Расскажите, тоненькая бортпроводница. Повесть

Елена Фёдорова

В основу повести легли реальные факты. 1980 год. Москва готовится к Олимпиаде. Москвичка Оля Верещагина, услышав объявление о том, что авиакомпания «Аэрофлот» ведет набор в службу бортпроводников, решает стать стюардессой. В приемной комиссии она знакомится с прославленной военной летчицей командиром звена Ночных ведьм Марией Николаевной Поповой. Олю ждут полеты через океан, аварийные ситуации, мистические встречи, предательство, отчаяние, крушение надежд и смерть близких…

Ипподром

Давайте, будем дружить,

Дружить, если вы захотите.

Я стану вас крепко любить,

Любить, если вы захотите.

Любить любовью сестры,

Преданно, чутко, нежно…

— Как жаль, — усмехнулись вы,

А я поняла: безнадежно…

Оля вскочила с постели за пять минут до будильника. Солнце уже светило вовсю. Птицы весело щебетали. Оля распахнула створки окна. В ноздри ударил сладкий запах сирени.

— Обожаю весну! Обожаю май! Я самая, самая, самая счастливая на свете, слышите вы, птицы? — громко закричала Оля, задрав вверх голову.

— Ты что раскричалась с утра пораньше? — в приоткрытую дверь просунулась голова Олиной мамы.

— Привет, мамуля! — Оля втянула маму в комнату и начала кружить. — Ты у меня самая, самая, самая лучшая мама на свете. И об этом должен знать весь мир…

Оля поцеловала маму и повернулась к окну, чтобы выкрикнуть еще что-то гениальное. Но мама строго сказала:

— Ты видно забыла, милая девочка, что сегодня выходной и многие люди еще спят в такую рань. Надо научиться думать о других…

— О… — застонала Оля. — Начинаются утренние нравоучения. Вот скажи мне, милая мамочка, почему я должна думать о других, когда эти другие о нас с тобой совершенно не думают? Вот вчера вечером пацаны горланили под окнами, как помоечные коты…

— Стоп, — строго сказала мама. — Ты прекрасно знаешь, что я не люблю, когда ты говоришь глупости. Ты так же прекрасно знаешь, что каждый отвечает за свои поступки, за свои слова и даже мысли. Я всегда требую от тебя чуткого отношения к тем, кто рядом. Поэтому не стоит тебе уподобляться помоечным пацанам. Одевайся и больше не ори. Мне совершенно не хочется за тебя краснеть. Поняла?

— Поняла, милая мамочка, — ответила Оля и поспешила в ванную комнату. Там она закрылась, пустила воду и запела:

— Ну и что, ну и пусть, а я все равно буду петь. Потому что я люблю весну. Потому что я люблю сирень. Потому что я самая, самая, самая счастливая…

— Потише, все еще спят, — постучав в дверь, укоризненно проговорила мама.

Оля подмигнула своему отражению в зеркале и весело сказала:

— Подумаешь, все спят. Я же не сплю. Я уже поднялась. И мне нет никакого дела ни до кого. Верно, Оленька? — отражение улыбнулось ей в ответ, словно подтвердив, что ему тоже никакого дела нет ни до кого.

На Беговой Оля встречалась со своей верной подругой Иришкой. Девушки приветствовали друг друга радостными криками, а потом, взявшись за руки, шагали к ипподрому. Они громко смеялись, пели на ходу придуманные песни:

Люди, люди, уже утро.

Люди, люди, хватит спать.

Люди, люди, просыпайтесь.

Люди, вам пора вставать!

Стучали палками по водосточным трубам, выкрикивая:

— С добрым утром, дорогие москвичи!

Такой ритуал повторялся каждую неделю по выходным. Неизменно из одного и того же окна высовывалось сморщенное, старческое лицо, и в воздухе повисала тяжелая, грубая брань. Но повисала она ненадолго. Девчонки быстро пробегали мимо грязного окна, желая долгих лет жизни сморщенному существу, не зная, женщина это или мужчина. По голосу было весьма сложно понять. А разглядывать старческую голову не было у них никакого желания. Сморщенное, старческое лицо, высовывающееся из грязного окна, являлось частью повседневной картины, к которой девчонки успели привыкнуть так же, как люди, которые, проходя по одной и той же улице, привыкают видеть дома, деревья, фонари, но вряд ли остановятся, чтобы рассмотреть каждое дерево, каждый фонарь, каждую лужу.

Вот и для девчонок все было до банальности привычно: улица, старческий крик, веселый смех, трамвайные звонки, запах ипподрома и дядя Коля, встречающий их у ворот. Казалось, так будет всегда…

— О, твой Ален Делон нас уже поджидает, — подтолкнув Олю вперед, хихикнула Иришка.

