Безобразное поведение

Елена Трифоненко (2024)

«Тисецкие — семейка из ада. Наглый, бессовестный папаша и избалованная врушка-дочь. Именно из-за них моего ребенка поставили на профилактический учет и грозят исключить из гимназии. Именно из-за них я не вылезаю из школы. Встреча с классным руководителем, психологом, социальным педагогом… Вадим Тисецкий готов всех настроить против моей семьи. Но я отстою своего ребенка. Я приструню чертова мерзавца во что бы то ни стало!»

Глава 4

— Вот сюда, на вешалку, курточки свои пристраивайте, — воркует психолог. — И наденьте бахилы.

В кабинете у нее довольно уютно. У окна стоит кресло, а почти напротив него — диван. Между креслом и диваном расположился столик, заваленный какими-то книгами и вязаньем. Когда мы с Тисецким нацепляем бахилы, психолог падает в кресло и указывает нам на диван. Мы с Тисецким переглядываемся. Никто из нас не желает сидеть рядом друг с другом. Я озираюсь в поисках какого-нибудь стула. Нахожу только табуретку — в углу кабинета, правда, ее уже оседлал горшок с кривым кактусом.

Тисецкий плюхается посередине дивана, всем видом намекая, что я могу постоять. Я иду к табуретке, сгребаю с нее горшок. Тот, оказывается, адски тяжелый. Я верчу головой, гадая, куда его поставить. По правде говоря, хочется запустить горшок в Тисецкого, которой ведет себя совсем не как джентльмен.

— Не трогайте Аркадия! — нервно вскрикивает психолог. — Он у меня совсем недавно, еще не освоился. Ему противопоказаны стрессы.

— А куда же тогда мне сесть? — Я делаю жалобный вид.

— На диванчик садитесь, — психолог нацепляет очки, выуживает из-под горы книг на столике блокнот и ручку.

Я ставлю Аркадия на место, подхожу к дивану. Тисецкий и не думает подвинуться. Я сверлю его взглядом.

— Садитесь уже! — торопит психолог. — У нас мало времени. Через сорок минут ко мне придут другие родители.

— Подвиньтесь, — строго говорю я Тисецкому.

— Зачем это? — с вызовом спрашивает он. — Втискивайтесь так. Вы вроде стройная, должны поместиться.

Он откидывается на спинку дивана, складывает руки за голову. Вид у него крайне самодовольный. Я кошусь на психолога. Она снова роется в куче книг, совершенно игнорируя нашу с Тисецким перепалку. А я-то думала, психолог вступится за меня из женской солидарности.

Я снова поворачиваюсь к Тисецкому.

— Двигайтесь, — цежу я. — Быстро.

— И не подумаю. Мне именно так удобно и подстраиваться под вас я не собираюсь.

Помявшись, я все же впихиваюсь на край дивана, от души зарядив Тисецкому под дых локтем. Тисецкий охает и складывается пополам. Так ему и надо!

Психолог вскакивает, обойдя кабинет, останавливается у шкафа, начинает перебирать бумаги, в беспорядке сваленные на полках. Тисецкий все же отодвигается, складывает руки на груди. Вид у него снова делается напряженный и грозный.

Психолог находит какую-то розовую папку и светится от счастья. Торопливо вернувшись в кресло, она прикладывает пухлую ладонь к груди и выдает:

— Дорогие родители, хочу начать с того, что детки у вас замечательные. Очень талантливые. Творческие. И, конечно же, неординарные. Но, разумеется, проблемки в поведении у них имеются. Да… — Психолог помахивает папкой. — А у кого их нет? У всех они бывают время от времени. Ну и ничего, справимся.

У Тисецкого звонит телефон, чертыхнувшись, он сбрасывает вызов, но даже не думает извиниться.

— Поведение детей лишь индикатор проблем в семье, — продолжает с прежним энтузиазмом психолог. — Дети начинают хулиганить, когда дома им неуютно. Они как бы сигнализируют своими проделками: «помогите нам, спасите».

— У нас дома все замечательно, — вставляю я. — Мы с Люсей отлично ладим, она ни на что не жалуется.

