Боря вышел из моря

Жан Висар

Пропала Атлантида. Огромная часть суши в течение нескольких лет погрузилась под воду и исчезла. Будто и не было ее вовсе. Первое время еще виднелись рубиновые пентакли ее башен, но вскоре и они исчезли в волнах бескрайнего Времени…А казалось, что это так незыблемо – на многие годы, на века и тысячелетия – навсегда. А вот прошло всего 10—15 лет и почти ничего не осталось. Все утопло…

Начало

Я сиджу на забогэ

Я все сиджу…

Я сиджу на забогэ

Уже месяц во двогэ

Я сиджу на забогэ

Я все сиджу…

Я сиджу на забогэ

Уже месяц во двогэ

Я не удовлетвогэн

Я сиджу на забогэ

Я все сиджу…

Я сиджу на забогэ

Уже месяц во двогэ

Я не удовлетвогэн

И зовут меня Борэ

Я сиджу на забогэ

Я все сиджу…

Слова этой дурацкой еврейской песенки или частушки, или Бог знает, чего, иногда всплывают в памяти, и всегда ассоциируются у меня с Борей Лейбовичем. Наверное, он сам и принес ее тогда в нашу институтскую компанию. Эту песенку, да еще поговорку. «Боря — вышел из моря».

Это нужно произносить, картавя, с одесско-еврейским выговором, как это обычно делают, когда озвучивают героев анекдотов — или одесского еврея, или Вову Ленина. Ну, да — того самого — из мавзолея. Который в девичестве был — Ульяновым. А, в словах “ во дворе» и «неудовлетворен» ударение нужно ставить на букве «О», в предпоследнем слоге.

Обстоятельный читатель, естественно, может, используя эти несложные рекомендации, начать читать сызнова. Остальным же настоятельно советую не останавливаться на этих второстепенных колористических деталях, а быстрее двигаться дальше.

Итак, с Борей Лейбовичем я познакомился на первых курсах института. Собственно, познакомил меня с ним Леша Команов. Они с Борей жили в одном доме и были фактически друзьями детства. Боря, как тогда говорили, был из Лешиной компании.

Он сразу показался мне человеком неправильным, потому что был он не такой, как мы все. А может быть, мы тогда были не такие как он. Сейчас это — вопрос полемический, и, я бы даже сказал — философский. Но в те времена все было проще. Мы были правильные, потому что нас было много, а он — нет! Сейчас бы сказали — агрессивное большинство. Но тогда таких понятий не было. Мы были самыми обычными, а значит — правильными, а вот Боря нет. Неправильным он был — и все тут! Такая уж судьба…

На заборе он, конечно, не сидел, но был всегда, как правильно замечено в песне — «неудовлетвогэн». В отличие, опять же, от нас. Мы то, как раз, были удовлетворены всем. Прибывали в некоем радостно-растительном состоянии. А он — нет. Уже тогда.

Все наши интересы крутились вокруг каких-то институтских дел. Наши встречи проходили в бесконечной трепотне, в каких-то технических, или философских спорах. Впрочем, обсуждали все и спорили обо всем. Боря же, как правило, во всем этом активно не участвовал.

Не участвовал, потому что в его жизни тогда был только один интерес — денежный. Собственно говоря, генетически заложенный талант к коммерческой деятельности, проявился в нем, начиная еще с нежного детского возраста. Далее и в школе, интерес этот не угас и продолжал толкать его на сомнительные, по тем временам, манипуляции. Он начал потихоньку перепродавать билеты в кино, своим же сверстникам, где-то доставал и им же перепродавал жвачку, а тогда это был страшный дефицит. Со временем научился он и ссужать заработанные деньги в долг. Под проценты, конечно.

Короче говоря, Боря был прирожденный коммерсант. Тогда, конечно, он об этом еще не догадывался. Даже слова такого для него еще не существовало. Это просто было у него в крови. Тут уж ничего не сделаешь — генетика! А генетика эта — так сказать, голос крови требовал от него разворота. Коммерсант без разворота — не коммерсант. Да, и как тут развернешься? Он ведь рос в провинции, и был родом из небольшого городка — Малоярославца. И вот тут то, судьба и пошла ему впервые навстречу. Его родители, а вместе с ними, естественно, и сам Боря, перебрались в столицу. Вот тогда то невостребованный глубинкой Борин талант и расцвел буйным цветом на жирной хорошо унавоженной Московской почве.

Пока мы проводили время в бесконечных сборищах по любому поводу и без всякого повода, пьянствовали, что-то читали и горячо это обсуждали, ухаживали за девушками, ходили в кино, сдавали и пересдавали экзамены — в общем, вели беззаботную, разгульную жизнь, как большинство столичных студентов того времени, Боря последовательно и неуклонно продолжал совершенствовать свое мастерство. Боря делал деньги.

Правда, все это проходило где-то на стороне — вне нашего поля зрения. Когда же он кучковался вместе с нами, то, также, как и мы, был не дурак выпить, так же участвовал почти во всех наших сборищах, а что касается амурных похождений, то, вообще, мог дать фору любому из нас. Он учился в нашем же институте, правда, на вечернем отделении, и каким-то непостижимым образом без особого напряжения переходил с одного курса на другой. Кстати, он один мог себе позволить учиться на вечернем и при этом реально не работать, а только формально где-то числиться.

