Дочь реки

Елена Счастная, 2019

Чтобы спасти отца, Гроза вынуждена запереть от мужчин своё сердце. Но оставшиеся в наследство от матери чары крепнут и несут смертельную опасность для того, кто решится его завоевать. Да только воевода уже задумал выдать замуж своевольную дочь. А пламя запретного влечения норовит растопить лёд в душе девушки. Один путь – уйти, спрятаться от того, лишает покоя. Но дорога извилиста и трудна, а новые встречи лишь путают клубок судьбы ещё больше.

Глава 3

Не желал Рарог княжеского гостеприимства, и уж пожалеть успел, признаться, что вообще связался с княженкой и её людьми. Говорили свои: не влазь. Мало ли людей гибнет на дорогах от руки русинов, которые шныряют здесь порой. С тех пор, как поселился на острове Стонфанг ярл Ярдар Медный — особенно. Но вот как увидел Рарог испуганные глаза княженки, зелёные, чистые, что вмиг налились слезами от испуга, так и понял, что не сможет мимо пройти. А пуще всего, как мелькнул рыжий всполох между спинами гридьбы, между мускулистых ног лошадей. И брови, резко изогнутые, нахмуренные над синью глаз. И правда — будто лиса в чаще проскочила. Вот тогда-то он и вскинул лук к плечу первый раз. После только увидел меч в руках бойкой девицы. И отбивалась она им ловко, хоть силёнок и недоставало. Гроза — разве другое имя могло подойти ей лучше?

И била она словами, как Перуновым огнём, и хмурилась, словно тучка. А губы у неё всё равно сладкие, как липовый мёд, и тело сильное, гибкое — только в руках и держать, не отпуская. С ночи самой до утра. Водить ладонями по спине, плечам, трогать грудь небольшую, округлую сквозь ткань — и того достаточно, чтобы в штанах тесно стало от одной только мысли.

Рарог вздохнул, сминая пальцами переносицу, отвлекаясь от разглядывания свода крыши над головой в дружинной избе. А тело и правда откликнулось на образ Грозы. Неладно что-то с этой девчонкой. Точно неладно. Даже не потому, что она сквозь воду видеть умеет — то другой вопрос, который надо бы ещё разведать, если оказия будет. Просто беспокоило, что она голову так сильно пьянила — первый раз такое случается. И хотелось махнуть на всё рукой, забрать соратников, которые в детинце уж и пригрелись скоро, да струги свои прочь от Волоцка развернуть. Потому как, коли девица так в сердце вонзилась с размаху — от того не будет добра. Выдирал такую занозу уже, было дело. Когда уходить пришлось из своего рода.

А Владивой тоже задумал что-то. Совсем не зря заманил в гости и вид сделал, что не понимает, кто есть кто. Будто и правда купцы какие к нему заехали.

— Чего ворочаешься, Рарог? — узнаваемый голос Волоха донёсся сквозь темноту.

Кто-то всхрапнул в дальнем углу, и снова всё стихло. Рарог сел на лавке, опустив ноги на твёрдый, притоптанный земляной пол. Нашарил сапоги и сунул туда ноги прямо так, набосо. Ватажники, изрядно устав за день да вдоволь наевшись за дружинным столом, повалились на лавки и заснули раньше всех. Теперь хоть в кувшин глиняный ложкой бей над ухом, не проснутся.

— Да не спится чего-то, — вздохнул Рарог.

— Чего вдруг? — хмыкнул ромей. — Не нравится в стенах княжеских?

— И это тоже.

Рарог встал и, на ходу натягивая рубаху, поплёлся вон из избы. Может, коли воздуха свежего ночного глотнуть, так и в голове яснее станет.

Тихо было кругом. Капало где-то с крыши: только что дождь прошёл из набежавшей мимоходом тучи, сыростью лёг на траву, что пробилась из недавно оттаявшей земли. Рарог свернул между ристалищ — к терему. И услышал вдруг, как женские голоса где-то в стороне переливаются. Час поздний, а не спят ещё. Челядинки, небось: работу не всю закончили. Но, пройдя чуть дальше, он увидел две фигурки, заметные в темноте только из-за светлых платков, что покрывали их головы.

