Песни Серебряных Струн. Песнь первая: «Мечта и воля». Часть первая

Елизавета Лаггар, 2023

Много ли надо для счастья простому менестрелю? Благодарная публика, золотые монеты в кармане, улыбки прекрасных дам… Даанель Тэрен, однако, совсем не прост, и зрители его должны быть самыми достойными – например, сам Император! И важно ли, как Даан добьётся высокой аудиенции, если его талант наверняка обеспечит ему место при дворе? Что же касается дам… Даанель пока не знает, как перевернёт его жизнь встреча с названной сестрой Императора, прекрасной Госпожой Миррэтрисс, и на какие безрассудства менестрель будет готов ради её улыбки. Но очаровать могущественную волшебницу не так-то просто, особенно когда при дворе зреют силы, невидимые обычным людям, а на границе с землями эльфов нарастает напряжение…

Глава 1

В таверне, что приютилась на перепутье четырех дорог, бы — ло шумно и весело. Добрых людей набралось — не во всякий праздник такое бывает. И идущие в столицу путники, и жители со всех домов деревни — кто чувствовал крепость в ногах — все собрались под гостеприимной крышей. Яблоку упасть негде в толпе честного народу! И всё идут, прибывают. Заказывают и сидра, и пива, и закуски всякой — от печеных каштанов до доброго окорока. Сидят, где есть место — и на лавках, и на бочках, и на столах, и даже на полу не стесняются. И каж — дый норовит услышать да увидеть побольше. А всё почему? Не каждый день встретишь в простой деревенской таверенке такого музыканта — артиста из самого Киннара — города Вдохновения.

Вот он сидит там, на самом почетном месте, у стены под вытканной картой всех земель великой Империи Эледов, и словно настоящий правитель решает — будут ли собравшиеся гости снова танцевать под задорные плясовые, смеяться над тонкой сатирой острот, дивиться прибауткам о дальних странах, где удалось бродить рассказчику, или размышлять о вечном, слушая его песни.

Ах, что это были за песни! И местные — будто певец всю жизнь тут рос, и знал каждый напев — и всякий в таверне подпевал знакомым словам; и песни северных народов, и словно пропитанные жаром пустыни южные, и эльфийские, и совсем диковинные — на неведомых, давно позабытых языках. А пел музыкант, и играл так, что заслушаешься. Да всё так складно, мелодично, легко — будто ясная вода течет по долине.

Девицы слушали, затаив дыхание. Старики не скрывали слёз. Суровые воины молчали о своем, погруженные в думы и воспоминания. Но снова тонкие пальцы певца ловко перехва — тывали струны в веселом азарте, и гости — от мала до велика — пускались в пляс, забывая о заботах и времени.

— Тьфу ты, чёрт зеленоглазый, — проворчала старуха в тёмном льняном киртле, выставляя на длинный стол две большие закупоренные бутыли с вином, и бросая неприветливые взгляды в сторону пляшущих. — Кем возомнил себя?

— Что ж ты всё боркаешь, Дальмата? — отозвалась приятная пышноватая женщина — хозяйка таверны, разливая вино по невысоким пузатым лепным кувшинам с узкими горлышками. Весь её вид говорил о тёплом благодушии, а расшитая светлая косынка, прикрывающая волосы, свежее рыжеватое платье, чистый передник да две нитки ярких бус на шее — о том, что сегодняшний вечер она считает праздничным. — Чем он тебе не угодил?

— Спрашиваешь! — старуха всплеснула руками. — Сама гляди. Держит себя что государь-император! Кивнет — все пляшут. Мигнет — все поют. Слово скажет — все замолкают.

— Экая ты злая, — заулыбалась хозяйка, — знаешь же — мастер Даанель — музыкант из Вдохновенного Киннара. Да какой! Не чванливый, бесхитростный. Как явится — так весь люд соби — рает, и чужой, и свой приходит его послушать. И всякий гость то пива закажет, то ветчинки, то пирога с яблоками. Выпивают, закусывают… да всякий несет денежку, и не скупится. Сама же видишь — выручка у нас нынче как в любой его приезд — втрое больше, чем за весь минувший месяц.

— Эвдала, давай-ка еще бочечку молодого сидра! — словно подтверждая слова хозяйки, весело крикнул один из гостей.

— Да перепелов с маслицем! — вторил ему другой. — Эх, хорошо-знатно!

— Несу-несу! — хозяйка махнула гостям, и засуетилась. — Слышишь же, — снова обратилась она к старухе-помощнице, — есть правда в моих словах!

— А где ж ты запас провианта брать будешь, ежели у тебя на полгода вперед всё подъедят с такими-то представлениями? — Дальмата кивнула на танцующих и подпевающих гостей. — Не монетами же постояльцев да захожих кормить!

— Да что ж ты как первый день живёшь! — Эвдала уперла кулаки в бока. — Где денежка есть — там и провизия появится. Да и запас-то с одного такого вечера раз в полгода не так и оскудеет. А денежки и на дочек нужны. Вон они у меня какие! И хозяйка таверны с лаской и гордостью поглядела на дочерей. Во многом девицы были похожи на мать — такие же лосные, свежие, приятные — словно сотканные из румяных облачков, обласканных утренним солнцем. Старшая, уложив пшеничные косы в хитрую прическу на манер городских модниц, особняком стояла у резной опоры сволока¹, и то и дело бросала на веселого музыканта томные взгляды. Младшая же, распустив волосы и украсив голову щедрым венком из полевых васильков, лихо отплясывала с другими гостями под звенящие мелодии.