— Пфф! — психолог закатывает глаза. — Ну что вы мне рассказываете, мамочка? Я работаю психологом двадцать пять лет, у меня опыт. Дыма без огня не бывает. Вашей девочке однозначно плохо дома.

— Да нет же! — Я чувствую, как закипаю. — Мы с ней даже не ссоримся никогда.

— Значит, ваша дочь болезненно реагирует на ваши скандалы с мужем, на напряжение в ваших с ним отношениях, — вворачивает психолог.

Тисецкий таращится на меня с любопытством. Как будто все, что говорит психолог, касается исключительно меня.

— У меня нет скандалов с мужем, — нарочито спокойно заявляю я. — Мы уже два с половиной года в разводе.

— Ага, вот оно в чем дело! — Психолог даже обрадовалась. — Ваша девочка до сих пор не справилась с травмой, случившейся из-за распада семьи. Ее сердце до сих пор кровоточит. Ее маленькая детская душа разорвана в клочья.

Я, кажется, зеленею.

— Вы… вы ошибаетесь. Люся хорошо восприняла наше с мужем желание развестись.

— На словах? Поверьте моему опыту, дети готовы заявлять все, что угодно, лишь бы родители не переживали. — Психолог приспускает очки, оглядывает меня поверх них. — Я смотрю, вы и сами еще не отошли от развода. Вон вы какая напряженная, вся сжались прямо. Голосочек-то как у вас дрожит. — Она сочувственно качает головой. — А дети, они же все считывают. Считывают вот это ваше напряжение, ваш раздрай. Вы, наверное, еще и плачете по ночам в подушку, да?

— Не плачу я! У меня все прекрасно.

— Разве? Вот вы сказали, что все прекрасно, а сами сжали руки в кулаки, — подмечает психолог. — Ваше тело сигнализирует, что вам плохо. Нестерпимо! Вы же прямо как на иголках все время, как зашли в кабинет. Ну и долго вы протянете в таком напряжении? — Она делает максимально трагический вид. — Вам необходимо ходить на личную терапию, чтобы проработать травму отвержения. Если вы этого не станете делать, у вас не только у дочери психика будет страдать. Вы сами нахлебаетесь проблем. Здоровье посыплется на раз-два. И вы однозначно не сможете построить новые отношения.

— У меня все хорошо в личной жизни, — вру я. — У меня уже есть новые отношения, в них все прекрасно.

— Серьезно? — Психолог выглядит неприятно удивленной. — Вот у меня на консультациях постоянно так: родители заверяют, что в их семьях все отлично. Но вот если копнуть… Я более чем уверена, что ваша дочь в контрах с вашим новым мужчиной, что он ее обижает.

— Нет! — почти кричу я. — Они еще не знакомы. Но он прекрасный человек, он умный и добрый…

— В общем, понятно, — перебивает психолог. — Все, как я и говорю, ребенок заброшен, маме не до него. Мама у нас бегает по свиданиям, маме срочно подавай новые отношения.

У Тисецкого вырывается смешок. Видимо, ему доставляет удовольствие наблюдать за моим унижением. А вот, кстати, почему психолог до него не докапывается? Почему она именно ко мне пристала? Зря я, наверное, призналась, что в разводе. У нас в обществе почему-то принято считать, что разведенная женщина — это человек с каким-то серьезным дефектом. Даже если ты сама подала на развод — все равно вердикт прежний: ты — бракованный элемент.

Впрочем, мне плевать, что обо мне думают такие, как Тисецкий.

В дверь неожиданно стучат и, не дожидаясь ответа, в кабинет заглядывает пожилая женщина с красными волосами.

— Антонина, можно тебя на минуту? — говорит она, удивленно на нас поглядывая.

— А что такое? — Психолог хмурится, делает максимально занятой вид. — У меня консультация, люди пришли…

— Там фотограф приехал, — перебивает красноволосая. — Надо щелкнуться по-быстрому.

— Щелкнуться? — Психолог оживляется. — Уже бегу.

Красноволосая скрывается за дверью, а психолог начинает метаться по кабинету.

