Милинери

Елена Чумакова, 2019

Действие романа происходит в период 1914—1961 годов. Судьба Сонечки Осинцевой, выпускницы института благородных девиц, казалось бы, предопределена рождением, если бы не разразившиеся войны и революция. Семья Осинцевых вынуждена эмигрировать. Волей случая на борт корабля, отплывающего из Ялты, попадает только Софья. Девушка оказывается навсегда оторванной от семьи. Выжить в чужой стране помогает случайный попутчик. Но кем он окажется? Какие цели преследует? Как сложится судьба эмигрантки?

Глава 3. Госпиталь

Сонечка шла по Гороховой, пряча озябшие руки в меховую муфту. Под ногами месиво из тающего снега, а под ним предательская корка льда. Серенький мартовский день клонился к сумеркам и, казалось, все вокруг перекрасил в серый цвет: серые дома, придавленные низким серым небом, серый снег под ногами. Мимо проехал, обдав Соню брызгами, серый грузовик, в кузове которого, как оловянные солдатики в коробке, сидели люди в серых шинелях. И настроение у девушки было под стать этому ненастному дню.

Вскоре после отъезда брата и жениха (как странно и непривычно было для Сонечки так называть Сержа!) Россия вступила в большую войну. Поначалу война казалась чем-то далеким, хоть и грозным, жизнь в имении Осинцевых текла по заведенному порядку. От Николя и Сержа регулярно приходили бодрые весточки. Сонечка искала и находила в письмах жениха нежные, ласковые слова в свой адрес.

Но с началом осени мир вокруг начал меняться, понемногу, затем все явственней: молодых работников забрали в армию, конфисковали лучших лошадей. Газеты пестрели известиями о тяжелых боях в Бельгии, Франции. В сентябре Осинцевы вернулись в Петербург, который теперь именовался на русский манер — Петроградом. Город жил известиями с фронта, свежие газеты расхватывались моментально. В театрах вместо обычных для осени премьер устраивались благотворительные концерты, сборы от которых шли на нужды армии. В гостиных дамы собирались не на светские приемы, а для того, чтобы вязать теплые носки и готовить посылки на фронт, это считалось хорошим тоном.

Письма от Николя и Сержа приходили из Польши, сначала из-под Кракова, потом из-под Варшавы. Писать они стали реже, и тон писем изменился, стал более приземленным и каким-то усталым, романтики в них поубавилось.

Зимой тысяча девятьсот пятнадцатого года военные действия переместились из западной Европы на восток, к самым границам Российской империи. Жизнь в Петрограде резко изменилась, город словно притих в тревоге. Вместо обычных в это время года балов и увеселений открывались госпитали, по нечищеным мостовым маршировали солдаты, проезжали крытые брезентом машины с красными крестами в белом круге. С каждым днем все хуже становилось с продовольствием, все неспокойнее на улицах. В обиход вошли новые слова: стачка, митинг, демонстрация, забастовка.

Однажды в газете, забытой отцом на кофейном столике в гостиной, Соня увидела фото женщин в белых фартуках и косынках с крестом. Статья о сестрах милосердия, самоотверженно работающих в прифронтовых госпиталях, поразила ее воображение, она представила себя, выносящей раненых с поля боя, ухаживающей за больными, и решила, что ее место на фронте. Но только как туда попасть не знала. Соня написала о своем решении Сержу, в ответ получила сразу два письма — от жениха и от брата. Оба писали, чтобы она выкинула эту мысль из головы, что реальность сильно отличается от той картинки, которую нарисовало ее воображение, пусть лучше вяжет варежки, шьет кисеты и собирает посылки на фронт да поддерживает родителей. Это были их последние письма, с тех пор, вот уже два месяца не было никаких известий.

На углу Гороховой и Казанской девушку окликнул знакомый голос:

— Осинцева! Соня, стой!