Женщины взвизгнули, как его разглядели на тропе, друг к другу прижались.

— Чего ходишь тут, окаянный? — сразу взвилась одна.

Пригляделась да и смолкла озадаченно: видно, не узнала. Была она постарше второй, покрепче, в бёдрах пошире и на лицо круглей. А подруга её молодая так и замерла, как зайчишка, услышавший в тишине леса шорох снега под лапами волка. Чуть бледная, словно испугалась или хворала слегка. И глаза — блестящие, тёмные всё по его лицу блуждали, отчего она помалу расслаблялась.

— Рарог я, из гостей вашего князя. Не бойтесь.

— Ходишь здесь чего, спрашиваю! — ещё больше ощетинилась старшая.

А вторая её за локоть дёрнула, не сводя с Рарога внимательного, любопытного даже взора. И оказалась она наружностью приятной, тонкой и светлой, как берёза. Под свитой не разглядеть фигуры, но и то можно было заметить, что Лада хорошенько постаралась: ноги длинные, талия — двумя руками обхватить можно так, что пальцы почти сомкнутся. И грудь округлая вздымается чуть взволнованно.

— Раз гость Владивоя, так и чего на него шипеть, — произнесла она на удивление спокойно.

— Знаем мы таких гостей. Только и следить, чтобы не умыкнули чего, — не сдалась наперсница.

Вот же неуёмная баба. Никогда бы на женщину Рарог руку не поднял, да таких порой хотелось хоть встряхнуть, чтобы сами себя услышали. Как развяжут язык, так и всё, что в голове есть, работать перестаёт.

— То, что по двору гулять нельзя, о том мне князь ничего не сказал, — бросил он всё ж грубовато, хоть и не хотел.

— Не сердись, — молодуха отлепилась от бока своей наперсницы и подошла чуть ближе — рассмотреть, не иначе.

Поправила платок, что прикрывал её волосы, заплетённые в две тугие косы — мужняя, стало быть. И показалось вдруг в неверном свете, который лился из оконца над головами, что пряди чуть рыжеватые.

— Меня Сения зовут, — представилась неожиданно. И улыбнулась приветливо. — Спасибо, что дочку Владивоя от беды уберёг. А то, что Бажена ворчит, не слушай.

— Чай не звери какие, чтобы в том доме, который нас добром позвали, бесчинства творить, — ответил Рарог хмуро. — Да не всем это втолкуешь, видно, — и посмотрел выразительно на бабу злобную. Может, хоть устыдится чуть. — Доброго сна тебе, Сения. Я тоже пойду.

Он свернул по другой дорожке обратно к дружинных избам. Продрог, признаться, в одной рубахе. Зато голова и правда как будто легче стала.

На другой день начали готовиться все к Дню Даждьбога. И везли что-то в детинец на телегах: никак для завтрашнего пира, на котором соберётся гостей гораздо больше, чем задумывалось. Гремело что-то в гриднице. Сдвигали столы и лавки носили из терема, чтобы всем рассесться хватило. И женщины хлопотали: все серьёзные. И не мог прогнать их под крышу даже дождь, что с утра самого закапал с неба, размывая тропки.

— Не задумал бы чего худого князь, — рассуждал неторопливо Другош, вытирая руки после умывания и поглядывая на кметей, которых столько они не видели ни разу рядом. В детинце дружина была небольшая. Да не вся. Много гридей и по острогам было раскидано, которых — Рарог знал хорошо — вдоль реки стояло несколько. Охранял торговый путь Владивой — самый удобный из тех, что вели с севера на юг, к морю — а там и в Ромейские земли. Да только вот неуёмные русины покоя княжеству не давали уж какое лето. Поначалу совсем редко появлялись, а в прошлый год как будто осмелели. Кого-то удавалось дружинам перехватить, кото-то Рарог сам лично встречал на узкой речной тропке, а некоторые и проскакивали мимо острого взгляда воевод. Как будто путями какими хитрыми, о которых не каждый местный знает. И тогда весям, на какие они налетали, худо приходилось.

