Преднамеренная

Ефим Мыгин, 2020

Вы когда-нибудь задумывались, каково это – попасть в ад? Представляется что-то вроде языков пламени, демонов, сдирающих кожу с грешников живьём, рек крови…подумайте ещё. И кстати, причем тут трамвайные пути? Содержит нецензурную брань.

7.

— Вольдемар, — сказал уродливый Эрик, — у тебя есть что? Контроль скоро, а она мне не нравится.

Когда мы только вошли и сели, он сделал что-то с моим ртом, провёл над ним ладонью, и, наверное, после этого я не смогла бы говорить, даже если бы захотела, но я не хотела. А говорили, не научусь, сказал он довольно, и Ангус ответила: ты дома попробуй, — и гадко засмеялась, и он вздохнул. Кажется, у моей галлюцинации не ладилась семейная жизнь — ну так на то она и моя галлюцинация.

Они усадили меня у окна. У прохода меня подпирал Вольдемар, а напротив — Ангус с Эриком. Я чувствовала себя взятой под стражу, но никого кроме нас в трамвае не было, и остановок он не делал. От чего меня охраняли, оставалось непонятно. За окном было всё так же темно, иногда мы проезжали мимо освещённых улиц, но я не успевала ничего рассмотреть.

На стекле на уровне моих глаз был нацарапан знакомый уже символ: спираль с глазом. Я хотела потрогать его пальцем, но Вольдемар заметил, и отвёл мою руку.

— Сейчас, — сказал он, — сейчас. Ты говоришь, она курила, может ещё?

— Так не выходить же, — сказал Эрик.

Вольдемар охлопал себя по бокам, просиял щекастым лицом, и вытащил из кармана очень мятый бутерброд, завернутый в целлофановый пакет.

— С сыром, — сказал он.

— Да хоть с чем, — сказала Ангус. — Слышь, Светулик? Ам, ам. Ешь давай.

Как только мы сели в трамвай, настроение у неё снова испортилось. Я взяла бутерброд и съела его, как было велено. Я не стала бы возражать, даже если бы мне вернули голос. Стоило мне поесть, все почему-то оживились, Вольдемар загудел про ну вот и хорошо, Ангус что-то спросила насмешливо, но ликующе, и даже жуткий белоглазый Эрик улыбался довольно. Я никак не могла взять в толк, что их так обрадовало.

Кажется, я была голодна, и очень может быть — я подумала об этом и устыдилась своей чёрствости — что моя галлюцинация просто пожалела меня, заметив, что я выгляжу голодной и усталой, потому что после бутерброда мне стало лучше. В глазах прояснилось, обострился слух. Я начала различать мелкие детали, вроде царапин на стенах трамвая и механического подвывания из кабины водителя; от куртки моей, оказывается, пахло — не помойкой, слава богу, но чем-то нафталиновым, как если бы её долго хранили на антресолях. Головная боль, к моему удивлению, утихла, остался неприятный зуд в правом виске и шее справа. Я потянула руку, чтобы почесать, и Вольдемар снова поймал меня за запястье и руку отвёл.

— Не надо, Светлана, — сказал он. — Потерпите.

Вместе со слабостью ушла уверенность в своей бессознательности: стало сложнее верить, что мне кажется теперь, когда всё стало таким отчётливым. Я представила, как выгляжу со стороны: лицо счёсано, на голове, небось, чёрт знает что, куртка, костюм грязный, засыпан крошками, тапки безобразные. А что если, подумала я с ужасом, меня одурманили? Ну конечно, отвратительные сигареты! Тогда всё понятно, конечно, той квартиры, быть не могло, но всё остальное реально, я просто под действием наркотиков. И эти уроды окурили меня, переодели в бомжиху и тащат непонятно куда.

Я встрепенулась и закрутила головой, высматривая других людей. Когда мы заходили в вагон, он был пуст, но сейчас почти не осталось свободных сидений: кто-то дремал, кто-то тупил в телефон, кто-то переговаривался. Помогите, попыталась сказать я, но губы словно склеили. Я хотела хотя бы замычать, но не смогла издать ни звука.

— Ну блин, — сказала Ангус, — ну начинается.

— Контроль скоро, — сказал Эрик, поглядывая в окно.

— Сейчас я, погоди — сказала Ангус. — Сто лет не делала.

— Да уж больше, — сказал Эрик, и она двинула его локтем: кажется, это был старый спор.

Трамвай дернулся и начал тормозить — пронзительно завыло что-то под ногами, замигал свет. Меня качнуло, Вольдемару пришлось удержать меня, чтобы я не вылетела из кресла. Я покрутила головой, но никто и внимания не обратил на тряску, словно всё было в порядке вещей. Одного, уткнувшегося в телефон, швырнуло об стену — он, как ни в чём не бывало, выпрямился и вытер кровь, текущую из носа. От экрана он не оторвался.

— Документики на проезд предъявляем, — сказали над моей головой.

— Какие документы, — сказал подозрительно знакомый женский голос. Я словно услышала свою мать. Я посмотрела на Ангус: она сидела, сложив руки на груди и опустив лицо, вроде спала. Эрик безразлично смотрел в проход, выглядел он как человек, случайно здесь оказавшийся.

— На проезд документы, — Я поняла, что спрашивают со стороны стекла — снаружи.

— Слышьте, давайте резче как-то, — сказал Эрик злобно. — Сколько можно стоять.

— Тут люди, вообще-то, с работы, — поддержал Вольдемар, и кто-то ещё из-за его спины предложил заканчивать и пригрозил жалобой на необоснованную коррупцию — мне показалось, что я услышала именно это.

— Документы, — настаивал голос из-за стекла.

— Какие документы? — спросила женщина, которую я никак не могла увидеть. — Я кто?

— Ты кто, — сказал голос.

— Конь в пальто, — сказала женщина, — с работы я еду, чего непонятного. Что бы я тут, по-твоему, делала, если бы не с работы была? Как бы я сюда попала? Забыла я пропуск, забыла, что теперь?

Голос не ответил, и молчание показалось мне задумчивым. Потом я поняла, что по ту сторону стекла не совсем тишина — что-то словно бы шумно принюхивалось.

— Так, — сказала женщина, — хорошо, я поняла. Ладно, я сейчас выйду, хорошо. Раз нормальному человеку нельзя со смены домой приехать без этого всего, я выйду, хорошо. А когда я завтра на работу не попаду — вот лично ты и будешь объяснять, где я, и почему норма не выполнена. Давай, сейчас выйду, открывай.

За стеклом зашипели, свет погас, а когда загорелся — мы уже ехали.

— Лихо, — сказал Вольдемар, достал из кармана шинели бутылку с водой и протянул Ангус.

— Как ездить на велосипеде, — сказала она и подмигнула мне.