Через перекресток к ней спешила Оля Чекмарева, ее институтская подружка. Девушки не виделись с выпускного вечера. Казалось, это было очень давно, так за эти месяцы изменилась их жизнь! Да и сами они изменились. Соня с удивлением оглядела подругу, ее голова и плечи были покрыты большим темным платком, прихваченным под подбородком, отчего она стала похожа на монашку. Девушки разговорились. Соня рассказала, что возвращается домой от баронессы Лавровской, в доме которой собираются дамы для благотворительных дел: щиплют корпию для госпиталей, вяжут варежки и носки для солдат, собирают посылки на фронт.

— Хорошее дело, — ответила Оленька, — а я пошла в сестры милосердия, работаю в госпитале. Здесь, недалеко, на углу Демидовской и Казанской, в бывшей гимназии.

У Сони округлились глаза:

— Какая ты молодец! Настоящим делом занимаешься. Я тоже хочу! Меня в сестры милосердия возьмут?

— Отчего же не взять? У нас так не хватает рук. Только это ведь не такое приятное занятие. На фотографиях в газетах и журналах все чистенько-аккуратненько и все улыбаются, а на деле кровь, боль и страдания. Выдержишь?

— Ну, ты же смогла!

— Я другое дело. Я из-за брата туда пошла, ранили его тяжело… в этот госпиталь и привезли, но спасти так и не смогли. А я здесь и осталась, за другими ранеными ухаживать.

— У меня тоже брат на фронте… и жених… писем третий месяц нет…

Ольга, подумав, кивнула:

— Что же, приходи завтра утром к восьми часам к бывшей гимназии, похлопочу за тебя.

На том и расстались.

Ночью Соня спала плохо, боялась проспать, да и нелегкий разговор с родителями добавил волнения. В споре она держалась уверенно, отстояла свое решение, но наедине со своими мыслями весь апломб растаял, уступив место тревоге и сомнениям.

Однако к назначенному времени она уже была в Демидовском переулке у входа в гимназию, над которым весенний ветерок лениво полоскал белый флаг с красным крестом. Ольга заметила бледность подруги, круги под глазами.

— Волнуешься? Ничего, я тоже волновалась в первый день. Научишься, привыкнешь.

Под высокими сводами коридора гулко отдавался скрип колес каталки, на которой две женщины везли человека с забинтованной головой. Вместо правой руки из-под простыни торчало что-то непонятное. Соня догадалась, что этот забинтованный обрубок — то, что осталось после ампутации руки. Ей стало страшно. Подруга не обратила никакого внимания на тележку.

— Ты подожди здесь, я быстро, — и на ходу снимая пальто и шаль, скрылась за одной из дверей.

Несколько раненых в одинаковых фланелевых халатах, стоящие вдоль стены в молчаливой очереди в процедурную, с любопытством рассматривали барышню. В коридоре пахло карболкой, лекарствами и чем-то еще, тошнотворным, отдаленно-знакомым. Соня вспомнила, что такой же запах исходил от умиравшей собаки, угодившей по неосторожности под копыта лошади. Картинка из детства живо всплыла перед ее глазами.

Ольга, уже переодетая в белый фартук и косынку, вернулась с доктором. Рукава его белого халата были засучены, обнажая мускулистые руки с толстыми короткими пальцами. Поверх халата на нем был надет забрызганный кровью клеенчатый фартук. Он внимательно оглядел Соню сквозь круглое пенсне, криво сидящее на его мясистом носу.

— Что, барышня, решили послужить Отечеству? Похвально, похвально. Будете пока ухаживать за ранеными: покормить там, переодеть, судно подать, успокоить, письмецо написать. Дело нехитрое. Остальному по ходу дела научитесь. С вопросами, ежели что, к Чекмаревой обращайтесь.

В сестринской Соня переоделась в униформу и едва узнала себя в высоком мутном зеркале.

