Новейшие истории повседневности. Когда проза и стихи переплетаются…

Елизавета Баюшева

Эта книга о тебе, обо мне, о них.Кто они такие?Такие же, как мы с тобой: веселые и грустные, счастливые и не очень, замужние и абсолютные одиночки, с красивыми татуировками и уродливыми шрамами, рискованные, отчаянные, запутавшиеся, но бесконечно влюбленные в эту жизнь!Веселая проза и чувственные стихи! Читайте, мечтайте, наслаждайтесь – яркая подборка поэзии и прозы никого не оставит равнодушным.

Фотограф Вика Кузнецова

© Елизавета Баюшева, 2021

© Вика Кузнецова, фотографии, 2021

ISBN 978-5-0055-5947-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая: Прозаическая

История первая: наблюдательная

Пока наблюдаешь ты, помни — за тобой тоже кто-то наблюдает…

Я родилась и не знала, что мне так понравится жить,

Что запах весенних ромашек,

Колокольчиков сизых и кашек,

Закаты у маленькой речки,

Загадки у старенькой печки,

Остывшее за ночь крылечко,

В огарок сгоревшая свечка так будут меня бередить.

Я та же! Я та же! Я так же люблю танцевать,

Смотреть, как уходят вагоны,

Меж рельс как мелькают перроны,

Слушать, как стрелки шагают,

Как время порой замирает,

Как там за воротами ветер

Все песни поет, и шепчет, и просит за ним повторять.

…Я не знаю, что будет, ведь мне так нравится жить,

Я буду пытаться красиво,

Я распишу все стихами,

Я обезболю таблеткой,

На ощупь запомню, глазами.

Я буду смеяться, как раньше,

И плакать от счастья, как будто не знаю, что время пришло уходить.

Помню, как-то я сидела за столиком в кафе, попивала газированную воду, и, пока пузырьки слегка пощипывали мой язык, я слушала. Раз в месяц у меня случались такие особенные дни, когда мне нравилось «держать всех под колпаком». «Под колпак» попадали все те, кто оказывались со мной на одной площади: в одном кафе или ресторане, в который я приходила вкусно поесть и «вкусно» послушать. Обычно я старалась занять столик в центре зала и наблюдала. В этот вторник кафе гудело, но слабо. Не так, как по вечерам пятниц или разгульных суббот. Кто-то забежал пропустить по кофейку между работой, кто-то пришел на бизнес-ланч, остальные были похожи на беспокойных муравьев и пытались одновременно жевать «Цезарь», болтать друг с другом, отвечать на входящие звонки и устраивать прямой эфир для креветок, разложенных по краям тарелок.

«Сколько вкуса в одном стакане этой газировки! Это потому, что бутылочка у них из стекла, а не из пластика, как обычно дома», — подумала я и сделала еще один большой глоток.

Итак, начнем. Я окинула беглым взглядом свою территорию. Кто эти люди, которые сейчас рядом со мной? Что у них внутри: боль, отчаяние или невероятные счастье и любовь? Что они читают перед сном: Библию или Ахматову? И почему именно их голоса я сегодня слышу? Ведь если все предначертано, то значит ли это, что мы собрались в этом кафе совсем не для того, чтобы просто пожевать салат и разбежаться по разным работам и делам? У нашей встречи другие смысл и предназначение. Но какие?

У окна сидел молодой человек за ноутбуком и мелкими глотками пил кофе. Идеальная борода, идеально подстриженные усы, идеальной белизны дорогая рубашка, идеально чистая обувь, и да, мне плохо видно, но, кажется, он делает маникюр. Он знал, что он идеальный, поэтому делал вид, что он очень занят, а может, и правда, совершал очередную идеальную сделку на идеальную сумму в миллион. Он казался мне слишком идеальным. Метросексуал. Но идеальность не так привлекательна, как может показаться на первый взгляд. Несомненно, совершенные мужчины будоражат чьи-то сердца, но в моем случае я начала зевать сразу после того, как просканировала его от усов до кончиков его кожаных, кажется, лаковых, ботинок.

«Все-таки предел совершенству есть», — подумала я и заказала еще воды.

За столиком в центре зала сидели две молодые девушки. До безобразия молодые. Я в свои опытные тридцать с хвостиком понимала, что им максимум по двадцать. Да и то, возможно, что мое предположение могло бы смертельно оскорбить их юный возраст. Безупречно одетые, с яркими Galaxy, которые они не выпускали из рук. Трудный ли у них был возраст? Мне показалось, что им все досталось слишком легко: одежда, гаджеты, эти креветки в кисло-сладком соусе и даже неприлично юный возраст.

«Ты завидуешь?»

«Я завидую? — заговорила я сама с собой. — Все-таки нет, мое чувство гораздо сложнее. Но эта тема для целого урока с психологом. Не сейчас».

А пока мой взгляд пополз дальше.

Официанты толпились вокруг барной стойки и что-то достаточно громко объясняли одному из своих коллег. Мне хватило чуть более одной минуты, чтобы понять, что в компании официантов тут новенький. И сегодня, и даже сейчас, его первый выход. ЦУ давались сначала всеми, потом компания разбежалась по залу кафешки, а с новеньким осталась только одна девушка. Судя по всему, это была всея всех официантов этого кафе. Командирским тоном она резюмировала: «Остальное прочитай в наших правилах», и паренек, так и не приобщившись к прекрасной кафейной жизни, побежал изучать какие-то неведомые правила.

«Надо все-таки как-нибудь устроиться в одно из кафе и поработать официанткой, — подумала я в тысячный раз. — Посмотреть на людей с другой стороны».

Почему-то мне казалось, что эта «другая сторона» непременно будет с червоточиной. Даже не казалось, я была уверена в этом.