— Князь Владивой не любит меня, конечно, — развёл руками Рарог на слова соратника. — Не сложилось у нас с ним дружбы. Но вряд ли станет едва не в своём доме нас давить. Замарается.

Другош покосился на него с сомнением. Тут Владивой хозяин всему, и мало кто ему помешать может. Но, коли не перерезали всех этой ночью, то и не тронут уже, верно.

— Эй, Рарог! — окликнули со спины.

Он обернулся, вставая с лавки. Рубаху подпоясал, только надетую. Взгляд высокого, крепкого на вид гридя явно оценивал его. Как будто тот собирался сейчас с ним в схватку броситься. А что, ради забавы чего только ни случается.

— Я-то Рарог, — ответил. — А вот кто ты такой, знать не знаю.

— А ты отчего таким именем зовёшься? — не унялся дружинник. — Летать, что ли, можешь?

— Летать не могу, — Рарог пожал плечом. — Зато стреляю метко.

— Вот оно что, — усмехнулся парень беззлобно. — А меня Митра кличут.

Он подошёл ближе, покачивая длинным, почти два аршина длиной луком в руке. Хороший лук, из берёзы и можжевельника — недешёвая работа. Верно, и глаз у Митры меткий, а об умениях Рарога он успел наслушаться от тех, кто его в деле видел.

— А одну стрелу другой расщепишь? — чуть подумав, спросил кметь и взвесил оружие в своей ладони.

А гриди, что мимо то и дело ходили, стали вокруг собираться, прислушиваясь к зарождающемуся спору. Рарог ничего отвечать не стал. Снял налучье с луком с гвоздя, что в стену избы был вбит, и, коротко качнув головой в сторону двери, пошёл во двор.

— Стреляй, — предложил Митре, как остановились они на стрельбище с рядом соломенных щитов, крепко истыканных едва не в решето. Некоторые уж пора бы и заменить.

Кметь крякнул, запальчиво сверкнув голубыми глазами. Встал уверенно, вынимая из тула стрелу, руки вскинул к подбородку твёрдо, привычным жестом — и выстрелил, почти не целясь. Стрела точно в серёдку щита ударила, хоть иди проверяй каждый вершок. Кмети, что скоро собрались за спором наблюдать, загомонили одобрительно, а сотник Деньша, который встал чуть отдельно от остальных, не прерывая забавы, даже улыбнулся, как будто сам Митру стрелять учил. А ведь молод ещё: вряд ли много старше соратников.

И тут парни расступились слегка, когда кто-то между ними решил протолкнуться. Заворчали поначалу, а там и смолкли, как увидали — один за другим — кто к стрельбищу пройти хочет. И вперёд них вышли княжна Беляна, ещё чуть прихрамывая, а за ней — Гроза. Гридьба тут же ещё пуще оживилась, едва про поединщиков не забыли. И сотник даже подобрался, так и впиваясь взглядом в княженку. Дочка воеводы на Митру сначала взглянула, а после уж и на Рарога. Покривила губами, словно и не удивилась вовсе, что он здесь стоит, что поднял такую кутерьму. Рарог на её нарочито кислый вид улыбнулся только и провёл большим пальцем по нижней губе, глядя прямо ей в глаза. Девица не смутилась, кажется, хоть по тому, как прищурилась слегка, как дрогнули крылья её тонкого носа, понятно стало, что всё помнит. А ему хотелось хоть немного её позлить.

Но парни очнулись от нежданного прихода девушек и снова обратили своё внимание на стрельбище.

