Тень аггела

Елена Юрьевна Чепенас, 2010

Спокойная и размеренная жизнь детского врача Николы Любавина закончилась в тот момент, когда он обнаружил в себе способность видеть за спиной некоторых граждан, пребывающих не в ладах с законом, темные крылья дьявола. Пока Никола думал, как распорядиться этим необычным даром, на его след вышел убийца. Дыхание близкой смерти перевернуло в душе Николы все прежние представления о Боге, о любви, о дружбе и предательстве....Они встретились на высоком берегу замерзающей реки: безоружный детский доктор и человек, который был уверен, что с убийством Николы закончатся его проблемы.

Глава вторая

… Так что там случилось, в шестом или седьмом классе?

`

— У меня с глазами что-то, — однажды пожаловался Никола матери. — Может, надо очки выписывать?

Мама встревожилась и повела его к окулисту.

Все буквы в таблице Никола назвал правильно — и левым, и правым глазом. Докторша записала в карточке: практически здоров.

Успокоенная мама так пылко благодарила врача, будто в этом кабинете Николе новые глаза бесплатно вставили. Он только плечами пожал.

Но через день, когда мама вернулась с работы, Никола заявил ей, что та докторша ничего в своем деле не смыслит. Не может у человека быть стопроцентным зрение, если у него перед глазами фигуры расплываются.

— Ну-ка, прочти строчку, — мама сунула Николе какую-то книжку. Он сердито отшвырнул ее.

— Фигуры, говорят тебе, а не буквы!

— Ну, давай сходим в платную поликлинику, — неуверенно предложила мама.

Платный доктор не ограничился одной таблицей — и глазное дно смотрел, и капли капал, и еще несколько раз заставил прийти.

Но в конце концов и он записал в карточке: практически здоров.

И пожал плечами.

Больше Никола не жаловался матери. Странности со зрением были не постоянными, возникали время от времени, и он решил, что это можно пережить молча. Тем более, если даже платный доктор пожал плечами.

Да тут еще в классе стали происходить одно ЧП за другим.

У Катьки Збруевой кто-то стащил из портфеля мобильный телефон, который в те времена был еще чудом невиданным. Глупая Катька похвастаться решила, втихаря от папаши взяла с собой в школу. Скандал был на всю Ивановскую! Катька ревела, отец бушевал у директора в кабинете так, что потом на весь этаж корвалолом воняло.

Еще не забылось это происшествие, как случилось другое. У Анны Ивановны, исторички, украли зарплату. А у нее муж — инвалид, хоть совсем не старый. Он на войне был. Вроде бы «афганец» — тогда об этом все больше шепотом говорили.

Началась разборка, и в результате выяснилось, что кошелек с деньгами и проездным билетом пропал именно в Николином классе, после урока истории. Срочно вызвали кого-то из родительского комитета, еще пришла из милиции тетка — в форме, с погонами. Они устроили настоящий обыск портфелей и одежды ребят.

И ничего не нашли.

То ли воришка попался ушлый — успел перепрятать, то ли Анна Ивановна ошиблась и не в их классе деньги посеяла.

Учителя сбросились понемногу, чтоб помочь историчке, и долго совещались, закрывшись в учительской вместе с милиционершей. До чего они там досовещались, никому не было известно. Но примерно через неделю, когда во время физкультуры из раздевалки пропали фирменные джинсы Даньки Светлова, к директору вызвали Николиного друга Вадика Мацеру.

Никола вместе с несколькими ребятами топтался возле директорского кабинета. Они хотели знать, что там происходит.

А происходило разоблачение. Вором оказался Вадик, потому что именно в его портфеле нашлись пропавшие штаны.

Эх, и заваруха началась!

Вадик клялся и божился, что джинсы ему подкинули, что он никогда чужого в руки не брал и так далее… Когда Никола увидел, что Вадик заплакал, он ужаснулся. Он ни секунды не верил, что его друг — вор, и сначала думал: вот-вот его невиновность сама собой как-то обнаружится. Но увидел слезы — это у Вадьки-то! — и понял: на дружка, как на какую-нибудь справку из ЖЭКа, шлепнули печать. И с этой печатью он должен жить дальше. А как жить, если у тебя на лбу синими несмываемыми буквами написано: «Вор!»

