Записки врача скорой помощи

Елена Шагиахметова (2023)

Жизнь человека коротка, и, как сказала одна моя знакомая, никому не нужны несчастные больные люди. Никто их не жалеет. Но я же могу о них написать. — Давно надо было написать, — ответила моя знакомая. — Ведь ты умеешь.

Глава 7. Распределение. Сельский фельдшер

Постепенно первоклассники превратились в выпускников и оправились на распределение.

Так вот — распределение. Существовал такой способ устроить каждого выпускника на обязательную работу на три года, кроме отличников и некоторых льготников. Это было обязательно — отработать там, где нужно государству, как бы за бесплатное обучение. Всем выпускникам медучилищ «грозили» ФАПы, фельдшерско-акушерские пункты, в разных деревнях области, а также на Крайнем севере и на Кавказе. А нас было 6 человек с красными дипломами, то есть мы могли брать распределение, а могли и не брать, ехать сразу домой или устроиться работать куда угодно. Потому что мы нужны были везде, в любой больнице. И вот за 5 минут до распределения мы собираемся и решаем, что отличники возьмут направление в самые захудалые дальние деревни, чтобы туда не отправили никого больше. Так и сделали. Но не поехали. Имели право. Нет, я, конечно, поехала в действительно дальнюю и захудалую деревню и отработала там до следующей зимы, потому что работать там было интересно и смело, но зимой я бы там не выжила. Я почему так детально все рассказываю? Потому что этот социалистический пережиток распределения молодых специалистов искоренили демократы после развала СССР, и теперь даже за бесплатное бюджетное обучение отрабатывать никто не должен. Да здравствует свобода!

Итак, я поехала в ЦРБ, меня приняли на работу фельдшером ФАП в дальней деревне. Я собрала свои вещи, небольшой чемодан, за мной заехал человек, которого все называли «бригадир», на грузовой машине и привез меня в деревню. Вокруг расстилались на многие километры бескрайние поля, на которых росло что-то колхозное или просто травы на корм коровам, да редкие рощицы деревьев вдоль речки, где пасли лошадей ночами, оживляли пейзаж. По сибирским понятиям, местность была скучная, но приятная, не в тайге.

До сих пор не понимаю, как я согласилась на это — поехать туда работать. Спонтанное решение — залог подвига. Мне выделили крохотную комнату в доме бригадира, где он жил со своей ужасно неприятной женой. Она учила меня доить корову, а я ее — жарить картошку по-татарски. Это был обычный холодный деревенский дом, куда я возвращалась только вечером, ужинала и сразу ложилась спать. В темноте по полу бесшумно скользили двухвостки. А рано утром я снова уходила в медпункт. Впрочем, я прожила у бригадира совсем недолго, а потом переехала в медпункт. Мне надоело каждый день ходить по темноте от дома до медпункта эти пять километров сквозь снег, и дождь, и ветер, и лай собак.

Кажется, никто не устанавливал мне часы приема в медпункте, как не было и выходных дней. С утра приходила санитарка — грустная местная женщина, страдавшая запоями, — растапливала печь, перемывала все, приносила откуда-то чистую воду в ведрах, два ведра с углем и уходила домой. Весь день я сидела одна в медпункте, подбрасывала уголь в печь, варила себе какую-нибудь еду и вела прием. Пациенты сидели в очереди на стульях в комнатке, где топилась печь, и иногда кто-нибудь из них открывал дверцу печки и подбрасывал угля в огонь.

Иногда за мной кто-то приходил, и я шла в какой-нибудь дом к больному. Я обнаружила в шкафу полный набор инструментов стоматолога и даже пару раз удалила шатающиеся зубы у старушек, потому что просили очень. Как-то пришел мужчина из соседнего дома и купил у меня — я была еще и аптекарь — несколько флаконов пенициллина. А потом позвал меня же, чтобы я поставила этот пенициллин его свиньям. Он сел верхом на свинью и показал место на загривке свиньи, куда колоть иглой. Потом его жена угостила меня обедом в русском стиле, но без водки.

Однажды я пришла к женщине, которая недавно родила ребенка. Она вызвала меня, потому что у ребенка поднялась температура, 38 градусов. Тогда я впервые увидела крестьянскую люльку. Это такой деревянный ящичек на длинных ремнях цвета хаки, которые используют в конюшне (когда запрягают лошадь, их называют «вожжи»). В стропила — толстое бревно под потолком — был вбит крюк, очевидно, много лет назад, и на нем крепились эти вожжи с люлькой. Ничего подобного я раньше даже представить себе не могла. В доме было очень жарко, натоплена печь, ребенок укутан в одеяло. Как-то инстинктивно я поняла, что ребенок не болен, а просто перегрелся. Я и детей-то до этого видела только в роддоме и в детской больнице несколько раз. Что я могла вообще посоветовать этой кормящей мамаше, которая знала еще меньше меня? Слава богу, все обошлось, но вот именно таким способом появляется опыт. Увы. Потом было еще немало детей в этой деревне, некоторые рождались в течение этого полугода, что я там работала. Когда женщины начинали рожать, я вызывала им скорую помощь из Ленинска-Кузнецкого, а иногда увозила в роддом сама на школьном автобусе, пузатом пазике с двигателем в виде ящика перед лобовым стеклом.

