Орлиного цвета крылья

Елизавета Владимировна Крестьева, 2017

Все равны перед любовью – и олигарх, и простая горожанка. Казалось бы, что может измениться в жизни мужчины, который по меркам современности, достиг всех мыслимых и немыслимых высот? Может ли единственная встреча кардинально изменить его взгляд на мир, на отношения между мужчиной и женщиной, на собственную жизнь? А если та самая женщина помимо скромности и внутренней чистоты несёт в себе ещё и драгоценный дар осознанности и большой Мечты? Мечты о сотворении своего Родового поместья и пространства Любви?..

Глава 2

— Ну конечно, жизнь — это борьба! — Филатов разгорячился. — Интеллигенты и альтруисты — это, по сути, паразиты общества! Вот, взять хотя бы умного, но бедного Карла и его богатого друга — промышленника Фридриха! Кто у кого на шее сидел?

— У вас своя колокольня. Высокая и позолоченная. Вам с неё, конечно, виднее.

— Я своим трудом и хребтом эту колокольню строил! — Михаил Иванович резко остановился и глубоко вздохнул, успокаиваясь. — У вас прямо дар выводить меня из себя, Анна Егоровна!

Аня внутренне съёжилась.

— Ну при чем тут мнение какой-то секретарши! — отпарировала она. — Вы же большой человек, могли бы и не снисходить… со своей колокольни.

Филатов, в привычной уже ей манере, остановился напротив и опёрся пальцами на столешницу. Она упрямо смотрела ему в глаза, не в первый раз задумываясь, сколько еще она продержится на этой работе.

— Ладно, Анна Егоровна, — он взглянул на часы. — Идите, пообедайте.

Аня послушно поднялась. Филатов продолжал стоять напротив.

— Почему не заглядываете к Петру? Он про вас спрашивал.

Аня сильно смутилась и не успела это скрыть. На щеках проступил слабый румянец. О, она была бы не прочь вкушать прекрасные блюда, приготовленные Петром Афанасьевым. Вот только боялась, что влетит это удовольствие в копеечку. А она уже заказала первую партию леса на строительство.

— Я… я не могу тратить много денег на еду, — Ане было тем более неприятно говорить об этом после только что состоявшегося спора. Вот тебе и благородно-голодная интеллигенция налицо, под крылом у благодетеля-финансиста.

— О чём вы говорите? — довольно сухо поинтересовался Филатов. — Вы питаетесь за счет компании. Это не будет высчитываться из вашей зарплаты.

— Спасибо за благотворительность, — не удержалась Аня. — Не хочу сидеть ни у кого на шее. Даже у фирмы, которая может себе это позволить.

Она вздрогнула, когда ладонь Филатова грохнула по ее столу. Машинально отметила про себя, что электроника не любит такого обращения. Она стояла перед ним, как маленькая провинившаяся девочка перед грозным родителем с ремнём в руке.

— Идите обедать, Анна Егоровна, — прошипел гендиректор. — А не то…

— Вы меня уволите, — прошептала Аня. — А я не боюсь, вот, — она даже тихо хихикнула.

Филатов смотрел на нее, как ястреб на цыплёнка. Да что за характер, — в который уже раз подумал он. И ведь с виду — одна мягкость и нежность. Скромная, светловолосая, сероглазая. Миленькая, но не красавица. И довольно плотная фигура скрыта под простым темно-серым костюмом. Ничего в ней нет от охотницы за мужскими черепами, не похожа она и на старую деву. Но он чувствовал Силу. Он чувствовал внутренний огонь, скрытый за простой внешностью. Она никогда не пыталась провоцировать его, и если бы не он сам, она просто работала бы за своим столом, варила без лишних слов прекрасный кофе, ела в общей столовой и вечером уезжала на автобусе домой. Но раз за разом, вот уже в течение месяца какой-то бес заставлял его делать набеги на эту скромную крепость. Даже Мила, его очередная большая страсть, начала чуять неладное и в прошлый раз попыталась прощупать почву: заявилась напрямую к его секретарю. Анна Егоровна перенесла неожиданную бурю спокойно и с достоинством. Только потом очень вежливо попросила его улаживать дела со своими девушками самому, что привело его в неописуемую ярость. Хотя её правоту он не мог не признать. И теперь вот она стоит перед ним и храбро улыбается, хотя тонкие пальцы вонзились в ладони. Красивые пальцы… ногти коротко подстрижены, никакого маникюра. Филатов вдруг понял, что именно такие пальцы ему нравятся — простые и естественные, как у ребенка.