Митра ладонью раскрытой махнул на поражённый его стрелой щит, приглашая теперь Рарога. Тот подошёл неспешно и встал точно там, где противник стоял: хорошее место. Вынул лук, стрелу. Пощупал её, повертев меж пальцами: ровная, гладкая. Сам делал. Опустил её удобно на кулак, в котором лук сжимал. Коротким движением поднял и спустил тетиву, не дав никому понять и рассмотреть, как всё это случилось. Тренькнула сыромятная кожа возле щеки. Мелькнуло оперение — и стрела с тихим треском врезалась в хвостовик той, что пустил Митра. Воткнулась в солому, расщепив древко на две изогнувшиеся, словно лепестки, половинки.

Кто-то вздохнул — и снова всё стихло на миг. Только Другош громко хлопнул в ладоши, не сумев сдержать гордости. Да и другие ватажники, зашептались многозначительно, не желая слишком громким гомоном совсем уж расстраивать гридей.

— Ты, Митра, давай, в его стрелу свою всади тож! — выкрикнули из гурьбы дружинников.

Беляна и Гроза переглянулись хитро, словно всё ж Рарога поддерживали, но показать не хотели. Стрелец покачал головой, улыбаясь, и только подошёл, чтобы вдругорядь силы и остроту глаз попробовать, как со стороны терема прибежал отрок, осмотрелся, откидывая волосы влажные со лба. Нашёл Рарога взглядом и чуть ближе шагнул.

— Княже тебя к себе просит. Говорить желает.

Что-то долго он думал. Казалось, что ещё накануне вечером позовёт — расскажет, зачем гостей к себе столько созвал. Рарог хмыкнул, немного жалея, что не удалось дальше в стрельбе посостязаться, и пошёл за быстро удаляющимся мальчишкой, оставив остальных рядиться, сумел бы Митра и его стрелу забороть или нет. Кто-то даже предложил всё равно попробовать, да кметь отказался.

— После ещё попытаем меткости, — бросил вслед.

А Рарог рукой махнул, как будто соглашаясь. И только почувствовать успел, пока совсем с дружинного двора не ушёл, как острый взгляд ощутимо врезался ему в спину, прошёлся вдоль хребта, заставляя обернуться — хоть и не хотелось. Гроза отвернулась тут же, как он глянул через плечо — и на губы сама собой наползла улыбка. Непростая девица: такую в охапку взять хочется и сбежать туда, где не найдёт никто. И от мыслей таких, что всё сильнее голову распаляли, не так просто избавиться.

Князь встретил в общине, сидя на стуле с высокой спинкой, изрезанной медвежьими головами. Говорили люди, что и под стены города кости медведя зарыли. Что сам Велес позволил — и от того городу удача уж много лет сопутствовала. А особенно тогда, как вновь занял княжеский стол потомок славного рода.

— Здрав будь, князь, — Рарог подошёл ближе и остановился, разглядывая Владивоя издалека.

Тот помолчал немного, как будто раздумывал, стоит ли отвечать на приветствие хоть что-то.

— Поздорову, Измир, — назвал его по имени, что тот открыл в тот день, как пришёл в детинец впервые. — Вот сколько слышал о Рароге кривотолков или кощунов от людей, никогда бы не подумал, что это ты и есть.

— Надо было меня кметем в дружину брать. И не было бы кривотолков, — тот приблизился ещё немного, пытаясь вглядеться в лицо князя сквозь желтоватый полумрак.

— Не надо было против рода своего идти.

— Коли не пошёл бы, так и до Волоцка не добрался. А тут вы меня тоже неласково встретили с воеводой твоим. А в дружину мне ой как хотелось, — Рарог вздохнул сокрушённо. — Пришлось свою заводить.

Владивой встал, чуть вскидывая голову. Обошёл стол неспешно, размышляя о чём-то и покачивая головой. Совсем не изменился за те три года, что они не виделись. Ни седины заметной в волосах не появилось у князя от забот больших, ни морщин на суровом лице. А вот Рарога эти годы поменяли хорошенько. Но Владивой всё равно сразу его узнал.