Были дни прививок, когда все приносили своих младенцев в медпункт, а я ставила им прививки из разных ампул и бутылочек и записывала в тетрадку.

Сейчас я вспоминаю об этом с ужасом, ведь я никогда раньше ничего подобного не делала, только смотрела на практике, как эти крохотные иголки вонзаются в младенческие ягодицы.

Примерно через полгода я была уже ас в этом деле, и не только в этом. Когда московский знаменитый врач призывает ввести снова распределение и отработку в «первичном звене», я понимаю, что он не работал на ФАПе в дальней деревне через неделю после училища.

Как девочки играют «в магазин», так я продолжала «играть в фельдшера ФАП». Но девочки мне бы позавидовали, ведь у меня был настоящий здравпункт, настоящие инструменты и настоящие лекарства. Кукол не было, зато были настоящие больные, которых я лечила с важным видом, а они, кажется, не понимали, что они в игре.

Хотела бы я снова сыграть в эту игру, как в первый раз.

В деревне было 3 автомобиля: школьный автобус, грузовик с тентом и скамейками, на котором ежедневно возили доярок на какой-то дальний луг доить коров, и молоковоз. Молоковоз собирал молоко у каждого двора за какие-то небольшие деньги и уезжал потом еще где-то собирать молоко. Еще в деревне был один личный легковой автомобиль, у водителя молоковоза, «Жигули». А вот у водителя грузовика личного автомобиля не было, он всего полгода, как пришел из армии, и ему повезло устроиться на работу шофером. Ему повезло, что в деревне был выбор девиц, школьниц старших классов, так что он еще и собирался жениться в ближайшее время. В то время, это был 1980 год, никто не стал бы препятствовать свадьбе с семнадцатилетней, а она выскочила бы замуж, не задумываясь о своем будущем, учебе, профессии. Выйти замуж первой из класса — это была лучшая карьера для девушки в деревне, где все работали доярками, и только одна — продавщицей в магазине, но это место было занято. Кому повезло, вообще не работали, рожали детей и вели хозяйство — огород минимум 40 соток, картошка, свиньи, коровы, куры. Привычный быт той сибирской деревни — это минимум удобств и чистота в доме, особенно в кухне, в одежде, порядок в огороде и во дворе. Никаких сломанных заборов, никаких лишних украшений.

Разумеется, девушки не мечтали о работе дояркой. У каждой из местных женщин в медицинской карте было написано хроническое заболевание: хронический бруцеллез, полиартрит. А у некоторых еще и ревматизм, порок митрального клапана — последствия сибирских зим и холодной воды, в которой они ежедневно возились дома «по хозяйству» и на работе, «на дойке». Они всю свою жизнь работали доярками в колхозе.

Этот жених был старшим сыном в семье доярки, а младшему было 6 лет. У его матери было шестеро сыновей, потому что мужу очень хотелось иметь дочь — Танюшку. Вот ведь жизнь! Теперь он лежал дома, умирал от рака простаты со страшными болями, а я несколько раз в день приходила и делала ему укол: промедол или морфин. И то, и другое его жена ездила получать в участковой больнице коробками, а вот уколы ставить так и не научилась. Однажды ночью он умер. Она пришла ко мне, разбудила и сказала: «Лена, он сдох». Так и сказала, без всякого зла. Через несколько месяцев она родила дочь, но об этом я узнала случайно, через знакомых, через 16 лет.

Я забыла упомянуть, что вся деревня пила с четверга по вторник — водку, самогон и брагу, традиционно. Не вусмерть, но обязательно, поводом был всегда выходной день. Однажды я увидела в доме у санитарки эту брагу. В углу на веранде у стола, где обычно все обедали, стояла огромная бочка с деревянной крышкой. Там эта брага и пузырилась, там ее и черпали кружкой, и тут же пили, и мне дали тоже. На вид как какао, на вкус как квас, но нужно немало выпить, чтобы упасть. Остальное невыпитое перегоняли на самогон, чисто на пшенице с сахаром и дрожжами.

Надо не забывать, что такая жизнь была этим людям за счастье. Им приходилось много работать в своем хозяйстве, но они не голодали, а даже наоборот — везли на рынок в город немало продуктов из своего натурального и экологичного хозяйства. Они кормили город, и меня в том числе. Таких мясных и молочных деликатесов я не встречала в магазинах ни до ни после этого никогда.

А ведь совсем недавно они не имели даже паспорта, в колхозах не платили пенсии, они голодали и постоянно боялись милиции.