В одну реку дважды

Жанна Бочманова, 2018

Матильда независима и строптива и привыкла полагаться только на себя. У нее есть лучшая подруга, найденный на улице кот и горькие воспоминания о пропавшем без вести любимом человеке. Внезапно в ее жизни начинают происходить страшные события – попытка похищения, обвинение в убийстве, требования вернуть какие-то деньги – и все это как-то связано с событиями десятилетней давности. Люди, которым она доверяла, оказались предателями. А враг, от которого стоило бы держаться подальше, – единственным, кому можно довериться. Для оформления обложки использована фотография с Pixabay по лицензии CC0.

Глава 2 Волшебная сила искусства

Вилька оказалась права на все сто процентов по поводу злопамятности политрука. Не прошло и месяца, как у меня накопилась куча хвостов с его семинаров. Ибо на каждом он меня вызвал, долго мучил непонятными словами и в конце обязательно ставил жирный неуд в свой реестрик. Сессия угрожающе приближалась, а надежды сдать зачет по философии, и тем самым получить допуск к экзаменам как не было, так и не предвиделось. Я уже мысленно распрощалась с институтом, во всяком случае, с бюджетным обучением, как вдруг в один прекрасный день Сергей Петрович, встретив меня возле дверей аудитории, попросил задержаться после лекции.

Ожидая самого худшего, я просидела все полтора часа как на иголках.

— Ну что, Миронова, как сессию сдавать будем? — спросил политрук ласково и даже с сочувствием.

Я пожала плечами, меня этот вопрос интересовал чрезвычайно, но ответа, в отличие от Сергея Петровича, у меня не было.

— Дело-то не в том, что ты чего-то не понимаешь, а в том, что ты просто не хочешь ничего учить. Я даже обижен. Неужели я настолько неинтересно преподаю, что не смог вызвать хотя бы элементарного интереса?

Тут мои брови, видимо, так скакнули вверх, что Сергей Петрович невольно отрефлексировал: его брови тоже встали домиком над серыми задумчивыми глазами. «Черт, — пронеслось в моей голове, — это что намек? Неужели будет намекать на переспать за зачет? Зачетно переспать, так сказать?»

— Я понимаю, что кое-кому кажется, что одного знания иностранного языка будет достаточно для успешной карьеры…

Тут я и вовсе изобразила лицом некую тарантеллу и покаянно прижала руки к груди. «Нет, нет, я вовсе так не думаю, что вы, что вы!»

— Кстати, о языках. — Сергей Петрович, покопался в недрах своего кожаного портфеля и вытащил на свет продолговатый розовый конверт, щедро украшенный синими штемпелями и даже с остатками слабого запаха парфюма. — Тут вот письмо пришло, а я только английский, так сказать…

— Да не вопрос, — чуть не подпрыгнула я от восторга и буквально вырвала конверт из его пальцев.

Писала Сергею Петровичу дама и в весьма игривом стиле. Пару раз мои уши начинали пылать, но в любом случае я все перевела слово в слово и, закончив, преданно и невинно посмотрела в глаза Сергею Петровичу. Тот задумчиво вытащил бумагу из моих рук, аккуратно свернул по линиям сгиба, всунул в конверт, конверт убрал в портфель, щелкнул замками, взъерошил волосы надо лбом и как-то молодцевато глянул по сторонам.

— Хорошо, Миронова, — кивнул он мне на прощание. — Надеюсь, вы готовы к завтрашнему семинару? Мне бы хотелось услышать от вас что-нибудь внятное по поводу… ну, к примеру, метода эмпирической индукции Бэкона и критики этого метода Юмом. Да. — И он вышел, одарив на прощание стальной улыбкой.

Я тяжко вздохнула, но все же, не надеясь ни на что, вызубрила к завтрашнему дню нужную тему, что-то промямлила на семинаре, получила «хорошо» и несколько ошарашено села на место. К слову сказать, за это мне вскоре пришлось перевести на французский ответное письмо Сергея Петровича к даме. Ни разу при этом политрук не намекнул на возможные карательные меры для особо болтливых студенток — то ли так был уверен в моей порядочности, то ли просто знал, что-то такое обо мне, чего я и сама не знала. И действительно, я никому не проболталась, кроме… Екатерины Альбертовны, Вилькиной бабушки.