— Дежурить будешь в пятой и шестой палатах, там выздоравливающие лежат. А меня, если понадоблюсь, найдешь в первой или второй. Да, и еще: будь с некоторыми построже, они как дети, махом на шею сядут, если слабину почуют.

В бывшей классной комнате, вместо парт, тесно стояли в два ряда железные койки. Около двух десятков раненых с любопытством разглядывали новенькую сестричку. Воздух в палате был еще более тяжелым, чем в коридоре, от неприятных запахов к горлу подкатывала тошнота. Соня попыталась приоткрыть окно, с трудом дотянувшись до фрамуги. И тут же с соседней кровати раздался недовольный голос:

— А ну, закрой! Дует.

Голос принадлежал пожилому солдату, из-под бинтов на девушку смотрели недобрые глаза.

— Судно лучше подай!

Преодолевая брезгливость, Соня неумело затолкала судно под одеяло.

— Сестра, воды! — раздался голос из противоположного угла.

— Эй, сестричка, помоги повернуться на другой бок!

— Судно-то забери!

Соня спешила от одного больного к другому, стараясь выполнять свои обязанности как можно лучше.

В дверь заглянул щуплый солдатик на костылях:

— Сестричка здеся? В третьей Пряжкину плохо, врача бы…

Соня поспешила в третью палату, с одной из подушек на нее глянули жалобные глаза совсем юного парнишки:

— Мокро что-то…

Откинув простыню, Соня увидела пропитавшуюся кровью и гноем повязку на животе, расплывающееся на простыне пятно. В глазах у нее потемнело, стены поехали вверх.

Очнулась от резкого запаха нашатыря, над ней склонился уже знакомый врач.

— Ты, голубушка, держи себя в руках, или дома сиди, цветочки крестиком вышивай, — сказал он жестко, — а мне с тобой возиться некогда, меня раненые ждут.

Соня с трудом поднялась с пола, держась за опустевшую кровать с окровавленной простыней.

— Сестра, помоги подняться, мне бы выйти покурить…

— Сейчас, сейчас, подождите минуточку, — пробормотала Соня. Держась за стенку, на подгибающихся ногах вышла в коридор, и поспешила к выходу. На крыльце ее вырвало, на свежем воздухе стало легче. Она присела на ступеньки, чтобы отдышаться. Ей отчаянно не хотелось возвращаться в это царство страданий и боли.

К крыльцу подкатил крытый грузовик, из кабины выпрыгнул военный, на ходу вытаскивая бумаги из планшета, крикнул Соне:

— Эй, сестренка, не спи, зови санитаров, выгружайте раненых.

Соня вернулась в здание госпиталя, в растерянности остановилась в коридоре — куда бежать-то? Мимо широкими шагами прошел офицер, сердито зыркнул на девушку:

— Ну, чего столбом встала, барышня?! — и зычно крикнул, — Эй, принимайте пополнение!

Его голос эхом прокатился под сводами коридора, захлопали двери, поднялась суета, санитары сгибались под тяжестью носилок. Соня увидела Ольгу. Та, спокойная, собранная, стояла на входе и отдавала распоряжения, кого нести в палаты, кого в перевязочную, а кого поближе к операционной. Соня тоже оказалась вовлеченной в суету, толкала перед собой каталку с тяжелораненым. Голова его была забинтована, на месте лица — сплошная запекшаяся кровавая корка. Оставив каталку около перевязочной, Софья присела над носилками с раненым, тихо просившем: «пить…». Она сбегала за кружкой, склонилась над солдатиком.

— Ты что делаешь?! — раздался сердитый окрик над ее головой. — Ранение в живот, поить нельзя! Только губы бинтом смочи, — уже более мягким тоном сказал незнакомец в белом халате, наброшенном поверх военной формы.

Коридор заполнился носилками, пациентов постепенно распределяли по местам. Соня заставила себя вернуться в шестую палату. На месте юного солдатика уже лежал другой раненый из только что поступивших.