— Он вовсе не Делон, а всего лишь Николай Всеволодович, — проговорила Оля и покраснела. Она всегда краснела, когда встречалась с дядей Колей, высоким, худощавым, черноволосым мужчиной с большими мудрыми глазами. А краснела Оля, потому что никак не могла забыть смешной случай из своего детства.

Дядя Коля — Николай Всеволодович — приходился двоюродным братом ее маме Инне Петровне. Каждое лето он вместе с женой тетей Люсей гостил у сестры Инны в деревне, где в старом бабушкином доме собирались многочисленные родственники, друзья и просто знакомые.

Однажды дядя Коля привез Оле большущую куклу и поцеловал в щеку.

— Спасибо! — она прижала куклу к груди, а потом, взяла дядю Колю за руку и громко сказала:

— Когда я вырасту, вы станете моим мужем!

Взрослые дружно рассмеялись. Оля выдержала паузу и произнесла:

— Смешного здесь ничего нет, товарищи. Пройдет лет десять, и я стану необыкновенной красавицей. Тогда всем будет ясно, что толстая, неряшливая тетя Люся совсем не пара такому красавцу, как наш дядя Коля.

— Что-о-оо-о? — как моторный гудок завопила тетя Люся. — Ах ты, маленькая негодяйка! Да я тебя сейчас так отшлепаю крапивой, а потом скручу в бараний рог так, что ты никогда не сможешь вырасти и стать красавицей. Ты навсегда останешься глупой, негодной соплячкой, которую никто замуж не возьмет…

Тетя Люся еще что-то кричала. Но Оля не стала дожидаться, пока ее отшлепают крапивой. Она показала грозной тете язык и быстро убежала в лес.

Лес действовал на Олю успокаивающе. Успокоить же тетю Люсю не смог никто. Она приказала мужу немедленно собирать вещи, которые к счастью не успели распаковать.

— Ноги моей здесь не будет больше, — голосила тетя Люся. — Ноги не будет.

Больше Оля никогда не видела толстую тетю Люсю. Она теперь отдыхала на югах, не подозревая, что, несмотря на ее строгий запрет, Николай все же продолжает бывать у сестры Инны Петровны в старом доме, который после смерти бабушки поделили между собой Инна Петровна и Тамара Петровна. Причем Тамарина половина дома пустовала, в то время как на половине Инны всегда было многолюдно и весело.

Много раз просила Инна у Тамары отдать ей вторую половину.

— У тебя же свой дом большой есть, за которым догляд нужен, — говорила она сестре при встрече. — Тебе же родительский дом в тягость. А он ветшает без человеческого присутствия.

— Ничего с ним не будет, — отмахивалась Тамара. — Пусть стоит закрытый. Моя половина, что хочу, то и делаю. Сын вот вырастет, ему отдам. Будет с молодой женой да детишками жить в этой половине.

— Да, зачем ему здесь в деревне жить? — хваталась за голову Инна. — Воды нет. Отопления нет. Туалет на улице. Да разве кто из молодых захочет от нормальных условий отказываться и в умирающий дом перебираться?

— Вот прикажу, и переберутся, как миленькие! — топала ногами Тамара. — Нечего на мою половину зариться. Никому не отдам и баста!

Разговоры прекратились. Тамарина половина стояла закрытой. Ночью ветер гудел в трубе. Скрипели половицы, рассыхающегося пола. Дом стонал, жаловался на то, что остался без догляда, что умирает от тоски и одиночества. Но помочь ему никто не мог, кроме Тамары. А она не хотела помогать.

Изредка приезжал Тамарин муж Петр. Он распахивал настежь окна и двери, приглашая ветер и солнце заглянуть внутрь. И тогда из открытых окон вырывался запах прелой древесины, старого тряпья и тлена. Ко всем этим запахам примешивался еще какой-то незнакомый запах. Он пугал Олю сильнее, чем ночные скрипы половиц, уханье сов и гудение ветра в трубе. Оля затыкала нос и убегала прочь, подальше от неприятного запаха.

Став взрослой, она поняла, что этот отвратительный запах, который так пугал ее, был запахом смерти. Одного Оля не могла объяснить, почему он не выветривался с Тамариной половины.

Может быть, объяснение скрывалось в Тамариной жадности и злости. Ведь она забрала себе большую часть дома с огромной гостиной, где стоял стол на двадцать персон, который бабушка любовно называла «сороконожкой», поясняя, что если над столом двадцать голов, то под столом сорок ног. Оля неизменно ныряла под стол и считала.

— Бабуль, а столовые ножки тоже считаются? — интересовалась она снизу из заветного подстолья.

— Нет, только человеческие ножки считай, — приказывала бабуля.

Оля считала человеческие, потому что у стола вообще не было ног, а столешницу овальной формы, сделанную из редкой породы красного дерева, поддерживали четыре массивных льва с рыбьими хвостами вместо туловищ.