Странно, я человек замкнутый, а вот с этой изящной пожилой леди с королевской осанкой чувствовала себя на короткой ноге.

Жила она в трехкомнатной квартире одного из старинных особняков Васильевского острова. У Вильки тут была своя комната, в то время как родители обитали в северной части города и днями пропадали на своих ответственных работах. Екатерина Альбертовна варила самый вкусный в мире кофе, который пили из крохотных маленьких чашечек костяного китайского фарфора. На столе всегда стояло большое блюдо с пирожками и вазочка с вареньем. А сверху свисал зеленый бахромчатый абажур, создавая ощущение вневременного пространства.

Родилась Екатерина Альбертовна в семье профессора-математика, в будущем академика. В семнадцать лет она отчаянно влюбилась в сорокадвухлетнего генерала, героя отечественной войны, увешанного орденами и медалями. Или он в нее, во всяком случае, они поженились и прожили вместе двадцать лет до самой генеральской смерти.

Так как квартира моя была довольно далеко от центра города, то частенько после занятий отправлялась я ночевать не домой, а к Вильке на Ваську. Ну да, если посчитать годы нашего обучения, то дома я бывала гораздо реже, чем у подружки. Вот и в этот раз мы неспешно шли вдоль канала Грибоедова в сторону Гороховой. Вилька что-то все рассказывала, про какой-то новомодный спектакль, на который нам непременно надо сходить. А я все думала о письме, о Сергее Петровиче и об Эрике.

Екатерина Альбертовна сидела в углу комнаты за маленьким столиком, что-то быстро-быстро делала руками, и в ответ на мое приветствие кивнула.

— Плетешь, Марья Искусница? — чмокнула ее Вилька

Тонкое кружево было изящным и воздушным. Я заворожено смотрела на руки, порхающие над станком. Это сколько же надо учиться, чтобы вот так из простых ниток создавать невесомую сказочную красоту. Вилька уверяла, что кружево работы самой Екатерины Клемят ценится в известных кругах достаточно высоко.

Как-то, еще в начале нашего знакомства, я имела неосторожность пожаловаться ей на свою некрасивость. Ну, не то чтобы пожаловаться, а так упомянуть в разговоре. На что Екатерина Альбертовна изящно выгнула брови и с усмешкой заметила:

— Вы просто не хотите быть красавицей. Поверьте, каждая женщина знает, как стать красивой. Если захочет. На Вилечку посмотрите, вот живой пример.

Я посмотрела на Вилечку — та стояла, скромно потупив глазки. Потом вздохнула и сказала:

— Ладно, чего уж для лучшей подруги не сделаешь — открою я тебе свою страшную тайну.

Она полезла куда-то на шкаф и достала большой альбом с фотографиями.

— Смотри. Это я в выпускном классе. — На одной странице альбома была обычная коллективная фотография, почти такая же хранилась у меня в школьном альбоме: в четыре ряда затылок к затылку или нос к носу, человек тридцать школьников с училкой посередине. Вот только Вильки нигде не было видно. Вилька интригующе улыбнулась:

— Не можешь найти?

— Ты что болела в этот день? — отчаявшись обнаружить знакомое черное каре, резюмировала я.

— Точно — болела. Сейчас покажу, — и она перевернула страницу. На большом портрете красовалась пухленькая рыжая веснушчатая девчонка с раскосыми глазами-щелочками. Волосики у девчоночки были блекло-рыжими, а конопушки щедро покрывали лоб и щеки. Я потрясенно молчала, не смея озвучить очевидную вещь.

— Ты, что ли? — нерешительно предположила я.

— Угу, — вздохнула Вилька.

Я покосилась на нее, потом посмотрела на портрет, потом опять на Вильку.