— Идите, идите, — он внезапно успокоился. — Не уволю я вас ни за что. Даже если сами попросите. Сходите к Петру, ему будет приятно.

Она улыбнулась. Просто и открыто.

— Хорошо, Михаил Иванович. Обязательно схожу.

Аня вышла из приемной, стараясь унять колотившую ее дрожь. В коридоре никого не наблюдалось, и она побежала к лифту со всех ног, мечтая только об одном — вырваться отсюда на свежий воздух.

День был хмурым, море — серым с редкими белыми барашками, но ветер приятно холодил разгоряченную голову. Аня не накинула куртку, и кожа на руках покрылась пупырышками. Она сделала короткую дыхательную гимнастику и почти успокоилась. Хотя глаза все равно наполнились слезами. Аня сморгнула их, не растирая, чтобы не покраснели глаза. Сморгнула еще и еще.

— Это ведь ненадолго, — прошептала она сама себе. — это ведь мне зачем-то нужно. Зато я построю свой маленький домик. И никто, слышите, никто не помешает мне больше жить так, как я хочу. Чтоб вы треснули все с вашей системой, и ты, Филатов, в первую очередь! — она в сердцах пнула маленький камушек. Море едва не зацепило ее шипящей волной, и Аня словно опомнилась.

— Прости, Вселенная, — она посмотрела вверх, в серо-молочную пелену облаков. — Ты знаешь, я тебя люблю, — она почувствовала знакомую теплую волну в груди, и боль стала понемногу таять. — Я сама выбрала себе судьбу. И я все равно счастлива!

Улыбаясь сквозь слёзы, она обхватила себя руками и медленно пошла вдоль линии прибоя.

Она шла, и воспоминания окутывали ее прозрачной пеленой, смешиваясь с горько-соленым запахом Великого океана…

… — Шире! Растягивай пальцы! Ещё! Ещё, я сказала!

Сухой щелчок линейки. Попало по костяшке, и игла боли пронзила руку. В горле собрался тугой горячий ком.

— Я не могу больше, Анна Георгиевна…

— Куда ты денешься! — побагровевшая от злости учительница музыки схватила ее за руку и растянула непослушные, занемевшие детские пальцы. — А как ты думала, села и заиграла Чайковского? Работать!

Ненависть, желчная, совсем не детская, обида, острая, горячая… Ненавижу эти дурацкие клавиши… эти идиотские гаммы… эту дуру учительницу… этой бы линейкой по ее высокомерной роже… Опять нажалуется маме, и мама будет её ругать, говорить ей, что она бесталанная и ленивая… а потом мама расплачется, и это хуже всего, лучше линейка и гаммы, чем когда плачет мама…

… — Эй, Анжелка, да ты совсем пить не умеешь, как я погляжу! Поди, и травку ни разу не курила?

Это Колька, впрочем, в миру гордо именующийся Нико, выпускник-одноклассник ищет ее руку своей влажной ладонью, а она почему-то глупо хихикает и неумело отпихивается. Темно, визжит во всю мочь стереосистема, безумно и хаотично чиркают по полу световые полосы, дергаются в пляске и улюлюкают темные фигуры пьяных одноклассников. Выпускной… А потом Колька увлек ее куда-то в подсобное помещение. Тускло и тревожно тлеет наспех сделанная папироса, в голове расползается мутная дурь… А потом… потом… нет, лучше не вспоминать… никогда…

… — Мама!

