Как убить президента или двойной футляр для фортепиано

Жан Эс Эйч, 2011

Этот роман о пагубности власти. О ее вреде, если она абсолютная и не сдерживается законом. И тогда губит она не только все вокруг, что стремится к обновлению и переменам. Губит она самого обладателя безраздельной власти: разъедает его душу, меняет его помыслы, прежде, быть может, благородные.При этом роман бинарен, то есть это два взаимно дополняющих друг друга романа. Автор переносит читателя из современности в далекое прошлое, где герои – Гай Юлий Цезарь, царица Клеопатра, знаменитый оратор и политический деятель Цицерон. Роман приключенческий, читателя ждет яркое и увлекательное чтение.

Кто-то должен уйти. История рода Гратон

Макс открыл глаза, потянулся: пора вставать. Пошел на кухню и приготовил себе эспрессо в кофейной машине. Выпил не спеша, словно дегустируя, как учила тетя Стефания.

— Сначала ты должен почувствовать аромат, подыши этим вкусным паром, — поучала красивая и нестарая еще синьора, которая так и не нашла себе достойного мужчину и осталась на всю жизнь старой девой. Макс был для нее чем-то вроде куклы, с которой она любила играть и которую воспитывала в духе старой итальянской аристократии.

— Мать у тебя была римлянка, и ты должен себя вести как настоящий римлянин.

Дом тети Стефании был как настоящий дворец: при входе стоял швейцар в расшитой крылатке, в треугольной шляпе и с булавой; на стенах висело старинное оружие; мраморные бюсты и скульптуры стояли почти в каждой комнате. А еще картины старых мастеров в темно-фиолетовых тонах, на которых были изображены боги и герои. Все слуги в доме были одеты в одинаковые синие курточки с золотыми пуговицами.

Однажды Макс спросил у Стефании, что означает татуировка у него на предплечье, но тетя только махнула рукой:

— Ты меня прости, но все-таки твой отец был дикий человек, если он решил разрисовать так свое дитя.

Макс готов был расплакаться от этих слов.

— Будь мужчиной и не хнычь. Я тебя просила — не обижайся, — тетя потрепала его по волосам. — Видела как-то случайно, что у отца твоего тоже был похожий рисунок на плече, а что это означает? Может, это какой-то родовой знак, принятый у арабов.

Макс натянул на себя брюки и черный бадлон, допил кофе.

Они всегда въезжали в одно и то же время в подземный гараж — ровно в 9.00. И так на протяжении десяти лет. Затем они шли к лифту, при этом кланяясь друг другу и умоляя один другого войти в лифт первым. Заканчивалось это тем, что двери лифта закрывались, и лифт уезжал, после чего они наперегонки бежали по лестнице, пихаясь и толкаясь. Но где-то между третьим и четвертым этажами гонка завершалась, и они с высунутыми языками шли снова к лифту и вваливались в него, затем наперегонки пытались вломиться к себе в офис, который был на семнадцатом этаже, и уже никто не хотел уступать другому. Это был своеобразный ритуал, от него настроение поднималось на целый день.

На следующее утро после встречи в ресторане все было, как и раньше. Только радости не было.

— Макс, — первым заговорил Гратон, — а ведь детство ушло, ушло навсегда и уже не вернется.

— И что? Ничего нельзя исправить?

— Нет, Макс, я уже все решил. Я ухожу. Перееду в Австралию, буду преподавать в университете. Меня давно зовут в Сиднейский университет, ты же знаешь.

— Неужели обязательно вот так срываться?

— Да, иначе мне будет труднее, я буду стремиться к тебе. И в один день не выдержу и приеду.

— Ближе тебя, Ив, у меня никого нет.

— У меня тоже, — сказал Гратон. — Ты извини, что я тебе не рассказал в свое время, как меня полицейские прижучили в Монреале за наркотики, мне было больно это вспоминать. Я тот эпизод и все, что у меня было в жизни раньше, в Канаде, вычеркнул из своей памяти. И дом свой, и родителей, и двух своих сестер — все стер из памяти. Мне так легче, да простит меня Господь.

Ив перекрестился.

Они обнялись, и оба еле сдерживали слезы. Затем Макс сказал:

— Ты можешь всегда на меня рассчитывать.

— Я знаю. Ты — тоже. У меня будет к тебе просьба. Разберись с текущими делами сам. Я завтра уезжаю.

— Я провожу.