— Рыжая я, рыжая, — засмеялась Вилька, — от природы. И конопатая. Всю жизнь пухленькой была, что поросеночек. А похудеть мечтала лет с пяти — с таким-то личиком, да еще и колобок на ножках. Ужас! Только без толку. Зато как экзамены начались выпускные — так с меня все жиры и схлынули. От нервов, наверное. Бабуля даже испугалась. Но ничего — зато щеки как ввалились, так и глазки сразу открылись. Я и побежала в парикмахерскую. Сделала стрижку, окраску, брови, ресницы накрасила, прихожу, а бабуля уставилась на меня и не признает. Минут пять поверить не могла, что это я. Только по веснушкам и узнала. А потом руками всплеснула и побежала в ванну. Я думала за валидолом, а она приносит баночку с кремом от веснушек. Благословила, так сказать, на новую жизнь. Правда, бабуля?

— Правда, все так и было. Веснушки — это наше семейное достояние. Все женщины в роду рыжие и конопатые. Очень сильный доминантный признак.

— Бабуля в молодости генетикой увлекалась, вернее, одним генетиком, — шепнула мне Вилька на ухо, — поэтому очень сильно верит в наследственность. Думает, что рано или поздно кровь свое возьмет, и я тоже что-нибудь сплету этакое, но мне что-то не верится. У меня руки — крюки, ничего ими делать не умею.

Екатерина Альбертовна покачала головой, достала из шкафа книгу и протянула ее нам.

— Вот, девочки, здесь есть все, что надо знать женщине об истоках молодости и красоты. Матильда, я настоятельно рекомендую тебе прочитать этот древнекитайский трактат.

— Бери-бери, — шепнула Вилька, — вера бабули в китайскую медицину незыблема, как Великая Китайская стена. Она ж на Дальнем Востоке долго жила, всяких премудростей нахваталась — страсть.

— А туда-то ее как занесло? — так же тихо шепнула я.

— Так дед-то на Дальнем Востоке служил, на советско-китайской границе.

***

Вилька давно горела идеей фикс сделать из меня красотку. И если до Парижа я как-то отбрыкивалась, то после, пребывая в некоем слегка измененном состоянии, поддалась на уговоры хотя бы в солярий сходить, не подумав, что коготок увяз — всей птичке пропасть. Я еще слабо сопротивлялась, уверяя, что загар ко мне не липнет, но бесполезно — нещадно обмазанная каким-то кремом, я оказалась запихнутой под крышку аппарата.

— Как в гробу, прости господи, — прошептала я и покорилась судьбе.

Через какое-то время, когда я уже отчаялась выбраться, крышка откинулась, и Вилькин голос произнес: «Хватит дрыхнуть». Кожу саднило и стягивало. В зеркале отразилась розовое, как у рождественского поросеночка, личико.

— Ну и куда я теперь такая пойду? — уныло задала я вопрос, но Вилька даже не соизволила ответить, а вместо этого стала снова мазать уже другим кремом. Правда лицо щипать перестало, зато нос, лоб и щеки залоснились. — И что мне теперь, как тульский самовар по улице идти? — вопрос опять, конечно, остался без ответа.

Вилька достала пудреницу и провела пуховкой по моей блестящей физиономии, потом обмахнулась сама и сказав:

— Теперь порядок, — поволокла на улицу.

— Подожди, — взмолилась я, подгоняемая Вилькой чуть ли не пинками, — пить хочу. От этого искусственного солнца жажда, как в Сахаре.

— И не думай, — отозвалась та, пыхтя, и не сбавляя темпа, — у нас режим жесткой экономии — никаких лишних расходов.

— Что и стакан сока нельзя?

— Водичкой обойдешься. Из-под крана.

— Сердца у тебя нет! Где хоть кран-то?

— Сейчас до парикмахерской дойдем, и попьешь, Главное — расслабься.

Разговаривать с Вилькой в таком состоянии — гиблое дело. Пока программу не выполнит — не отпустит. Потому вопить, что про парикмахерскую уговора не было, я не стала.

