Дочь реки

Елена Счастная, 2019

Чтобы спасти отца, Гроза вынуждена запереть от мужчин своё сердце. Но оставшиеся в наследство от матери чары крепнут и несут смертельную опасность для того, кто решится его завоевать. Да только воевода уже задумал выдать замуж своевольную дочь. А пламя запретного влечения норовит растопить лёд в душе девушки. Один путь – уйти, спрятаться от того, лишает покоя. Но дорога извилиста и трудна, а новые встречи лишь путают клубок судьбы ещё больше.

Глава 6

Нелёгким показался путь в ватаге Рарога. Никогда так много Гроза на лодьях не ходила. Один раз только, как отец из дома сестры своей забирал, где она стала вдруг не нужна, хоть и руки лишние рабочие, но и рот, который кормить надо — тоже. Воевода-то помогал семье, что её к себе взяла, ничем не обижал и приезжал часто, как мог. Но всё ж муж овдовевший настойчиво попросил Ратшу дочь свою забрать. Мол, хлопот с ней очень уж много. И самая большая, что едва не палкой приходится от женихов отбиваться. А те порой друг другу и лица квасят за девицу. Бывало такое, она не спорила и не пыталась себя оправдать, но и никогда не доводила до такого нарочно.

Да порой парням в Ольшанке точно хмель в голову ударял. Тогда Гроза ещё не понимала толком, что к чему, и отчего вокруг неё столько шума порой — это после ей злые языки всё разъяснили, не поскупились. И косые взгляды женщин в детинце ещё долго обжигали, словно розгами по спине. Шептались, что кого-то она обязательно до беды доведёт. А то и до смерти. Мужей ведь молодых кругом столько, что и во всей Ольшанке не было. Да как-то обошлось. Наверное, Гроза научилась со временем давать им отпор. Втолковала в головы их упрямые, горячие, что не надо её по углам ловить — иначе и пострадать можно. Некоторые особо упорные получили не один мешок ударов по рукам, лицу и ниже пояса — не слишком, может быть, сильных, зато отрезвляющих. Которые запомнили. После и славу о Грозе, как о той, кого просто так и не приобнимешь, разнесли по всей дружине. А там и бабы в детинце успокоились, перестали кривотолки между теремных стен перекатывать, Ратшу костерить за то, что дочь свою непростую сюда привёз.

А князь и не противился вовсе, чтобы Грозу под пригляд свой взять. Не ему же возиться. Да только обернулось всё это для неё неожиданной стороной: не поймёшь порой, то ли радоваться, то ли и впрямь бежать подальше. Вот и открылось этой весной, что надо бы бежать. Хоть, признаться, и тяжело было. Не хотела Гроза о том думать, а Владивоя вспоминала какой уж день. И гнала мысли о нём, а всё равно то и дело ловила себя на том, что сидит у борта, глядя в серо-бурые воды Волани, и образ его перед взором внутренним так и эдак поворачивает. И томно тогда становилось в груди, горячо. Словно варево какое тягучее ворочалось.

Помогать Гроза старалась в дороге, чем могла. Да и тут не удалось осуждения избежать. Не считали ватажники, что девица на струге самого Рарога удачу им принесёт. К тому же задерживала тоже: придётся в Белом Доле к берегу близко подходить. А острогов они старались всеми силами избегать. Хоть изловить их на воде трудно, да кому стычки с дружиной княжеской нужны, если всё ж случатся? Вот и ворчали мужи потихоньку. Предлагали — Гроза слышала — ссадить её где пораньше недалеко от веси ближней к Белому Долу, а там, мол, сама доберётся. Особенно ближник Рарога Другош, мужик на лицо — точный разбойник, часто о том заговаривал. И утром-то ему Гроза глаза мозолила, и вечером-то от неё никакого толка, хоть она и помогала Калуге, самому молодому и не такому могучему ватажнику, который, кажется, ещё и посвящения особого в их соратники не прошёл, готовить на всех еду. И так случилось, что Калуга стал единственным для неё приятелем, который, кажется, был даже рад такому соседству, хоть много они не разговаривали: Грозе было неловко, да и опасалась всё ж. А парень, наверное, даже смущался, хоть и в годах был таких, когда ровесники уже вовсю невест себе присматривают. Одёжа на нём была справная, но совсем простая. Видно, что помалу он начинал её менять на более добротную, да пока что сразу не получалось.

Нынче вечером высадились на берегу между весей, одна из которых — Лугова — промелькнула вдалеке у берега не так давно, но ещё до того, как начало смеркаться, а другая, как знала Гроза, была в нескольких верстах от того места, где встали на ночёвку. Такова уж жизнь речных находников: нигде им особо не рады. Хоть по разговорам ватажников и можно было понять, что случались такие селения, где их вполне мирно принимали. Скорей всего, старейшины их имели в том некий резон. Уж какой, Грозе и думать не хотелось.

У всех завязались свои хлопоты. Рарог и вовсе ушёл с открытого берега вглубь леса, за стену только-только зазеленевшей ольхи. Держал он под мышкой свёрток: не понять, что в нём, а интересно ведь! Гроза прислушалась исподволь — спросить напрямую у Калуги не решилась: ватажники обмолвились, что требы Велесу понёс. Место для того самое лучшее: здесь они останавливались уже не первый раз, и неподалёку, аккурат между двух больших весей, в сухой низине, стояло святилище Скотьего Бога. И каждый раз Рарог ходил туда: верно, просил удачи в пути. Гроза и подумать не могла, что находник так Богов почитает, помнит и требами не обделяет…

Пока устраивали стан, Гроза вместе с Калугой, как им и положено, взялись вечерю готовить на всех. Парень развёл два больших костра, над ними повесили котлы для рыбной похлёбки: наловили вот почти на ходу так ловко и много, что только диву даваться. Видно, в том мастерстве ватажники поднаторели изрядно: ведь добрая половина жизни их с весны до зимы, пока не начнёт река схватываться льдом, проходила на воде.

И смачный дух растекался в стороны от котла, заставляя уставших ватажников, которые ставили шатры на ночь, то и дело посматривать в их сторону. Сумерки становились глубже с каждым мгновением. Красный шар Дажьбожьего ока уже упал за тёмную полосу противоположного берега, и от воды поползла зябкая прохлада, заструилась по лодыжкам, пробралась под подол — и Гроза натянула его едва не до самой земли. И снова показалось, что до Ярилы Сильного ещё далеко, и настоящее тепло никак не доберётся до этих земель. Да и где она будет праздник тот встречать — и сама сейчас сказать не могла. Доплыть бы, отца увидеть.

