Кричи громче

Елена Тодорова

Она для него всегда была под запретом. Дочь друзей его родителей. С детства они устраивали друг другу диверсии, дрались и спорили по каждому пустяку. Но он никогда не давал ее в обиду посторонним. Все умещалось в дружеские рамки. Пока по глупости и неосторожности они не оказались запертыми в секретном бункере. И там… все их чувства вырвались за границы дозволенного. Молодые. Дурные. Горячие. Двадцать семь дней. Он. Она. И тишина.

9

Ярослав

Распечатываем вторую неделю. Скручивается восьмой день, девятый, десятый… Сука, десять суток! Десять чертовых суток! Оставаться вменяемым становится очень сложно. На мозги давит все и сразу. Замкнутое пространство, тишина, темнота… Стены будто сжимаются. Кислорода словно все меньше. Накручивает? Когда мы с ума сходить начнем? Или уже?

— Ярик… Яр… — шелестит Машка в шею.

Дыхание спирает, когда обнимает со спины. Всем своим идеальным телом прижимается.

Рота, подъем, блядь!

— Мм-м? — отзываюсь бессвязно.

— Не спишь?

Она совсем ни хрена не соображает, когда вот так касается губами моего затылка? Все волоски по телу дыбом встают. И не только волоски, да… Эрекции болезненная, раскаленная, ноющая. Член явно готовится к прочим херам отвалиться, если в ближайшее время не поместить его в благоприятную среду. Очень влажную, тесную и горячую благоприятную среду…

Просто жесть, так встрять!

— Яр?

— Не сплю, Маш, — произношу на выдохе, почти не размыкая губ. — Как я могу уснуть, если ты бубнишь в ухо?

— Ярик, миленький, я не могу уснуть. Поговори со мной.

Лбом в холодную стену негромко впечатываюсь. А хочется уже с размаху! Чтобы мозги наружу полезли. Если мое напряженное тело до «откидки» не разобьет какой-нибудь эпилептический тремор, поистине чудно будет!

Нервы на износе, но я, как обычно, уступаю святоше.

— Задавай тему.

— Может, в города сыграем?

Какие, нахрен, города?! Нам что, по пять лет?!

— Ха-ха, если только на раздевание.

— Яр…

— Одесса-ёб-ее-мама, — раздраженно даю старт.

— Анталия, — отбивает Машка с повышенным восторгом.

Горячим дыханием шею мне лижет.

— Ялта.

— Алжир!

— Рио-де-Жанейро, блядь.

— Олюдениз, — смеется и жмется еще ближе.

Ощущаю, как ее мягкие сиськи на моей спине расплющивает. Соски ее, черт возьми, чувствую.

Прикрывая веки, мысленно какие-то мудреные молитвы воспроизвожу. Главная из которых: «Не дай зафиналить в штаны».

— Яр! Так долго думать нельзя!

Я ее… Сейчас как втрамбую в матрас, все свои географические познание потеряет, Энштейн, мля!

— Десять, девять, восемь, семь, шесть… Думай-думай!!! Пять, четыре, три, два…

— Зверево!

— О-о-о… А это где?

— Хрен его знает. Где-то.

— Выдумывать нельзя, помнишь?

— Ничего я не выдумывал. Это небольшой российский город, — встретилось в сети и отложилось в памяти. — Играешь дальше, или спим?

— Играю! — почти верещит. В застывшей тишине этот звук как будто эхом расходится. — Оран!

— Неаполь.

— Мм-м, Люксембург.

И снова в меня сиськами бьется. Ладошками грудь сдавливает — аж дыхание выбивает.

Какие города? Не соображаю. Особенно, когда одна ее рука дерзко, типа, щекотно, отправляется в поход по моему животу.

— Я-я-я-ярик… — дразнит и торопит, гуляя пальцами все ниже. На автомате задерживаю дыхание и мышцы напрягаю. — Ого, ну у тебя и пресс, Градский! Можно под футболкой потрогать? Ты такой твердый… — да, пиздец, какой твердый! Ты даже не представляешь, какая радость… — Можно? Я-я-яр-р-р…

— Нет, нельзя, — шиплю со скрипом.

Перехватывая ее пальцы, машинально сжимаю.

— А-а-а-у, — вскрикивает Машка. — Больно, придурок… — и кусает меня за плечо.

Перед глазами скоростным паровозом калейдоскоп мигающих лампочек летит. Убивает, на хрен. Резко разворачиваясь, не владея примитивным набором приличных слов, пытаюсь что-то сказать ей. Вот только из-за смещения наших тел это долбаное ложе прогибается, и я, право слово, нехотя на Машку наваливаюсь.