— Так они помогать тебе должны, по хозяйству хлопотать! А они чёрту этому глазки строят! — не унималась старуха. — Попортит он девок тебе, вот помяни моё слово!

— Кашу маслом не испортишь, — пожала плечами Эвдала. — Третий раз за последние два года он в моей таверне останавливается — а ничего худого никогда не было. Пусть попляшут вечерок — что с того? Они хорошо нынче поработали, заслужили.

— Лис всегда ходит вокруг курятника, присматривается, — всё не оставляла своего старуха Дальмата, — а потом курочек — квох — и следа нет. Или принесут тебе в подоле — вот как ты тогда запоёшь?

— Да ты никак ревнуешь, что весна твоя полвека назад отцвела, и мастер певец тебе не оказывает знаков внимания! — рассмеялась Эвдала. — Ну-ка брось злое о других говорить — да разогревай для перепелов масло. А я за сидром в погреб спущусь. Люди добрые ждут!

С этими словами она оставила бормочущую помощницу наедине с ее недовольством, а честных гостей — с чарующей музыкой, льющейся по серебряным струнам.

***

Давно прошло золотистое летнее утро, миновал знойный полдень, завершился обед, и кое-кто из работников уже возвращался домой, честно потрудившись. И лишь в этот час звезда вчерашнего вечера, музыкант из «самого Киннара» нашел в себе силы оторвать голову от подушки, и спуститься из жилых комнат вниз, на первый этаж. Других постояльцев уже давно и след простыл — словно вовсе никого из путников, идущих в Астер де Торонисс, в этой таверне с вечера не было. Конечно, все спешат поскорее попасть в праздничную столицу, а о том, чтобы составить компанию своему недавнему герою, никто и не подумал. Впрочем, менестрель не чувствовал себя ни обиженным, ни обделенным — ведь он чудесно выспался. Из занимаемых комнат вели его уже не вдохновенная тяга к искусству, а самые обычные и приземленные вещи — голод и жажда. И можно было биться об заклад — если бы не эти банальные нужды — вчерашний певец так и остался бы валяться в кровати.

В большом помещении первого этажа было тихо, пусто и чисто — словно минувшим вечером здесь не веселились добрые люди. Столы протёрты, лавки рядком, пол подметен. Музыкант хмыкнул, потянулся, и, прошагав через весь зал, устроился в уголке, удобно откинувшись на спинку скамьи, прикрытую медвежьей шкурой.

— Эй, добрая хозяюшка, — громко позвал он. — Есть ли водица да хлеб для честного певца?

Ожидая, пока на его зов откликнется хоть кто-то из приветливых обитательниц гостеприимной таверны, певец придвинулся к столу, подпёр щеку кулаком, и предался неторопливым размышлениям.

Он был еще достаточно молод. Сложно было с уверенностью угадать его настоящий возраст, а сам он едва ли признался бы, сколько ему лет, наверняка ответив загадочное: «я в самом лучшем возрасте, когда уже всё дозволено и доступно». Волосы его непокорными каштановыми локонами спускались почти до плеч, узковатых, как, впрочем, вся его фигура. Ростом он был повыше среднего, худощав и очень подвижен — но только не сейчас, в первые ленивые часы после пробуждения. Привлекательное, слегка загорелое за время путешествий лицо; все морщинки на нём не от тяжких дум, а, скорее от привычки щу — риться на солнце. Лёгкая щетина на щеках музыканта могла бы заставить неокрепшие сердца сельских красавиц биться чаще, как и взгляд на чуткие, артистичные кисти его рук. Довершала картину чуть мятая рубаха с распахнутым воротом, узкие штаны с модной шнуровкой на бёдрах, пущенной сквозь петли, впрочем, явно наспех и не слишком верно, да почти ещё не топтаные сапоги из воловьей кожи.

Заезжий артист уже был практически готов подняться со своего места, и отправиться на поиски какой-нибудь живой души, что приготовит ему заслуженный вчерашним выступлением завтрак, когда, наконец, явилась младшая дочь хозяйки таверны, и, блистая жемчужной улыбкой, поспешила подойти поближе к гостю.

— Батюшка из города вернулись, — радостно сообщила она, — с гостинцами. Сейчас на стол собирать будем к ужину. Вы же останетесь, господин Тэрен? С батюшкой потолкуете…

Музыкант «господин Тэрен» слегка нахмурился. Перспектива «потолковать с батюшкой» могла означать что угодно, и сулить как интересную беседу, так и разного рода неприятности — тем более, для молодого человека, не связанного ни семейными узами, ни трудовыми обязательствами, ни, вообще, привязанностью к одному крову. Хотя, свободным от труда Даанель Тэрен никогда не стал бы себя назвать. Сочинять речи, складывать стихи, песни и баллады — труд тяжкий. Не говоря уже о том, что после вчерашнего концерта у него до сих пор не отдохнули руки — особенно левая. А уж что и думать о тяжелой доле того, кого непогода застает в пути! И ладно если это летняя гроза, а ты на подступах к городским стенам или деревенскому частоколу. А если это снегопад в чистом поле? Или тем паче — в горах? Ну или вот, скажем, дворовые собаки, для которых усталый путник — чужак — даже если он идет с самыми светлыми и почти нечестолюбивыми намерениями — нести искру вдохновенного искусства в сельские массы?.. Бедный-бедный Даан! Кто способен понять истинную цену творчества? Им, простым людям, не дано. Им бы только «по — толковать»…

Пока музыкант думал так, невольно вспоминая свои недавние путешествия, в зале появились и хозяйка, Эвдала, и её старшая дочь, и, радушно поприветствовав поскучневшего артиста, поторопились собрать на стол. Тот самый, под висящей на стене вытканной картой Империи. Однако теперь самое по — четное место было предназначено для главы семьи, а Даан остался любезно приглашенным к столу гостем. Поразмыслив о том, что, наверное, не успевает ни причесаться, ни накинуть дублета, он поспешил хотя бы затянуть ворот рубахи, да по — править подол. А стол уже был заставлен закусками, блюдами с горячим мясом, плошками дымящейся похлебки, кувшинами с вином и ключевой водой. По всему виделось, что зря старуха Дальмата так сильно сокрушалась о том, что оскудел запас продуктов.