Беляну встретить Гроза и не надеялась, хоть и могли они столкнуться в Любшине, большой, оживлённой веси в паре дюжин вёрст от острога, если Рарог верно сказал, что туда она просила её проводить. И, честно признаться, глодала обида на подругу: за то, что утаила свои мечтания. Свои намерения сбежать от жениха и отца. Хоть и понимала, почему так случилось.

— Долго ещё до Белого Дола, Калуга? — наконец отвлеклась она от нелёгких мыслей о том, что её ждёт дальше.

— Дня два, если ничего не задержит, — пожал тот широкими, как у многих гребцов, плечами. — Да только Другош давит, чтобы тебя всё ж высадить завтра подле Вельсенки.

И покосился на неё с сожалением. Один он только, кажется, не против был, чтобы Гроза ему и дальше помогала: вдвоём-то всяко веселее. А он ещё тут как будто тоже не до конца свой.

— Рарог не разрешает, — Гроза невольно попыталась отыскать его среди ватажников, но он ещё не вернулся. — Может, и не ссадят?

Не то чтобы она боялась одна до острога идти: люди добрые, что подхватят по дороге, найдутся всегда. Впрочем, как и лихие — такое тоже случается. Но так придётся задержаться больше, а хотелось добраться до места нужного поскорей. Да и с отцом встретиться, узнать, как он сейчас, не стало ли ему совсем худо. Не всегда, конечно, он в странное безразличие впадал, но случалось это всё чаще и чаще, как будто разум его да и душа сама уже утекали по Волани в невидимую даль, за край, куда ведёт любая река.

Хотела она убедиться, что время не истекло, что есть его достаточно, чтобы дождаться, как закончатся те семь лет, назначенные Грозе самой рекой, что звала её всё отчётливей. И казалось с каждой седмицей, что ждать ещё невыносимо долго.

— А ты как тут оказался? — вновь заговорила Гроза, чтобы отвлечься от тягостных мыслей, когда Калуга, отлучившись ненадолго, снова рядом с ней присел. — Ты ведь парень совсем молодой. Неужто там, где родился, тебе места не нашлось?

— А что мне место? Я под Веривечем жил. Да сиротой остался, как случилось нападение то русинов. Три зимы назад. Слышала, может?

— Слышала, — кивнула Гроза.

Да и кто не слышал. Тогда сильно пострадал самый северный, почти что в устье большого притока Волани — Яруна — стоящий острог. Да и весь, что недалёко от него раскинулась, едва не вся дотла выгорела. Многих побили тогда, но и русинов остановить удалось. Помнится, отец надолго уехал в тот край, потому как без воеводы люди остались, почти без защиты на случай, если викинги решат вернуться. Вот и отправил Владивой туда своего ближника. А Гроза тогда в Волоцке жила первый год.

— Так вот меня стрый Щукор укрыл вместе со своими детьми. Самого его ранили крепко, а отец и мать мои погибли, — Калуга вздохнул и швырнул в огонь подхваченную с земли веточку.

— Но у тебя остался твой род, — Гроза заглянула ему в лицо.

— Остался. Не бросили меня, конечно. Да ты понимаешь, верно. После того, как весь, посчитай, сгорела, да ещё и зацепило лядину одну пожаром, где уж какое-никакое зерно поспевало, туго всем пришлось. А у меня и сестрица младшая осталась. И брат ещё меньше. Стрыю Щукору тяжело приходилось. А там у одного из ватажников наших, Жини, тоже родичи дальние были. Он к ним заехал однажды — и меня забрал. Потому что сам с ним напросился. Зато теперь своим помогать смогу.

— Думается, на поле или на охоте ты помог бы им не хуже, — нахмурилась Гроза, упирая взгляд в пламя. Вдохнула горячий воздух, наполненный запахом уже почти готовой рыбы. — Разве грабить — это лучшее решение?

— Не лучшее, — раздался над их головами твёрдый голос.

Калуга едва с места не подскочил: как будто испугался чего. А Гроза шею вывернула, поднимая голову. Рарог стоял за их спинами, скрестив руки на груди, смотрел без злобы, но с лёгким укором.

— Подслушивать нехорошо, — буркнула Гроза, отворачиваясь.

— А осуждать тех, кто согласился тебя до места довезти, хорошо, значит? — старшой усмехнулся. — Иди, Калуга. Там тебя Другош зовёт.

Парень встал тут же, аж бородёнка его, явно отрощенная для того, чтобы старше казаться, взметнулась. А Рарог опустился на его место и вытянул длинные ноги поближе к огню: сапоги его изрядно промокли. Сколько пришлось по лесу бродить. А раньше ещё — в воду ссаживаться и через мель идти. Грозу-то он на руках донёс до земли — под многозначительные смешки ватажников — а сам ещё бегал туда-сюда много раз.

— Я не осуждаю, — она отвела взгляд, обведя им очертания лица старшого, ярко подсвеченные огнём. — Каждый волен выбирать свой путь. И не всегда правильный.

— А ты выбрала правильный путь, Лиса? — он повернулся к ней. И даже так, не глядя на него, она знала, что сейчас на его губах неизменная усмешка. Как будто он постоянно пытался её поддеть.

— Надеюсь, что да.

— Вечерять-то скоро будем? — гаркнули издалека, со стороны расставленных на берегу шатров.

Было шумно — оказывается — но, увлекшись разговором сначала с Калугой, и вот теперь с Рарогом, Гроза перестала это замечать. А между тем ватажники начинали крутиться всё ближе и ближе к котлу, который — ещё немного — и пора снимать с огня.

— Скоро, — ответила она, не глядя.

— Значит, путь среди тех, кого ты за достойных людей не держишь — верный, — продолжил размышлять над её словами Рарог, когда их оставили в покое. Не забыв, однако, бросить пару двусмысленных замечаний о том, что старшому-то хорошо рядом с девицей, а им жрать охота. — Чем ты лучше нас тогда? От чего бежишь? А если мы по пути нападём на кого-то, ты вид сделаешь, что тебя там не было?

Сердце толкнулась гулко, расплескивая злой жар по груди.

— Не надо переворачивать мои слова, Рарог, — Гроза покачала головой. — Я такого не говорила. Что вы недостойные люди. Но ведь среди вас разные. Вот ты сам. Откуда у тебя эти струги? Строить их — дело нелёгкое, а порой и дорогое. Лодьи у тебя справные, крепкие и не старые, хоть и не прошлым и не позапрошлым летом сколоченные. А о тебе только два года как слухи ходят: раньше и не слышно было ничего. Стало быть, ты забрал их где-то?