— Я мог бы ватагу твою нынче же задавить, — бесстрастно рассудил князь. — Татю ведь не положено людям помогать. Татю положено было бы за княжну и выкуп у меня большой попросить. А ты её домой привёз.

— Неправильный я, значит, тать, княже, — Рарог хмыкнул, пытаясь разгадать, куда Владивой ведёт.

— Я и гляжу, что неправильный, — согласился тот. — Да и слыхал, что своих ты не грабишь, простому люду зла не чинишь. И на чужих землях тебя видят чаще, чем в моём княжестве. Потому давить я тебя не стану. Отблагодарю даже…

— Жизнью?

— И ею тоже. Но если ты поможешь мне, Измир, — Владивой остановился напротив, обойдя Рарога по кругу. — Два лета уж русины не дают покоя купцам, которые по Волани держат путь на юг или север. Ловим их, конечно, но ватаги стали больше. Уже и остроги жгут. А купцы ищут другие пути. Для них здесь слишком опасно. Сам понимаешь, чем это грозит Волоцку. Да и весям.

— Понимаю, чего же не понять, — Рарог кивнул, выслушав рассказ князя.

Признаться, не думал, что об этом он пожелает поговорить. Но так даже лучше.

— Так вот я хочу взять тебя на службу, — продолжил князь. — И награду получишь. И себя отбелишь. И отцу отрада.

— Отцу до того, белый я или чёрный, давно дела нет.

— Зря ты так думаешь, — Владивой вдруг хлопнул его по плечу ладонью, сдавил пальцами ощутимо. — Он рад будет, если ты вернёшься в род. Не татем, за которого стыдно. А тем, кто сможет его продолжить достойно. Тем, кто с князем будет дружен. И славой воинской не обделён.

Мягко стелет, подлец. И говорит-то всё слова правильные, такие, которые каждый услышать захочет. Да кто в ватаге Рарога откажется из находника неприкаянного вдруг сделаться едва не кметем? Да Владивой не был бы князем, если бы в предложении его не нашлось бы несколько подводных камней. А то и целая гора, такая, что и киль поломает в щепки, и борта в стороны размечет.

— Так чего ты хочешь, княже? Говори яснее. А то ведь я не на всякую дружбу соглашусь.

— Ты много по рекам ходишь. Знаешь их хорошо. Много лучше других. И сражаешься умело. А потому мне нужна дружина, та, которая русь прямо на воде остановить может, — пояснил князь. И взгляд свой холодный, серый, как озеро в ненастье, в конце припечатал.

И надо бы соглашаться немедля — так этот взгляд, суровый и ожидающий, говорил. Предупреждал, что дурить и кочевряжиться не стоит, иначе гостеприимство и терпение правителя могут обернуться немилостью вмиг. Но легко такие дела не решаются. Много было задумано на это лето, и путь далёкий — прочь из княжества Волоцкого был уже почти начат. Стало быть, ватажникам обяснять придётся. Да и такой малой дружиной, как пожелал назвать её князь, вряд ли можно долго гонять русинов. Потреплют, а там и замечать перестанут. Опасное это дело.

— Я не один по рекам хожу, — вновь заговорил Рарог после недолгого молчаливого раздумья. — Со мной много людей. И решать не только мне. Потому я так тебе скажу: ты меня отпустишь сейчас. А как сойдёт самое большое половодье, как соберу я остальных своих людей, тогда тебе своё слово скажу.

— Половодье сойдёт скоро. Я дам тебе время подумать, — голос князя взрезался острой сталью. Терпение его уже подходило к концу. — Но не слишком долго. И, если пропадёшь, пожелаешь спрятаться, то следующая наша встреча не будет доброй.

— Это смотря, как далеко убежать, — бросил Рарог, больше чтобы правителя позлить.