Тут двери заведения распахнулись, и в кафе хаотичной походкой с огромной спортивной сумкой в руках зашел мужчина. Ему было чуть больше сорока, он был невысокого роста и явно куда-то очень спешил. Он говорил очень тихо, поэтому я не могла разобрать ни слова. Не знаю, о чем они разговаривали и что он хотел, но через пару минут он уже кричал что-то типа «маразм жил, жив и будет жить», после чего покинул кафе. Я смотрела, как он удалялся и думала о том, кого он мне напоминал. Абонента одной сотовой компании, в которой я проработала около семи лет. Многие из них также начинали с полутонов, потом кричали и вешали трубку. Я задумалась, почему он такой раздраженный? Что вообще заставляет людей оскорблять других людей? В век йоги и медитации весь мир должен уметь в нужный момент зачитать волшебную мантру и улыбнуться, а мы всё продолжаем использовать высокие децибелы, еще и с сумкой наперевес.

«Мужчина, вы из-за сумки такой взвинченный? Не будь у вас сумки, вы наверняка были бы почти как улыбчивый Брэд Питт», — спросила я про себя.

Я пыталась представить улыбку Брэда и присобачить ее на угрюмое лицо удаляющегося от кафе дядьки, но его сумка портила все. И я сдалась.

Пока я улыбалась, представляя свою реакцию, если бы в кафе вдруг зашел реальный Брэд Питт, у стойки снова появился тот новенький, который, видимо, уже успел ознакомиться с законами и правилами новой должности и явно был готов пуститься во все тяжкие официантские будни. Всея всех официантов оглядела его с ног до головы, ее губы едва шевелились, произнося что-то, будто она читала благословение, после чего паренек двинулся к столику рядом со мной.

За столиком сидела взрослая женщина с идеальной ровной спиной и громко орудовала столовыми приборами. Даже я, владея не в совершенстве, но хорошо импровизируя, знала, что греметь ножом и вилкой нельзя, и всегда следила за этим. Ее спина и грохот приборов не вязались в одну красивую картинку, поэтому почти сразу эта мадам произвела на меня неоднозначное впечатление, и я взяла ее на особый контроль.

Она сидела тут еще до того, как я пришла, а значит, она гремит тут уже больше часа. Женщина была очень хорошо одета. Уж не знаю, насколько стильно и насколько дорого, но мне нравился ее стиль. Единственное, что противоречило ее стилю, изношенная химическая завивка на желтоватые сухие волосы.

«Как будто этой стильной тетке привинтили голову от другого человека», — подумала я, на всякий случай осмотрев еще раз всех остальных посетителей кафе. У остальных все нормально, а здесь явно что-то не то.

Женщина заказала еще что-то из меню, долго тыча наманикюренным пальцем то в одно блюдо, то в другое. Паренька была заранее жалко, мне почему-то казалось, что после этой тетки у него есть все шансы убежать с этой работы, так и не насладившись ею. Хотя я могу ошибаться, и тетка окажется восхитительной интеллигенткой в шестом поколении, и мальчишке повезет.

Мистер Идеальные усы наконец-то оторвался от своего ноутбука и тут же принялся терзать телефон. Он печатал что-то двумя руками сразу, слегка откинувшись на спинку стула.

«Интересно, у него может быть девушка, которой он мог бы восхищаться? Не та, которая будет ежедневно наглаживать его идеальные рубашки, а вот прям девушка его мечты?»

— Ну какие на фиг мечты, — бормотала я себе под нос, — все его желания и мечты — это он сам!

— Вам повторить воду? — нарушил мои размышления официант.

— Да, и «Греческий», пожалуй.

— К сожалению, «Греческий» приготовить сейчас не сможем: у нас закончился фета.

Никогда не понимала, как в хорошем кафе может что-то закончиться, да еще посредине рабочего дня. Особенно то, что употребляют через одного. Я про «Цезарь» и «Греческий». В восьмидесяти процентах случаев, если я хочу просто перекусить, я закажу что-то из этой парочки.

«Вы потеряли довольного клиента, батенька», — хотела ляпнуть я, но подумала, что сегодня не время менять Вселенную.

— Еще воды. — И «батенька» наконец убежал.

Пока я думала о внезапно закончившейся фете, юные фрейлины с Galaxy приступили к созданию совместного селфи.

Они милые, отметила я про себя. Интересно, а что им может в себе не нравиться? Или они тоже мнят себя идеальными, только не выдают себя? А может, за красивыми телефонами и одеждой кроются комплексы и проблемы? А за жизнерадостными селфи скрываются забитые души и ауры? Я вспоминала себя. С одной стороны, это прекрасный возраст, с другой стороны, это возраст, наполненный до краев комплексами и неуверенностью в себе. Глядя на них, я пыталась представить себя в двадцать лет с дорогущим телефоном в руках, делающей селфи с подружкой, и не смогла. Мне не нравилась эта картинка. Поэтому, как я ни старалась напрячь воображение, уловить момент и свои ощущения от момента, в итоге я пришла к выводу, что моя юность и селфи несовместимы. Я писала стихи в то время, вела сентиментальный дневник и через день хотела уехать из города в деревню к маме.

— Я есть Господь Бог твой, и нет других богов, кроме меня.

Я повернула голову. Это была та самая женщина с желтой шевелюрой вместо элегантной прически.

Она сложила руки под подбородком и, закрыв глаза, видимо, нашептывала молитву. Я смотрела на нее, и мне почему-то стало не по себе. Было ощущение, что сейчас, закончив читать, она достанет из своей дорогой кожаной сумки бомбу и прокричит что-то страшное. Я контролировала каждое ее движение. Я ждала, что вот-вот на лице задвигаются мышцы и надуются вены, но лицо оставалось абсолютно спокойным, ровным.

— Ваша вода, — нарушил мои ужасные размышления официант.

— Счет, пожалуйста.

