу…

Во время последнего завтрака происходит забавная сцена: возвращается из своего лекционного турне в Америку Луиза Вейс.

Актриса Руфь Дрейпер прислала с ней письмо актеру Люнье-По. В час дня приходит Люнье-По, похожий на бродягу, с длинным носом, пронзительными глазами, в перчатках цвета сливочного масла. Письмо Руфь Дрейпер заинтересовало его, он в восторге!

— Вы должны встретить Бернара Циммера, этого молодого писателя, тяжело раненного на войне, который… который… — говорит Луиза Вейс.

Люнье-По взволнован, его воодушевление проходит, оживление исчезает. Он торжественно поднимается, берет свою немыслимую шляпу и заявляет:

— Вчера утром я дрался на дуэли с г-ном Циммером, но кровь не стерла оскорбления, нанесенного им мне. Если я его встречу, я ему дам пощечину и снова вызову на дуэль.

У него угрожающий вид, который действует на приглашенных как холодный душ, ему поспешно подают пальто и смотрят, как он, перепрыгивая через несколько ступенек, бежит вниз с восьмого этажа. Все с радостью видят, что, увлеченный чтением письма мисс Дрейпер, Люнье-По не заметил внизу лестницы только что вошедшего Циммера.

Примечания

5

Для Франции характерно сравнительно кратковременное существование того или иного Совета министров. Однако эта частая смена министерств не нарушает деятельности административного государственного аппарата, поскольку вновь назначаемый министр не меняет установленного ранее декретом президента республики порядка работы министерства, так же как не сменяет постоянных, особенно высокопоставленных, чиновников, которые обычно и являются первыми помощниками министра в проводимой правительством политике. Но в отличие от постоянного штата министерств каждый министр составляет свой собственный кабинет, куда включает своих непосредственных сотрудников, которых обычно он лично хорошо знает и которым полностью доверяет. Назначение состава кабинета министра полностью зависит от самого министра.