Рарог брови приподнял удивлённо, слушая её. И чем дольше она говорила, тем яснее становилась улыбка на его губах. Язык под его взглядом ворочался всё тяжелее. Гроза и пыталась понять, о чём он думает в этот миг, как изучает её: внимательно, чуть прищурив глаза — отчего они стали почти чёрными, утопив в расширившихся зрачках всю спелую ореховую глушь.

— А ты знаешь, что сейчас мне хочется сделать? — сказал вдруг таким тоном, от которого все слова оборвались, как ножом обрубленные.

— Откуда мне знать, — Гроза постаралась не потупиться, хоть и хотелось.

— Лучше и не надо, — Рарог первый устремил взор в темнеющую даль, освободив её из этого душного плена хоть немного. — Такие слова вредны для ушей молоденьких девиц.

— Почему? — Гроза легонько коснулась ладонью щеки, которая становилась подозрительно горячей.

Но упрямство такое одолевало: непременно хотелось узнать, чего это он такой хитрый вид состроил. Хоть и понимала, конечно, чай не маленькая-нецелованная. Старшой оглядел её внимательно — и кожу запекло ещё сильнее от самой груди, что тревожно вздымалась, почти натягивая свободную рубаху.

Рарог снова оглядел её неспешно, и уголок рта его едва заметно пополз вверх.

— Именно поэтому, — он поднял руку и коротко, так, будто бы и не было ничего, провёл большим пальцем по губам Грозы сверху вниз.

Она с трудом заставила себя снова дышать и не показать того, что внутри всё так и ёкнуло от мимолётного прикосновения.

— Ты не ответил.

— Откуда у меня струги? — Рарог встал, явно собираясь закончить разговор. Гроза кивнула, и он добавил неохотно: — Я убил их предыдущего хозяина. Этот ответ укладывается в твои думы насчёт меня?

Обжёг пытливым взглядом и пошёл прочь.

Гроза так медленно, будто затекла шея, вновь повернулась к огню. Наверное, чего-то подобного стоило ждать от Рарога. Порой такие люди, что кажется, только и делают, что зубоскалят и насмешничают, в душе несут большой груз. Отчего-то хотелось верить, что он сказал это нарочно, чтобы ввести Грозу в смятение. Но — странно — она не стала бояться больше всей этой ватаги вокруг неё, зная, что ничего с ней не случится. Коли могло бы — случилось бы в первую же ночёвку. А пока никто Грозу не обижал. Стоило только кому из мужей взгляд косой в её сторону бросить или слово скабрезное, Рарог тому спуску не давал. И странно было это видеть, как он и впрямь пытается от грубостей её оградить, от вполне понятных желаний мужчин, которые, верно, уже не первую седмицу плавают по разным рекам, собирая воедино свою разбежавшуюся на зиму ватагу. И новое знание о нём, прибавившись к тем скупым, что уже были, никак не хотело укладываться в голове.

Как и было на двух предыдущих ночёвках, нынче Грозе выделили отдельный шатёр.

— Ну чисто княгиня у нас в ватаге завелась, — по своему обыкновению проворчал Другош. — И на руках носят, и шатёр отельный. А, Рарог?

— Чего тебе? — огрызнулся тот. Показалось, что после разговора с Грозой он уж больно посмурнел.

— Ты, вроде, не женился ещё, а как будто и муж теперь, — хохотнул ватажник. — Может, всё ж таскаешься к ней, пока мы спим?

Он сделал похабный жест руками. Гроза сглотнула горячий комок гнева, и хотела бы заступиться сама за себя, да благоразумие всё ж взяло верх. Ну, и опаска тоже — чего скрывать. Вот так набросится на него — а он и подкараулит где после, а там уж даже Рарог ничего не успеет сделать. И не исправит уж точно.

— Захлопни рот, Другош, — окликнул кто-то его от другого костра. — Коль завидно тебе…

— Да нет, пусть говорит, — недобро усмехнулся Рарог, глядя на соратника. — Или ты уж всё сказал? Даже если бы и была моя девица, то дело это не твоё. И не тебе его касаться. А будешь тут языком трепать почём зря, я ведь и лишу тебя его быстро да на наживку рыбам пущу. О тебе вздыхать некому. И мстить мне, кажется, тоже.

— По пути Тихобоя пойти хочешь? Запугивать взялся? — всё ж немного утихомирившись, ответил ватажник. — Кажется, его это до добра не довело. Девица того не стоит. Ты не князь здесь, Рарог. Иначе мы не прятались бы, не скрывались от княжеской дружины. И ты не раздумывал бы над тем, чтобы на службу к Владивою пойти вместо того, чтобы варягов пощипать.

— Без вашего слова я ничего решать не стану, — спокойно ответил Рарог, выплёскивая последние капли похлёбки из миски в огонь, словно малую требу Сварожичу. — Коль не по душе вам такая жизнь, чтобы в остроги спокойно заходить и не плутать узкими протоками. Не таскать лодьи на плечах по лесу от одной годной реки до другой — то так поступим, как мы раньше договорились.

Не взглянул он на Грозу, когда она с удивлением перевела взгляд на него обратно. Но его поза на миг стала чуть напряжённей, словно он всё ждал, что она делать будет. А она и не знала вовсе, как теперь к возможной дружбе князя и находников относиться. Так, значит. Владивой и тут успел всё решить, врага на свою сторону перетянуть. Если ещё и не совсем, то заставил его задуматься о том, что служба князю будет гораздо безопаснее татьей доли и для совести — если такая есть — легче. И снова пронеслось словно лезвием по сердцу воспоминание о князе. И подумать страшно было, какой гнев его обуял, когда обнаружилось, что Гроза сбежала. И наверняка погоню снарядил — не за ней, так за Беляной уж точно. Как бы не налететь случайно — дороги-то у них с княжной разные получились, да бежали в одну сторону.

Как закончилась отравленная короткой склокой вечеря, так все начали по шатрам разбредаться, переговариваясь, обсуждая, куда дальше путь ляжет и как там поживают соратники, которые ещё не присоединились к ватаге. Как оказалось, собирались они все этим летом не по здешним водам мотаться и пуганых купцов ловить, а на север. По самому Северному морю, к свейским берегам. Затея это была опасная, но и сулила большую добычу. Да только если старшой решит с Владивоем дружбу всё ж завести, то чаяниям их не суждено сбыться.

И странно было слушать их толки: озадаченные, полные сомнения. Как будто тайный соглядатай Гроза, и теперь решить ей придётся, говорить о том, что узнала, отцу или сохранить всё в тайне. Но тогда получится, что она тех свеев, что вовсе не были врагами Владивою и всему княжеству, под удар разрастающейся ватаги Рарога подставит. Чувство неприятное и прогорклое, словно душу и мысли разъедает изнутри.