Явился сам хозяин дома, тучный, мощный, похожий на отставного воеводу, лихо опустошил специально поднесенный ему стакан вина, и повелел всем угощаться, чем Создатель послал.

— Ну-с так, мастер Тэрен, — начал хозяин, — зачем на этот раз в столицу идешь? Дело пытаешь или… как обычно?

— Как же, — Даан держался невозмутимо. — Хочу вот в этот раз на День Лебедей² попасть.

— О, ну надо думать, хочешь! — рассмеялся хозяин, будто шмель загудел. — Я-то только из столицы. Что на левом берегу, что на правом все дома, которые побогаче, венками из перьев украшены, да флагами серебристыми. Нынче как попадешь в Астер де Торонисс сразу видно, кто там широко живёт. Сам понимаешь — чем ближе к мосту Тысячи Звёзд — тем больше венков да флагов. Не для простых людей веселье. Да впрочем, кто же в накладе? Бабы городские из тех, что попроще, венки из перьев на продажу плетут, да с цветами, с лентами. Перо-то с гусей, лебединые не всякий себе позволит, а гусиные даже у нас тут, в Ристмике, закупают — не только в ближних сёлах. Вон, старик Гертарий и тот ещё надеется успеть со своих гусаков пёрышки продать. А только завтра повезет — и купят, чего говорить, праздник-то не на один день.

— Почтенный Гертарий, значит, завтра в Астер де Торонисс поедет?..

— Да. Ты напросись с ним. Он дед жалостливый, хоть и ворчливый. Компанию веселую взять с собой в столицу не откажет. А кто б отказал? Скучно весь день ехать в тишине, да только на круп своей клячи пялиться. Развлечение не завидное. Я попутчиков брать не гнушаюсь. Явись ты третьего дня — со мной бы ехал. Мои-то лошадки пошустрее идут, засветло бы добрались. А его — как знать, сколько плестись будет. Да ты не унывай. Всё ж в телеге ехать — не сапоги стаптывать.

— Всё ты дело говоришь, — не стал спорить Даан.

— А ещё бы! — развеселился хозяин. — Давно свой век живу. Ну а ты, давай-ка рассказывай. Где был, что видел. Да давай под музыку свою, складно чтобы. Очень я люблю под складную музыку свежим фруктом угощаться.

Услышав просьбу главы семьи, тихонько сидящие до того за столом женщины оживились, предвкушая на этот раз разме — ренный и тихий концерт.

— Изволь, — согласился музыкант, смирившийся с тем, что рукам снова не видать покоя, — только за мандолиной своей поднимусь.

— А что же это она не при тебе? — удивился хозяин дома. — Я-то всё думал, что вам, менестрелям, ваши лютни да гитары словно любовницы — никогда с ними не расстаетесь!

— Так и есть, — отозвался Даан, поднимаясь из-за стола и направляясь к лестнице на второй этаж, к комнатам. — Но, как всякая возлюбленная, после неистовой музыкальной ночи моя устала. Отдыхает.

И поспешил по ступеням наверх.

***

Солнце уже скрылось за западными холмами, когда Даанель Тэрен постучал в дверь небольшого, кое-где обветшалого домика на окраине придорожной деревни. За дверью никто не отозвался, и, выждав немного, молодой человек зашагал по узкой присыпанной песком дорожке, что вела на задний двор. Чуткое музыкальное ухо ясно разобрало там, среди хозяйственных пристроек строек, приглушенное ворчание и какую-то возню. И верно — седой старик в укороченном холщовом жилете, кряхтя, охая и ругая кого-то невидимого, вытаскивал из распахнутого сарайчика высокие глиняные горшки, и ставил их в ряд у стены.

— Ух, черти-собаки… — пропыхтел старик, вытирая со лба пот, — умаюсь я с этими хитростями.

Выпрямившись, он заметил Даана, не решившегося прервать непонятный стариковский труд неуместно радушным при — ветствием.

— Чего тебе? — хмуро бросил старик, оценивающе поглядев на визитёра.

— Доброго тебе здоровья, почтенный Гертарий, — широко улыбнулся музыкант, нарочито не обращая внимания на непри — ветливый тон собеседника.

— Ну? — почтенный Гертарий лишь сильнее нахмурил седые брови и стал похож на филина. — Не за тем ты пожаловал, чтобы здоровья мне желать. Выкладывай, что тебя принесло, да покороче. Старуха моя там в хате уснула, поди. А мне еще в дорогу собираться.

— Именно за этим я тебя и потревожил, почтенный, — вежливо продолжил музыкант. Никак нельзя упустить возможность добраться до столицы не своими ногами, теряя драгоценное время, а на худо-бедно удобной телеге. А значит, придется потерпеть старческие причуды и быть как можно более почтительным. Уж что-что, а этот ход Даанель Тэрен уяснил еще в ранней юности. И, разумеется, умело им пользовался. — Я слышал, что ты завтра отправляешься в Астер де Торонисс. И покорно просил бы тебя взять меня с собой.