Всё нутро его сейчас противилось тому служить, кто уже прогнал его однажды, не посчитав достойным примкнуть к дружине и кметем назваться. Из-за тех дел, что его никак не касались, но достигли слуха и заставили отправить восвояси. Хоть и знал князь, что стрельцы лучше вряд ли найдутся среди его гридьбы. Сегодня это узнал и сам Рарог.

— Ты ведь не собака безродная, Измир, — напомнил Владивой о том, что Рарог хотел хоть на время забыть. Так было лучше, легче без нитей, которые тянули туда, где видеть его никто не хотел. — Есть у тебя и отец, и брат младший. Захочешь, чтобы с ними всё хорошо было — не убежишь.

Вот оно как…

— С того и надо было разговор начинать. Но я всё ж подумаю.

Князь кивнул было, отпуская Рарога. Но когда тот уж почти до двери общины дошёл, вдруг окликнул снова.

— И сказать ещё хочу, — помолчал, сжав губы и продолжил: — Ты к Грозе лучше и близко не подходи.

— А ты отец её разве, чтобы решать? — осклабился Рарог.

Ух, зацепило-то как, аж в груди что-то вспыхнуло и закачалось от твёрдых слов князя, пронизанных ещё более открытой угрозой, чем раньше.

— Я отцу её слово давал за дочерью приглядеть, пока он служит в другом остроге, — спокойно пояснил князь. — А уж от таких, как ты, надо девиц подальше держать. И в сторону её смотреть не думай.

— Какая тебе печаль, князь? Сегодня я в твоём детинце на пиру сидеть буду, а завтра меня тут уж и не увидишь. Ничего не стрясётся с Грозой.

Повернулся и вышел из общины, сжимая кулаки, не желая об этом больше и слова говорить.

Ватажники встретили его вопросительными взглядами, да заметили, что старшой больно уж не в духе — спрашивать ничего не стали. И после всё расскажет. Но то, что жив пока и никто его в застенках детинца держать не собирается, успокаивало и самых неуёмных, тех, кто сюда и идти не хотел, готовый силой от стражи отбиваться.

Струги не бросишь просто так. Пришлось на пристань идти, мастеров искать в посаде, которые могли бы скорее с починкой лодьи помочь. Перетряхнули кошели, ещё почти пустые — по весне-то. Зима, как водится, нелёгкая была: кто по домам разбрёлся, кому было куда идти, кто охотой по лесам перебивался. Можно было с бортом этим окаянным и самим справиться, но тогда скоро никак не успеть.

Благо в городе торговом таких мастеров оказалось достаточно — и многие не заняты, потому как купцы только-только начали свой путь по протаявшей реке, и до Волоцка добрались не все. И повезло, что были среди них те, кто не ушёл на первые севы зерна во славу Даждьбога: остались в посаде. Хоть и было вокруг теперь гораздо свободнее, чем обычно. Люди нынче славят Богов и требы приносят в святилищах, и просят милости не только у Даждьбога, но и у Матери Сырой Земли, чтобы приняла семя, а уж Сварожич обласкает.

Другие в Овсень Большой уж скот на луга выводили, на подросшую траву, полную силы светила, принявшую её из земли.

Да только находникам полей не сеять, скот не пасти. Весь день Рарог и Волох провели в посаде да на берегу. Другие ватажники наводили порядок на лодьях, убирали воду со дна пострадавшего струга. Нехорошо вышло: и бок внизу, у самого днища, ему помяли, и ларь богатый, тяжёлый, который на лодье русинов заприметили себе в добычу, утопили. Вместе со сгоревшим кораблём. Да такая схватка случилась жаркая, что не всяк понимал, где свой, где чужой воин. Теперь уж не узнаешь, что в том ларе было: глубоко на дно лёг, не достать. Не сыщется даже в ватаге Рарога такого пловца, чтобы сумел. И если достанешь до дна — сундук всё равно не вытащишь. Потому ватажники повздыхали, конечно, как остатки русьей шайки прибились к берегу на почти разбитом в щепки на порогах струге и скрылись в лесу. Но случается и такое. Да только непонятно, где они по весне уже успели таким богатым добром разжиться.