Часа через два, а может, и больше, когда мои бедные волосы подверглись всевозможным экзекуциям, и мастер сняла накидку, я нехотя открыла глаза, так как вняла Вилькиному совету и расслаблялась. Итак, я открыла глаза и… Голова моя напоминала магнит, брошенный в ящик с металлической стружкой — совершенно невероятные упругие пружинки обрамляли мою красную физиономию. Я застонала:

— Вилька…

Та мирно сопела в кресле, прижав к груди повести Куприна. Услышав мои стоны, она встрепенулась и вывалилась наружу:

— О, ты прекрасна, возлюбленная моя! Кудри твои… — видно, общение с классиком серьезно повредило ей мозги.

— Тихий ужас, — обреченно вздохнула я.

— Деньги давай, — скомандовала Вилька и назвала цифру, от которой у меня спиральки на голове встали дыбом. — А ты что хотела?

Мы вышли на улицу, я вздыхала не переставая.

— Тебе не нравится? — растерялась Вилька. — Тебе очень идет — правда, правда…

Я потрогала рукой бешеную гриву, вываливающуюся из-под капюшона куртки.

— Привет, девчонки! — раздалось рядом. — Куда путь держим, может, по пути? — Парень в кожанке высунулся из окна БМВ.

— На автобус — ответили мы и двинулись в сторону остановки.

Черный автомобиль медленно двинулся вдоль тротуара.

— Подвезем куда надо. Эй! — не унимался коротко стриженный крепыш.

— Нам в другую сторону, — ответила Вилька, притормозив на ходу, усиленно чиркая зажигалкой в попытках прикурить.

— Пойдем скорее, — дернула я ее за рукав.

— Не понял. Нам, кажется, хамят. — Машина резко остановилась, и парень вырос на нашем пути, как тень отца Гамлета.

Перебитый нос и ушки пельменьками говорили о бойцовском характере и тяжелом детстве.

— Нет, ребята, ну, правда, не по пути, — миролюбиво улыбнулась я, и мы дружно развернулись в другую сторону.

— Стоять, мочалки! — Парень скакнул наперерез — скорости броска позавидовал бы сам Мухаммед Али. — Вован, ты посмотри, эти козы драные явно хамят. Есть предложение поучить манерам.

Мы оглянулись. Внешность Вована была еще более колоритной. Стало неуютно. Малой кровью не обойтись, тоскливо подумалось мне. Я оглядела комплекцию парня — в ближнем бою шансов просто не было. Оставалось одно — делать ноги, но Вилька, как всегда, была на высоченных каблуках. Вован меж тем, гадко щерясь, выпрастывал массивное тело из салона.

Я мысленно сосчитала секунды до приближения Вована, потом закинула сумку за спину и, резко нагнувшись, схватила парня под коленки и боднула головой в живот. Прием, не раз выручавший в потасовках с дворовыми хулиганами, не подвел и сейчас — парень взмахнул руками и грузно шлепнулся на землю, крепко приложившись стриженым затылком об асфальт. Недолго думая, я схватила за руку Вильку, которая так и стояла с открытым ртом и горящей зажигалкой, и мы дернули со всех ног.

Несмотря на каблуки, Вилька резво неслась впереди меня. Мы свернули за угол, Вилька подбежала к поребрику и замахала руками в надежде поймать тачку. К счастью, одна из машин затормозила рядом с нами, и мы запрыгнули в салон.

— Ничего себе за хлебушком сходили! — бормотала Вилька. — Это что ж получается — приличной женщине уже и на улицу выйти нельзя? Хвоста нет? — то и дело интересовалась она, нервно оглядываясь. Я тоже оглядывалась, но, естественно, ничего не видела.

— Все БМВ на одно лицо, как тут разглядишь, — успокаивала я, то ли ее, то ли себя.

— Все, стригусь наголо или перекрашусь, на худой конец.

— Нет, только пластическая операция, — заверила я.

— Ничего смешного. Тебе тоже маскироваться надо — ты ж его приложила задницей об асфальт, но второй раз твой приемчик не сработает. Кстати, здорово это у тебя — хрясь и с копыт!

— Годы тренировок, — вздохнула я, — наш район исторически — самый бандитский в городе.

— Эмигрировать, что ли? — нервно хохотнула Вилька.