— Ой ли? — вдруг усмехнулся старик. — Чтобы такой хлыщ, как ты, да просил бы покорно?

— Как скажешь, почтеннейший! — Даан немного поклонился, — Я могу попросить тебя не покорно, а просто. Возьми меня с собой в столицу, будь так любезен.

А у тебя есть чем заплатить мне за услуги извозчика? — старик Гертарий заложил большие пальцы за повыцветший кушак — Я не возьмусь сажать к себе в телегу первого встречного босяка!

— Разве ты никогда не слышал обо мне? — наигранно удивился Даан. — Имя мне — Даанель Тэрен. Я уже второй раз держу путь в столицу мимо вашей деревни, и убежден, что моя слава — а я ведь известен едва ли меньше, чем Саньтяг Златорукий, добрый певец свободы — достигла этих мест еще до моего первого сюда визита!

— Да уж слыхал я про Сантьяга твоего. Говорят, лихо его гнали из Тоуркенского баронства. А нечего было зариться на наливные яблочки бароновой дочки!

— Ты опять кругом прав, почтенный Гертарий! — развел руками музыкант. — Барону нужно было лучше следить за самым роскошным деревом в своем саду, а Сантьягу Златорукому — быть скромнее. Поделом ему! Но раз ты и о нем слышал, и обо мне, стало быть тоже — то я для тебя не первый встречный. А дурной славы за мною в вашей деревне нет.

— Ну, — протянул старик, — неужели тебя еще не из одного села батогами не гнали?

Даан тихо хмыкнул, и мягко улыбнулся:

— Из вашего — никогда. И можешь быть уверен в моей порядочности.

Помолчали немного. Старик покрутил седой ус.

— А платить-то чем будешь?

— Деньги есть, — заверил Даан, — Правда, честно тебе сказать, я бы предпочел сохранить их до столицы. Должок у меня там имеется… один… А тебе я готов отплатить глубокой и искренней своей благодарностью. В дороге со мной не заскучаешь — бесплатно тебе спою песен, каких захочешь. Да и помо — гать во всем готов. Погрузиться-разгрузиться…

— Песни да пляски ты девицам недалёким своим оставь, — усмехнулся Гертарий, — вместе с глубокой благодарностью. А вот руки молодые в дороге не лишние будут. И помощь твою я приму. Ну-ка скидывай гитарку-то свою с плеча, да тащи вон эти горшки в дом. Старуха-то моя, поди, перебрала там перья на продажу. В горшки их сложим, крышками закупорим, да на завтра и повезем.

— Вы в горшках перья возите? — удивился музыкант, поднимая увесистую глиняную посудину с земли.

— А ты как думал? — хитро прищурился старик. — В мешках они ломаются да лезут, в корзинах — цепляются… не переводить же пергамент да бумагу на них. В горшках и возим. Да не болтай ты зря! Тащи уже в хату! Соберем всё, в телегу погрузим, а завтра до рассвета в путь.

— Благодарю тебя за любезность, почтенный Гертарий! — отозвался не забывающий о вежливости Даан, открывая дверь в дом.

— Ну-ну, не болтай! — повторил старик, и не спеша закурил трубку.

***

Даан вернулся в свою комнату в таверне на перепутье четырех дорог далеко за полночь.

Заспанная Дальмата, с лампадой в руке встретившая припозднившегося постояльца у дверей, была, разумеется, очень недовольна, и не постеснялась это недовольство выразить.

— Не гневайся так, достойная леди! — Даан отвесил шутливый поклон. — Еще солнце не поднимется над лесами на Востоке, а я уже покину ваш гостеприимный дом. Так что… будь уж полюбезнее напоследок.

Ответа он дожидаться не стал, и сейчас рассиживал на кровати в отведенной ему комнате, собираясь с силами, чтобы сложить в котомку свой немногочисленный скарб. На радость Дальмате, ужинать постоялец не изволил. В доме Гертария он отведал свежих сырных лепешек с топлёным молоком, которыми радушная супруга «почтенного старца» угостила помощника. Она отнеслась к музыканту куда добрее, чем ее подозрительный муж.

Даан помог сложить то и дело разлетающиеся перья по глиняным кувшинам, закрыть их крышками, и донёс хрупкую тару до телеги, на которой им завтра предстояло отправиться в недолгое путешествие до столицы. Старик Гертарий велел щедро закидать кувшины сеном — чтобы не побились в дороге, и тут-то его престарелая супруга и пригласила Даана отужинать. За труды. Гертарий не слишком обрадовался, что «этого дармоеда» еще и кормить придется, но сильно протестовать не стал. Даан же тем более не стал протестовать. Спел доброй женщине несколько песен, под которые она еще будучи девицей плясала. Старушка, конечно растрогалась. Подпевала, всплескивала рука — ми, утирала влажные глаза льняным платочком.

Почтенный Гертарий не стал долго терпеть этого, назвав мокрым делом. И отправил Даана восвояси, строго наказав ему быть у ворот до рассвета.

— Ждать не буду, так и знай! — погрозил старик, набивая трубку. — Не великий ты господин. Так что к первым петухам чтобы у ворот дожидался. Не то без тебя уеду.

Даан пообещал, что непременно будет в назначенный час, и теперь решил для себя, что вообще не сомкнет глаз в эту ночь. Уж ему-то не трудно найти себе занятие.