— Сопля! Дерьмовка! Я трачу на тебя столько денег! Я нанимаю лучших учителей, будь они неладны! Вся в папашу, такого же дерьмеца!

— Я даже не видела никогда этого папашу! — кричит Аня, юная Анжелика, изо всех сил, отчаянно борясь с желанием накинуться на мать, плеснуть в нее ледяной водой, чтобы та хоть чуть-чуть протрезвела, чтобы перестала все это говорить…

— Папашка твой — продюсер грёбаный нашей студии грёбаной! — завизжала мать.

Аня похолодела. Попятилась, опустилась на диван.

— Егор Ключевский… — понимание стрелой пронеслось в голове.

Мать вдруг осознала, что все-таки проболталась. Она явно растерялась, алкоголь не давал собраться с мыслями. Но сказанного не воротишь.

— Вот почему ты стала известной, — испуганно глядя на мать, пробормотала Аня. — Вот откуда твоя слава…

Удар был столь силен, что у Ани потемнело в глазах, а щека тут же онемела.

— Дура!.. — разъяренно зашипела мать, блистательная и обожаемая поклонниками Танита, похожая сейчас на драную злую кошку из мокрой подворотни. Просто Татьяна Сергеевна. Просто несчастная, одинокая, сбившаяся с пути женщина, родившая когда-то ненужного ребенка. — Что бы ты понимала, идиотка! На большую сцену можно попасть только одним путем! Став чьей-то подстилкой!

Танита, звезда сцены и кумир молодежи выбежала из комнаты, наткнувшись на косяк и грохнув дверью так, что по ажурному дверному стеклу побежали трещины.

Щека болела. Аня плакала. Беззвучно и очень горько. Она любила мать несмотря ни на что. Но только что был развенчан её собственный последний кумир. Точно так же, с грохотом и звоном бьющегося стекла.

… — Скажите, девушка… — Аня устало прислонилась к толстому стеклу вокзальной кассы. — Куда можно дальше всего уехать из Москвы на поезде?

Темноволосая симпатичная девушка-кассир с подозрением уставилась на нее. Но Аня пьяной не была, хотя под глазами залегли глубокие тени.

— Думаю, во Владивосток, — ответила та осторожно. — Девушка, вам нехорошо? Может, проводить вас в медпункт?

— Нет-нет, со мной все в порядке, не беспокойтесь. Есть билет до Владивостока на завтра?..

Как хорошо, что дует прохладный морской ветер…

Оставим прошлое прошлому.

Нет никакой Анжелики, маркизы ангелов. Есть Анна, впереди у которой Вечность.

Когда Аня вернулась в приемную, замёрзшая и опустошенная, она обнаружила на своем столе коробку конфет «Рошен» и маленькую смешную игрушку — длинноногого жирафа с глазами, собранными в кучку. На коробке лежала записка, набросанная знакомым убористым почерком: «Нижайше прошу прощения за недостойное поведение вашего начальника. Он вообще-то парень ничего, но с заскоками большого босса. Работа его совсем испортила. Кушайте и наслаждайтесь! Жираф Филя.»

Почему стало так тепло? Может, отопление включили раньше времени? Аня погладила пальцем смешного жирафа. В груди стало совсем горячо, на щеках расцвел румянец.

— Нравится вам мой помощник? — Аня вздрогнула от неожиданности, подняла глаза и увидела Филатова, который стоял в проеме своего кабинета и наблюдал за ней.

— Михаил Иванович… вам вовсе…

— Нравится? — в его голосе появилось знакомое упрямство.

— Очень, — она не смогла сдержать робкой улыбки. — Он на вас похож.

Филатов мягко рассмеялся, и у нее по спине побежали мурашки. Как редко он так смеялся! Это не было привычным недовольным фырканьем, язвительной насмешкой или усталым невеселым смехом слишком занятого человека. Это был теплый, уютный… домашний смех. На секунду Аня представила его под цветущей яблоней, обнимающим маленького сына, и у нее перехватило дыхание. Картинка была столь яркой и живой, что слова сами слетели у нее с языка:

— Михаил Иванович, у вас есть дети?