Родители Вадика хотели перевести его в другую школу, но мальчишка заупрямился. Он еще надеялся как-то доказать всем, что к пропажам в классе непричастен.

Трудно приходилось дружку — Никола видел это. Кто-то из ребят перестал с ним разговаривать, другие поглядывали настороженно и брезгливо. Никола понял, что само собой дело в пользу Вадика не решится. Надо бы что-то предпринять…

…Он сидел за своим столом и рисовал фигурки. Под монотонное журчание голоса математика хотелось дремать. Фигурки получались неказистыми, толстыми. Никола вдруг обратил внимание, что почему-то каждую фигурку — солдата за пулеметом, командира на коне — он обрисовывает дважды. Именно так, как видит некоторых людей, когда у него происходит с глазами что-то непонятное врачам.

Дремотное состояние исчезло. Стараясь не очень вертеться, он окинул взглядом класс. Сегодня кто-нибудь «расплывается»?

— Никола! Да ты у нас не только скрипач, но еще и великий художник! — насмешливый голос математика прозвучал так близко, что Никола вздрогнул. Учитель стоял рядом и рассматривал его рисунки.

— Ну просто отлично! Они чем-то похожи на тебя, — ехидно заметил математик, забирая листок. — Такие же упитанные.

Класс грохнул. Никола не обиделся, хоть это и был запрещенный прием. Некогда ему было обижаться. Кажется, он что-то начал понимать. И решил проверить свою догадку.

Бориска сидел за последним столом один. Белая стена за спиной, а вдоль плеч будто туман клубится, повторяя линии тела.

Он не спускал с Бориски глаз несколько дней. И все-таки пропустил момент.

Олюшка Березина перед очередным уроком открыла портфель, поискала там что-то и тихо сказала:

— Ой!

Никола услышал первым — может быть, потому, что подсознательно ждал подобного вскрика. И краем глаза увидел, как вздрогнул Вадик.

Уже звенел звонок, и англичанка по прозвищу Дига входила в класс.

— Мамины часы! Золотые! В ремонт! — Олюшка вытряхнула содержимое портфеля на стол и лихорадочно копалась в нем.

Все, что происходило потом, Никола как будто наблюдал со стороны.

Дига встала у дверей насмерть:

— Никого не выпущу!

Олю она послала за директором.

В классе повисла такая тишина, какой не знавали эти стены даже во время каникул. И все смотрели на Вадика Мацеру. Щеки его позеленели. Николе казалось — сейчас друг хлопнется в обморок. Поэтому, когда в коридоре раздался топот множества ног, он рванулся к двери. И прежде чем директриса обратила на Вадика пылающий праведным гневом взор, Никола четко и громко сказал:

— Я знаю, кто взял часы.

Бориска молчал, когда потрошили его сумку, только ухмылялся. Потом его повели в кабинет директора. Туда опять приехала тетка-милиционер.

Никола стоял у двери. Он почему-то знал, что и в одежде у Бориски ничего не найдут. И когда на пороге кабинета возникла растерянная директриса, Никола сказал:

— Он за щекой часы держит…

Бориску из школы убрали, куда — это для всех осталось неизвестным. Вадик был полностью оправдан, а к Николе все долго приставали — откуда он узнал про Бориску. Он молчал, как партизан на допросе, даже Вадику не сказал. И тогда все решили, что Никола стал невольным свидетелем кражи. Он опять молчал.

А через два месяца, когда все стали забывать о происшедшем, Николу здорово побили в подъезде родного дома. Накинули вонючую тряпку на голову и побили. Скрипка вместе с футляром — он возвращался из музыкальной школы — исчезла.

Никола долго залечивал раны, до самых летних каникул. Он не плакал, когда ему накладывали швы на рассеченный лоб, когда невыносимо болела сломанная рука.

Он плакал потом, когда мамина подруга тетя Нина пришла к ним в гости со своим женихом.

Тетя Нина выглядела такой счастливой, радостной, они обсуждали с мамой, где лучше устроить свадьбу — в кафе или дома, поскромнее, ведь все-таки брак не первый и возраст уже…

Жених тоже был весел, и жалел раненого Николу, и ласково обнимал тетю Нину за худенькие плечи… Но у него-то за плечами клубился туман, который видел только Никола!