На случай бомбы мне хотелось быть готовой бежать прочь из кафе. Хотя в случае бомбы можно было вообще не платить. Никогда.

Глаза женщины долго еще оставались закрытыми, но губы уже не шевелились. Я залпом выпила воду, оплатила счет, надела пальто и оглянулась перед выходом. На секунду мне показалось, что вместе с губами той женщины замерло все кафе, и я даже почувствовала, как участился мой пульс. Но тут раздался звук разбивающегося стекла.

— Я сейчас все уберу! — взволнованно объяснялся тот самый новенький, ползая по полу и собирая осколки разлетевшегося под столом бокала.

Женщина открыла глаза. Кафе снова загудело. Зазвонили телефоны, посыпались селфи, загремели столовые приборы, засуетились официанты.

Это была не молитва.

«„Я есть Господь твой, и нет других богов, кроме меня“ — это одна из десяти заповедей», — вспомнила я уже по дороге домой, и мне наконец-то стало спокойнее.

История вторая: освободительная

Я ухожу. Мне пора.

Я ухожу. Не держи.

Я ухожу. Навсегда.

Так надо, так лучше, прости.

Я ухожу. Это ложь,

Что я не умею любить.

Ты тоже это поймешь,

Поэтому нужно спешить.

Я ухожу, пусть не ждут

За поворотом меня.

Не мы выбираем пути,

Но нам их идти до конца.

Я ухожу. Бьют часы.

Времени нет на слова.

Поэтому просто смотри,

Как я ухожу навсегда.

Она сидела за большим красивым столом в ресторане с пафосным названием Brilliant House и думала, что из «бриллиант» в этом заведении только дверные ручки и огромная колонна посреди зала. Все остальное было black and white. На сайте у заведения был хороший рейтинг, куча восторженных отзывов, изысканное меню и средний счет, рассчитанный на состоятельного клиента.

Маруся, напротив, не была состоятельной и изысканной и такие заведения посещала редко, но сегодня был особенный день, и ей хотелось чего-то особенного.

Большой круглый стол был рассчитан на большую компанию, человек восемь — десять. И откуда у людей столько знакомых, которых в свой особенный день хотелось бы видеть за одним столом? Она не понимала. Восемь душ, с которыми хотелось бы разговаривать минимум час, смотреть в их глаза, слушать их точку зрения, слышать их голоса, возможно, иногда смеяться над шутками и при этом получать удовольствие от общения. Многое произошло в ее жизни за последние тридцать семь лет, но такого Маруся припомнить не могла. За столами, за которыми ей довелось посидеть, как правило, все было одинаково, а потому очень скучно. Замужние дамы, как правило, подшучивали над своими мужьями, а те в ответ припоминали им воскресный пятичасовой шопинг. Те, что пришли в одиночку, усиленно делали вид, что они успешны и тотально независимы, производя впечатление раненых зебр: они неслись вперед по саванне, чтобы никому и в голову не пришло, что их внутренности давно волочатся вслед за ними, оставляя кровавый след на выжженной траве. Дети, как обычно, вели себя слишком шумно, а пожилые слишком тихо, изредка вставляя свои комментарии и вспоминая то Сталина, то Черчилля, то Путина, то даже Киркорова.

— Вы готовы сделать заказ? — прощебетал над ее ухом вышколенный официант.

— Устрицы вот под этим труднопроизносимым соусом и просекко. Да, и газированную воду, пожалуйста.

Brilliant-официант упорхал исполнять ее нескромный заказ, оставив за собой шлейф приятного аромата. Он пах то ли свежим красным перцем, то ли базиликом, она не разобрала.

В зале заиграла музыка. Спокойная мелодия без слов. «Особенная музыка», — подумала Маруся и сняла пиджак.

В этот особенный день на ней было шикарное шифоновое платье, платье мечты — она так называла платья, которые ей доставались большим трудом, месяцами поисков и ожиданий, сотнями примерок и фразами: «К сожалению, вашего размера нет». Платье приятно обволакивало ноги, а разрез, который сейчас могли наблюдать только ножки красивого круглого стола, добавлял ее глазам искорку невероятной сексуальной энергии (она помнила это со времен тренингов и никогда не забывала использовать это в жизни).

— Здравствуйте, леди! — напротив нее неожиданно появился красивый безупречно одетый мужчина с красивой улыбкой на лице.

— Привет, — Маруся улыбнулась и помахала ему рукой.

— Я принц. Твой принц, — его голос разливался по залу ресторана и сливался со звуками игравшей мелодии. — Кажется, обо мне ты мечтала все свое детство, и юность, и долгое время потом. Ты помнишь меня? — защебетал роскошный мужчина напротив.

Маруся молчала, не переставая улыбаться. Момент для молчаливой улыбки был самый-самый.

— Сначала я появлялся на роскошном андалузском скакуне, в кованых доспехах и с оружием в руках, там были и кольчуги, и бойницы, помнишь? Я спасал тебя от жестоких злодеев и страшных чудовищ, расколдовывал тебя фантастическим зельем и приводил в чувство самым сладким поцелуем, носил на руках, закутывая в лепестки роз, поил из своих ладоней и на крыльях любви забирал с собой в свой красивый старинный замок посреди цветущей долины.

Потом, кажется, в классе пятом, я переоделся и разоружился, и стал походить на смазливого Луис Альберто или Лукаса Ферраса. Ты страдала, от тебя отворачивались родственники и друзья, над тобой смеялись одноклассницы, но, несмотря ни на что, мы были вместе, преодолевая сложности и преграды.

Став старше, ты посвящала мне песни и стихи, грустные и очень грустные. Дневник пестрел сердечками и цитатами про сердечки, нижний ящик стола был доверху забит неотправленными письмами и открытками. Ты не переставала мечтать обо мне. Никогда.