Поднявшись с кровати, чтобы коварный сон не застал его врасплох, музыкант зажег все лампады и свечи в комнате, и принялся собираться. Аккуратно и тщательно сложил в потертый бархатный футляр деревянную зубную щетку с резной ручкой, жестяную банку с зубным порошком и почти такую же — с небольшим кусочком ноздреватого серого мыла, склянку с ополаскивателями для рта и горла, и почти новый флакон золотистых мужских духов. Проверил старый кожаный пенал в ко — тором носил помазок, бритву и гребень для волос — всё на месте. На самом деле, к уходу за собой Даанель Тэрен относился очень тщательно. Конечно, настоящее лицо любого менестреля — его песни, музыка, голос и умение это все преподнести. Но свежего красавца и слушать охотнее будут, и смотреть на него будут внимательнее. Ведь люди всегда встречают по одежке.

Тут Даан вздохнул, убрал косметические принадлежности в котомку, и, с сомнением нахмурившись, поглядел на свой брошенный на край кровати дублет. Коротенький, в простоватую полоску, чересчур щедро расшитую на груди и плечах яркими цветами и ягодами. В солнечной Палессе, где этот дублет до — стался менестрелю, такой фасон и узоры очень любили. Да и сам Даан ничего не имел против этакой пестроты — внимание к персоне в таком костюме привлекалось само собой, и всем сразу без слов понятно перед ними настоящий артист. Однако, одно дело завлекать провинциального зрителя, и совсем дру — гое — показываться столичным придирам.

Даан пробежался кончиками пальцев по цветастой вышивке, и усмехнулся. Да уж, очаровывать зрителей — а, особенно, зрительниц — в Палессе у него получалось легко и непринуждённо. В уютном доме одной дамы, весьма благосклонно отнёсшейся к талантам молодого музыканта, он провёл почти всю прошед — шую зиму. Тёплую, сытую, довольную… и вполне насыщенную творчеством. Целых восемь любовных баллад написал, пять сонетов и с дюжину стишков. Хватило потом на несколько весьма удачных концертов в деревеньках по пути, а кое-что из сочинений с успехом прогремело на шумных летних праздниках и в городах покрупнее. Теперь, после всех этих представлений в дороге, Даан со всей уверенностью мог сказать себе, что денег у него в данный момент вполне достаточно. И если бы он хотел купить себе коня — наверное, купил бы. Но Даан не хотел. Слишком уж много в этом было забот и ответственности! Куда проще найти доброго попутчика с телегой, да напроситься к нему седоком. Так и в этот раз он до столицы поедет!

Музыкант рассмеялся, и оглядел себя. Что ж, молодец молодцом! Только рубашку получше тоже бы справить не помешало, как в столицу приедет. Штаны вот, вроде, ладные. А сапоги так и того почти новые. Сойдут для пары выступлений в домах среднего достатка, а там уж можно будет и чем-то модным из одежды разжиться, и в дома побогаче принести свои песни в честь чудесного праздника Лебедей.

В том, что его с радостью примут и будут внимать его игре, Даан ни минуты не сомневался. Ведь он был из детей Вдохновения — из самого Киннара — чудесного города искусств, где мог — ли жить только рожденные там дарования, а все прочие имели право лишь приехать и поучиться не более пяти лет. Не зря го — ворили — не учился в Киннаре — не достоин касаться Искусства. А Даанель Тэрен не просто там учился. Он родился там!

Однако время шло, ночь потихоньку таяла, как свеча на столе, а у Даана оставалось еще одно запланированное дело. Все вещи были собраны, и музыкант уселся поудобнее, разложил перед собой несколько листов пергамента, маленькую походную чернильницу и короткое писчее перо, и принялся сочинять для предстоящего праздника стихи. Кое-что из сочных рифм он уже придумывал по пути сюда — оставалось только окружить их еще десятком подобных, а там можно и музыку подобрать. Она тоже звенела где-то в голове — бери, да записывай.

Вот так, то поспешно скрипя пером по пергаменту, то задумчиво постукивая по столу, то изучая немигающим взглядом потолок в поисках нужного слова, Даан и пропустил мимо всю ночь. Едва первый крик петухов не пропустил. А услышав его, схватил футляр с мандолиной, наскоро засунул в котомку перо и чер — нильницу, которую еле успел поплотнее завинтить, и быстро кинулся по лестнице вниз, на первый этаж, на ходу застегивая дублет и размахивая листом пергамента с новой балладой — чтобы чернила поскорее высохли.

Эвдала, хозяйка таверны, уже не спала. Она протирала столы в обеденном зале, и очень удивилась, что господин Тэрен уже на ногах. Да не просто на ногах — а во всеоружии, и торопится покинуть дом.

— Как же так, — грустно сказала она, поправляя передник и немного краснея, когда Даан галантно — несмотря на свою спешку — приложился к ее ручке губами. — Уже уезжаете. И даже не позавтракаете! Ну хоть с собой в дорогу что возьмите! Скоро пирожки вон поспеют…

— Некогда, некогда мне, прекрасная и добрая хозяюшка, — отказался Даан, уже стоя в дверях. — Благодарю за гостеприимство и дружеский приём! Передайте поклон супругу вашему, и дочерям, прекрасным и добродетельным, как Посланницы Создателя!

— Ах, приходите же к нам еще! — воскликнула Эвдала вслед убегающему музыканту. — Мы все так любим ваши песни!

— Непременно, непременно! — крикнул Даан уже с улицы, в последний раз махнул рукой, и бегом пустился к воротам самого дальнего из сельских домиков. Оттуда уже выходил старик Гертарий, ведя под уздцы меланхоличную сухопарую кобылку, запряженную в ту самую телегу, что Даан вчера помогал соби — рать в дорогу.