— Нет, не надо. И еще обещай, что никогда, слышишь, больше никогда ты не отвернешься и не отведешь взгляд.

— Обещаю!

Они снова обнялись, и Гратон, собрав в пластиковый пакет кое-что из личных вещей, вышел. Секретарша Мадлен, пожилая дама, которая относилась к своим боссам, как к детям, тихо всхлипывала, вытирая слезы салфеткой.

Те ищейки, которые собирали материалы для досье Джека Форвайтера, видимо, не отличались особым рвением. Иначе они хоть как-то бы коснулись истории рода Гратон.

Ив всегда был белой вороной в семье и с большой долей иронии оценивал сбереженную память о предках. Но это — факт, в гостиной их дома в Монреале на почетном месте висела оправленная в тонкую золотую рамку картина на бумаге, выписанная пером и акварелью. На картине — могучее дерево с широким стволом, от которого во все стороны устремились зеленые ветки с листьями. На каждом листике имя. И сверху надпись — ажурно, в виде ленточки: «История рода Гратон».

«Каким никчемным, опавшим с генеалогического дерева сухим осенним листом выгляжу я на той семейной картине, — думал адвокат. — Без жены, без детей и без всякого намека на их присутствие».

Первый Гратон, по имени Жюль-Луи, появился в королевских хрониках Филиппа Пятого Длинного, короля Франции и Наварры, в качестве конюшего, и было это 9 февраля 1320 года. Кроме упоминания имени и придворной должности, больше ничего не было известно о нем. Последующие Гратоны дремали в недрах истории до 1798 года, до того времени, как Наполеон Бонапарт высадился со своей армией в рыбачьем поселке Марабу, в нескольких километрах от древней Александрии. Египет тогда, и много лет потом, входил в состав Турецкой Порты и охранялся хорошо вооруженной феодальной конницей — мамелюками. Наполеон явился в Египет в качестве освободителя местных жителей — арабов и коптов — от беев-мамелюков, владельцев лучших земель в стране. Неважно, что его никто не просил об этом, для Наполеона всегда была важна постановка благородной цели. Селим Третий, властитель Порты, падишах Высочайшего Османского государства и халиф, заволновался от присутствия французской экспедиции под командованием никому не известного генерала Бонапарта, но тот уверил его, что с султаном у него глубокий мир и дружба, что он со всем уважением относится к последователям пророка Магомета и не собирается захватывать земли Великой Порты.

Падишах не поверил и не перестал волноваться. А мамелюки, отступая под грохот наполеоновских пушек, сжигали все на своем пути и отравляли колодцы. Главным интендантом французской экспедиционной армии в Александрии был полковник Жак де Гратон. Он настолько хорошо смог добиться сбора податей и налогов, что фактически французская армия стала содержаться за счет местной казны, и не было недостатка в продуктах и фураже, а также строго контролировалось качество воды.

Наполеон заметил служебное рвение офицера, и когда в 1802 году он основал орден Почетного легиона, то среди первых награжденных этим орденом был и он, «колонель Жак де Гратон». В дополнение к Большому рыцарскому кресту последовало назначение в качестве личного эмиссара с тайной миссией в Канаду. Цель миссии была такова: земли, которые до 1763 года назывались Новая Франция, перешли, согласно Парижскому договору, к Великобритании. С подобным ущемлением национальных интересов Наполеон не был согласен и в дальнейшем собирался вернуть североамериканские территории под корону Франции. Миссия Гратона заключалась в том, чтобы пустить корни, искать единомышленников, по возможности доставлять хлопоты английской администрации и ждать высадки Бонапарта. Но история обернулась иначе. Наполеон был отправлен на остров Святой Елены, а Гратон с его коммерческой хваткой открыл ссудно-сберегательную кассу, стал вполне обеспеченным буржуа. В семье Гратонов хранилась изящная миниатюра, изображающая молодого офицера в мундире с интендантской вязью на воротнике и с орденом Почетного легиона.

Прошло полтора месяца. За это время Ив ни разу не позвонил из Австралии. Макс тоже не пытался его найти. Душою оба рвались друг к другу, слишком многое их связывало. Но каждый что-то выжидал и не торопился первым идти на примирение. Макс сменил офис, чтобы память о друге не мешала ему. Нет, он не отказывался от старого друга, он отказывался от себя прежнего, от своих иллюзий. Никого из новых коллег он не подпускал к своему внутреннему миру и держался со всеми в строго официальных рамках.