Бабушка рассказывала, что этот стол привезли из-за океана. Что принадлежал он какому-то богатому князю или графу, инициалы которого имеются в самом центре стола.

Улучив момент, Оля просовывала руку под скатерть и водила пальцами по большим, незнакомым буквам — инициалам, которые ей представлялись шрамами на теле бедного стола.

— Взрослым, наверное, стыдно за твои шрамы, бедный стол сороконожка, поэтому они прикрывают тебя скатертью, — тихо шептала Оля, водя пальцами по невидимым буквам.

Когда умерла бабушка, гроб поставили на стол, сняв с него цветастую скатерть, тогда Оля впервые увидела буквы, которые красовались в самом центре — SGM. Она аккуратно провела пальцами по каждой букве, отметив для себя, что «S» похожа на змею, «G» — на улитку, а «M» — на две горные вершины, где вечное молчание.

— А, может быть, — думала Оля, — эти буквы означают одинокого человека, бредущего извилистой дорогой в страну молчания…

Что на самом деле означали эти буквы-инициалы, для нее так и осталось тайной.

Бабушкин гроб стоял на овальном столе. Маленький на большом. В изголовье горели церковные свечи. А по бокам сидели сгорбленные старушки, одетые во все черное, пели заунывные песни, причитали и плакали.

— Так положено. Они ее душу провожают туда, куда надо, — цыкнула Тамара, когда ее сын Василий спросил:

— Мамка, зачем все это надо?

— А куда душе надо? — пискнула Оля, высунувшись из-за Васиного плеча.

— Помрешь, узнаешь. Нечего глупые вопросы задавать да под ногами вертеться. Идите вон в детскую комнату и не высовывайтесь, — приказала Тамара. — Не до вас.

Оля и Василий отправились в детскую, забрались на кровать, прижались друг к другу, немного поплакали, сожалея о бабушкиной смерти.

— Все зеркала тканью закрыли, чтобы никто не увидел того, чего не следует никому видеть, — вытерев нос кулаком, сказал Василий.

— А что там такого особенного? — поинтересовалась Оля.

— Мамка говорит, что в зеркалах открывается проход в бездну, — пояснил Василий. Он был на три года старше Оли, ходил уже во второй класс, гордился своими знаниями и смотрел на Олю свысока.

— Васятка, а давай попробуем заглянуть в эту бездну, — предложила она.

— Ты что, белены объелась? Или умереть, как бабуля, захотела? — зашипел на нее Василий. — Сиди тут на кровати рядом со мной. Да смотри, не вздумай спать. Когда покойник в доме, спать нельзя. С собой утащит, если уснешь.

Оля всхлипнула. Было обидно, что Василий про бабулю так нехорошо сказал: «покойник». Совсем не хотелось девочке верить, что теперь вместо бабушки останется лишь запах формалина, ладана и свечей.

Не спать всю ночь у Оли и Васи не получилось. Сон все-таки сморил их. Но, несмотря на все страшные Васины рассказы, во сне Оле совсем не было страшно. Наоборот. Сон был веселым и радостным. Бабушка варила клубничное варенье в своем любимом медном тазу. В саду на все голоса распевали птицы, а на белом с золотым ободком блюдечке лежала громадная клубничина, наполненная сладким сахарным сиропом. Алый сироп растекался по блюдцу, окружая клубничину со всех сторон.

— Нет, это не клубника! Это сердце, которое бьется, которое живет на белом фарфоровом блюдечке с золотым ободком… — воскликнула Оле и проснулась.

Так в шесть лет она поняла, что у всего есть начало и конец. И о том, куда уходят души, знают зеркала, но никому об этом не рассказывают, потому что говорить не умеют…

На Тамариной половине зеркала так и остались завешенными плотной тканью. И запах, страшный запах смерти остался, как напоминание о конечности всего живого.

Глядя на тетю Тамару, Оля постоянно вспоминала приснившееся ей сердце на фарфоровом блюдце, и думала о том, что блюдце никогда не станет живым, сколько бы сердец на него не положили.

Это знание причиняло девочке боль. Она бы с радостью отказалась от него и как прежде любила бы брата Ваську, слушала бы его страшные сказки, играла бы с ним в веселые игры, ходила бы на рыбалку и по грибы. А еще ей хотелось прижиматься к тете Тамаре, как раньше, и ждать, когда она положит на фарфоровое блюдце большущую, сладкую клубничину сначала маленькой девочке Оленьке, а потом большому мальчику Василию. И они с Васей будут облизывать свои ягоды и долго-долго ощущать сладкое послевкусие на губах и во рту.

Но… после бабушкиной смерти все пошло прахом. Дом умирал. Василий стал злым и не хотел больше играть с Олей.