— Э, — отмахнулась, — бомба два раза в одно место не падает. И потом, пять миллионов жителей, вероятность повторной встречи равна нулю.

— Зато чуешь, как мужики столбенеют? — вдруг возрадовалась Вилька. — Это ж они на твою новую внешность клюнули.

— Вот счастье-то! Нас заметила местная гопота. Вот теперь я добьюсь, чтобы нас записали в первые красавицы королевства! — дурным голосом воскликнула я. Водила, опасливо покосился через плечо.

–Точно! — закричала не менее дурным голосом Вилька и схватила меня за руку. — Идея! Класс! Мы поставим Золушку!

— Ты что — перегрелась? — попыталась я пощупать ей лоб.

— Отстань! — отмахнулась она. — Слышала же, там народ капустники готовит? Чем мы хуже?

Я пожала плечами.

— Сценарий я сегодня напишу, — бормотала меж тем Вилька. — Главные роли наши, конечно. Лариску, старосту — мачехой… Принца… — она подняла безумные глаза, — принца нет…

— Вилечка, успокойся — будет тебе и принц на белом коне, и тебя вылечат, и меня вылечат…

— Да ну тебя, — засмеялась она, но было видно, что мысли ее витают далеко.

Мы вылезли у входа в метро и спустились на эскалаторе вниз.

— Ладно, давай прощаться, — заторопилась Вилька. — Тебе налево, мне направо. Домой-то доедешь? — она с сомнением посмотрела на копну моих волос, взметнувшихся вслед уходящему поезду. — Прямо хоть охрану к тебе приставляй, красавица ты моя, — чмокнула она меня в щеку и скрылась в вагоне.

— Простите, не подскажите который час? — мужчина с дипломатом в руке заглянул мне в лицо. Я ткнула рукой в электронное табло и прыгнула в распахнутые двери вагона.

***

Конечно, любая Вилькина идея требовала немедленного воплощения. В этом я убедилась еще раз, на следующий день, чуть не опоздав на занятия, пытаясь справиться с непокорной стружкой на голове. Толпа студентов стояла перед аудиторией и дико ржала. Я подошла ближе — чтение бестселлера про Золушку шло к середине. Повествование было щедро усыпано современными анекдотами и слоганами из надоевшей рекламы, и фразами из бразильских мыльных опер типа «Марианна не реви, Хосе Игнасио — вдовец — мы и тебя пристроим». Правда, Золушку ныне именовали теперь гордо — Синдереллой. В общем, пьеса прошла на ура и получила всеобщее одобрение. От желающих поучаствовать отбою не было.

— Стоп! — сказала Вилька. — Главные роли забиты, на остальные проведем конкурс.

— Ты, что ли, Золушку играть будешь? — спросил парень в очечках. — Так у тебя типаж вроде не тот.

— Нет, милый мой, я буду играть роль имиджмейкера, то бишь феи, а Синдерелла вот — прошу любить и жаловать… — и с этим словами закивала мне поверх голов. Все дружно обернулись на меня и ошарашенно замолчали.

Вилька метала глазами молнии — я, как всегда, забыла накраситься, да и не успела бы все равно, борясь со стихией волос. Зато теперь они покорно были уложены бубликом на голове. Но тут вылезла наша староста Лариска, щекастая девица гренадерского роста:

— Чудненько! Как раз для тебя роль. А я мачеху, можно? — просительно схватила она Вильку за руку.

Вилька гордо улыбнулась:

— Для тебя и писано — мать командирша!

Лариска взвизгнула и повисла у нее на шее. Тут начался гвалт, и Вилька закричала:

— Тише вы! Ролей много — всем хватит. Не хватит — допишем.

— А костюмы? А декорации? — спросила я позже.

— Ерунда, — небрежно ответила Вилька, пристально вглядываясь в проходящих мимо парней, — Это не главное. Нет! — отчаянно вдруг воскликнула она. — Принца не вижу! — Режиссерские муки только еще начинались.