— Так, родители, мне сейчас нужно ненадолго отлучиться, — тараторит она. — Буквально на пару мгновений. Вы же пока выполните небольшое задание. — Она достает из шкафа коробку с карандашами и фломастерами, пачку бумаги и выкладывает все это на столик перед нами, грубо спихнув книги на пол. — Нарисуйте, пожалуйста, каждый по дереву. Любому.

— Зачем? — обескуражено спрашиваю я.

— Это такая диагностика, — психолог глядит на меня снисходительно. — Проективный тест называется. Когда вернусь, я оценю ваши рисунки. Это поможет мне понять, какую философию вы транслируете детям, способны ли вы быть им надежной опорой.

Она наспех приглаживает свои кудряшки и выбегает вон. Мы с Тисецким почему-то поворачиваемся друг к другу.

— Странная тетка, — медленно произносит он. — По-моему, у нее самой не все дома.

— С чего это вы взяли?

— Она придумала имя кактусу. И задания у нее дурацкие. — Он кривится, ворошит карандаши в коробке. — С чего она решила, что мы станем заниматься такой фигней, как рисование? Еще бы пазлы нам предложила. Или пирамидку из кубиков.

Я задираю подбородок и быстро пересаживаюсь от него в кресло психолога. Уж я-то нарисую чертово дерево, как и просили. Новая порция упреков мне не нужна. У меня и так репутация изрядно подмочена той анкетой, где Люська написала, что я луплю ее за двойки.

Придвинув к себе столик, я выкладываю перед собой несколько карандашей и лист бумаги. Что там, по словам психолога, должен означать рисунок? Опору? Надо, значит, ствол потолще нарисовать и листья крупней. На меня ведь прекрасно опереться можно, никто еще не жаловался. Мой бывший муж вообще висел на мне, как коала. Палец о палец не ударил дома, считал, что уборка, готовка и мытье посуды — это исключительно женское призвание. А уж как нервы мне трепал придирками — ужас. И ничего, я справилась, не сломалась.

Я склоняюсь над бумагой и быстро набрасываю контуры будущего дерева-великана.

— Блин, вы серьезно? — вдруг цедит Тисецкий. — Вы правда без вопросов станете участвовать в этом балагане? У вас вообще, что ли, самоуважения нет?

Вздрогнув, я поднимаю на него глаза.

— Чего вы от меня хотите?

— Зачем вы вцепились в карандаши? Ностальгия по детскому саду?

— Мне совсем не сложно выполнить задание психолога.

— Но оно же бредовое!

— С чего вы взяли? Вы тоже психолог?

— Нет, — чуть помедлив, отвечает он. — Я краснодеревщик.

— Ну так и не вам судить, бредовое задание или нет.

Шумно выдохнув, Тисецкий встает, подходит к окну.

Я на секунду прикрываю глаза, чтобы подробней вспомнить поручение психолога. Она вроде бы говорила еще что-то про философию, которую мы транслируем. Видимо стоит добавить на ветки плоды, да побольше. Типа я питаю Люську собственной мудростью по полной программе.

Я быстро пририсовываю к дереву всякое разное: яблоки, груши и даже апельсины. Начинаю все с энтузиазмом раскрашивать. Тисецкий возвращается на диван, залипает в телефоне. Я стараюсь на него не смотреть, чтобы не отвлекаться.

Тоже мне бунтарь! Рисовать ему, видите ли, лень и не хочется. Сейчас психолог вернется и выдаст ему негативную характеристику. Даже хорошо, кстати. Пусть уже отвлечется от меня и моих семейных проблем. А то заладила тут: «вы не отошли от развода, вы такая напряженная, ко-ко-ко».

В животе у меня почему-то все сжимается и дрожит, во рту пересыхает. А что если психолог отчасти права? Что если Люсю на самом деле нервируют мои попытки устроить личную жизнь? Ворот свитера снова начинает меня душить. Я оттягиваю его пальцами, закусываю губу.

Вообще, дочь часто говорит, что хорошо бы мне снова выйти замуж. Но, может, она это в шутку, а в глубине души совсем не рада моим новым знакомствам. Хорошая мама, на моем месте, наверное, отложила бы свидания, пока у дочери все не наладится.