— Вот еще выдумала, играть. Не до игр мне, — бубнил он. — Мамка говорит, что за новым домом догляд нужен. Ничего оставить нельзя. Ворье кругом только и ждет, что бы такое у хозяина стянуть, чем бы таким поживиться за чужой счет.

— О ком ты говоришь, Вася? Что это такое — ворье? — удивлялась Оля.

— Эх ты, деревня, — хохотал Василий. — Ворье — это значит воры. Куда не глянь, одни воры. Мамка тут как-то половик на забор повесила, так его стащили средь бела дня. А ты говоришь!

Оля ничего не говорила. Ей было обидно, что Васька изменился, что дом поделили, и он теперь умирает, что Тамара варенье перестала варить. А у мамы так вкусно не получается, потому что она крупные ягоды на варенье не берет, а заставляет Олю съедать их живьем, прямо с грядки.

Оля часто убегала на опушку леса и плакала, уткнувшись в мягкую траву, повторяя: «Почему? Почему? Почему?» Но ответа не было.

Однажды кто-то тронул Олю за плечо и тихо спросил:

— Кто тебя обидел, малышка? Почему ты так горько плачешь?

— Никто меня не обижал, это мне соринка в глаз попала, — вытирая слезы, сказала Оля, глянула исподлобья на незнакомого дяденьку и спросила:

— А вы кто?

— Я дядя Коля, — он улыбнулся.

— Тогда я тетя Оля, — ответила она.

— Замечательно! Давай с тобой дружить, тетя Оля, — он протянул ей руку. Она немного помедлила, поднялась, а потом, хлопнув его по ладони, стрелой полетела прочь, звонко крикнув:

— Догоняй, дядя Коля!

Вот так началась их дружба. С той поры они везде ходили вместе. На рыбалку, по грибы да ягоды, слушать соловьев, встречать рассвет, печь картошку, смотреть, как засыпает и пробуждается лес.

Мысль о том, что дядя Коля именно то человек, который ей нужен, пришла к Оле как-то вдруг. В свои восемь лет она еще не понимала, что такое супружеские узы, но была убеждена, что толстая тетя Люся совсем не пара дяде Коле. Вот и выпалила про мужа и про все остальное, не думая о последствиях.

Намного позже Оля поняла, что взрослые совсем не любят слышать правду, а говорят правду и того реже. Весь мир пропитан ложью, сладкой кроваво-красной ложью, разлитой на белом фарфоровом блюдце…

— Привет, девчонки, вы как всегда вовремя! Ипподром готов к встрече с вами, — проговорил Николай Всеволодович, поцеловав Олю в щеку. — Сегодня я вас познакомлю с моим помощником Максимом. Он вам даст верховых лошадей.

— Вы не шутите, дядя Коля? — Оля посмотрела на него с недоверием.

— Нет, милая моя, тетя Оля, я не шучу. Я человек слова, — он улыбнулся. — А ты, тетя Оля, слово своё держать умеешь? Не передумала еще меня своим мужем сделать?

— Передумала. Я тогда маленькая была, глупая. Не знала, что через десять лет состарится не только тетя Люся, но и вы. Еще я не учла разницу в возрасте, которая составляет двадцать пять лет. Но самое основное препятствие — это то, что мы родственники. Поэтому знакомьте нас скорее со своим Максом, — выпалила Оля, глядя мимо дяде Коли.

Она по-прежнему продолжала любить его той детской любовью, когда нет никакого стеснения и можно запросто забраться на колени, взлохматить волосы, ущипнуть за щеку, а потом затихнуть, свернувшись маленьким котенком и блаженно замурлыкать, чувствуя свою защищенность в объятиях сильного мужчины. Но разве об этом можно говорить вслух теперь, когда ей уже двадцать?

Нет. Она ни за что не откроет никому свой секрет, чтобы не попасть в липкую кроваво-красную жижу на фарфоровом блюдце. Ни за что…

Максим оказался грузным, лысоватым толстяком похожим на Винни-Пуха. Он расхаживал по конюшне, что-то мурлыча себе под нос.

— Привет, Макс, — громко крикнул дядя Коля. — Я привел к тебе своих девчонок, как договаривались.

— Вот и славно, — пробасил Максим. — Мне помощники очень нужны. Привет, девчонки! Берите скорее ведерки, да лопатки и вперед, стойла чистить.

— Что? — в голос завопили Ира и Оля. Такого они не ожидали.

— Навоз убирать, значит, не хотите? — рявкнул Макс.

— Не хотим.

— Значит, кататься мы любим, а саночки пусть дядя Макс возит, так что ли? Не выйдет, кумушки, не на того напали, — он сделал несколько шагов вперед.