К вечеру дождь почти стих, и работать стало легче. Скользкие блестящие мостки под ногами уже не казались такими неверными, и запах мокрого дерева стал привычным. Зато бок струга был починен, просмолен хорошенько — и выглядел теперь лучше, чем новый. Все разметанные во время бури вещи снова уложили в порядке под лавками, поставили мачты: придётся против течения идти, и, если случится попутный ветер, то и скорее доведётся покинуть Волоцк. Нежеланная вышла встреча.

— Завтра будет вёдро, — взглянув будто в самую глубину чертога Богов, проговорил Волох.

А раз сказал — значит, так и случится. Если Боги благоволят пути, сам Сварог перестанет лить на головы нескончаемый дождь — и правда пора уходить.

Закончили работу вовремя и даже почти успели расплатиться с мастером Кержом подмастерьями и его бойким сыном, который во многом помогал не хуже взрослых мужей, как прибежал отрок из детинца — сказать, что пора бы возвращаться, потому как пир во славу Даждьбога уже разгорается.

Рарог едва успел рубаху в дружинной избе переодеть, как прибежал другой мальчишка — поторапливать. Ватажники бранились тихо, да деваться некуда.

Собрались все в гриднице: и насколько просторной она казалась поутру, настолько теперь — тесной. И не сказал бы никогда Рарог, что в детинце столько люда живёт, а как расселись за столами — почитать Даждьбога Сварожича — всё сразу видно стало. И любопытно, признаться.

Бревенчатые стены гридницы дышали теплом доброго дерева, разогретые уже огнём очагов, что вырыты были в полу да обложены ровными камнями. Жарко было от людей вокруг, от горячих яств, расставленных на длинных столах в больших горшках. Огоньки и тени, смешавшись, дрожали на стенах, и гомон нескончаемый, плясал между столами, прокатывался под чуть закопченным сводом вытянутой хоромины. Пахло мясом и мёдом, дымом и потом — и уже от этой смеси можно было опьянеть.

А больше всего — от взглядов чернавок, что сновали вокруг вместе с юркими отроками. То подливали они пиво и мёд в большие братины, то убирали уже опустошённые мисы и кувшины. Пока Рарог озирался в гриднице, натолкнулся не на одно пригожее девичье личико. Но привлекали вовсе не они: были тут и другие женщины, которые выделялись среди всех. Потому как сидели рядом с князем. Одна старше, но ещё в годах не слишком больших. Красивое и строгое её лицо было будто из берёзы вырезано в обрамлении ослепительно белого в полумраке хоромины убруса и тускло поблескивающих рясн. Её взгляд, безразличный, словно погружённый в себя, медленно скользил по головам собравшихся вокруг людей, ни на ком не останавливаясь. Даже необычные гости, коим не каждый здесь был рад, не заставили её приглядеться к ним. Княгиня Ведара — Рарог знал её ещё с тех пор, как в детинце первый раз появился. Вторая женщина, совсем молодая, пожалуй, немногим старше княжны, что сидела чуть поодаль от отца, отличалась от старшей жены князя живостью взгляда и лёгкостью. Она с интересом рассматривала всех, кто входил в гридницу. А уж когда Рарог остановился в небольшой заминке у стола неподалёку, и вовсе вперилась в него неподвижно. Тогда только он узнал её: та Сения, что накануне во дворе ему повстречалась. Что же получается: княжеская меньшица? А Владивой зря жизнь не проживал, стремился больше наследников после себя оставить. Да пока только был у него старший сын, что на востоке в другом большом городе сидел — Коломниче. И дочь помладше. И никто из них на детей Сении не походил, уж больно велики.

Рарог улыбнулся меньшице, чуть наклонив голову после того, как князя с княгиней поприветствовал — и та улыбкой в ответ одарила. Он обвёл большую хоромину взглядом в поисках ещё одного лица, которое здесь увидеть хотел, но не нашёл. Не было среди женщин Грозы — и оттого стало казаться, что она и вовсе привиделась.