— Почти успел, — хмыкнул старик. — Я думал продрыхнешь.

— И тебе доброго здоровья, — запыхавшись выпалил Даан. — Как же можно было так плохо обо мне подумать.

— А я про всех как хочу, так и думаю, — заверил Гертарий. — Да ладно уж, в пути разговоры поговорим. Полезай-ка в телегу. Чай всю ночь не спал, чтобы лошадку-то до города не упустить.

— Благодарю! — чуть удивленный, музыкант устроился в сене.

— Да что там. Я б по молодости так и сделал, — проворчал старик Гертарий себе под нос и влез на облучок. — Только учти — долго спать тебе не позволю. До полудня не проваляешься! Нннну! — и он несильно хлестнул кобылу поводьями. Та фыркнула, заржала, и не спеша зашагала по дороге, прочь от деревни у Четырех Дорог вперед, к столице славной империи эледов.

Даан совсем немного поглядел в светлеющее рассветное небо, поёжился, укладываясь поудобнее, и совсем скоро забылся крепким и спокойным сном уверенного в своем успехе человека.

Однако продлился этот сон не так уж долго, а прерван был вовсе не лёгкими перстами Гениев Озарения.

— Эй, ну-ка просыпайся там, — старик Гертарий пошевелил сено в телеге кнутовищем, ощутимо задев Даана по плечу. — Будет уже дрыхнуть. Обещал развлекать меня всю дорогу, а сам, вишь, развалился. Один храп вместо песен.

— Не держи зла, почтенный, — отозвался музыкант, усаживаясь в телеге и вытаскивая из своей буйной шевелюры застрявшие соломинки, — ты же сам догадался, что я ночь не сомкнул глаз.

— Ну, — усмехнулся старик, — ладно. Не будь-ка дармоедом — сбегай вон до колодца, да принеси воды флягу. Вон она, у крайнего кувшина стоит. Да осторожней слезай там! Не разбей ничего.

Даан взял в руки большую флягу из черненой кожи на длин — ном, узлом завязанном ремешке, и, спрыгнув с телеги на дорогу, огляделся. Колодец был чуть дальше впереди, слева от дороги. Кобылка старика Гертария шла медленно, неторопливо. Телега отъедет недалеко от колодца, и догнать ее можно будет даже скорым шагом. А уж если пробежаться… Но на это Даана бы сейчас точно не хватило. Он еще раз потянулся, разминая затекшие от малоподвижного лежания плечи, повертел головой, стряхивая остатки сна, и отправился за водой к колодцу.

В зеленеющей на утреннем солнышке траве стрекотали куз — нечики. Светло-голубое небо было безмятежно и безоблачно. На фоне этой пасторали придорожный колодец выглядел монументально.

Арка из светлого камня закрывала гладкий, круглый, на добрые два локтя возвышающийся каменный же колодец ровной стрельчатой крышей. От самого центра крыши вниз, к колодцу, спускался тонкий желоб, в котором была заключена цепь с подвешенным к ней узким серебристым ведерком. Край колодца был плоским и гладким — хоть посудину ставь, хоть сам присаживайся. Только по четырем сторонам виднелись небольшие выступы, на которых были искусно вырезаны четыре основных природных элемента. От них же шли неширокие декоративные полосы, образуя в центре вместилище для пятого. Именно через него и проходил желобок с цепью. Даан внимательно оглядел колодец. Ни скола на ровных камнях, ни мха, ни паутинки как это нередко бывает на колодцах в деревнях и городах, например, на востоке Империи. Да что там колодцы! Некоторые дома выглядят хуже. А тут чувство оставалось такое, словно этот колодец соорудили совсем недавно. Но Даан проезжал по этой дороге год назад: колодец был здесь, этот же самый. Правда, в те разы музыканту посчастливилось ехать на куда более шустрых упряжках, и осматривать «полевые достопримечательности» не было ни времени, ни возможности. Такой колодец был очень похож на те, что он видел в самой столице эледов. Но зачем ставить такую роскошь вот так в поле, у дороги? К чему такие архитектурные изыски? Сразу же поразить путников, что едут в Астер де Торонисс богатством и великолепием? Впрочем, сейчас не лучшее время для риторических вопросов. Нужно набрать воды, не то уехавшую телегу будет не догнать и бегом.

Опустив ведерко в колодец, и перелив кристальную живительную влагу во фляжку, Даан не упустил возможности зачерпнуть воды чтобы умыться и прополоскать рот. Вода была обжигающе холодной. Совершенно проснувшийся от этой ледяной свежести, Даан заторопился вслед за удаляющейся телегой.

— Наконец-то, — встретил его привычным ворчанием старик Гертарий. — Я уж было подумал, что ты или в колодец свалился, или уснул там в теньке. Где моя фляга? Не утонула?

— Нет, почтеннейший, — Даан протянул старику фляжку, шагая рядом. — А долго я потому что любовался на архитектуру колодца.

— Ишь, — прищурился старик, — а говорил, что уже ездил этой дорогой.

— Так ездить-то ездил, — ответил Даан, — а близко к колодцу не подходил.

— Ух, хороша. Студёная! — Гертарий сделал несколько глотков воды, утер усы рукавом, и закупорил флягу. — Ты там чего пешком идешь-то? Полезай-ка сюда. В ногах правды нет — хоть и выше её не найти.

Даан повиновался. Легко впрыгнул на облучок, и уселся рядом с возницей.

— Выспался там в сене-то? — поинтересовался старик, бросив на музыканта хитрый взгляд.

— Благодарствую, — ответил Даан. — Пожаловаться не на что.