Одно хорошо: пока что Другош перестал Грозу задирать. То ли язык ему был всё же дорог, то ли наскучило — без толку-то.

Гроза спокойно устроилась в своём шатре под плотным шерстяным покрывалом, которое ей сам Рарог выдал — то самое, сложным узором вытканное. Слегка колючее, как и представлялось, но тёплое и лёгкое такое, словно под ворохом лебяжьего пуха лежишь. Сон пришёл скоро: день был трудным и отчего-то волнительным. Дозорные мужи ещё переговаривались тихо, сидя у огня, но голоса их помалу тонули в наступающей дремоте.

Поначалу было темно в глубине сна, а после вдруг рассеялся мрак — и почудилось, что Гроза по лесу идёт, осторожно ступая босыми ногами по устланной хвоей и мелкими веточками земле. Приятно кололо ступни, холодило вечерней росой. Шуршала трава, щекотно касаясь лодыжек. Гроза трогала стволы сосен, бугристые, шершавые, но необъяснимо тёплые: то ли светило так нагрело за день, то ли кожа стала прохладнее, а потому любое тепло чувствовала острее.

Она не торопилась, глубоко вдыхая воздух, ещё не уронивший наземь тяжесть прошедшего дня, но уже пронизанный тонкими иглами ночной свежести. Ухнул где-то в самой чащобе филин. Поблизости, верно, проскочил заяц: короткий шорох пронёсся в стороне и замер, когда Гроза обернулась.

Рядом, всего лишь за тонкой стеной молодой черёмухи, что подобралась к самому краю берега, тихо позвякивала водами, словно шумящими подвесками на груди, река. Гроза не приближалась к ней совсем, но чувствовала кожей связь с ней, как будто была с ней одной крови: холодной, прозрачной. Та текла малыми ручейками по телу и трогала, точно тонкие стебли осоки — каждую мышцу, заставляя мелко содрогаться от искристой зяби.

Гроза не знала, куда шла. Но чем дальше уходила, тем яснее ощущала желание окунуться в маняще студёную реку. Но тут невидимая тропка как будто под откос покатилась. Всё ниже и ниже уходил склон, всё гуще поднималась трава в туманной, чуть сырой низине. Земля стала мягче, под ступнями захлюпало сначала, а после вдруг как будто осыпь каменная расстелилась, больно кусая подошвы ног. Гроза огляделась, взмахнула руками, словно хотела туман в стороны раскидать — и удивительно, но белёсая кудель и правда разошлась. И показалось перед взором святилище Велеса, небольшое, но вмещающее всё необходимое: и требный стол, и кострища. Полукругом огороженное невысоким частоколом. Венчали шапку идола с широким околышем морда медведя и рога. Спускалась борода его едва не до пояса, и посох сучковатый в руках чура твёрдо упирался в саму землю. Исчерчен он был знаками глубокими, чёткими даже в почти полной темноте. Белели черепа быков вокруг него, зыркая безразлично на гостью, что случайно забрела сюда. Гроза поклонилась и прошептала приветствие богу, чтобы принял в своём святилище и позволил пройти по нему. Подошла неспешно, чуя, как тугой волной захлёстывает её силой этого места. А после укрывает со всех сторон, как в плотный мешок холщёвый. Ни звуков кругом не стало, ни запахов леса. Потянуло дымом как будто только потухшего костра, а в ушах загудело что-то — отдалённо, угрожающе.

— Спасу тебя, коли захочешь, — шелестом из-под земли самой поднялся голос. — Дочь бури, дочь воды. Желанная, да непокорная.

— Отчего же? — Гроза усмехнулась только, не произнеся ни одного слова, но зная. что её слышат. — Разве непокорная? Сама пойду туда, куда мать позовёт.

— Потому и непокорная. Потому что не ты ей нужна.

— Больше никого отдать не могу, — даже думать с каждым мигом становилось всё труднее. Такая сильная чужая воля сейчас давила на плечи — словно ладони богатыря. — Я всё решила, Князь волхвов.

И качнулся как будто чур навстречу. Навис резко наз самой головой, и рога на шапке его, показалось, небо проткнули.

— Не всё ещё решено. Поможешь мне, и я тебе помогу.

Гроза едва к земле не присела: до того страшно вдруг стало и тяжко. Казалось, кости сейчас захрустят от тисков мыслей и ощущений, что метались по телу, собираясь в чувство широкое и тугое — наполненности неведомо чем: то ли воздухом здешним туманным и сырым, то ли взором Велеса, что ясно виделся сейчас даже в вырезанных на столпе глазах чура.

Она повернулась и едва не бегом прочь пошла. И с каждым шагом, что впечатывала она в ласково тёплую землю, становилось чуть легче. Снова повеяло лёгким рыбным духом от воды. Донёс ветер перешёптывание молодого рогоза, только едва поднявшегося из реки у самого берега. Гроза вышла на прогалину, плавно спускающую край свой травянистый в самую воду. Остановилась, обхватив себя за плечи, кусая губы, которые так и норовили сами собой зашевелиться, произнося обращение к Велесу, что ещё не отгорело в груди.

По коже словно зуд прошёлся, заставляя ёжиться и едва не чесаться от того, какой раздражающе грубой вдруг стала льняная белая исподка — вся в узорах обережных по вороту, рукавам и подолу. Они будто жгли угольками, стискивали горячими обручами — всё сильнее, острее. Нарастал со спины гомон неразборчивый. То ли людской, то ли звериный — сотканный из десятков разноголосых рыков. Будто сами слуги Велеса следом за Грозой сюда пришли, не желая уже отпускать. Она схватилась за край подола рубахи и быстро стянула её с себя. Отбросила ткань в сторону, едва взглянув, как она плавно опускается на траву. Пара размашистых шагов — и река приняла в суровые объятия. Неласковые, но надёжные — вовек не отпустит. Гроза вдохнула глубже и окунулась с головой, не пытаясь даже ничего разглядеть вокруг. Да и как, если ночь уже сомкнулась на небоскате поминальным тёмно-синим тканьём? Только белое дрожащее пятнышко луны застыло над головой — и вода, пронизанная кровавыми нитями разметавшихся вокруг Грозы волос.

Но тут что-то крепкое и горячее обхватило её кольцом. Слишком обжигающим через холод реки. Потащило, закрутило — и выдернуло наверх. Тут же ветер остудил виски до стука зубов. Гроза выскользнуть попыталась, да хватка стала только сильней.

— Пусти! — крикнула, распугивая ночных птиц во всей округе. С плеском ударила ногами воду.