— Но мы… Мы не одеты для навоза… для конюшни,…мы… — наперебой затараторили девчонки, пятясь назад.

— Ладно, — засмеялся Макс. — На первый раз прощается. Но завтра…

— Разумеется! Нам дважды повторять не надо, мы девочки умные, — выпалила Ира.

Дядя Максим, Макс очаровал девчонок. Он был прекрасным рассказчиком, знал о лошадях столько, что его можно было слушать часами. Начинал он свои рассказы всегда одними и теми же словами: «Значит, дело было так», а дальше следовали повествования, одно интереснее другого, где правда переплеталась с вымыслом в единый, причудливый сюжет. Девчонки слушали, затаив дыхание.

— Значит, дело было так. Полюбился Богу южный ветер. И решил Он сотворить из ветра живое существо. «Воплотись!» — повелел Бог. И по Его слову возникла на земле первая лошадь, способная преодолевать огромные расстояния.

Выносливых, красивых, быстроногих жеребцов увидели бедуины и решили их приручить. Так появилась порода арабских скакунов способных выдерживать дальние переходы по пустыне и участвовать в стремительных военных набегах.

Потом выносливыми красавцами заинтересовались англичане. Три арабских жеребца, привезенных в Англию в XVII—XVIII веках, стали родоначальниками всех лошадей английской верховой породы!

Арабских жеребцов выбрали не случайно. Лошади этой породы отличаются от простых лошадей как принцы и принцессы, от простолюдинов. Чистокровную породистую лошадь видно сразу. Шеи у скакунов тонкие и длинные, словно их скрестили с лебедями, а широкоскулые лошадиные морды так сильно сужаются к пасти, что лошади могут пить воду даже из чайной чашки.

Во время движения арабские скакуны высоко задирают хвосты и по-лебединому изгибают тонкие шеи, с гордо поднятыми точеными головами. Поступь у них такая элегантная, словно они летят по воздуху. Кажется, что мерно поднимающаяся и опускающаяся под тобой спина принадлежит не лошади, а огромной птице, летящей над миром.

Лошадей арабской породы в легендах называют «пьющими ветер». Благодаря мощной трахее и «горделивой осанке», скакуны легко вдыхают воздух, и создается впечатление, что они «пьют ветер». Мастера верховой езды могут «пить ветер» вместе со своими скакунами.

У арабских жеребцов должны быть сильные ноги, тренированные мускулы и короткие кости. Рост же лошади мало влияет на ее силу.

Возьмите, к примеру, нашего арабского жеребца Горацио. Им невозможно не любоваться. Как грациозны его движения, когда он пробегает неспешной рысцой по свежевзрыхленной дорожке ипподрома. А, когда он начинает крутиться вокруг своей оси, неподвижно зафиксировав на месте одну ногу, то напоминает балерину, танцующую фуэте. А потом, повинуясь своим инстинктам, Горацио скачет по замысловатым кривым и неожиданно замирает, зарыв передние копыта в землю.

Создается впечатление, что конь самостоятельно разучивает танец, а люди нужны ему, в качестве зрителей.

Догадавшись, что речь идет о нем Горацио совершил ряд замысловатых движений и замер.

— Браво! — закричали девчонки.

Горацио поклонился, фыркнул и закрутил фуэте. Его необыкновенные танцевальные выступления могли увидеть все приходящие на ипподром. А вот увидеть рождение жеребенка, предоставлялось не каждому.

Лошади обычно жеребятся по ночам и часто роды не начинаются до тех пор, пока кобыла не останется в полном одиночестве. Поэтому перед родами кобылы Дарины в конюшне был установлен специальный монитор, на котором дистанционно можно было наблюдать за всем происходящим в стойле.

Макс разрешил девчонкам быть поблизости и ждать вместе с ним, когда начнутся роды. Минуты ожидания тянулись неимоверно долго. Все сидели молча, уставившись в экран.

Вдруг из-под хвоста кобылы показалось обтянутое пленкой копытце. Дарима — сделала шаг, копытце вздрогнуло, и наружу вывалилась тонкая передняя ножка. В конюшне поднялась суматоха. Если Дарима не разродится за двадцать минут, то и она и жеребенок могут погибнуть. Макс и еще несколько человек бросились помогать кобыле. А девчонки молча сидели в комнате и не могли оторвать глаз от монитора.

Наконец-то раздался хлюпающий звук, и маленькое живое существо соскользнуло в объятия Макса. Макс аккуратно опустил жеребенка на пол и замер. Жеребенок несколько минут лежал без движения, словно адаптируясь к новым условиям, а потом поднялся и, пошатываясь, сделал несколько неуверенных шажков.

— Он похож на большую лошадь, но только зачем-то поставленную на ходули, — прошептала Ира, вытирая слезы умиления и радости.