И понеслось: лекции вперемежку с репетициями, семинары — с примером костюмов. Вилька развила такую бурную деятельность — у нее оказались отличные организаторские способности, что вскоре половина нашего отделения была занята в спектакле, кто в артистах, кто в статистах, кто в подсобных рабочих, а другая с нетерпением ожидала оного. И все как один ходили с таинственным видом, потому как Вилька с Лариской строго-настрого запретили болтать, дабы идею не украли конкуренты.

На роль принца Вилька привела высокого смугловатого парня с копной смоляных вьющихся волос, напев ему дифирамбов о его гениальности и взяв клятву о страшнейшей конспирации. Санька учился на отделении восточных языков, носил очки и жутко комплексовал, несмотря на свою броскую экзотичную красоту, что, однако, не помешало ему проболтаться о постановке «Али-Бабы и сорока разбойников» своими сокурсниками-арабистами. Но видимо, роли ему там не досталось, поэтому он, обласканный нашим дружным коллективом, расцвел и прямо на глазах стал входить в роль прекрасного принца.

Близилась сессия и день премьеры тоже. Я стонала от ужаса, не успевая подготовиться ни к одному зачету.

— Не боись, — подбадривала меня Вилька, — а кому сейчас легко?

Однако спектакль потихоньку приобретал законченную форму. Декорации мы сделали, используя подручные средства и собственные хилые финансы. Но больше всех удивил Жора, безвозмездно предоставив в аренду супермодные джинсы и кожаные брюки с курткой из своего магазинного ассортимента. Но главный вклад внесла, конечно же, Вильгельмина, закадрив на улице байкера, и, обаяв его своей безраздельной любовью к мотоциклам, она договорилась о краткосрочном прокате двух шикарных байков. (Как мы уговаривали деканат о пропуске двух лакированно-хромированных чудищ в здание альма-матер, даже вспомнить страшно). Но как мы ни конспирировались, слухи все же просачивались, и в день премьеры в зал набилось столько народу, что не только яблоку, но и более мелкому фрукту упасть было некуда. Накануне восточники с блеском отыграли «Али-Бабу» с песнями, половецкими плясками и танцами живота, и я, честно говоря, мандражировала, не очень-то уверенная в собственном актерском мастерстве. Но Вилька шла к цели, как «Челюскин», разбивая в осколки все сомнения.

И вот облаченная в синий рабочий халат и со шваброй в руках, я стою за кулисами и слушаю диалог мачехи с недотепой мужем, которому король въехал своим «Мерсом» в «Запорожец».

— И ты у него ничего не попросил? — грозно рычала мачеха.

— Нет, дорогая, — блеял бедный затюканный инженер НИИ. — Вот визитка с телефончиком. Сказал: «Будут проблемы — звони — перетрем».

Вилька еще раз обсыпала меня белой пудрой, дабы скрыть восхитительный загар, который все-таки появился на моем личике после энного количества сеансов. Хотя могла и не стараться особо — от страха я была даже не бледного, а какого-то серенького цвета. На голове у меня был парик опять же неопределенного серенького цвета, скрывающий до поры до времени мои изумительные кудри.

Далее сюжет развивался стремительно: Синдерелла, студентка-вечерница, подрабатывает уборщицей, в то время как мачеха и две ее дочки ведут праздную жизнь и собираются на конкурс красоты во дворец. По ночам она предводительствует шайкой байкеров и в одну прекрасную ночь знакомится с принцем, который сбежал из дворца, чтобы обкатать новенький мотик, подаренный папулей. Лиц друг друга под шлемами они не видят, но любовь вспыхивает заочно, так сказать, с первого рыка мотоцикла.

Зал стонал и плакал от смеха и несколько раз замирал то от ужаса, то от восхищения. Один раз, когда я вышла, волоча ноги и швабру. Зал затих, а после секундной паузы просто умер от хохота — такую Золушку вряд ли кто-то мог представить. Зато, когда я въехала на сцену на рычащем мотоцикле в кожаных обтягивающих брючках и сдернула шлем с головы, зал дружно ахнул. Вилька постаралась и нарисовала мне такие глазищи, что они просто не умещались на лице, а в сочетании с копной волос, струящихся по спине, и обрызганных к тому же блестящим лаком, эффект был потрясающий.