— А то б еще, — согласился Гертарий. — Ну я-то тоже вздремнул час-другой, пока солнце-то не стало греть. А что? Франгулка-то моя лошадка смирная. Не первый год этой дорогой ходит, путь знает. Сама не заблудится.

— И не страшно ей в предрассветных сумерках по дороге идти?

— А что ж страшного? Ты вот, правда, будто всё врёшь, и не ездил здесь, — заворчал старик. — Тут же фонари светят. Ну. Как в самой столице. Светло, не собьешься.

— Да что ж ты мне, почтенный, не веришь-то? — даже обиделся Даан. — Говорю же — ездил, ездил тут. Но упряжки были другие. Лошади быстро шли — то галопом, то иноходью. Всегда добирался засветло. А в дороге спутникам то пел, то наигрывал — не мог ни колодцев рассмотреть, ни света фонарей оценить!

— Ты ну-ка это прыть-то поостуди, — буркнул Гертарий. — Ишь ты, лошадь моя ему идет медленно. Сейчас вот как ссажу тебя — да пешком пойдешь. И фонарями горящими в ночи полюбуешься, и поймешь ценность доброй кобылы. А что песните твои — так я и сам не лыком шит. Историй да сказов знаю — тебе и не снилось! Тебя и на свете-то не было, а я уже столько повидал, что и за год не перескажешь!

— Сдаюсь, сдаюсь, любезный Гертарий! — Даан развел руками, словно действительно сдавался. — Прости, если был непочтителен. Молод я и глуп.

— Вот то-то же, — смягчился старик. — Хорошо, что сам признаешься. А на-ко вот, слушай, тебе вожжи. У тебя, поди, с бабёнками-то хорошо всё ладится. Вот и давай, правь-ка кобылой, покажи удаль. Да ласково с ней, ласково! А я вот пока отдохну.

Даан принял поводья из рук старика, чуть причмокнул губами, и слегка хлестнул. Лошадь недовольно фыркнула, но послушно пошла быстрее. Старик Гертарий усмехнулся, и достал трубку. Закурил.

— Фонари, значит, у этой дороги такие же, как в столице, — рассудил Даан, — как и колодцы.

— Ну, — подтвердил Гертарий, выпуская облако седого дыма и приглаживая усы. — Власти не скупятся. Хоть я-то вот не понимаю этого. Столицу украсили да улучшили — что твой пряник. Дорогу тоже… Кто, ты думаешь, фонари эти зажигает по ночам? А никто! Сами горят. Как темно станет — так и горят. В них, понимаешь, субстракт этакий. Люминарис или как его… Племянник мой такими фонарями занимается, ну. Закупают субстракт у горных эльфов, да по склянкам суют. А потом в фонари. Что смеешься? Дело-то не простое. Доходное. Племянник-то с детства в столице на светильщика учился. Долго. Сейчас взрослый уж, постарше тебя будет, ну. Все с этими фонарями. Прямо не дыши на них, совсем умом тронулся. Но денежки имеет, мастеров та — ких мало. Денег-то привёз как-то нам со старухой на новый сруб. Да что там нам с тех денег? Ну закупим дерева, а дом-то сам себя не построит. А я не полезу уж, стар. Да прекрати ты лыбиться, не то вон, кнутом огрею.

— Прости-прости, почтенный Гертарий, — хихикнул Даан. — Мне просто почудилось, будто ты во всем видишь только тёмное да плохое. А есть ведь и хорошее. Вон, и дорога освещена для путешественников, и вода в колодцах чистая… и торговля со Скаурейэр налажена…

— Эх, эльфы эти! — крякнул старик, выколачивая трубку. — Ничего я от них хорошего не жду. И тебе не советую. Пусть кто им в пояс кланяется да почитает, как Высших³ — от меня не до — ждутся такого! Ладно горные еще да лесные. Грешны, конечно, охальники. Но с них-то хоть какая польза есть. А увидишь этих…. Атоллэр⁴… никаких с ними дел не води. Ух, черти-собаки. Хорошо, что их давно никто не видел. В наших-то местах лет с дюжину поди их не видно, с самой войны с пустынниками этими, ксайтридами⁵. Да никто и не печалится. Я тебе так скажу — эльфа увидишь — быть беде. Как чёрный петух в полнолунье. Ну!

Даан снова рассмеялся. Ему не так мало доводилось общаться с эльфами во время жизни во Вдохновенном Киннаре, и сказать о них он мог только одно — они, Высшие, отличались от простых смертных и поведением, и манерами, и речами. Хотя из тех, что помоложе, были и заносчивые, и кроткие, и гневли — вые, и веселые. Как среди людей. Или Дхунар. Или Нулсуру⁶. Эти, правда, далеко не каждый день встречались. Хотя, он был хорошо знаком с одной из Нулсуру — танцовщицей. Она поражала своей гибкостью и лёгкостью движений. Но это не удивляло. Любой, кто учился или жил в Киннаре, мог поражать своими способностями.

Киннар… Сколько уж лет назад пришлось покинуть прекрасные стены города Искусств, и получить строгий запрет возвращаться в его творческое великолепие? Даану стало немного грустно. Захотелось достать из дорожного чехла мандолину, оживить её серебряные струны лёгким касанием, и прогнать пе — чаль звоном веселой песни. Или же наоборот — отдаться грусти, играя мелодию, что пробирала бы до самых слёз… Но руки были заняты поводьями. Музыкант глубоко вздохнул.