— С ума сошла, Лисица? — хриплый отрывистый голос дрожью стёк по спине. — Чего вдруг топиться пошла?

Она перестала вырываться. Замерла, вцепившись пальцами в крепкие предплечья — да так и вышла на берег. Едва отталкиваясь ногами, будто они вдруг перестали ей принадлежать.

— Мужиков потешить решила? — жарко и сердито шепнули ей в висок.

Она и голову повернуть не могла, впав в оцепенение такое, что даже кожа собственная не чувствуется. А вот чужая — так сильно, обжигающе близко. Гроза кулём свалилась на чьи-то колени, впилась пальцами во влажные блестящие в свете луны плечи и наконец посмотрела в лицо того, кто её из воды вытащил.

Рарог. Он смотрел озабоченно. Испуганно даже. Но улыбался ободряюще и торопливо разворачивал рубаху Грозы, ища ворот. Она только послушно руки в рукава просунула, когда находник натянул на неё восхитительно сухую и тёплую ткань, растёр плечи, так и продолжая удерживать на своих коленях.

— Ты глупая совсем, Гроза? — выдохнул чуть облегчённо, когда заметил, видно, хоть какую-то осмысленность на её лице. Напополам со страшным смущением.

Ведь сидит к нему так близко — и перед лицом прямо его лоснящаяся могучая шея. Намокшая борода с мелкими капельками в ней, губы чуть бледные от прохлады. И крутые изгибы плеч.

— Я не знаю, как так вышло, — пробормотала Гроза. — Я думала, сплю…

— Ага, — он покачал головой. — И дозорные теперь замечательно спать будут и видеть тебя во снах. Смысла известного…

Он сжал губы плотнее, будто даже сама мысль об этом его разозлила. А Гроза только ахнула тихо, прикрыв ладонью рот. Неужто нагой её видели? И как теперь им на глаза показаться? Стыдоба-то какая!

— Так что же, они?..

— Нет, я прогнал их ещё до того, как ты резво рубаху скинула и плескаться пошла под луной, — голос находника и вовсе затвердел, что камень, вросший в землю. — А они поглядеть были непрочь.

Гроза повела плечами — и по телу вдруг растеклась неуёмная дрожь. Отчего-то мысль о том, что Рарог-то её как раз во всей красе посмотреть успел, оказалась не столь обидной. Но от стыда жарко не становилось — только озноб сильнее бил. Находник подхватил с земли и свою рубаху, надел на Грозу поверх её исподки.

— Замёрзла так сильно? — забормотал он слегка растерянно. — Вот же ты, Лиса, учудила. И что же с тобой не так?

Но ждать ответа не стал. Не спросив разрешения, встал вместе с Грозой, будто она дитём была маленьким, лёгким, и понёс её обратно к стану. Она и хотела возразить, вывернуться и сама пойти, да в колыбели его рук было так хорошо, что и мизинцем не шевельнёшь — такая нега накрывает.

Лишь встряхнуло снова, только как Рарог занёс Грозу в свой шатёр.

— Ты не перепутал ничего? — возмутилась она.

— Нет, — просто ответил старшой. — Со мной сегодня будешь. Под присмотром.

И усадил на широкое, устроенное для него ложе. Пока Гроза волосы отжимала и пальцами кое-как раздирала на пряди, Рарог в другом углу за её спиной порты в реке намоченные, переменил и вернулся. Не слушая больше никаких возражений, укутал её сшитым из шкур одеялом, словно запеленал, чтобы точно никуда не делась. А сам рядом устроился, накрывшись шерстяным плащом. Гроза таращилась на него во все глаза, всё ещё недоумевая: что, и правда здесь её оставит на всю ночь?

— Спи, Лисица, — прикрывая веки, пробормотал Рарог. — Обещаю, что трогать не буду.

— Прямо полегчало, — огрызнулась она на всякий случай. А после добавила, помолчав: — Спасибо.

Но он, кажется, уже не слышал. Его громкое сопение растеклось по шатру. Лицо расслабилось, волосы влажные, растрёпанные упали на лоб и глаза. Вот ведь уснул, как будто под чарами. Но Гроза скоро тоже незаметно задремала, устав разглядывать лицо находника сквозь мрак, что надвигался сильнее вместе с тем, как гас небольшой очаг в земле.

А утром проснулась от чувства, что что-то тяжёлое лежит на талии. Оказалось — рука Рарога. И очутились они чудом немыслимым под одной шкурой, тесно прижатые друг к другу. Бёдра Грозы упирались в низ живота ватажника — и отчётливо чувствовали твёрдость его напряжённой плоти сквозь три слоя ткани. Из горла невольно вырвался тихий всхлип, а по спине пронеслось покалывание тёплое, осыпающее искрами необъяснимо острого чувства. Как будто разрасталось что-то внутри, наполняя горло горячей крупой, а всё, что ниже пояса — тяжестью расплавленного текучего свинца. Гроза шевельнулась неловко, выворачиваясь из объятий Рарога. Он не пустил, ткнулся лицом ей в шею и протяжно втянул носом воздух.

— Рекой пахнешь, — прошептал.

Его ладонь легонько скользнула на бедро, цепляя подол. И ещё раз — движением уверенным, но плавным — вверх. Прошлась шершавая кожа по оголённой коленке. Рарог выдохнул медленно, опаляя шею дыханием, и притиснул Грозу к себе ещё ближе, одновременно качнув бедрами, впечатывая в неё твёрдое подтверждение своего желания.

— С ума спятил?! — Гроза перекатилась от него дальше.

— Это всего лишь утро, Лиса, — Рарог хитро сверкнул шалыми то ли после сна, то ли от её близости глазами. — У мужей так бывает.

Гроза фыркнула тихо и поспешила покинуть нагретый их дыханием и жаром тел шатёр. Но не успела даже до полога дойти, как крепкие пальцы схватили её за локоть.

— Нет уж, ты постой, Гроза, — Рарог рванул её обратно и мигом усадил обратно на ложе, ещё не остывшее после сна. — Рассказывай давай, что такое ночью было? С чего ты вдруг в лес понеслась, не отзывалась, как окликали тебя. Ничего не видела кругом, не слышала. Ты не русалка часом?

Она улыбнулась невольно: до того было у него сейчас лицо непривычное. Как будто и правда тревожился. Только непонятно: за невольную спутницу или за людей своих, которые могли под неведомые чары попасть. И чем дольше смотрел на неё Рарог, тем сильнее менялся его взгляд: от рассерженного до задумчивого, словно одни мысли в его голове помалу вытесняли другие.

— Не русалка, — только и ответила Гроза. — А об остальном тебе тревожиться не надо.