И тут-то… Мириада звезд такая несется, словно на ковре-самолете в Бангладеш слетал!

Я понимаю, что продолжения не будет… Понимаю… Шутки шутками, но Машку трахать нельзя. Сука… Мне даже думать о таком не велено. И тем более такими словами, потому что… Это ведь Маруся Титова, мать ее…

— Ярик… — сдергиваю себя с кровати быстрее, чем она успевает закончить. — Ты куда?

Замираю в темноте.

Куда тут двинуться? Опускаюсь на Машкину постель.

— Напомни, святоша, на какой букве закончили? — стараюсь, чтобы голос звучал легко, мол, мне чрезвычайно весело.

— Я сказала: Люксембург… — растерянно тянет «сеструля».

Кодовое слово, черт возьми!

— Гамбург, — оживает мозг.

Запах ее все еще стоит в легких, но хоть тактильный контакт разорван.

— Гётеборг!

Что, блин? Ладно…

— Гонконг.

— Грюнберг!

— Ты решила меня выбесить этой буквой? — шиплю в темноту.

— Разорви, — и хихикает, зараза. — Вспомни с другим окончанием.

Напрягаюсь сильнее, чем на экзамене по географии, и выдаю победно:

— Грозный!

— Йёнчёпинг! — орет Машка на весь бункер и вовсю хохочет.

— Я тебя сейчас… — выдыхаю вкрадчиво, больше для себя, прежде чем подорваться на ноги.

Когда хватаю ее на руки, она от неожиданности визжит, как потерпевшая.

— Ярик, дурак, блин, — возмущается дребезжащим голоском. — Здесь же темно и страшно… Я испугалась!

Подбрасывая в темноте, ржу, когда она вновь орет. Встряхиваю и на плечо закидываю.

— Трусы хоть сухие?

— Пошел ты в жопу!

— Не ответишь, сам проверю.

Двигаю ладонью по задней поверхности ее бедра вверх, целюсь к развилке ног. Машка вдруг вместо того, чтобы визжать и извиваться, резко цепенеет. Кажется, что и дышать перестает. Я так точно… Веду выше и выше. Ощущая округлость ягодицы, глаза прикрываю. Сдвигаю ладонь внутрь… Слышу, с каким надрывным шумом задержанное дыхание из груди вырывается. И… С этим звуком отмирает святоша. Лупит меня по спине и принимается отчаянно елозить.

— Маньяк… Извращенец… Озабоченный придурок! Немедленно отпусти меня, козел!

Я смеюсь ровно до момента, когда она впивается зубами мне в спину. Рычу от боли и злости. Проворачиваю ее, но скинуть на кровать не решаюсь. Темно все же, могу не рассчитать.

— Уймись, Семирамида[1], — рявкаю, прижимая к груди ближе, чем требуется. — Не доводи меня.

— А то что, блин?

— Лучше тебе не знать, святоша!

— Ха-ха, как круто и угрожающе! Дрожу! Прям вся вспотела! Мокрая как мышь…

— Слезай с меня, блин.

— Вообще-то, я на тебе не сижу! Ты держишь меня!

— Потому что не хочу уронить куда попало, дура! Опускай ноги медленно, и я отпущу.

— Вот, — выпрямляется, наконец. — Доволен теперь?

— Очень! — рявкаю напоследок, прежде чем отойти.

Как слепец, шарю по воздуху руками, натыкаясь на предметы мебели, добираюсь до кровати. Машка, конечно, ни на шаг не отстает. В футболку сзади вцепилась и паровозом двигается.

— Яр… Ты же не злишься? Я просто шутила… — пищит, когда на кровать заваливаюсь.

Пошла на попятную, блатата. Боится, что прогоню.

— Ложись уже, — бросаю сердито и отворачиваюсь.

В сложившейся ситуации Титову дважды приглашать не нужно. Запрыгивает и снова меня, черт возьми, обвивает руками.

— Надеюсь, ты наигралась и теперь дашь мне, на хрен, поспать.

— Да… Спокойной ночи, Ярик.

— Спи уже.

— Сам спи, — эта переговорка у нее наверняка вырывается случайно.

Так мы делали в детстве, когда нас троих — меня, ее и Никиту — укладывали в одной комнате. Постоянно соревновались, кто первый уснет.

Моя Машка… Моя же…

— Спокойно ночи, Маруся, — выдыхаю мягче.

— Завтра ведь будет лучше?

— Обязательно.

— Хорошо.

Как всегда, верит мне.

— Все, святоша. Сейчас реальный спок. Устал я.

— Спок.

[1] Семирамида — легендарная царица Ассирии, супруга царя Нина, хитростью его убившая и завладевшая властью.