Кажется, ближе к твоему выпускному из горячего бразильца (или мексиканца, я уже не помню точно) я превращался друг за другом то в смазливого Ди Каприо, то в брутального Стивена Сигала, то в невероятного Каттани из «Спрута». Тут уже я отрывался в своих суперспособностях по полной: на одном корабле с тобой я пересекал Атлантику, мы прыгали вместе в ледяную воду, я проникал на танкеры и авианосцы, я спасал тебя из рук шантажистов и бандитов, перевязывал твои раны и отогревал тебя на своей груди холодными апрельскими ночами. Редкими спокойными вечерами мы вместе гуляли по ночным улочкам шумных мегаполисов, бродили по широким пляжам, зачерпывая ногой прибой, пили кофе в самых невероятных местах этой Вселенной.

Ты всегда была невероятно нежна и чувственна, грациозна и очень красива. Тебя не хотелось отпускать от себя ни на минуту, потому что, едва теряя тебя из виду, я терял себя.

Позже мои образы стали меняться чаще, я уже не был типичным рыцарем или глянцевым мачо. После каждого просмотренного фильма или прочитанной тобой книги ты придумывала мне новые качества и черты, меняла цвет глаз, длину и структуру волос, надевала на меня смокинг, защелкивала дорогие запонки из слоновой кости, а через пару дней переодевала в джинсы и растянутый свитер, надетый на голое тело. Я был то высоким голубоглазым американцем, то широкоплечим загорелым испанцем, то обычным нескладным школьным приятелем из старших классов.

Я укрывал тебя от дождей и гроз, когда ты дрожала на веранде, забившись в самый дырявый угол. Когда ты болела, я пил с тобой твои горькие лекарства, чтобы разбавить их горечь.

Я помню, как шел за тобой по темной улице, где не было ни единого фонаря. Ты дрожала от страха и мучавших тебя галлюцинаций. И в тот момент, когда, собравшись с духом, ты все-таки резко оглядывалась назад, вглядываясь в непроглядную темноту той ночи, ты находила мое лицо, и тебе становилось легче. Да, ты всегда боялась темноты. Очень сильно. И в те моменты, когда гас свет, ты всегда была очень уязвима. Я был рядом и тогда, хотя в эти моменты ты меня почти не замечала.

Ты постоянно меняла меня, не переставая мечтать ни на день, единственное, что оставалось неизменным, — твоя мечта быть спасенной. Всегда. Это было главное правило, которым следовали все герои твоих мечт и фантазий.

И вот после долгих скитаний, поисков, переодеваний ты вдруг перестала мечтать обо мне. Я заметил это не сразу. И сначала я думал, что мне это показалось, я не мог поверить своим глазам и ощущениям. Ты перестала писать письма самой себе и пить любимый чай с малиной, воображая себя Татьяной Лариной. Ты больше не прячешься с книжкой в тишине, а твой голос не дрожит, когда ты разговариваешь с незнакомцем. Ты не меняешь черты моего лица и не переодеваешь меня под твое переменчивое настроение. И самое главное — я перестал спасать тебя. Даже от комара или бабочек, которых ты так не любишь. Я пришел сегодня, чтобы задать тебе главный вопрос: ты в порядке?

Маруся смотрела на него и улыбалась. Ей было весело от того, что принц здесь в этот ее особенный день. Она улыбалась, представляя, как сейчас расскажет ему, почему она столько раз меняла его, что чувствовала в моменты трансформации, как переживала, когда новые свитер или рубашка оказывались совсем не кстати. Она хотела напомнить ему о том, как он был важен ей в те годы, как согревал ее, хотела поблагодарить его за каждую отданную капельку тепла.

Ударила пробка от шампанского. Почти как выстрел, почти в потолок. Они оба на секунду закрыли уши, испугавшись.

— Я спасена, — прошептала она, поправляя за уши выбившиеся пряди волнистых волос, — представляешь, я наконец-то не хочу рыдать на твоей груди. Пусть даже и от счастья. Спустя двадцать лет и после тысячи спасений мне наконец-то не надо видеть твои восхищенные глаза. Я больше не хочу, чтобы ты нес меня на руках сквозь огонь или холод. Мне не надо больше…

— Что ты празднуешь? — спросил принц.

— Свободу.

Маруся сделала большой глоток любимого игристого. Кажется, оно никогда не было таким ароматным и насыщенным.

За большим круглым столом она сидела совершенно одна. Красивая, сильная и абсолютно свободная женщина. Принц исчез и, видимо, навсегда.

Она закрыла глаза, чтобы прочувствовать момент. Маруся хотела понять, есть ли сожаление в ее теле или нет, будет ли она скучать по красивому принцу, или она уже далека от всего этого. Тело не отозвалось на запрос. Кровь в венах бежала с той же скоростью, пульс не давал о себе знать. Хорошо. Все хорошо. Все правильно. Она сделала глубокий вдох и тут же справа от себя почувствовала невероятное тепло. Маруся сразу узнала ее.

— Мама?! — ее голос заметно дрожал.

— Ты изменилась, — мягко заговорила мама. Тебя не узнать. Холодная, уверенная…

— Это неправда… холодное во мне только игристое.

— Ты одна в этот особенный день. Как и мечтала, — сказала мама.

— Я одна, но я совсем не одинока, ты знаешь. Смотри, какой большой стол. Круглый, безупречно круглый. Мы мечтали с тобой о таком когда-то, сидя за нашим маленьким и ужасно угловатым. Здесь есть место для пяти, нет, для десяти чашек чая, парочки банок малинового варенья, вазочки с конфетами, коробки халвы и широкополосной газеты, которую мы так любили читать во время наших чаепитий. Нет, я не одна сегодня. Я никого не пригласила, чтобы посмотреть в глаза и услышать сегодня тех, кто чаще всех понимал меня. Этот большой стол для вас.