— Сама справишься, — добавил он, громко хмыкнув.

— Справлюсь, — он невольно подбородок вскинула, хоть заколотило её мелко от воспоминаний о минувшей ночи.

Разве ж можно такое преодолеть, когда и понять не можешь, в какой миг собою владеть перестала?

— Знаешь, а я верю, — с открытой издёвкой в голосе согласился вдруг старшой. — Стало быть, в другой раз, как ты снова из шатра невидяще кинешься, за тобой не ходить? И не ждать тебя, коли задержишься?

— Твоё дело какое? Меня до Белого Дола довезти. И плату свою получить. Остальная моя жизнь тебя не касается! — Гроза снова встать попыталась, да Рарог запястье пальцами своими словно обручьем сковал.

— Ты маленькая такая, Гроза, — неожиданно низко и хрипло проговорил он. — Тебя и муравей затопчет. Как я могу…

Других его слов она не услышала уже. Словно вспышкой Перуновых стрел её ослепило — и голову повело неумолимо по кругу. Словно водоворотом закрутило, выбросило на тот же берег, где она давеча купаться вздумала. Только теперь стояла она едва у самого края воды, всё так же наблюдая, как та подкатывает к её ступням, а коснуться не решается. И мокрый песок просачивается между пальцами, холодя кожу, и ветерок неспешный гуляет по спине и путается в волосах, словно лента — в косе невесты.

Она заврожённо смотрела, как красные волокна крови расползаются в воде, растворяются в ней, окрашивая точно корнем марены. Взгляд скользнул дальше — и всё нутро содрогнулось, словно кости вдруг стали мягкими и перестали держать. Подкосились колени — и Гроза свалилась едва не ничком, еле успев упереться руками в землю. И вода тут же расступилась вокруг неё, забирая с собой чужую кровь, будто возвращая тому, из кого та излилась. Рарог лежал на мелком месте лицом вниз, вытянув руки перед собой — и пальцы его глубоко впивались в податливый песок, словно в последнем усилии он хотел уцепиться хоть за что-то. Из его рассечённой шеи струился алый ручеёк, помалу истончаясь, уже не подгоняемый остановившимся сердцем. Рубаха его в бурых разводах и комьях тины облепляла сильную спину и широкие плечи — и Гроза осторожно положила ладонь между его лопаток, не понимая ещё, не желая осознавать, что он мёртв.

— Изми-ир… — пролилось тягучим киселём из горла пронизанное болью и горечью имя.

Река плеснула вдруг нежданной волной, снова смывая с песка не успевшую впитаться, багровую, ещё не остывшую густоту его жизни и силы. Гроза опустилась медленно на Рарога, чувствуя губами его влажные волосы. Закрыла глаза…

А когда открыла вновь, перед ней уже вновь был живой старшой. Он будто и не заметил ничего, не понял. Его губы ещё шевелились, произнося последние слова. А после он нахмурился, шаря взглядом по лицу Грозы.

— Не трогай меня, Рарог, — выдохнула она, едва ворочая языком. — Держись подальше. Не думай, не смотри… иначе не остаться тебе живым. Так и сгинешь в той воде, которая тебя сейчас, как родного ребёнка, носит.

И понять не могла, чьим голосом говорит: точно не своим. Словно воля чужая на миг поселилась в её голове, излилась на её уста. И грудь распирало от того, что как будто два дыхания в ней, борются, мечутся, путаясь между собой. И потому так говорить тяжело.

— Кто ты, Гроза? — кажется, ничуть не испугался ватажник, продолжая её за руку держать.

— Забудь, — она покачала головой, выдёргивая ладонь из крепкой, но бережной хватки его тёплых пальцев. — Как только на берег сойду в Белом Доле, забудь.

Она встала и вышла из шатра. Не появилась из него к утренне, которую один приготовил Калуга. Парень дозваться её пытался, но она не откликнулась. Тот поворчал ещё немного, стоя за пологом, взывая к её разуму, пока его Рарог не прогнал. А после все выдвинулись в путь. И ватажники смотрели на Грозу без насмешки, хоть наверняка её ночные прогулки уже достигли ушей каждого.

Так прошёл ещё один день в пути с тихой и настороженной ночёвкой на таком глухом берегу, куда не всякий охотник заберётся да не всякая русалка выйдет. Рарог словно бы внял словам Грозы, близко не подходил и заговаривал с ней мало: только по тем поводам, которых не избежать. И наконец сказал Калуга, что на другое утро должен уж появиться и Белый Дол.

Не обманул парень: не прошло много времени после того, как поутру струги отошли от берега, не успело Дажьбожье око подняться над растрёпанными верхушками елей, что тянулись тёмно-зелёным частоколом вдоль берега, укутанные понизу густыми зарослями ольхи, так и впрямь показался знакомый обрывистый берег вдалеке, нависающий, словно подбородок великанской головы, над сияющим в тёплом рассветном золоте руслом. Ещё пара мгновений — и выросли над ним бурые стены Белого Дола. Стоял он аккурат на широком высоком яру — с воды просто так не подберёшься.

Зашлось в груди от волнения, и даже кончики пальцев похолодели — от мысли, что вот-вот — и Гроза встретит отца, которого не видела, посчитай, с самого студеня. Как бывал он в Волоцке на Коляду — а там вернулся в тот острог, что ему поручили. Да и то не одному: был в той крепости десятник один, Житмир, которого Владивой к нему приставил: чтобы приглядывал. Не доверял он больше своему ближнику так, как раньше, хоть и пытался при Грозе о том не говорить, зная, что она осерчает сильно. Словно Ратша немощным совсем стал, что сам с дружиной небольшой не управится.

Подходить близко к острогу не стали: Рарог приказал пристать к пологому бережку в надёжном укрытии леса — даже с высоких стен не разглядишь, что кто-то там скрывается. Удавалось и до того проходить мимо других острогов незаметно, а потому ватажникам не о чем было беспокоиться.

— Жаль, что уходишь, — вздохнул Калуга, как начала Гроза свои вещи из-под скамьи выуживать, ожидая, как зашуршит струг дном по песку.

— Да она тебя хоть стряпать научила лучше, — отозвался кто-то из мужиков. — Всё впрок.

Остальные хохотнули негромко, словно опасались всё ж, что чистый воздух разнесёт их голоса далеко — и кто-то лишний услышит. То ли люди, то ли духи лесные — и то, и другое им вряд ли нравилось.

— А то, может, оставайся с нами, Гроза? — сверкнул зубами другой ватажник — она не все имена успела запомнить. — Мы не обидим.