Я представляю, как пишу Марку, что пока не готова к отношениям. Стержень карандаша, которым я крашу листья, противно хрустит и отлетает в сторону. Наверное, я слишком сильно надавила на карандаш.

Украдкой вздохнув, я ковыряюсь в коробке, надеясь найти новый — точно такой же. Как назло, других зеленых там нет. Точилки тоже не видно. Ну класс! И как мне докрашивать рисунок? Оранжевым, что ли, оставшиеся листья замазывать? Типа я уже немолодое дерево, типа совсем скоро осыплется с меня листва. Буду стоять седой и одинокой, а злой ветер станет трепать и ломать мои ветви. А потом меня вообще какой-нибудь молнией бахнет. Если ты дерево-одиночка, каждый ураган способен смести тебя с лица земли.

Так, стоп! Что это у меня в голове за чепуха? Прямо какие-то поэтические фантазии. И все из-за этого дурацкого рисунка. Тисецкий прав, у психолога не все дома, не стоит принимать ее нелепые задания всерьез.

Я закрашиваю оставшиеся листья голубым, потом прохожусь поверх него желтым. Получается весьма сносный зеленый. Полюбовавшись, я начинаю раскрашивать кору.

— Ладно, уговорили, — вдруг брякает Тисецкий и резко дергает столик к себе.

Стержень коричневого карандаша у меня в руке проезжает через весь лист, оставляя под собой уродливую полоску.

— Что вы, черт возьми, делаете? — кричу я.

— А какого фига вы себе весь столик захапали? Делиться надо.

— Вы мне рисунок испортили! Вот, полюбуйтесь! — Я тычу пальцем в коричневую полосу. — Вы мне все изуродовали.

— Да ничего там у вас страшного не случилось, — огрызается Тисецкий, — стеркой пройдитесь.

— Это цветной карандаш, он не стирается.

— Ну давайте я попробую, — бурчит он и пытается выхватить у меня рисунок.

Мне почему-то кажется, что он собирается его присвоить. Я пугаюсь и со всей дури трескаю его по руке.

— Ай! — Тисецкий отшатывается. — Вы совсем уже?

— Руки прочь от моего дерева! — шиплю я. — Вы и без того уже напортачили.

Я беру ластик и остервенело тру коричневую полосу. Она, в принципе, стирается, но вместе с бумагой.

— Пририсуйте еще одну ветку, — с сарказмом подсказывает Тисецкий. — С бананами.

— Без вас разберусь! А вы вместо того, чтобы лезть с непрошеными советами, лучше своим рисунком занимайтесь.

— Каким образом? Вы, между прочим, отбили мне рабочую руку. — Он вытягивает ладонь перед собой, слабо шевелит пальцами. — Смотрите, пальцы с трудом шевелятся. Вам теперь придется нарисовать дерево вместо меня.

— Что? — Я даже цепенею от такой наглости. — Не дождетесь. Не стану я за вас рисовать.

— У вас нет выхода, Ольга. Если не будете рисовать, мне придется объяснять психологу, почему я не выполнил задание. — Он откидывается на спинку дивана, сложив ногу на ногу, прищуривается. — А я, знаете ли, не умею врать. Я честно расскажу, что вы на меня напали и покалечили.

— Психолог вам не поверит.

— Почему же? Я умею быть убедительным.

— Да я… я вас только слегка стукнула.

— Вы совсем не умеете управлять гневом, не способны себя контролировать, — с деланным сочувствием произносит он. — Наверное, вам и правда не помешает индивидуальная терапия. Без нее вы, может, начнете поднимать руку на ребенка.

— Ладно, уговорили! — цежу я. — Так и быть, нарисую это чертово дерево вместо вас. — Я выхватываю новый лист бумаги, достаю простой карандаш. — Что именно вы хотите? Яблоню, елку? Командуйте!

— Можете рисовать на ваш вкус, — великодушно разрешает Тисецкий. — Но проявите фантазию.

Я из вредности набрасываю щуплое деревце с корявыми ветвями. Показываю ему:

— Пойдет?

— Просто отлично. Раскрасить не забудьте.

— Одну минуту!