Сцена примерки байкерской перчатки, потерянной Синдереллой, прошла, вообще, под безудержный хохот. У Лариски оказался редкостный комедийный талант. Натянув все-таки перчатку на ручку своей дочери, мачеха перекинула несчастного принца через сиденье мотоцикла и поволокла жениться. Бледный принц растеряно выслушивал отцовские наставления: «Ты это, сынок, типа за базаром следить надо». «Ну что же теперь делать-то, папа?» Папа скреб в затылке и теребил золотую якорную цепь на груди: «О, — поднял он палец с золотой печаткой, — красавица, ну-ка, прокати меня. Давненько на мотоцикле не катался». Надо ли говорить, что, когда предполагаемая невеста погребла папулю под мотоциклом, а сверху навалилась всей массой Лариска, зрители сползли с кресел и вывалились в проход от смеха.

И это был несомненный успех. Вилька сияла счастливым лицом и все никак не могла оторваться от толпы поклонников, обступивших ее со всех сторон. Я издали помахала ей рукой и пошла на выход. Мне срочно нужно было проветриться. Лицо под гримом уже чесалось и хотелось скорее добраться до дома, но судьбе было угодно иначе.

Не успела я выйти за ограду нашего института, как кто-то сильно толкнул меня, больно припечатав к железным прутьям спиной.

— Ну вот и встретились, коза мичуринская, — сладко произнес голос над ухом.

Я отшатнулась. «Почему мичуринская?» — как-то не к месту подумалось мне, но, посмотрев на довольную физиономию парня, возражать, не стала. Парень со знакомыми ушками-пельменьками сиял, как будто сорвал джекпот в казино. Я оглянулась, ища пути к отступлению, но с другой стороны уже возвышался Вован. Видно, парни учли свою стратегическую ошибку и поменяли тактику — теперь они стояли почти вплотную, блокируя с двух сторон. Бежать было некуда. Парни подхватили меня под руки и потащили через дорогу, туда, где в сумерках виднелся силуэт темной машины.

— Ну что с тобой сделать? — шипел парень, характеризуя такими эпитетами, что бедные мои уши сворачивались в трубочку. — Сейчас я тебя по асфальту размажу!

Я молчала, мысленно подсчитывая, во сколько обойдутся услуги дантиста и пластического хирурга. Парень грубо схватил меня за руку. И тут я разозлилась. Как и в детстве, злость накатила волной, сменив страх. В такие минуты уже ни кровь, хлещущая из носа, ни заплывший глаз не могут меня остановить.

— Давай, — процедила я со злостью, выдергивая руку из его железных пальцев, — давай размажь меня по асфальту, рискни. Сможешь собой гордиться, нашьешь еще одну полоску на свой «Адидас». — И уставилась на него с вызовом, представляя, как я сейчас вцеплюсь ему зубами в…ну, куда дотянусь, а там уже как получится.

— Какие еще полоски? Сдурела, коза? — парень явно не мог делать два дела одновременно — думать и размазывать, кого бы то ни было.

Я скривилась и, указывая пальцем на полоски его фирменных кроссовок, пояснила:

— В войну летчики рисовали звезды на фюзеляже — по числу сбитых самолетов. Фильмы-то про войну смотрел, ну хоть в детстве?

Процесс думанья был непривычен и отнимал слишком много энергии — парень застыл, уставившись на свои ноги. Считает до трех, догадалась я.

— Ну, помнишь, фильм про летчиков «…раскудрявый, клен зеленый, лист резной», — напела я, пытаясь облегчить ему задачу.

Вероятно, до трех парень все-таки считать умел, потому что загоготал и чему-то обрадовался:

— Точно, клен зеленый, лист резной. Смуглянка. Вован, помнишь, как он кузнечиков ловил?

Вован молча наклонил бритую голову, что, очевидно, означало согласие.

— Мужик там в подштанниках бегал, га-га-га, — вдруг заржал он.