Дело в том, что, как раз в тот период, с вечерних отделений институтов, поголовно всех, начали загребать в армию. Но, вот как раз Борю в армию забрать-то и не могли.

Борины родители были медиками и, наверное, поэтому, в нужный момент у него появились все необходимые справки, свидетельствующие о том, что он совершенно не пригоден к строевой службе по состоянию здоровья. Не то, что бы он был болен. Упаси Боже! Боря был здоров, как бык. Кровь с молоком. Просто, как явствовало из документов, были у него какие-то отдельные неполадки в организме. Что-то, там такое с правым яичком — то ли опущение, то ли ущемление. Короче, судя по справкам, был у него в этом пикантном месте какой-то дефект, с очень сложным, но красивым медицинским названием. Что-то там такое — по латыни.

Правда, судя по отзывам многочисленных Бориных пассий, дефект этот, слава Богу, был незаметен, а главное совершенно никак не сказывался на его мужских достоинствах. Более того, насколько я был наслышан, Борины дамы весьма лестно отзывались, как о достоинстве обоих его яичек, так — и всего остального к ним прилагаемого. А это, в большинстве своем, были очень достойные и обстоятельные дамы, и сомневаться в их оценке было бы весьма неразумно.

Ой, я, кажется, опять немного отклонился от нашей основной темы. Но, что поделаешь, этот вопрос тоже не последний, особенно для особей мужского пола. Мужской, можно сказать пунктик. Но это я так — к слову.

Главное, — это то, что Боря, параллельно с обычной беспечной студенческой жизнью, вел не очень для нас понятную, осуждаемую и всеми презираемую в то время жизнь фарцовщика.

Он скупал и кому-то сбывал шмотки, которые привозили с собой иностранные туристы для продажи, манипулировал с валютой, и даже ездил куда-то на Алтай за беличьими шкурками, которые потом продавал в Москве втридорога. То он торговал итальянскими женскими сапогами, то продавал женское же, но уже французское белье, то еще что-то. Короче — тунеядец, фарцовщик и спекулянт — так тогда принято было клеймить таких, как он.

Мы, правда, как-то мало этим интересовались и, конечно, многого не знали об этой второй Бориной жизни, да он и сам особенно не распространялся на этот счет. В те времена одно только знакомство с человеком, причастным к таким делам, была далеко не безопасной. За любую подобную ерунду легко можно было вылететь из Комсомола и, автоматически из института, а то и просто получить срок.

К этому времени наша компания уже четко сформировалась, а наш досуг стал более упорядоченным. Мы все уже успели обзавестись женами, а я так и вообще уже стал отцом. У меня уже родился сын, Сергей, а вскоре после этого появилось и собственное жилье — прекрасная, по тем временам, двухкомнатная квартира на Таганке, доставшаяся мне от родителей. После моей женитьбы и рождения сына, они переехали, в полученную моим отцом, однокомнатную квартиру, и стали жить отдельно от нашей молодой семьи.

И теперь мы все чаще и чаще, стали собираться у меня. Леша Команов, Василий Лихачев, Дима Авдеев и Боря, ну и я, естественно. Там же, на Таганке, у нас и сложился своеобразный преферансный клуб.

Играли подолгу, часто до утра. Игра была ответственная — на деньги. Правда, я, будучи хозяином квартиры и одновременно казначеем, собирал все проигранные деньги и, когда их накапливалось достаточно много, мы всей компанией, вместе с женами шли в какой-нибудь недорогой кабак.

Вот тут уже инициативу брал в свои руки Боря. Никто лучше него не мог провести нас в ресторан без очереди, ведь в те времена попасть вечером в ресторан было совсем не так просто, как сейчас. Только Боря мог так договариваться с официантами, чтобы вытянуть из них какой-нибудь дефицит, уладить возникший конфликт, и вообще — швейцары, официанты, администраторы, и Бог знает, кто еще из этой братии — все они, относились к Бориной епархии. Денег из преферансной кассы, естественно, не хватало, и тут опять Боря выручал всех. А деньги у него были всегда, и в таких случаях он никогда не скупился. Наоборот, вся эта ресторанная суета относилось, как раз, к той, другой его жизни, и он чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Всегда был хозяином положения — всеобщим любимцем. Королем, так сказать! И как любой король, любил показать себя, перед своими вассалами. Любил повыпендриваться и покрасоваться.

А, если еще добавить, что жадность, скупердяйство и мелочная расчетливость, особенно, по отношению к друзьям, были ему абсолютно не свойственны, то такое его поведение со временем стало казаться нам всем совершенно естественным. Мы к этому привыкли и принимали все это, хоть и с некоторой долей снисходительности и иронии, но и без ханжеского осуждения.

Поскольку, из всей нашей компании один Боря пока оставался холостяком, то все, особенно наши жены, считали, что рано или поздно он найдет свою вторую половину, остепениться, устроиться на работу и перестанет заниматься своими темными делишками. И вроде бы все к этому и шло…