— Ты изменилась, — повторила мама, но уже тепло-тепло улыбаясь, — холодная. И сильная. Снаружи. Внутри, видимо, все иначе.

— Иначе… Ты учила меня быть иначе. Иначе, чем все. И любить все, что вокруг. Эту жизнь, каждый миг… Каждый вдох, он особенный, говорила ты…

Маруся уже было хотела расплакаться, глаза стали наполняться чем-то теплым, но ей очень захотелось посмотреть еще хотя бы раз в мамины глаза, которые она не видела уже больше десяти лет. Она повернула голову, но стул рядом оказался пустым. Белый бархат с черно-золотистым теснением по сидению и спинке стула переливался, и не было ни намека на то, что на нем только что кто-то сидел.

Мелодия разливалась по залу. Что это за стиль? Маруся было хотела включить «Шазам» на часах, но потянувшись к руке, обнаружила, что рука пуста.

— Точно. Я не надеваю часов в особенные дни.

Запястье было таким хрупким.

«Как тонкая веточка березы», — подумала она и потрогала свою кожу.

— Нравится? — раздался голос над столом, и на одном из стульев она увидела яркую молодую девушку в некрасивых джинсах и полосатом топике с мамонтенком на принте.

— Я люблю изящные руки. Такие моя тетя называла плетьми, но мне очень нравятся мои плети.

— Освободилась, — сказала девушка то ли с ухмылкой, то ли с улыбкой.

— Не поняла, — ответила Маруся.

— Ты избавилась от комплексов мамонтенка. Больше не прячешь глаза в пол после каждого незнакомого вопроса, не краснеешь. Не бежишь к маме, когда земля совсем уходит из по ног. Не ищешь спасительную землю.

— Откуда у тебя эта ужасная футболка? — спросила Маруся у девушки, вглядываясь в розовый принт.

— Подарили. Кажется, далекие родственники. Такие далекие, что я совсем не помню их лиц, только имена. Ты ее сначала очень любила, а потом тебя стала раздражать необходимость надевать ее каждый день. Вспоминаешь? На фоне других твоих вещей эти полоски и принт были просто бомбически модными. Ты так мечтала избавить меня от этой футболки, — девушка достала из сумки пудреницу и ярко-красную помаду, чтобы подправить макияж. — Что только ни делала… Ты хорошенькая. Теперь у тебя много красивых, стильных вещей, тебе не надо носить что-то одно изо дня в день… Ты знаешь, мне было жаль тебя. Это сейчас жалеть не модно. А тогда было жаль… Закомплексованную, но при этом умную, интересную девушку, вдруг соглашающуюся на походы к гадалкам или на другие сомнительные аферы, иногда я ненавидела тебя за эксперименты с сознанием, здоровьем и чувствами. В мечтах я колотила тебя палкой, едва ты забывала звонить маме или злилась на ее неудачные попытки устроить личную жизнь. А потом, слушая, как, отвернувшись к стенке, ты плачешь ночами, я снова гладила тебя по голове и все прощала. Ты освободилась. Мы с мамонтенком поздравляем тебя.

Официант подлил еще игристого в бокал. Оно шипело, как горящее масло, Маруся сделала глоток и вернулась к своим нарядным стульям. Они были безупречны.

Вокруг стола уже толпились люди. Их было так много, что они не помещались на расставленные стулья и сидели кто-то друг у друга на коленях, кто-то на краешке стола, некоторые сидели на своих сумках и рюкзаках прямо на полу. Они галдели, но стоило ей посмотреть на них, как за стол возвращалась тишина. Несколько пар глаз иногда с интересом поглядывали на нее, но потом над столом раздавался чей-то смех, и можно было с трудом разобрать, кто о чем говорит.

Маруся с интересом вглядывалась в лица, пытаясь узнать эти глаза.

Девушка, которая оказалась ближе всего к ней, оказалась юной тургеневской барышней с яркими карими, почти оранжевыми глазами. У нее была короткая стрижка, большие объемные серьги в виде колец и ярко-лиловая помада на губах. Она была невероятно мила и много улыбалась. Вглядываясь в черты лица этой девушки и пытаясь припомнить, кто она и откуда, Маруся заметила, что на лице этой девушки есть огромный уродливый шрам. Он явно был великовозрастным уродцем, потому как вены, пульсирующие внутри него, были покрыты толстой сморщенной кожей. По краям шрам был бордовым, от чего его границы были еще заметнее. При всей уродливости шрама саму девушку он нисколько не портил. Даже наоборот. Она явно знала о своем бордовом карлике и иногда проводила по нему пальцами, как будто проверяя, не исчез ли он случайно. Он всегда был на месте, но девушка не переставала улыбаться.

«Надеюсь, она знает, что она очень красива, и родные не забывают ей напоминать об этом», — подумала Маруся.

Девушка опять провела рукой по шраму, но, поймав в этот момент взгляд Маруси, стыдливо отвела глаза.

«Не говорят», — подумала Маруся и впилась зубами в большую сочную устрицу.

За девушкой со шрамом, задрав нога на ногу, сидела девчушка помоложе. Она курила длинную сигарету, при этом покручивая кольцо на безымянном пальце. Кольцо не было похоже на обручальное, но явно было очень дорого своей носительнице. Она была задумчива и как будто даже немного отрешена. Перед ней на столе лежала огромная стопка книг: «Психология рабства», Роберт Сапольски, «Прощай, застенчивость», «Социальная арт-терапия» и прочее, прочее, прочее.

Облокотившись на ее стул, стояла то ли девочка, то ли мальчик, Маруся не могла сразу разобрать из-за очень короткой стрижки и угловатых черт лица, в руках то ли мальчик, то ли девочка держал длинные рябиновые бусы. Ягоды были ярко-оранжевые, а нитка внутри зеленая, от бус еще пахло рябиной, она почувствовала это на расстоянии.