Меня передернуло. Лучше бы он молчал — смеющийся Вован, зрелище не для слабонервных. Они отсмеялись и уставились на меня — совместное песнопение, как-то не укладывалось в намерение расправиться со мной немедленно.

— Ты это… зачем меня об асфальт приложила? — с укором потрогал парень затылок.

Я пожала плечами — риторический вопрос.

— Извини, испугалась очень. Мы ж думали маньяки какие. Сейчас так страшно по улицам ходить, ужас! — И я улыбнулась одной из своих самых невинных улыбок и взяла его за рукав. — Нет, правда, мне жаль, что так получилось. Я ж не думала, что ты так сильно ударишься. Последний раз я это проделывала в детском саду, в песочнице.

Парень улыбнулся.

— В песочнице-то, конечно, не больно. — От улыбки его лицо уже не казалось таким страшным — обычный парнишка с веселыми глазами.

— Ладно, — вздохнул он, то ли с облегчением, то ли с сожалением, протягивая мне руку, — меня Толяном зовут, а это вот, Вован. Только больше так не делай, а то ведь и… — он красноречиво мотнул головой куда-то вверх и в сторону.

Руку я пожала и, чувствуя, как немеют пальцы в железной ладони, решила, что именно так и не иначе поступлю в следующий раз, буде таковой будет иметь место. А еще лучше, сегодня же запишусь в секцию карате, дзюдо, бокса и начну бегать по утрам.

— Матильда-а-а! — раздался вдруг дикий крик. Через дорогу, прямо сквозь несущиеся автомобили, мчалась Вилька, размахивая сумкой. Взвизгнули тормоза, Вилька отскочила в сторону и застыла.

— Сдурела, мать твою! — раздалась отборная брань водителя. Выскочивший мужик был готов растерзать несчастную нарушительницу ПДД, застывшую в двух шагах от тротуара, но, оглядев крепеньких мальчиков в кожаных тужурках, залез обратно и укатил, громко матерясь.

— За тобой что, привидение гонится? — я увела ее с дороги и прислонила к машине парней. Вилька громко икнула, переводя глаза с них на меня и обратно. — Вот, познакомься, это Анатолий, а это Владимир. А это Вильгельмина, моя подруга. А меня Матильдой зовут. — Вилька опять икнула.

— Имена у вас, как кликухи у путан, — подозрительно прищурился Толян. — И выглядите точно как из борделя.

Вилька громко заикала и замотала головой.

— Что ты, Толечка, — замахала я в ужасе руками, — мы не… не того… Мы студентки, у нас спектакль был. Это мы в гриме, а так-то мы, вообще…

Толик расплылся в улыбке, то ли от радости, что мы не того… то ли что я его Толечкой назвала.

— Ладно, ребята, мы пойдем. Надо первую помощь оказать, — я кивнула на все еще икающую Вильку. — Было очень приятно познакомиться.

Мы попрощались. Причем Анатолий оставил мне номер телефона, наказав звонить, если возникнут какие проблемы. Номер я старательно занесла в телефон, хотя и уверяла, что проблем у нас, в принципе, не бывает. На что тот с сомнением покосился на бледную Вильку, на меня, и обнадежил: «Будут». И они уехали. А Вильку я с трудом перевела через дорогу — она упиралась и отказывалась идти — а потом долго отпаивала кофе с коньяком в ближайшем кафе.

В общем, этот учебный год запомнился нам надолго, тем более что для меня он стал последним.

Весной я сообщила Вильке, что бросаю институт.

— Ты с ума сошла? — вытаращилась она.

— Тетя Ира, сестра мамина, в больнице с инсультом. Кроме нас, никого нет. Везти ее сюда из Новгорода — это кучу бумаг оформить, а ей уход нужен. Жора, сама понимаешь, магазин не может оставить, мама только-только на приличную работу устроилась. Придется мне ехать. Я уже и заявление в деканате написала на академический отпуск. Ничего. Через год сдам.

— Дела! — посочувствовала Вилька. — Обидно, конечно. Чтобы звонила мне каждую неделю, поняла?

Я пообещала звонить, на том мы и расстались.