— Подумать только, через несколько месяцев тонкие ножки будут служить ему не хуже крыльев, и он научиться пить ветер, — сжимая Ирину руку, сказала Оля.

Появление маленького, трогательного жеребенка Нуно стало важным событием в жизни девчонок. Они повзрослели. И обе, как-то вдруг поняли, что дарить радость другим — это очень здорово. Это намного приятнее, чем ждать подарков для себя.

Девчонки перестали по утрам кричать во все горло. Они теперь разговаривали спокойными, тихими голосами. А для сморщенного, старческого лица, которое неизменно появлялось из окна, девчонки приносили яблоки, конфеты, баранки. Лицо недоуменно морщилось, высовываясь из окна, и спускало вниз на веревоче старую дырявую авоську. Авоська, нервно подрагивала, а потом молниеносно взмывала вверх. Лицо издавало радостный возглас: «Э-эх!» и исчезало за грязными стеклами. Так было в выходные, а в будни Олина жизнь тянулась размеренно и привычно, словно трамвай по рельсам. Ранний подъем, шестичасовой рабочий день в лаборатории института Гидропроект, вечерние прогулки по Москве, сон, подъем…

Осень началась как-то вдруг. За одну ночь пожелтели все деревья на Беговой. Ветер срывал золотую листву и швырял ее под ноги прохожим. На трамвайных путях появились надписи: «Осторожно, листопад!»

Оля с Ирой стучали каблучками по тротуару и нараспев декламировали стихи:

Осень сыплет нам с тобою золото под ноги,

Разноцветным покрывалом устланы дороги,

В тонкой нити паутины солнца луч сверкает,

И от музыки нездешней сердце замирает.

Девчонки спешили в конюшню к своему любимцу Нуно, который подрос и стал красивым жеребцом. В нем не было уже ничего от смешного головастика на ходулях. Но каждый раз, глядя на Нуно, Оля вспоминала ночь его рождения, и восторженное умиление заполняло каждую клеточку ее тела.

Однажды утром Макс встретил девчонок и тоном заговорщика сообщил:

— А у нас пополнение. Полюбуйтесь скорее — это Чезаре — редчайший андалузский жеребец.

Эффектный светлой масти конь с сильной мускулистой шеей глянул на девчонок своими темными выразительными глазами и тряхнул головой.

— Ах, какой же ты красавец, Чезаре! — восхищенно выдохнула Оля.

— Он у нас принадлежит к латинской школе, — сказал Макс, обняв девчонок за плечи. — Латинский стиль выездки появился в тысяча пятисотых годах на юге Европы. Корни Латинской школы уходят в крито-микенскую цивилизацию к древним римлянам, берберам и неаполитанцам, хранившим свои методы подготовки боевых лошадей в строжайшем секрете. Позднее латинскую школу выездки переняли французские аристократы, готовившие эффектные конные представления для балов. Именно они заметили, что Латинская школа — это, скорее, конный балет, чем верховая езда. Хотя изначально таких лошадей и всадников готовили для сражений с неповоротливыми тяжело вооруженными рыцарями.

Основная же особенность лошадей Латинской школы в том, что центр тяжести животного смещен на задние ноги. Это дает дополнительную свободу передним ногам и корпусу лошади, позволяя всаднику без видимых усилий менять аллюры и выполнять сложные манёвры.

Лошади, обученные по латинской школе выездки, способны выполнять почти все элементы высшей школы на вожжах, то есть когда человек не сидит верхом, а идет рядом или позади, держа поводья. Со стороны кажется, что лошадь сама танцует под музыку, исполняя сложные пиаффе, пассажи и прыжки.

Позади кто-то громко захлопал в ладоши. Максим обернулся и с радостным криком: «Александр!» бросился сжимать в объятиях высокого, крепко сложенного юношу.

Загорелое широкоскулое лицо обрамляли темно-русые, аккуратно подстриженные волнистые волосы. В больших карих глазах плясали озорные огоньки. Темным длинным ресницам Александра могла позавидовать любая модница. Нос у него был прямой со слегка расширенными ноздрями, губы пухлыми ярко-красными, словно их подкрасили. А вот темно-коричневый кримпленовый костюм, сшитый, наверное, при царе Горохе, вызвал у девчонок приступ смеха.

— У него и ботинки клоунские, — хихикнула Ирина.

Александр повернулся к смеющимся девчонкам и сказал строго:

— Да, клоунские, ну и что из того?

Оля почувствовала, что лишилась точки опоры, земля ушла у нее из-под ног. Два шага, разделяющие их с Александром, она прошла по воздуху. Прошла, чтобы дотронуться до его руки и сказать, глядя в его огромные карие глаза:

— Вы скоро станете моим мужем!

— Что? — брови Александра взлетели вверх и застыли. В глазах отразилось недоумение.