Улыбка исчезла с его лица, и взгляд вновь стал холодным. Ане захотелось встать и хорошенько его встряхнуть, увидеть живое, настоящее под гипсовой мертвой маской. И наорать на него как следует.

— Что за странный вопрос, Анна Егоровна?

Аня опустилась на стул и потянулась включить компьютер.

— Извините, Михаил Иванович, если вопрос показался вам бестактным. Просто мне показалось, что вы были бы очень хорошим отцом.

— Почему?

Аня снова взглянула ему в глаза, увидела в них все тот же холод, но с оттенком любопытства.

— Потому что вы хороший, добрый человек, — в этом не было ни капли иронии.

Но Филатов расхохотался так, что ему пришлось схватиться за спинку стула, чтобы не сложиться пополам. Аня с грустью смотрела на него. Ей совсем не хотелось смеяться.

Днем еще было совсем тепло, в воздухе разливалась золотистая осенняя нежность, но вечера приносили ощутимую прохладу. Аня сидела у костра, закутавшись в теплый плащ. Песня звенела дружно, задорно, но Аня, против обыкновения, не смогла развеселиться. Она уставилась в пламя, и отблески огня танцевали в ее глазах.

— Анюта, да что с тобой сегодня? Вся сама не своя.

— Ничего, Саш, — улыбнулась она в ответ. — Подустала просто.

— Работёнка у тебя, конечно… — вздохнул Саша сочувственно. В этом сочувствии еле заметно угадывалось напряжение. — Как там твой Филатов, не пристаёт, часом?

Аня дернулась, то ли от слова «твой», то ли от слова «пристает», а может, от всего сразу.

— Не пристаёт, — она понимала, что Сашка искренне беспокоится за неё, но всё равно ответ вышел холодным и колючим. Саша почувствовал это и мягко извинился. Аня же мысленно обругала саму себя. Она терпеть не могла подобных ситуаций, а они, как назло, проливались на нее словно из рога изобилия. Тёмные силуэты деревьев вокруг вдруг показались ей угрюмыми. Саша сидел рядом молча, и она знала, что он не может пересилить себя, чтобы подняться и уйти, и от этого становилось только хуже. Наконец, он потянулся за гитарой.

— Ура, ведруссы! Саня взялся за инструмент! — это завопили Юрка с Олесей, большие поклонники Сашиного творчества. Остальные, а было их человек тридцать, заулыбались и снова расселись на коврики вокруг костра. Костер тоже обрадовался и с треском выбросил сноп искр, украсивших ночь огненными звездами.

Саша пробежал ловкими длинными пальцами по струнам, проверяя их созвучие. Небрежный аккорд растаял в ночи, и Саша запел…

Аня замерла, уставившись в огонь. Он пел для неё, но как ей этого не хотелось.

О, Боже, как не хотелось…

Было время, я ходил дорогами, ведущими в пропасти.

Было время, я прятался в норах, хоронясь от напастей.

И я рвал на себе волосы и разбрасывался хлебом,

И я выживал и ждал, и я вроде был да не был…

Но вот настало время, когда я что-то понял…

Саня, Саня… Когда же это прекратится…

Люди тихо и прочувствовано подхватили припев:

Вышей мне рубаху, мама, я нашел свою Дорогу,

И по семицветной радуге я дойду до самого Бога.

Меня ждет мой Бог в резном лесном тереме,

В том тереме Любимая, в том тереме нет времени.

Аня почувствовала, как к глазам подступают слёзы.

Сашка пел для нее. Он писал это, думая о ней.

А она думала о другом мужчине. Который, не то, что песни сочиняет, а вообще поэтов в грош не ставит. У которого глаза, словно холодная осенняя вода.