— Для мамы? — тихо спросила Маруся.

— Да. Я их два часа плела, — разулыбалась девочка. — Она их никогда не наденет. Я знаю. Я приду домой, повешу их на настольную лампу и включу свет, лампа нагреется, ягоды со временем засохнут и из ярко-оранжевых превратятся в почти коричневые. Застынут. Станут твердые, как камни. Здорово?

— Здорово, — задумчиво ответила она. И руки стали немного ватными.

Как много раз Маруся плела эти бусы. И не только бусы — браслеты и серьги. Плела, высушивала и думала о том, как в следующий раз можно сделать еще лучше, еще ровнее и интереснее. Добавить узор, добавить других ягод…

На полу, на старом кожаном рюкзаке, сидела девочка лет пятнадцати, она держала в руках красивое колечко. Белое с черными полосочками, переплетающимися друг с другом. Школьница надевала кольцо то на один палец, то на другой, но оно все равно болталось и не хотело держаться на изящных пальчиках. Наконец девочка надела колечко на большой палец, и вроде тут оно застыло и перестало крутиться, но смотрелось достаточно грубо. Да и неудобно было. Девочка переключилась с левой руки на правую, но история повторялась. Кольцо явно было не по размеру.

— Через пару месяцев ты раздробишь его молотком, — наклонившись к девочке, прошептала Маруся.

— Ты до сих пор это делаешь? — улыбнувшись спросила девочка.

— Да. Только теперь это называется ломбард.

Они обе громко засмеялись. И посмотрели на руки друг друга: руки обеих были абсолютно свободны от всяких колец.

Маруся окинула взором толпу вокруг стола и заметила, что, несмотря на разницу в возрасте и стоимость одежды, все гости искренне улыбались. Кто-то смеялся, кто-то улыбался, глядя на какой-то рисунок перед собой, кто-то сочинял стихи и песни, одна девушка совершала странные жесты руками, прислушавшись, Маруся поняла, что девушка танцует с импровизированным партнером и отсчитывает ритм. Одна раскладывала пасьянс, другая вязала длинный красивый шарф, еще двое о чем-то мило секретничали. Людей было много, но при этом они не шумели, не издавали неприятных звуков, не пытались как-то обозначить свое присутствие за этим большим красивым столом. Маруся скользила от лица к лицу, изучала, одобряла и шла дальше.

Ее шампанское щекотало язык и создавало ощущение фейерверка во рту. День был невероятно особенным. Особеннее, чем она его себе представляла.

Она подумала, что у нее должен быть тост. Но мысли путались то ли от игристого, то ли от атмосферы, и Маруся так и не смогла сформулировать что-то красивое и стоящее этого дня.

— За спасение! — громко сказала она и попросила счет.

История третья: Пастернаковская

— «Космополитен», пожалуйста! — крикнула Линда.

За барной стойкой толпились мужчины и женщины с друзьями, с коллегами, с коллегами друзей, парами, одинокие и очень одинокие. Линда была из последней категории и не собиралась менять свой статус.

Очень одинокие — это очень свободные и гармоничные люди. Особенно когда эти люди женщины, и особенно, когда эти женщины обожают книги. У Линды была своя философия. И мужчины редко могли философствовать лучше, чем она, а потому были ей неинтересны.

— Ваш «Космополитен», — раздался голос рядом с Линдой, и она увидела рядом мужчину лет тридцати — тридцати пяти. Это был не официант.

— Я в ужасном настроении сегодня, возможно, надвигается ПМС, я не знаю, я пришла сюда не знакомиться, платья с глубоким декольте я ношу даже дома и даже в полной темноте, шпильки пришлось надеть под платье, потому что я люблю красивые туфли. И еще я люблю сидеть за барной стойкой одна, и это совершенно ничего не значит, — выпалила Линда и сделала маленький глоток.

Коктейль был великолепен.

Странное впечатление производят на мужчин очень одинокие женщины, которые не скрывают и не бояться своего одиночества. Мужчина завис на несколько секунд, и было ощущение, что он услышал, что планета завертелась в обратном направлении и всем землянам нужно срочно перебираться на Марс. Линда успела ответить на сообщение в ватсап прежде, чем услышала:

— Ну что ж, тогда я почитаю Пастернака, пока вы будете наслаждаться коктейлем и своим ужасным настроением, — ответил мужчина и сел на соседний с Линдой стул. — Кстати, как вам Пастернак?

— «Мело, мело по всей земле во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела» — в этом есть что-то близкое моему сердцу, в отличие от «Доктора Живаго», которого вы держите в руках, — ответила Линда, пытаясь вспомнить, о чем было это произведение. Но так и не смогла.

— Борис, — представился мужчина.

— Я помню, как зовут автора «Доктора», — окончательно отрезала Линда, надеясь, что мужчина наконец поймет, что она не настроена ни на какое общение, даже на тему поэзии и свечей.

«Космополитен» сегодня превосходил все ожидания. Он был лучше любимого игристого, ароматнее утреннего ромашкового чая, терпче горячего имбирного напитка, а эта оливка… ее даже не с чем было сравнить. Линда пыталась больше ни о чем не думать, играла музыка, но сегодня ей не хотелось танцевать. Ей было идеально комфортно в красивом платье на высоком барном стуле.

Она разглядывала коктейли, расставленные на стойке и ожидающие своих заказчиков, яркие бутылки с алкоголем, блестящие рюмки и фужеры, людей, толпящихся вокруг стойки и столиков, ловила взгляды, отсекала взгляды, улыбалась, глядя на двигающуюся в такт музыке толпу, официантов, охранников…

О чем писал Пастернак? Линда закрыла глаза и даже вздрогнула, пытаясь припомнить хоть что-то из школьной программы.