— Вы бу-де-те мо-им му-же-м! — повторила Оля чуть громче.

Александр расхохотался. Лицо Макса то же расплылось в улыбке. А Ира, дернув Олю за рук, зашипела:

— Ты что, Ольга, рехнулась? Он же бродяга, первый встречный, а ты сразу…

— Милая девушка, — все еще продолжая смеяться, проговорил Александр, — вы на себя в зеркало смотрели?

— Смотрела и не один раз, — ответила Оля, ничуть не смутившись. В карих смеющиеся глазах Александра она видела свое отражение. Маленькая, худенькая с двумя тонкими косичками. Самая обыкновенная девчонка, каких миллионы.

— Значит, вы плохо на себя смотрели, — Александр сощурил свои большие глаза, и Оля увидела, как ее отражение стало похоже на булавочную головку.

— В вас, милая девушка, нет ничего особенного. Вы — обычная серенькая мышка…

— Нет! — возразила Оля. — Я — Золушка! Или гадкий утенок, если хотите, который…

— Мне не интересно, понимаете? — Александр стал серьезным.

— Нет, не понимаю, — ответила Оля, продолжая смотреть в его глаза.

— Вы мне не нравитесь. Совсем не нравитесь. Мало того, вы у меня вызываете неприязнь. Я все понятно объяснил? — Оля отрицательно помотала головой. Александр рассердился не на шутку. Время, которое он собирался провести с Максом, приходилось тратить на какую-то безумную, некрасивую девицу.

— Девушка, вы несете бред, на который я не желаю тратить свое драгоценное время. Прощайте.

Александр повернулся, собираясь уйти. Но Оля тронула его за рукав и, улыбнувшись, сказала:

— Знаете что, Александр, я вам докажу, что внешность — это не самое главное человеческое достоинство. Главное — это душа. Поверьте, я не собираюсь проситься к вам в постель, я просто думала, что нам есть о чем сказать друг другу.

— Нам? — Александр резко развернулся. — Да я вас вижу в первый и, надеюсь, в последний раз, милочка…

— Вы меня уже видели там, на лестнице, — сказала Оля.

— На какой лестнице? — опешил Александр.

— Мы шли с вами по темной лестнице вверх. Вы прижимали мою руку к своему боку… — пояснила Оля.

— Может, вы еще скажете, что беременны от моего взгляда?

— Пока нет, — улыбнулась она. — Но у нас с вами обязательно будут дети.

— Ну, хорошо. Пусть будет по-вашему. Но знаете ли вы, милочка, что я дал себе слово жениться только на… — Александр решил выдумать такую профессию, чтобы эта дурочка от него отстала. Но в голове вертелись только Французская да Английская королевы, а в старом папином костюме он себя королем не чувствовал, поэтому следовало выбрать что-то более приземленное.

— А почему, приземленное? — подумал Александр и, скрестив руки на груди, сказал:

— Я непременно женюсь на небесной принцессе стюардессе!

— Замечательно! — воскликнула Оля.

— Что замечательно? — передразнил ее Александр.

— А то, что я самая настоящая стюардесса и есть! — Оля показала ему язык и скрестила руки на груди так же, как и он.

— Ты? — Александр побледнел и сделал несколько шагов назад.

— Да! Я настоящая стюардесса! — Оля стояла пред ним, высоко подняв голову, и улыбалась.

— А что же в таком случае, моя крошка, ты делаешь здесь, на конюшне? — хмыкнул Александр.

— Жду тебя, Сашенька, — ответила Оля. — А вот бороду ты зря сбрил. Она тебе очень шла.

Оля сделала несколько шагов вперед и, погладив Александра по щеке, сказала:

Вы еще не знаете, вы пока не знаете,

Что я к вам из прошлого тихо постучу.

От обиды, злости, подлости и зависти

Я вас непременно, милый, излечу.

Помогу увидеть синь небес бездонную,

Помогу услышать, как журчит река.

Научу вас солнце собирать в ладони

И летать на белых, белых облаках…

Он перехватил ее руку, проговорил раздраженно:

— Во-первых, бороды у меня никогда не было. А во-вторых, в Москве проживает восемнадцать миллионов человек. Большая часть населения — представительницы слабого пола. Каждая будет лезть из кожи вон, чтобы мне понравиться. Но при этом каждая из них не будет той — единственной, которая нужна именно мне. Заруби себе на носу: я мужчина! Поэтому я буду решать сам, кого мне выбрать из миллионов. У вас, милая, нет никаких шансов. Ясно?

— Пусть так, но вы должны запомнить, что меня зовут Ольга, Оленька, Оля. И еще: лучше меня вы никого не найдете среди ваших миллионов, потому что я именно та единственная, которая вам нужна.

Вы забыть меня не сумеете,

Вы забыть меня не посмеете.