Странно, но у неё было ощущение, что ему бы тоже понравилась эта песня…

И я сбросил тогда свои шкуры и с кровью содрал все маски,

Я отринул крысиные гонки и пустые фальшивые ласки,

Я услышал дыхание Бога и, прозрев, разглядел Дорогу,

И я заплакал от счастья, лишь поставив на нее босую ногу.

И тогда я понял, что такое Вечность…

Уже в холодной тёмной палатке, заворачиваясь в толстый спальник, Аня всё чувствовала, как её горло сжимается от горечи. Вот умный, красивый, тонкий поэт и певец Саша Пересветов, даже фамилия и то «анастасиевская» — с одной стороны. А вот, с другой — желчный, холодный, усталый бизнесмен, никогда, наверняка, и не слышавший о зелёных книжках, не то, что читавший…

Я разжёг в себе огонь, и он горит ярче самого солнца,

Я нашел в себе источник вдохновенья и испил его до самого донца,

Я обрел свой Род, и мой Род позвал меня в Вечность,

И я стал Творцом, моя Мечта обрела бесконечность.

И тогда я понял, что такое быть Богом…

Ну что за глупая судьба!

Сашу и так за глаза называли Аниным, и никто особенно не сомневался, что все закончится Совместным творением. Аня даже передернулась от этой мысли. Нет, Нинка с Иркой, конечно, так не думали. И Ирка особенно. Ой, как было бы здорово, если и Сашка тоже так на нее смотрел, как Ира на него. Боже! Чего ему от меня надо! Ну не мой это человек! Не нравится он мне! Тут подкралась непрошенная мысль, которой Аня всегда стыдилась. Но мысль от этого становилась только назойливей и в последнее время грозила принять размеры небольшого слона.

А дело в том, что у Ани сформировалось достаточно устойчивое неприятие так называемых «творческих личностей». И дело даже было не в матери, хотя и это сыграло свою злую роль. Просто слушать певцов и жить с ними — о, это совсем не одно и то же. Аня с трудом остановила вереницу неприятных мыслей, радостно покатившую по накатанным рельсам.

А Филатов… Ещё дня на работе не проходило, чтобы они не поцапались по какому-нибудь поводу. Конечно, не по делу. Аня работала добросовестно, и с тщательно и бесполезно подавляемым удовлетворением наблюдала, как растёт его доверие к её суждениям и серьезность доверяемых ей поручений. Гендиректор теперь таскал её за собой всюду — на все деловые и неофициальные встречи, ненавязчиво оставлял приоткрытой свою дверь, принимая важных гостей, потому что обнаружил в ней способность ясно читать скрытые людские помыслы за их внешним поведением. Иногда ей казалось, что ему нравится ее общество, он шутил, вел себя просто и открыто, словно старый друг. И ей было просто и весело в такие моменты, она с интересом следила за ходом его мыслей, восхищаясь про себя его неиссякаемыми идеями, нестандартными решениями. Иногда они, голова к голове корпели вместе над очередной задачей и в быстром диалоге понимали друг друга с полуслова. Но стоило им отвлечься на посторонние темы, как лёгкая парусная лодка её мысли мгновенно налетала на его могучий бронированный эсминец, разбиваясь вдребезги. И тогда она с едва переносимой болью осознавала, что этот человек ей абсолютно чужой, больше того, он объединяет в себе всё то, от чего она когда-то отказалась, и воспоминания, которые похоронила в своей душе. Филатов-директор словно воплощал саму систему, перемалывавшую человеческие души. «Господин директор» — называла она его в такие моменты, зная и радуясь, что это его бесит.

Она пыталась уснуть, но сон всё не шёл, усталый ум в который раз перебирал события прошедших дней. А Пересветов пел и пел там, вдалеке, у костра, с самыми рьяными поклонниками, готовыми петь до изнеможения и до полного отупения.

Но следующее утро принесло неожиданное облегчение.