И он, и его престарелый спутник молчали, погруженные в собственные думы и воспоминания. Мимо проезжали всадники легко обгоняя их телегу, катили другие повозки, запряженные куда более резвыми лошадьми, чем неторопливая Франгулка. Все сегодня спешили в столицу империи. Гертарий то и дело хмыкал и усмехался, иногда приветственно приподнимая свою соломенную шляпу перед другими возницами.

Телега приблизилась к развилке. Здесь дорога разделялась натрое. Первая из них, самая прямая, продолжала идти четко вперед, устремляясь в лес. Вернее, если присмотреться к ровно высаженным деревьям, это было больше похоже на парк или охотничьи угодья. Две других дороги шли чуть наискось, одина — ково в левую и правую стороны. Путевой указатель с изящными резными табличками-стрелками гласил, что первая дорога приведет к цитадели Цере де Сор, а дороги-близнецы — в восточную и западную части столицы.

— Правь на Восток, — скомандовал Гертарий. — Если тебе по твоему делу долговому на запад Астер де Торонисса надо — это ты уж сам думай, как через Мост Тысячи Звёзд переправляться будешь. А мне вот в восточную.

— По счастливой случайности дело поджидает меня именно в восточной части города, — мягко сказал Даан, направляя лошадь по правой дороге. — Но вообще, я в этот раз думаю и в западном Астер де Торониссе побывать, и в восточном. А то и на самый императорский дворец посмотреть. Хорошо бы, конечно, оценить его внутреннее убранство. Мои учителя из Киннара нередко бывали здесь при дворе. Рассказывали, что дворец прекрасен, и даже в чем-то подобен Киннарскому храму искусства!

— Ну, — усмехнулся старик, — я-то тут ничего тебе сказать не могу. Ни в Киннаре вашем не бывал, ни во дворец меня не приглашали. Да и не пригласят, куда ж там! Кто я такой? Да ты не улыбайся-ка! Ты-то сам чем лучше? А? Вот кто ты такой, чтобы тебя во дворец императорский позвали? Хоть за первые Ворота Орла пустили бы, а?

— Я-то? — Даан повернулся на собеседника, гордо приоса — нился, и отчеканил. — Я — Даанель Тэрен! Артист, поэт, певец и музыкант. Дитя Вдохновения из прекрасного города Искусств Киннара, озаренного высшей благодатью Создателя и верных его божеств!

— Ты вожжи держи крепче, дитя Впечатления! — осадил его Гертарий. — Как вспыхнул-то. Того и гляди искры с тебя посыплются, да сено вспыхнет.

— Вдохновения, — поправил Даан, впрочем, вовсе не обидевшись. — А огонь в моём сердце горит всегда. Иначе не сло жить песен.

— Не петушись, ишь. Песни складывать он будет. Ты вон, посмотрел бы на себя лучше. Прежде чем в столицу идти, да в богатый дом проситься — не то, что во дворец императорский! — тебе об одёже подумать надо. Кто на порог такого дешевого пестряка пустит, ну?

— Ты как всегда прав, мудрый Гертарий, — кивнул Даан. — Никто не пустит. Но я найду выход. А там, где выход, нередко и есть вход. Да! Так и знай, почтенный Гертарий. Я не я, если в этот раз, будучи в столице, не спою при дворе самого Императора!

— Ох-ох, какой прыткий! — старик расхохотался так, что даже закашлялся. — Уморишь ты меня и без своих прибауток. Давай-ка так. Споёшь при дворе да привезешь мне из дворца какую диковину — я признаю твой талант, да принесу извинения. А уж я сроду прощения ни у кого не просил, ну. Даже в остроге как-то за это сидеть пришлось по молодости.

— А если не спою во дворце?

— А не споешь — так придешь ко мне, и нам со старухой моей будешь дом новый строить помогать! — выпалил Гертарий.

— Годится! — расхохотался Даан. — Жди меня с подарком из дворца!

— Или дом мне справишь! — добавил старик, — Ну? По рукам?

— По рукам! — воскликнул музыкант, пожимая узловатую ладонь Гертария.

— Дай-ко вожжи-то, — смилостивился тот после рукопожатия, — да сыграй мне что-нибудь, как на королевских балах играют. Раз говоришь, что бывал, значит знаешь такое.

— Бывал и знаю, — согласился Даан, и потянулся назад, чтобы взять лежащий в телеге музыкальный инструмент.

Дорога вильнула влево. Справа зашумела река.

— Клофф-Эскапьен… — протянул старик, прищурившись на блистающую в солнечных лучах воду. — Там вон дальше пристань. Больше, чем полпути к столице проделали. А по левую руку — смотри — сейчас башню будет видно. Раз прежде все мимо без внимания ехал — тебе и то в новинку.

— А вот и нет, почтенный, — возразил Даан. — И пристань помню, и башню видел. Как ее не заметить? Это же сама башня магов цитадели Цере де Сор! Тут у любого голова закружится.

Старик засмеялся. Слева, вдалеке, стала различима башня, гордо возвышающаяся над кронами деревьев, словно стрела, нацеленная в небо. Оттуда, судя по всему, вся империя видна, как на ладони. А по ночам, наверное, можно наблюдать звёзды и планеты…

— Вот бы побывать там, — Даан мечтательно вздохнул. — Говорят, в Цере де Сор никому не доводилось попасть без приглашения…

— Верно говорят, — подтвердил Гертарий. — Ты бы, правда, поумерил пыл-то. И во дворец императора попасть хочешь, и в цитадель колдовскую, ишь! Вас в том Киннаре, похоже, только и учат, что мечты плести, да хвастаться. А песни-то? Песни-то хвалёные где?

— Будут тебе песни! — заверил Даан, и ударил по струнам.