Покопавшись в коробке, я выуживаю оттуда желто-коричневый карандаш. С детства этот цвет не перевариваю. В школе мы с подружками называли его «цветом детской неожиданности». Самое то — для Тисецкого. Склонившись над рисунком, я добросовестно раскрашиваю желто-коричневым ствол и ветви.

— Листья рисовать?

— Листья не нужны. Просто обрисуйте контур кроны и закрасьте.

— Каким цветом? — Я злорадно усмехаюсь. — Зеленый сломался. Есть синий, оранжевый, фиолетовый…

Тисецкий придвигает к себе коробку с карандашами, покопавшись в ней, задумывается. Я не спешу делиться с ним тем лайфхаком, с помощью которого получила зеленый.

— Возьмите вот этот, — наконец говорит Тисецкий и протягивает мне розовый карандаш. Получится цветущая сакура. Цветущие деревья — это красиво, жизнеутверждающе.

Вид у него делается бесхитростный, даже немного наивный. Я решаю проявить милосердие и больше над его рисунком не глумлюсь. Не торопясь, обвожу ветви волнистой линией, закрашиваю. Потом пририсовываю сверху солнце и пару облаков. Получается довольно симпатично.

— Готово. — Я кладу рисунок перед Тисецким. — Довольны?

Он придирчиво оглядывает мою работу так и сяк.

— По-моему, у вас вышло как-то по-детски, — меланхолично сообщает он в итоге. — Психолог решит, что я инфантильный.

— Вы такой и есть! — злобно бурчу я. — Прикинулись жертвой, переложили свою работу на хрупкие женские плечи. Наверное, и посуду дома не моете, на жену скинули все дела по дому и сидите довольный.

— У меня посудомоечная машина. И робот-пылесос, — с гордым видом заявляет Тисецкий. — Перерисовывайте мне дерево.

— Не буду!

— Перерисовывайте, — с нажимом повторяет он. — Я понял, что хочу себе дуб с красной листвой. И коня.

— А я хочу миллион долларов. Если у вас есть — давайте сюда, и тогда будет вам дуб.

Я придвигаю к себе свой рисунок, продолжаю его раскрашивать. Тисецкий некоторое время молчит, но потом снова принимается канючить:

— Не хотите рисовать мне новый рисунок, отдавайте свой.

— Не дождетесь. И вообще, вашей руке уже явно легче — сами ваяйте себе хоть дуб, хоть баобаб.

Я все же пририсовываю своему дереву новую ветку, чтобы замаскировать нестирающуюся коричневую полосу. Немного подумав, добавляю к рисунку солнце и ромашки с васильками. Тисецикй зачем-то мнет бумагу. Я стараюсь на него не смотреть, сосредоточиваюсь на рисунке. В какой-то момент серьезно так увлекаюсь, с головой ухожу в раскрашивание небосклона.

Хлоп! В тот момент, когда я меньше всего это ожидаю, в лоб мне врезается шарик из бумаги. Я в изумлении гляжу на Тисецкого.

— Рисуйте мне дуб! — приказывает он и берет в руки еще один бумажный шар.

— Не буду.

Он бросает бумажный шар в меня. В этот раз тот попадает мне в грудь.

— Вы вообще адекватный? — сухо спрашиваю я.

Тисецкий берет в руки новый ком бумаги:

— Рисуйте мне дуб. И коня.

— Может, вам еще и спеть?

В лоб мне врезается новый шарик.

Я вскакиваю.

— Прекратите! Немедленно!

Он демонстративно прицеливается и мечет в меня очередной бумажный шарик. У меня чуть пар из ушей не валит от злости. Я хватаю с пола первую попавшуюся книгу и, задрав ее над головой, угрожаю:

— Сейчас же прекратите меня доставать, или я тресну по вашей тупой башке вот этим фолиантом.

— «Управление гневом», кстати, называется, — меланхолично констатирует Тисецкий. — Вам бы не помешало ознакомиться.

Я бросаю взгляд на обложку. И правда — «Управление гневом».

— Сейчас с этим замечательным изданием ознакомитесь вы, — с нарочитой суровостью сообщаю я. — Если не угомонитесь.