Вдруг взметнется прошлое птицею,

Перепутав быль с небылицею.

Жизнь свою по полкам разложите,

Но забыть меня вы не сможете.

Вам в который раз затоскуется,

И дождем на вас хлынет улица,

Заморочит утро туманами,

И любви словами обманными.

От бессилья вы онемеете

И забыть меня не посмеете…

Прощайте. Мне пора. Лечу, понимаете ли, в жаркие страны… — Оля вырвала свою маленькую руку из его большой руки и быстро пошла прочь.

— Ольга, ты совсем с ума сошла или наполовину? — спросила ее Ира, когда они вышли за ворота ипподрома.

Оля ничего не ответила.

— Зачем ты на этого Александра напала? Заладила, как попугай: «Замуж, замуж… Я самая-самая. Мы с вами на темной лестнице… Вам так борода шла…» Тьфу. Слушать было противно. — Оля молчала. — Зачем тебе надо было нести весь этот бред про стюардессу? Ты же сидишь в лаборатории бумажки перекладываешь. В институт с горем пополам поступила. Какая ты к черту стюардесса? Да ты хоть раз живую стюардессу видела?

— Живую нет, мертвую видела, — зло ответила Оля.

— Дура.

— Возможно. Но, понимаешь ли, Ириша, у меня вдруг появился азарт. Мне захотелось доказать этому пижону в старом кримпленовом костюме, что я самая…

— Верещагина Ольга, я тебя не узнаю. Опомнись. На дворе осень, а не весна. Надо к спячке готовиться, а не с ума от любви сходить.

— Рано нам о спячке думать, Ирка. Надо готовиться к бою, — Оля остановилась и скороговоркой выпалила:

— Поехали в Шереметьево в стюардессы поступать!

— Теперь я вижу, что ты основательно рехнулась, — сочувственно произнесла Ира и покрутила пальцем у виска. — Поезжай-ка ты на работу, успокойся и, будем считать, что сегодняшней встречи не было.

— Нет, Ирка, я поеду в стюардессы поступать, — упрямо мотнула головой Оля. — Ты со мной или нет?

— Нет. Я на работу, а вечером в институт. Между прочим, учебный год начался.

— Ну и пусть начался. Я больше в Архитектурном учиться не хочу, не мое это. Не интересно мне.

— Нельзя бросать то, что начала. Надо дела до конца доводить, — назидательным тоном сказала Ира.

— Умница ты моя, — Оля поцеловала подругу в щеку. — Вот я и буду доводить начатое до конца. Обязательно стану стюардессой, а Александр станет моим мужем. И я буду… ой, а как его фамилия?

— Буйвол-Кот какой-нибудь, — ехидно проговорила Ира.

— Пустяки. Главное, чтобы человек был хороший, — парировала Оля.

— Вот именно, — Ира постучала Оле по лбу. — Надо сначала узнать, хороший он человек или нет, а потом про замужество речи вести. А ты сразу — вы будете мои мужем! Ой…

— Что? — Оля насторожилась.

— Ольга, а вдруг он из тюрьмы вышел только что? Вдруг он вор-рецедивист? — Ира сама испугалось собственных слов.

— Иришка, успокойся. Для волнения нет никаких причин, потому что я этого Александра уже видела. Мы вели философские беседы о смысле жизни…

— Когда это было, дорогая? — простонала Ира.

Оля задумалась. Действительно, когда все это было?

Когда же? Когда же?

Когда-то…

Когда-то давным-давно

В хрустальный бокал наливали

Вы мне дорогое вино.

Вы мне говорили о вечном,

О солнце и облаках,

О том, что нетленные души

Мы носим в бренных телах.

Тела эти пеплом иль прахом

Однажды на землю падут,

А души голубками белыми

На Божий отправятся суд.

Когда же, скажите, когда же

Мы с вами отправимся в путь?

Когда ж, наконец, мы узнаем,

В чем жизни земной нашей суть?

Когда же была их первая встреча с Александром? Оля не могла сказать точно. Мало того, она не была вполне уверена, что эта встреча вообще была. Скорее всего, это был сон, необычный, вещий сон. Иначе, как объяснить, что совпало все, кроме бороды. «Но борода вырастет», — подумала Оля и улыбнулась.

— Я все-таки догнала вас, мой незнакомец. А то, что вы шагнули с огромной высоты вниз, теперь имеет объяснение. Вы хотели, чтобы я стала стюардессой. Все встает на свои места: голубое небо, белые облака, самолет… Я непременно стану стюардессой! Я вас не разочарую. Я превращусь в лебедя, в бабочку, в цветок, в жеребенка Нуно… Нет. Я превращусь в самую лучшую женщину в мире, в самую нужную женщину в мире. Вот увидите. Вот увидите!