— Сестренка, ногу сдавило, поверни ее поудобнее, жалобно сказал он.

Соня откинула край одеяла…, вместо ноги увидела перевязанную запекшимися от крови бинтами культю.

— Что там с моей ногой? — с надеждой глядя в ее побелевшее лицо, спросил парнишка.

В этот момент Соня почувствовала, как по ее бедру поверх юбки легко скользит чья-то рука. Она отскочила в сторону, резко обернулась. На соседней кровати лежал рыжий парень, нагло ухмыляясь щербатым ртом, и тянул к ней здоровую руку, вторая, загипсованная, висела на косынке.

Это происшествие оказалось последней каплей. Соня метнулась к двери, на ходу срывая с себя фартук и косынку, забежала в сестринскую, схватила в охапку шубку, шапку, муфту и пулей вылетела из госпиталя. Почти всю дорогу до дома она бежала, размазывая по щекам слезы и приговаривая: «Больше никогда…, больше ни за что…». Быстро, словно за ней гнались, пересекла гостиную, мимо встревоженных родителей, и закрылась в своей комнате. Она плакала, упав в подушки, и не отвечала на стук в дверь.

Словно две женщины спорили в ее голове. Одна строго выговаривала:

— Как ты можешь бросить раненых, которые так нуждаются в твоей помощи?! Завтра же возьмешь себя в руки и вернешься в госпиталь!

А вторая жалобно отвечала:

— Но я не могу! Я не выдержу! Пожалуйста, не надо!

— Как тебе не стыдно! А как Ольга выдерживает? Она может, значит, и ты сможешь.

— Она может, а я нет!

— А если сейчас, когда ты прячешься в подушках, твой брат или жених лежат раненые и так же нуждаются в помощи?

Соня явственно представила на месте сегодняшнего раненого с культей вместо ноги Сержа, вскрикнула и забилась в истерике.

Потом ей казалось, что она лежит в поле, вокруг в темноте стонут и шевелятся раненые. Они зовут ее, а она не может встать. Где-то далеко раздается глухой топот копыт, он приближается, все явственней содрогается земля. Конница все ближе, ближе, вот над ее головой замелькали копыта. Соня сжалась в комочек в ожидании удара. Но топот стал удаляться, все дальше, дальше… тише, тише…

Очнулась она днем. В кресле, прикрыв лицо от солнечных лучей платком, дремала Агаша. Соня тихонько окликнула подругу, та тут же вскинулась.

— Лежите, лежите, барышня! Доктор не велел пока вставать.

— Что со мной?

— Доктор сказал — нервная горячка. Это пройдет, нужен только покой.

Вечером больную навестил врач, совсем молодой, видимо, вчерашний студент. Однако держался он уверенно, и к себе располагал. Соня с ним разоткровенничалась, рассказала о причине своего нервного расстройства.

— Мне стыдно, что я сбежала, но я не чувствую в себе сил, чтобы вернуться в госпиталь.

— Возвращаться туда Вам точно не стоит. И корить себя не за что. Просто медицина — это не Ваше призвание. Мы же все разные, не всем суждено родиться Жанной д'Арк. Ваша подруга нашла свой путь служения Отечеству, а Вам надо искать свой.

— А мой путь в чем? В вышивании цветочков? — с горечью спросила Соня.

— Может быть и в вышивании. Красота тоже нужна людям. Ищите, и обязательно найдете. Чтобы быть полезной другим, нужно, как минимум, быть здоровой, так что поправляйтесь, набирайтесь сил и берегите себя.

«То-то ты отсиживаешься в тылу, пока другие воюют! Себя бережешь!» — с досадой подумала Соня, и тут же устыдилась своих недобрых мыслей — оказалось, что доктор прихрамывает на правую ногу. Стоя у окна, она провожала взглядом его торопливо ковыляющую фигуру. А в глубине души рождалось успокоение: она больна, следовательно, не надо договариваться со своей совестью.