Ночью мальчик плакал и просил: «Пожалуйста, Боженька, пусть тетя Нина быстрей разлюбит его, он плохой! Пожалуйста, сделай так, чтоб я видел только то, что видят другие! Я ведь маленький еще, я не справлюсь, пожалуйста, Боженька! И пусть я забуду, забуду обо всем!»

Когда тети Нининого нового мужа посадили в тюрьму за вооруженный грабеж и убийство, она долго ночевала у Любавиных — боялась оставаться дома. Лежа вечером в кровати, Никола слушал неразборчивый шепот подруг и очень жалел худенькую добрую тетю Нину.

Он совсем забыл, что еще полгода назад жаловался на плохое зрение.

* * *

Не поднимая головы с подушки, Никола нащупал на тумбе телефон, нажал кнопку автоответчика и приготовился слушать. Глаза не желали открываться.

— С добрым утром, соня. — Аллочка сделала паузу, словно ожидала услышать ответ на приветствие.

— Угу, — послушно откликнулся Никола.

— Вот тебе новость, чтоб быстрей проснулся: завтра профессорский обход, на который явится сам Громов.

— С чего это? — с неудовольствием открыл глаза Никола. Сообщение подействовало, как крепкий кофе, поданный в постель.

— Ну вот и хорошо, совсем проснулся. Тогда, может, позвонишь?

Никола перекатился на свободную половину дивана. Подушка хранила черемуховый запах Аллочкиных духов. Он улыбнулся, выискивая носом местечко, где пахло сильнее.

«И почему мы не женимся?» — расслабленно подумал Никола.

Профессор Громов будет только завтра, а сегодня можно подумать о незначительных, глупых и приятных пустяках. Например, почему у них с Аллочкой так все замечательно, а о женитьбе он и не задумывался? И она тоже. Наверное.

А кстати, действительно, хотела бы она скрепить, как говорится, их узы штампом в паспорте? «Наши узы! Узы наши!» — неслышно замурлыкал Никола, предвкушая горячий ароматный кофе, который он неторопливо будет варить сразу, как только сможет выпростать ноги из-под теплого одеяла и спустить их на пол…

Узы наши… Узы — узилище… Узилище — это по–старославянски, кажется, тюрьма? Не потому ли Алла даже не намекнула за три года, что не прочь оформить документально их замечательные отношения? Не хочет в узилище?

Эта мысль ему не понравилась.

Чем уж он, Никола, так нехорош для создания семьи? Представить, что в двадцать восемь лет девица не хочет замуж, он не мог. Ну не мог и все тут. Разве что не хочет за какого-то конкретного балбеса! Но ведь он-то, Никола Любавин, вполне даже подходящий вариант. Ну не Жора же Авакян из отделения неврологии, где работает Аллочка!

Маленький, толстенький, с синеватыми — как ни брей их — щеками — этот Жора, кстати, просто обнаглел. Прекрасно зная о том, что у доктора Любавина и доктора Резниковой давний роман, он не перестает томно и трагически вздыхать при виде бело-розовой Аллочки и дарит ей неприлично роскошные букеты. На Восьмое марта, в день рождения и даже на Новый год. Медсестры из Николиной хирургии посмеиваются и язвят, разыскивая по всему отделению огромные вазы для Жоркиных веников.

Никола всегда думал, что их насмешки адресованы безнадежно влюбленному Жорке. А вдруг он ошибался? Вдруг эти любопытные девицы знают что-то такое, чего не знает он, доктор Любавин? Может, Аллочка вовсе и не равнодушна к ухаживаниям Жорки? А Никола — просто самонадеянный слепой индюк…

Эта мысль не понравилась ему еще больше. Так не понравилась, что Никола даже упустил кофе. Пришлось мыть плиту и посудину и снова наливать воду. Кофейный порошок рассыпался по полу, Никола поморщился и набрал Аллочкин номер.

Кстати сказать, зачем это она сегодня поехала в больницу? Не дежурит, тяжелых детей сейчас нет… Что-то она объясняла вчера, когда он приехал ночью…

Он приехал ночью… И тут он все вспомнил.

Не Аллочкины объяснения, а то, что произошло с ним.