Аня помешивала в котелке привычную утреннюю кашу. Было еще довольно рано, прохладно, но день обещал заняться солнечным и теплым. Из недалеко расположенной палатки послышалась какая-то возня, хихиканье, вжиканье молнии и наружу выбралась Олеся Гребнёва. Несмотря на почти всю ночь бдения и пения у костра она выглядела так, что любая супермодель посинела бы от зависти. Олеська куталась в старую-престарую синюю куртку, была со сна растрёпана, часто моргала и сонно улыбалась, но при этом была так красива, что всё это казалось специальными ухищрениями дизайнеров, затеявших рекламу палаток или туристского образа жизни.

— Привет, — сказала она хрипловато и торопливо заправила за ухо прядь тёмных блестящих волос.

— Доброе утро, — улыбнулась Аня. — Что, замёрзла?

— Да только из спальника вылезла. Юрка теперь до обеда продрыхнет. А я не могу.

— Кашки хочешь? Мюсли с овсяными хлопьями.

— О! Класс! А я свежего кофейку сварю… — она полезла в палатку за туркой и кофе, и оттуда послышалось сонное ворчание. Очевидно, Юре что-то отдавили. Аня фыркнула от смеха.

— Вот ворчунишка, — приглушенно рассмеялась Олеся, выбираясь наружу. — Ух, я тебя туркой-то отхожу, будешь ворчать мне.

Ворчание сменилось жалобным попискиванием, потом звуком поцелуя. Подходя к очагу, Олеся все еще улыбалась чуть таинственно и довольно, как могут улыбаться только любящие и любимые женщины. Аня тихонько вздохнула.

— Олеська, ты такая красивая, — вырвалось у неё.

Олеся чуть не выронила турку.

— Правда? — она так смутилась, что на щеках расцвели алые пятна. — Ты в самом деле так думаешь?

— Я думаю, что ты одна из самых красивых девушек, каких я знаю, — честно ответила Аня.

— Ой, здорово!.. Знаешь, я никогда не считала…

— Ой, да брось! — перебила Аня знакомую песню. — Юрке просто повезло.

— И мне с ним повезло, — быстрый нежный взгляд в сторону палатки. Олеся наклонилась к Ане и взяла ее руку за запястье — неловко, но ласково. — Анюта, ты ведь тоже красивая. У тебя всё получится, да уже получается, я же вижу.

— С Сашей? — почему-то брякнула с горечью Аня.

Олеся откинулась назад и посмотрела на Аню очень пристально.

— Нет, не с Сашей, — сказала она тихо, но уверенно. — Тебе же он не нравится, это же видно.

— Почему-то все так считают, — проворчала Аня.

— Я — нет, — Олеся помешала кофе, источавший восхитительный запах. По верхушкам дубов прошелестел ветерок. Аня ждала, затаив дыхание, что она еще скажет. Она давно уже слышала, что Олеська иногда видит будущее. Может, и сейчас…

— Не похоже, чтоб вы с Сашкой были парой, — продолжила Олеся спокойно. — У меня… ну, чутьё на это что ли. Но ты не переживай. Ты обязательно встретишь свою любовь.

— Скоро? — безнадёжно спросила Аня.

Олеся весело рассмеялась, взмахнув синим истрёпанным рукавом.

— Не знаю, что тебе там про меня наговорили, но этого я тебе сказать не могу, — её глаза лукаво блеснули. — А может, ты её уже встретила?

Аня почувствовала, как её заливает красным до корней волос. К счастью, Олеся в это время отвлеклась на звук тяжелой машины, который отчетливо приближался.

— Кто это в такую рань? — удивленно пробормотала она.

Аня вскочила, мысленно благодаря Вселенную. Она уже поняла, что это за машина.

— Олесенька, кушай, все готово!

— Ты куда? — донеслось ей изумленно вслед.

— Это мне лес привезли!.. — крикнула Аня на ходу.