Гроза улыбнулась, но тут же посмурнела вновь, как встретилась взглядом с Рарогом. Он всё сидел у кормила и смотрел на неё чуть исподлобья, словно мысли какие тяжкие в голове ворочал. А больше всего о том, что она ему тогда в шатре сказала. Нынче было тепло, потому многие мужи сидели в одних только рубахах, а он ещё и рукава закатал до локтей — и она видела теперь ясно рисунок на его коже с внутренней стороны предплечья, но издалека толком рассмотреть не могла. Казалось только, что запрятан среди мудрёных линий знак Велеса.

Как ударился, чуть качнувшись, струг о мягкую мель, а рядом с ним три других, Рарог резко встал и, перешагивая через скамьи, добрался до увенчанного медвежьей головой носа. Гроза и вздрогнула даже, как его пальцы вдруг ухватили её под локоть. Обернулась, заглядывая в его лицо.

— Чурила, Калуга, — с нами пойдёте, — велел громко. — Проводим девицу хотя бы до веси.

Другие мужи заворчали, но не слишком рьяно: наверное, и понимали, что одной Грозе будет боязно идти через опасно сумрачный ельник. Недобрым казалось это место, гранью между Явью и Навью. Отражались бородатые ели в спокойной нынче глади реки — и казалось, мир весь опрокидывался в неё. Только ноги намочишь — и утянет за собой.

А с Рарогом рядом, несмотря ни на что, и впрямь было спокойнее: помнила Гроза о требах, что приносил он Велесу — не иначе своему покровителю. Значит, и не обидит никто подле него. И ощущение это необъяснимое, казалось бы — защищённости — рядом с ним становилось всё крепче. Вопреки тому, что она гнала его второго дня от себя. И сама не хотела приближаться лишний раз.

Рарог не забыл прихватить с собой и лук, и кистень привесить к поясу. Спрыгнул на сырой берег и Грозу в руки поймал, крепко схватив за талию. Ещё мгновение она висела в тисках его широких ладоней, пытаясь достать носками черевик землю, и смотрела в его глаза, словно в колодец, отражающий острые верхушки елей вокруг.

— А коли не отпущу тебя, Гроза? — шепнул он, не обращая внимания на тихое бурчание ватажников, которые толкались позади, ожидая, когда их пустят тоже спуститься. — И плевать на глупости, что ты мне говорила. Лисица хитрая. Кусачая.

— Так и будешь всю жизнь держать? — она упёрлась ладонями в его плечи.

— Так и буду, — он улыбнулся.

— Не удержишь.

Потому что невозможно удержать в руках воду: всё равно просочится сквозь пальцы — капля за каплей. Пусть уйдёт на это не одна зима, а всё равно не избежать того, что Богами уготовано. Что кровью самой в тело влито — замешанной на речной прохладе, на силе её и неумолимом стремлении двигаться, бежать дальше и дальше, не задерживаясь ни у одного берега. И останется у того, кто воду пленить пожелает, только сердце высушенное в груди, словно пустая ореховая скорлупа.

Гроза извернулась и наконец встала на ноги. Пошла вперёд, не оборачиваясь, теребя ленту на перекинутой через плечо косе. А сердце так и вздрагивало в груди, словно загнанное. Чувствовала она спиной взгляд Рарога. Да и всех его ватажников, что смотрели им вослед со стругов.

Продрались скоро через густой подлесок, который, чем дальше в чащу, тем становился всё более чахлым, задавленный могучими разлапистыми елями. А под ними — только трава низкая и ковёр из палой хвои, по которому так удобно идти. Пахло влагой только едва-едва растаявшего в тени снега, где он может и до середины травеня лежать оплывшими, плоскими, словно блины, кучками. Тянуло прелью хвойной и рекой — в спину.

Шуршали тихо шаги, и ровное дыхание мужчин наполняло безветренную тишину леса. Кажется, и спокойно вокруг, а оказаться одной здесь вовсе не хотелось, случись такая оказия, откажись всё же Рарог проводить до веси. Но идти не пришлось слишком долго: всего-то чуть больше версты через полосу леса — а там показалась вдалеке пересекающая ещё почти голый луг дорога, а дальше, на другом её конце — приземистые избы, чёрными камешками рассыпанные почти до самых стен острога.

— Может, дальше Гроза и сама дойдёт? — буркнул Чурила. — Нужно ли нам сейчас близко к острогу соваться?

— Ничего с тобой не будет, — одёрнул его Рарог. — Ноги разомнёшь.

Казалось на ровном безлесном месте, что весь совсем близко, а не так получилось на самом-то деле. Идти пришлось ещё много. И Гроза сама уж хотела мужчин отправить назад: всё тяжелее становились их взгляды, но вмешиваться в их дела не стала. Рарог решил — другие подчинились. Так было верно.

Но вот уж дорога выпрямилась, побежала дальше, вливаясь в узкую улицу Белодоли.

— Тут уж я и сама дойду, — Гроза повернулась к Рарогу, решительно остановившись ещё за околицей веси. — Спасибо, что позволил на свой струг взойти. И что проводил — спасибо.

Находник обхватил пальцами ремень налучи, глядя на неё сверху вниз.

— Как пожелаешь, Лиса.

— Я заплатить обещалась. Сколько нужно, скажи. Хочешь, весь кошель отдам, — она потянулась уже было к мешочку из кожи, что висел на поясе.

Но Рарог её руку остановил, задержал, сжимая ладонь в слабом кулаке.

— Ничего не надо. Может, так хоть ты будешь думать о нас немного лучше, — его лицо вновь озарилось лукавой улыбкой. — Одно только спрошу с тебя…

Он подался чуть вперёд, а Гроза дёрнула руку из крепких и тёплых пальцев, невольно упирась взглядом в его губы. Ведомо, что сделать собирается. И ватажники тоже это поняли — захмыкали тихо, нарочно отводя взгляды, словно им вдруг интересно стало, что вокруг творится.

— Эй, смотрите! — воскликнул Калуга. — Едет кто-то. И ещё.

Рарог выпрямился, сразу становясь похожим на настороженного волка. Заострились черты его лица, а глаза сузились, становясь и вовсе похожими на чернёные клинки. Гроза обернулась к веси: в их сторону и впрямь ехал как будто небольшой обоз. А с ним — люди пешком. Лишь когда ближе они подошли, стало понятно, что там только женщины и молодые девицы да дети — рассаженные по телегам. И торопились они сильно, да как будто нехотя уходили.

Завидев на дороге незнакомцев, оробели в первый миг, зашептались, переглядываясь, но быстро поняли, что никакой опасности трое мужчин и девица нести с собой не могут.