Двое парней с тенью за плечами. Сварщик Серега. Обжигающий страх, как глыба льда на беззащитном теплом теле. И хмельное чувство миновавшей опасности…

Вчера опасность миновала. Но она возникнет сразу, как только Никола попытается выйти из дома. А может, это случилось только один раз и больше не повторится? И он будет, как нормальный человек, видеть только то, что положено нормальному человеку? И никаких крыльев за плечами всяких там мерзавцев? В конце концов, кто он такой, чтоб видеть эти дурацкие крылья? Не прокурор и не ангел, и на фиг ему такие сверхспособности…

Оцепенев от воспоминаний, он не сразу понял, почему телефонная трубка в который раз спрашивает Аллочкиным голосом:

— Ты что молчишь, Любавин?

— Ты где?

— Заезжала в больницу, у меня Ванечка новенький, надо было посмотреть. Я же тебе говорила, ты что, такой пьяный был, что ничего не помнишь?

— Вспомнил. И Жора Авакян на Ванечку глядел?

Аллочка помолчала.

— Жора дежурит. А что, он нужен тебе? Позвони в отделение. Я уже у Ларисы. Она с Королевым на фазенду уехала.

— А на тебя Машку повесили, да?

— Поставили, — хмыкнула Аллочка. — Хочешь — приезжай. Поможешь.

— Я подумаю.

Никола подошел к окну.

Воскресный утренний город был безлюдным и тихим. Вот и хорошо, что безлюдный. Никола медленно поведет свои потрепанные «Жигули», разглядывая редких пешеходов. Такую вот проверочку устроит себе, и окажется, что все хорошо, все — нормальные… И пешеходы, и он, Никола…

Он уговаривал себя так же, как и вчера, когда решил немного проводить растыку в берете, впоследствии оказавшегося сварщиком Серегой. Елки с палками, но ведь так и получилось, как он заподозрил: Сереге грозила вполне реальная опасность, и если б не доктор Любавин…

Никола долго разглядывал себя в зеркало. Внешне никаких изменений заметно не было. Разве что физиономия слегка опухла в результате вчерашнего гостевания у сварщика Сереги, так это пройдет. Никола взъерошил черные волосы, и без того пребывавшие в беспорядке. Может, изменения там, глубоко под черепушкой? Ведь что-то непонятное с ним все-таки происходит! К кому из коллег бежать сначала: к окулисту? Или уж сразу — к психиатру?

— Елки с палками, — сердито отвернулся Любавин от собственного отражения в зеркале. Надо бежать прежде всего к Аллочке и с ней все обговорить. Но до того исполнить неприятное поручение главврача, позвонить Вовке Опенкину.

Помаявшись возле телефона, Никола наконец набрал номер. Ему сразу же откликнулись, будто целый век ждали, когда же раздастся Николин звонок. И откликнулся именно Владимир Сергеевич Опенкин, депутат Государственной думы. Тайная надежда Любавина, что ему дали не тот номер, рассыпалась от звуков энергичного и красивого баритона Вовки. Следом за ней рассыпалась еще одна надежда — что Вовка не вспомнит, кто такой Никола.

— Паганини! — радостно заурчал отлично поставленный, как после стажировки в Ла Скала, голос. — А я тебя недавно вспоминал с одним знакомцем. Ему посоветовали проконсультировать у тебя своего ребенка, там какой-то сложный случай был, так он после консультации заявил: оперировать доверю только Любавину! В твоей задрипанной больничке! Это при наших-то возможностях, представляешь?!

Никола скоренько выяснил, сделана операция или еще предстоит. Оказалось, ребенок уже выписан и все счастливы.

— Так у меня к тебе разговор, Владимир Сергеевич, как раз по поводу моей задрипанной больнички, — ввернул он, наконец.

— Не сомневаюсь, — с удовольствием захохотал депутат. — Давай так договоримся. Расписание у меня, сам понимаешь, пальчик некуда сунуть. Через пару дней я буду открывать новую поликлинику, время тебе сообщит мой помощник, сам позвонит, и ты подъедешь. Ленточку перережем, прогуляемся немного по зданию, потом я на заседание в Думу поеду — вот в машине и поговорим. Лады?

Распрощавшись с жизнерадостным слугой народа, Любавин, тоже повеселевший, поехал к Аллочке.