— Ну валяйте, — соглашается он. — Добейте меня, пусть психолог увидит, что вы опасны для общества. Так и представляю: она возвращается, а я тут валяюсь в отключке.

Я отшвыриваю «Управление гневом» и выбираю из кучи книг на полу самую маленькую.

— Раз вы такой хлипкий, я лучше вот этим вас сейчас приложу. — Я невольно изучаю обложку. — «Женская логика» называется.

— О, давайте, — Тисецкий оживляется, — будет довольно символично. Если не возражаете, я все это даже на телефон сниму. Для истории. Ну, и чтобы психолог заодно смогла полюбоваться.

Он включает на мобильнике камеру, направляет на меня. Я сразу подбираюсь. Мне вот только компромата для полного счастья не хватало.

— Хорошая, должно быть, книга, — спокойным голосом говорю я. — Полезная.

Аккуратно сложив «Женскую логику» на стол, я с гордым видом возвращаюсь в кресло, докрашиваю рисунок.

В кабинет вплывает психолог.

— Извините, что так долго. Фотограф немного увлекся, сказал, что у него давненько такой сочной фактуры не было. — Психолог смущенно хихикает.

Тисецкий тут же убирает мобильник, а я пересаживаюсь к нему на диван, освобождая кресло для психолога.

— Так-так, ну давайте сюда свои работы, — просит психолог, плюхаясь на свое место. — Крайне любопытно взглянуть, что у вас получилось.

Я первая протягиваю ей свое чудо-дерево. Руки чуть дрожат от волнения, сердце колотится часто-часто. Честное слово, я уже лет сто так не волновалась.

Психолог внимательно оглядывает мой рисунок и, поджав губы, качает головой.

— Проблемы, конечно, видны невооруженным глазом, — сообщает она с мрачной интонацией.

— Какие проблемы? — Я судорожно сглатываю.

— Дерево же олицетворяет вас, — с умным видом заявляет психолог. — А вы, вон, какой толстый ствол нарисовали. Не ствол, а прямо башня какая-то. Вам гибкости не хватает, легкости. Ветер дунет — вы сломаетесь. А все из-за того, что хотите казаться сильной. И листья у вас странные, похожи на лопухи. Вы за ними солнца не видите. Ваш рисунок демонстрирует, что вы пытаетесь закрыться от потенциальных опасностей, а в итоге как в подвале: ни радости, ни веселья.

— У меня в жизни полно радостей, — пытаюсь спорить я. — И веселья тоже достаточно. Я вообще человек позитивный.

Тисецкий хмыкает.

— Еще и разных плодов на дерево налепили, — вдохновенно продолжает психолог. — Вы как будто пытаетесь везде успеть, бежите одновременно за тремя зайцами. Бедный ваш ребенок! Нелегко ему приходится с такой мамой.

Я краснею и вжимаюсь в диван.

— А у вас что вышло? — Психолог, к счастью, спешит переключиться на Тисецкого. Тот с гордостью вручает ей нарисованную мною сакуру.

Хм, даже интересно, как она до этого рисунка докопается. Я вся обращаюсь в слух.

Психолог цокает языком и тут же кладет рисунок Тисецкого передо мной.

— Вот, полюбуйтесь! — радостно произносит она. — Рисунок психологически здорового человека. Ствол у дерева гибкий, ветви легкие. А крона какая хорошая! Заметно, что человек не циклится на мелочах, не вырисовывает каждый листик. И явно не достает ребенка мелкими придирками, как вы.

— Я не достаю дочь придирками.

— Вам это только кажется! — возражает психолог. — Близкие явно задыхаются от вашей дотошности. Кстати, а с мужем вы почему развелись?

— Мы не сошлись характерами, — с трудом выдавливаю я.

— А, ну понятно. — Психолог еще больше воодушевляется. — Мужчины плохо переносят женскую дотошность.

— Это точно, — подтверждает Тисецкий с ухмылкой. — Жить с занудой — то еще удовольствие.

Вот он-то куда лезет? Помалкивал бы. Мне мучительно хочется вскочить и раскидать по кабинету карандаши и бумагу. А еще заодно пнуть стол.

— Хорошо, я все поняла, — через силу скрежещу я. — Отныне буду следить за собой, чтобы никого не доставать. Большое спасибо за обратную связь.