В памяти всплывали отрывки из «Войны и мир», о чем-то разглагольствовал нигилист Базаров из Тургеневского романа «Отцы и дети», по-прежнему тревожило душу письмо Татьяны Лариной к Онегину, и Аннушка уже совершенно точно купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже уже его разлила. Многих героев Линда пролистнула в своей памяти, но никакого доктора Живаго припомнить не могла.

— Черт! — сказала она, обращаясь к сидевшему рядом мужчине. — Кажется, ваш Пастернак собирается испортить мне потрясающий вечер!

— Пастернак вряд ли, он давно мертв, а вот я все еще могу вам подпортить пару-тройку часов этого вечера, — ответил мужчина.

Кажется, Борис. Мужчина — Борис, Пастернак — Борис, в голове у Линды окончательно перемешались все отцы, дети и Наташа Ростова.

— Вы реально читаете за барной стойкой? — спросила Линда. — Реально Пастернака?

— Сегодня — да, это реально Пастернак. В прошлую субботу это был Герман Гессе с его эксцентричной «Игрой в бисер», а начало мая я проводил с Александром Беляевым и его «Человеком-амфибией».

— Никогда не любила двух последних.

Борис громко засмеялся.

— Двух последних… — повторил он, смеясь. — Я не любил ни двух последних, ни двух самых первых, ни сотни тех, что были где-то в середине. Я ненавидел читать со школы. Учительница по литературе говорила, что я самый безнадежный из всех, кого она встречала.

— И что же случилось? Озарение, вдохновение после прочтения, или вы до сих пор отвечаете урок ненавистной Марь Ванне?

Борис закрыл книгу, заложив место чтения красивой закладкой с изображением девушки с корзинкой полной книг.

— Вдохновение пришло, постояло и ушло, как говорится, — сказал Борис, — а Алевтине Эдмундовне я теперь очень благодарен. За уроки, которые я искренне не понимал, но всегда хотел понять. Понадобилось несколько лет, чтобы убедиться, что где, если не в книгах, можно найти ответ на любой вопрос.

— И много вопросов освятили вам книги? — спросила Линда, поняв, что у «Космополитена» и его восхитительной оливки в этот вечер появился серьезный конкурент.

— Я не считал, — ответил Борис. — Но всякий раз, когда я начинаю ничего не понимать в этой жизни, я начинаю новую книгу, интуитивно выбрав ее просто по названию, я замечаю: в тексте есть то, что мне нужно. Иногда это всего одна строчка, одно короткое предложение, но в нем есть всё.

— Странно, — тихо сказала Линда. — Я тоже ничего не понимаю сейчас.

Борис засмеялся.

Линда смотрела на него и не могла разгадать этого Лжепастернака. Видимо, человек очень много знает и что-то явно пытается ей сказать. Ей было интересно с самого начала, когда она просто увидела книгу за барной стойкой, сейчас этот интерес сменился желанием разгадать посыл.

Основное правило: в схватке чувств и эмоций, не забудь про здравый смысл.

— Еще «Космоплитен»? — спросил Борис.

— Пожалуй, да, — ответила Линда. — Вы можете меня угостить, если хотите. Если не хотите…

— Хочу, — оборвал Линду Лжепастернак и заказал два коктейля.

Дальше, наверное, вечер продолжался. Наверное, барная стойка все так же гудела, люди заказывали коктейли, смеялись, где-то периодически сотовые телефоны пытались перебить своими гудками всеобщую коммуникацию, музыка сменялась по мановению диджейского пульта, красивые тела извивались в невероятном танце… Линда помнила эти картинки, она всегда замечала детали.

— Пастернак безумно любил Грузию, переводил Шекспира, целых десять лет работал над «Доктором Живаго», в детстве падал с лошади, хромал и безумно стеснялся своей хромоты, общался с художниками Левитаном и Поленовым, конфликтовал с Есениным, — как самая любимая музыка, раздавался над барной стойкой голос Бориса.

Линда вспоминала Наташу Ростову и ее первый бал, Анну Каренину в черном бархатном платье, Раскольникова в круглой циммермановской шляпе…

Где-то далеко за полночь Борис ответил на звонок и сказал, что ему пора.

— Жена? — спросила Линда, нарушая собственные правила посещения клубов в одиночку.

— Дочь, — ответил Борис, улыбаясь. — Она закончила смену и собирается ехать домой. Она работает официанткой в этом клубе. Кстати, сказала, что у вас шикарные босоножки.

— У девочки хороший вкус, — ответила Линда, разглядывая свои лаковые мюли, пытаясь скрыть удивление от вечера, Бориса, его Пастернака и комплимента от незнакомой официантки.

— Приедается все. Лишь тебе не дано примелькаться, — почти пропел Борис, застегивая свой шикарный твидовый пиджак.

— Пастернак уходил так? — спросила Линда и уже хотела спросить что-то еще, но тут к ним подошла молодая девочка лет восемнадцати-девятнадцати.

— Пап, ты идешь? — спросила девочка.

— Спокойной ночи, Линда, — крикнул Борис, убегая.

Они ушли. Линда не смотрела им вслед. Ей было неинтересно смотреть на их удаляющиеся спины, и ей было абсолютно все равно, оглянется Борис или нет. А потому она не видела, как, уходя, Борис ловко поставил томик Пастернака на книжную полку, расположенную рядом с гардеробом.

Когда он уехал, ей показалось, что стало тихо во всем баре, и даже в меньшем количестве стали произноситься тосты и неприличные шутки. Линда улыбалась так широко, как будто ей только что сделали предложение на миллион долларов, как будто сам Пастернак провел с ней этот вечер и даже написал о ней стихи. Посидев за баром еще минут двадцать, Линда наконец вышла из шумного заведения и вызвала такси. На улице было столько тишины и воздуха. Сев в машину, Линда спросила:

— Могу я прочитать вам одно стихотворение?