Все то долгое время, пока разгружался КАМАЗ с брусом, пока брус укладывался рядом с уже готовым фундаментом, пока Аня подписывала накладные и разговаривала с водителем, она чувствовала себя абсолютно счастливой. Вся эта возня, запах ели, смешавшийся с сентябрьским утром, голоса ребят, разгружающих машину, слились в ее памяти в какую-то небесную симфонию, в которую вплывал то Моцарт, то Чайковский, то музыкальная заставка из какого-то хорошего фильма. «Я начинаю строить МОЙ ДОМ! Вселенная, как здорово! Мой маленький домик!» — и больше в ее опьянённую счастьем голову ничего не приходило.

Подошел заспанный Юрик, которого Олеся выцарапала-таки из палатки.

— Поздравляю, — и улыбнулся открытой, доброй улыбкой. Аня обняла его с такой силой, что он издал сдавленный стон. Олеська рассмеялась.

— Ну, надеюсь, зимовать будешь в поместье? — это Наташа подошла со спины. Аня обернулась и обняла и её. Господи, она бы всех сейчас обняла и расцеловала, даже Филатова, будь он здесь, и наплевать, что он там себе подумает. Аня осеклась, поняв, что вместо Филатова перед ней стоит Саша и уже просто никак нельзя его не обнять, потому что он все равно ей друг и будет помогать при строительстве и вообще, она же всех была готова только что обнять и нельзя мешкать, потому что все смотрят, и Бог знает, что они подумают и… Все это молнией пронеслось у нее в голове, и она неловко ткнулась в Сашкину широкую грудь и почувствовала, как его руки прижимают ее к себе и дёрнулась, вырываясь с такой силой, что причинила себе боль.

— Ты чего? — удивленно спросил Саша, стараясь заглянуть ей в глаза.

— Да нет, ничего, просто… — Аня ненавидела врать и поэтому не знала, куда деться от всех и от Сашки прежде всего. Ну почему счастье так недолговечно?

— Чего пристал к девушке? — Олеся со смехом подтолкнула Сашку в плечо. — Работу вам привезли, мужики, а вы тут крутитесь!

«Мужики» отправились к месту стройки, но Саша пару раз оглянулся на Аню. Аня вдруг поняла, что сжимает в руке веточку березки, которую посадила весной в свою живую изгородь. Она отпустила деревце и погладила помятую веточку, прошептав слова извинения.

Наташа еще раз поздравила Аню и ушла на свое поместье готовить завтрак.

Олеся стояла рядом и поглаживала посаженный рядом с березкой кустик сирени.

— Спасибо, — сказала ей Аня.

— Не за что, — ненадолго воцарилось молчание. — Но тебе надо с ним объясниться.

— Надо, — вздохнула Аня. — Не представляю, как это можно сделать.

— Просто. Искренне. Честно. Освободи свое сердце для нового. Будь сильной!

— Ты права, — Аня понимала, что совет хорош, но понимала и то, что духу у нее пока маловато.

Конечно же, Аня не стала объясняться с Сашкой, отложив это все на неизвестное «потом», на которое так любят надеяться истинно русские люди. А там, глядишь, — и всемогущий «авось» возьмет ситуацию под контроль. Встретится Сане более подходящая кандидатура для музы, или он в Ирку влюбится, наконец. А что я ему скажу, — сердито думала Аня, — Саш, мне тут кажется, что ты в меня как бы влюблён, так вот, ты это зря…

Тьфу, какая гадость.

Саш, ты замечательно поёшь и вообще ты парень замечательный, но мы не подходим друг другу, мне очень жаль…

Аня сморщилась, словно надкусила испорченную сливу. Ещё не лучше.

Саша, перестань на меня таращить глаза брошенной собаки, ты меня бесишь!!!

Это, по крайней мере, ближе к истине.

Но все эти сбивчивые и неприятные размышления, слишком напоминающие «жалкий лепет оправданья» быстро потонули в хлопотах вокруг начавшейся стройки. Даже Филатов отошел куда-то далеко на задний план. К Ане вернулась ее обычная весёлость и даже некоторая безмятежность, и все оставшиеся «помещичьи» выходные она была счастлива. Ведь для нее начался последний этап перехода в новую жизнь — стройка ее домика.

Ее домика в её Родовом Поместье.