— Что случилось? — Рарог проводил взглядом первую телегу, что проехала мимо, заставляя отступить на обочину.

В первый миг никто не ответил. Но рядом всё же остановилась одна из женщин, которая держала за руку девчонку лет десяти, одетую в справную, хоть уже и подлатанную рубаху до пят и короткую свитку.

— Так второго дня русины на нас напали, — пояснила она. — Неведомо как незаметно подобрались, что даже огней на холмах никто не зажёг. Сильно пожгли Белодолю и острогу стену подпалили. Мы как павших схоронили, так приказ от воеводы пришёл — уходить в другую весь, — махнула рукой на восток. — В Любшину.

Они всё шли и шли мимо. Кто-то тихо подвывал, тревожась, видно, за оставшихся в селении мужей да сыновей. Кто-то на чём свет стоит клял русинов, которые и раньше-то в этих краях появлялись, бывало, а теперь и вовсе распоясались, как занял Стонфанг ярл Ярдар Медный. Ему тоже доставалось: видно, многие считали, что он-то и посылает свои ватаги грабить ближние к морю земли.

— Как их через другие остроги пустили? — Рарог свёл брови, поворачиваясь к Грозе, когда женщина, закончив разъяснения, пошла догонять своих.

А Гроза и сама не знала, как такое приключиться могло. Никогда не было брешей в цепи защитных острогов, что стояли в устье Волани — там, где впадала она в Северное море. А теперь ватаги русинов словно с неба самого падали, минуя их — и сразу отправлялись туда, где можно было поживиться гораздо большим, чем пара рыбацких лодок и железных мечей.

— Редко такое случалось. И очень давно — чтобы до Белого Дола могли их ватаги прорваться, — проговорила она размеренно, глядя уже в сторону возвышающейся над весью крепости.

И казалось, будто даже отсюда чувствуется напряжение, что сковало всех, кто там находился. А недалеко от ворот и правда чёрным пятном виднелась подпалина, что дотягивалась почти до самых заборол.

— Пойдём, — Рарог взял Грозу за руку и решительно повёл дальше по улице. Мимо опустевших без женщин и детей изб.

— Куда? — на попыталась вырваться. — Вам же нельзя близко к острогам подходить.

— Нам многое можно, — огрызнулся ватажник. — Да не всегда надо лезть, куда не просят.

— А ты это и собираешься сделать, — хмыкнул позади Чурила. — Влезть туда, куда тебя никто не зовёт. Пусть идёт дальше сама, а то ещё попадём под горячую руку воеводы. Он сейчас, верно, зол.

Рарог ничего отвечать не стал — не выпуская руки Грозы, всё так же твёрдо он шёл дальше. Мимо выгоревших дворов, усеянных досками, обугленным тряпьём и скарбом домашним, который, видно, ещё пытались вытащить из огня. А может, его вышвырнули на улицу русины, когда искали, чем поживиться. Белодоля — весь большая, поля вокруг обширные и до ближнего города хоть и далеко, да не слишком: ни одного торга не пропускали местные, целыми семьями ездили. И казалось, ни души вокруг. Но кое-где ещё раздавались приглушённые женские голоса. Как будто не все ушли, ждали чего-то или откладывали миг, когда дом свой покинуть придётся. А все мужи, что сражаться могут, теперь в остроге собрались: многое воеводе надо им сказать, чтобы русинов отбить, коли снова сунуться посмеют.

Больше ватажники не пытались вразумить своего старшого, но не оставили его вместе с безумием, что, казалось, обуяло его вмиг: где это видано, чтобы находник раз за разом судьбу испытывал? Сначала в сам детинец Волоцкий сунулся. А теперь вот и в острог, что был одним из самых больших в княжестве.

Ещё попадались по дороге чуть отставшие телеги с кое-каким уцелевшим, ценным скарбом. И женщины с детьми, которые старались догнать тех, кто ушёл вперёд. Никто ничего не спрашивал у путников, да они вряд ли походили на тех, кто навредить может.

Стены Белого Дола всё росли и росли, становясь ближе. Благо, сильно он не пострадал: видно, попытав удачи, но встретив отпор, русины быстро отступились. И сердце замирало от мысли, что вот сейчас надо с отцом встретиться. Ещё и отвечать, когда он спросит, как тут оказалась и почему с такими спутниками.

Ворота были закрыты, стража свесилась из бойниц, выглядывая, кого принесло под самые бычьи рога.

— Гроза, ты, что ли? — удивлённый возглас взрезал напряжённую тишину.

— Я. К воеводе Ратибору, — она задрала голову, пытаясь выглядеть хоть одно знакомое лицо.

Но не успела: ворота распахнулись, скребя по притоптанной земле, и теперь уж Грозе черёд пришёл Рарога за собой тянуть, и не сразу она заметила, что рука её до сих пор в его ладони лежит. А как поняла — высвободилась тут же. Ещё не хватало, чтобы другие видели: подумают невесть что.

Внутри было людно. И верно ведь: из веси мужики тоже за стенами собрались. Кто со своим оружием — если было — кому нашли что-то в остроге. Но каждый сейчас был наготове в любой миг бой принимать. Поняли уже, верно, что не всегда заранее узнать можно, когда русины пожалуют.

Мужи смотрели на идущих между постройками людей с подозрением, и немногие узнавали Грозу, но вид девицы малость всех успокаивал.

Гроза услышала голос отца ещё издалека. Метнулась вперёд, шаря взглядом по сторонам — и увидела наконец широкие плечи Ратши, его волосы пепельные, прикрывающие шею. Он резко махнул рукой, что-то втолковывая кметю, и тот аж голову чуть пригнул. А после глянул над его плечом — и улыбнулся.

Воевода повернулся — и его лицо вытянулось заметно. А особенно как показались вслед за Грозой трое мужиков наружности грозной. Он сделал навстречу несколько широких шагов — и тут же объял тяжёлыми руками стан дочери.

— И каким же ветром тебя сюда занесло, Гроза? — прошептал, прижимаясь губами к её виску.

— Не могу я там больше, отец, — она ткнулась ему в шею, вдыхая родной запах. Запах дома и надёжных стен, в которых нет тех печалей, что нельзя было бы преодолеть. — Тревожно мне за тебя.

Он отстранился, взглянул с укором, поглаживая легонько по голове, по растрёпанным волосам.

— Что мне сделается, — усмехнулся горько, а после посмотрел на Рарога и его людей.

Лоб его прорезали морщины — и разгладились, как будто он и сам не поверил в то, что увидел.

— Здрав будь, Ратибор, — почтительно кивнул ему старшой. — Принимай гостей. Говорить будем о том, что у вас тут деется.