— Можете, — ответил водитель, удивленно посмотрев на нее в зеркало.

— Кто-то разбудит меня на рассвете,

Но только не ты.

Кто-то зажжет все огни на планете, уронит к ногам цветы.

Кто-то попросит бушующий ветер пока помолчать.

И будет молиться на эти ресницы,

От страха дрожать.

Кто-то напишет нежные строчки, чтобы всю ночь повторять.

Кто-то, не ты, а случайный прохожий, просто захочет обнять.

Не для тебя буду я улыбаться и видеть счастливые сны.

Кто-то другой сохранит это счастье. Кто-то, но только не ты.

И не с тобой, и не для тебя, и не тобой я живу…

Кто-то другой есть у меня, кого-то другого люблю.

Линда замолчала.

— Здорово! Даже спасибо! — воскликнул водитель, улыбаясь. — Это лучшее, что я слышал за этот день.

— Автор Линда Миронова, — ответила Линда.

— Впервые слышу о такой, — водитель почти подъехал к ее дому, оставался всего один перекресток.

— Она не так известна, как Пастернак, но пишет уже давно. И любит Грузию, и переводила Шекспира когда-то, — голос Линды постепенно сошел на нет и растворился в шуме проезжающих мимо автомобилей.

Утром, выпив две чашки чая, черного и зеленого, Линда подошла к шкафу, достала небольшую книгу в яркой полосатой обложке, на которой было написано: «Миронова Линда. Мечты об идеальном. Стихи и проза».

Она достала пергаментную бумагу, завернула в нее книгу и вызвала курьера.

Надпись на пергаменте гласила: «Бару Total Vinil от Мироновой Линды на случай, если закончится Пастернак».

История четвертая: про катарсис

— Может, попробуем втроем? — спросил Макс и открыл бутылку светлого чешского.

— Может, сразу вчетвером? — спокойно ответила Дая. — Громовы давно намекают нам, что они в принципе очень даже «за».

— Да к черту Громовых! — психанул Макс и стал ходить по комнате туда-сюда. — Я видел их… да каких я их только не видел… Нет, Дая, что за чушь ты несешь?!

— А мне нравится Глеб. У него сильные накачанные руки, мне кажется, он мог бы очень сильно сдавить ими мои бедра… — нарочно начала фантазировать Дая, но Макс резко оборвал ее.

— Прекрати! — закричал он.

Дая подошла к холодильнику, открыла бутылку вина, подаренного теми самыми Громовыми на прошлый уик-энд, и налила себе немного в красивый резной бокал. Вопреки всяким правилам кинула туда два кусочка льда и снова села за стол переговоров.

Дая не любила секс, поэтому по большому счету ей было абсолютно все равно вдвоем, втроем он будет или вчетвером. Велика, конечно, вероятность, что вчетвером он будет в четыре раза хуже, чем когда вдвоем, а возможно, он все-таки окажется чуточку лучше, чем когда вдвоем.

— Макс, а что хорошего в нашем сексе и что плохого?

— Да ничего плохого, — Макс явно нервничал. Он никак не ожидал, что Дая будет так вовлечена в этот разговор.

Дая допила вино. И снова полезла в холодильник. Вино должно подаваться совершенно другой температуры, комнатной, где-то градусов шестнадцать — восемнадцать, по слухам, именно такая температура наблюдалась в старинных французских замках. Но Дая не очень любила французов, ненавидела теплые напитки и кидала лед даже в чай.

Пока Макс разговаривал по телефону с внезапно соскучившейся маман, Дая, глядя на таявший в стакане лед, вспомнила, как однажды примерно такие же кубики льда впервые почти растопили все очарование их брака. Возможно, потому что тогда Дая зажгла слишком много свечей. Или задавала слишком откровенные вопросы про катарсис? Или, насмотревшись соблазнительно-поучительных роликов и начитавшись многообещающих любовных инструкций, она решила, что мрачный февральский вечер идеально подойдет для любовного эксперимента, а он, как оказалось, совсем ему не подходил…

Три года назад

— Черт, кто только придумал напяливать на себя этот дико узкий и дико холодный костюм медсестры?! — чертыхалась Дая, безуспешно пытаясь найти перед, зад, вход или выход у этого сетчатого безобразия. — Блин блинский, уже почти восемь, а я еще не впихнула ни одной ноги в этот «медицинский лабиринт»! Если тут белый фартук, значит, сзади должен быть… должно быть хоть что-то, что будет ко мне крепиться, — нервничала Дая, продолжая вертеть свой костюм.

— Так, это кажется пилотка, только странная, откуда в ней дырка и колокольчик? Может, это не пилотка, может, это вообще не на голову?! — Инструкция! — закричала Дая и побежала в комнату искать упаковку от этого «прибора».

В описании к товару значилось следующее: «Соблазнительная медсестра в эффектном комплекте эротического белья покорит любимого с первого взгляда, раскрыв ему всю свою сексуальность. Данный эротический костюм медсестры состоит из нескольких предметов: платье, кокетливая шляпка, трусики-стринги и стетоскоп. Все это в комплекте позволит вам раскрыть все грани вашей привлекательности и соблазнительности. Этот ролевой женский костюм смотрится очень эффектно благодаря удачному цветовому решению: основной цвет кипенно-белый, который соединен с ярко-красной отделкой. Мини-платье красиво подчеркивает талию и стройные женские ноги. Милая шляпка выглядит броско, добавляя комплекту нотки оригинальности. Образ завершает медицинский стетоскоп. Это сексуальное женское белье сделает вашу интимную жизнь красочной и наполненной новыми яркими эмоциями».

Конец ознакомительного фрагмента.