Я надеюсь, что психолог теперь отвяжется. Наивная!

— Я вам сейчас дам дневник самонаблюдения, чтобы было легче работать над собой. — Психолог выбирается из кресла, подходит к шкафу. — У меня есть прекрасный. Будете каждый день заполнять, а на следующей консультации покажете мне.

— Это обязательно?

— Разумеется!

Вернувшись к столу, она протягивает мне какой-то журнальчик.

— Там еще на каждой странице небольшая раскраска-антистресс, — хвастает психолог. — Вы получите невероятное удовольствие.

— А ему дневник? — Я киваю на Тисецкого.

— Мне не нужно, — с самовлюбленной улыбкой отказывается он. — Я идеален.

— Да, вам не надо, — соглашается психолог. — Но на следующую консультацию все равно приходите. А так же не забудьте, что в понедельник вас ждет у себя социальный педагог.

— Мы можем идти? — Тисецкий тут же поднимается.

— Вы — да, — психолог подобострастно улыбается, — а вот с мамой Смирновой мы еще немного пообщаемся.

Я с большим трудом удерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Тисецкий смотрит на меня с жалостью, но ничего не говорит. Сцапав с вешалки куртку, быстро выходит.

Психолог снова копается в шкафу.

— У меня есть для вас одна хорошая книга. Надо только вспомнить, куда я ее засунула. Идите сюда, помогите.

Я подхожу.

— Сейчас я приподниму вот эту гору книг, а вы, пожалуйста, вытащите из-под них коробку, — просит психолог. — Только осторожно, чтобы она не развалилась.

— Хорошо.

Психолог подсовывает руки под лежащие хаотично книжки, пробует их поднять, часть книг сыпется на пол. Одна больно тюкает мне по ноге.

— Тяните коробку! — натужно сипит психолог. — Быстрей.

Коробка, про которую она говорит, больше похожа на ящик, обитый бархатом. Я скорей стаскиваю ее с полки. Тяжелая!

— Поставьте на пол, — разрешает психолог, запихивая гору вытащенных книг обратно.

Я подчиняюсь. Психолог присаживается рядом с коробкой, снимает крышку. Коробка под завязку забита старыми открытками.

— Ой, гляньте, какая милота! — взвизгивает психолог, вытащив одну из открыток — с зайцем.

Потом она достает еще несколько открыток, внимательно разглядывает. Я терпеливо дожидаюсь, когда она вспомнит обо мне. Проходит минут пять.

— Вот же раньше открытки делали. С душой. Не то, что сейчас. — Психолог наконец отрывается от коробки, с недоумением смотрит на меня. — Ах, да, книги! — Она снова открывает шкаф, снова там копается.

Я понимаю, что мне представился отличный шанс сбежать. Но, разумеется, не двигаюсь с места. Я с детства излишне добросовестная. В школе я училась на одни пятерки (боялась огорчить родителей и учителей), да и универ окончила с красным дипломом. У меня точно в наличии «синдром отличника», будь он неладен.

— Нашла! — еще минут через пять сообщает психолог и, вынырнув из шкафа, протягивает мне целых две книги.

На одной написано «Не одинокая, а свободная». Другая называется «Он меня бросил: переживаем развод мужественно».

Я шарахаюсь в сторону.

— Зачем это мне?

— Почитайте на досуге, — распоряжается психолог, — это поможет вам взбодриться. На вас же лица нет. Видно, как переживаете.

— Я… Я не нуждаюсь в подобном чтении. Я ведь уже говорила: у меня новые отношения, все отлично.

— Берите, не стесняйтесь! — настаивает психолог.

Я пячусь к двери.

— Если честно, мне вообще некогда читать, у меня много работы.

— Да не волнуйтесь вы так: мне эти книги пока без надобности, можете хоть месяц изучать. — Психолог зажимает меня у стены и силой всучивает свои книжонки. Ее глаза горят лихорадочным светом.

Ладно, так и быть, возьму с собой эту макулатуру, не переломлюсь. На следующей консультации совру, что ознакомилась. Она же не заставит меня пересказывать содержание, правда?