— Садись подле меня, Рарог! — через всю гридницу донёсся громкий голос князя. — Гостям, что спасли мою дочь, особый почёт.

Он указал на лавку неподалёку от своего места — и его ближники: старшие дпужинных да воевода Вихрат, который только к вечеру, видно, и приехал, чтобы вместе с правителем почтить Даждьбога, сдвинули плечи, чтобы пустить Рарога.

А пока он усаживался, дверь снова открылась, и в хоромину вошла та, кто заставила кметей на миг смолкнуть. И не хотела, видно, привлекать к себе столько взглядов, а всё равно как будто огоньком пронеслась по гриднице между чернавок и отроков, которые ходили за спинами мужчин. Взгляда она ни на кого ни разу не опустила — смотрела всё перед собой и молча села подле Беляны, а та что-то тихо сказала ей на ухо. Рарог и старался не слишком долго разглядывать её, а взор было сложно отвести. Десятник Твердята, что сидел рядом, случайно толкнул его в плечо — и он отвлёкся, а напоследок самым краем глаза заметил, как смотрит князь на подругу своей дочери. Мимолётный это был проблеск — один миг, и князь уже уставился в свой кубок. Но по спине как будто горячими прутьями продрало. И все слова Владивоя о Грозе, сказанные напоследок, вдруг обрели совсем иную подоплёку.

Обжигающий взор князя заметил, видно, не только Рарог. И уж сколько бы ни была бледна его меньшица, а побледнела ещё больше. Задышала часто, покручивая в пальцах резную ложку. И, кажется, хотела бы сказать что-то мужу, да не решалась как будто.

Всем ватажникам нашлось место за столами. И хоть всё ещё посматривали кмети на них с понятной подозрительностью, а теснились, придвигали миски ближе. Скоро и разговоры на всех стали общие. И чарки сталкивались в братинах до треска, до хохота. И, верно, глядя на разгорающееся веселье, Боги радовались вместе с детьми своими и внуками.

Мужи ничуть не уставали от еды и питья, хоть и наступала уже со всех сторон хмурая сырая ночь — даже в гриднице чувствовался её дух, пробирался внутрь, стоило только кому-то приоткрыть дверь. Первой ушла с пира княгиня Ведара. Всё время она просидела, не сказав никому и слова, словно всё это было только необходимостью, которую она выполняла вовсе через силу. Она пожала легонько плечо дочери, и та встала с места тоже, хоть и промелькнуло по её лицу заметное сожаление.

Одна за другой женщины покидали гридницу, оставляя мужей за разговорами, в которых им места уже не находилось. Да и устали нынче, исхлопотались — пора и отдохнуть. Рарог и моргнуть не успел, как вслед за меньшицей пропала с глаз и Гроза, за которую взгляд весь вечер цеплялся. А вот она в его сторону ни разу и не посмотрела, будто не было его здесь. И оттого непрошенная острая досада разрасталась в груди. И как ни заливай мёдом — всё равно колет. Что же за напасть такая? Словно чары кто творил над ним. А может и все чары только в наружней неприступности девицы и мысли, что вот сядет он в струг свой — и больше её, может, не увидит.

Приветливые и улыбчивые, несмотря на усталость, чернавки чуть скрашивали злобу на самого себя. Прижимались горячими боками, протискиваясь между мужских плеч, да повизгивали коротко и тихо — не очень-то рьяно — если у кого-то вдруг руки чесались пощупать их. И чем дальше, тем посвящённое Даждьбогу пиршество будто в дурман погружалось. Вот уж и князь, который от дружины своей ни в чём не отставал, стал казаться не таким суровым. И лица гридьбы и находников слились в одно: раскрасневшееся, блестящее от испарины, с разгоревшимися буйством глазами.

Пожалуй, пора и честь знать, а иначе ни одна на белом свете сила не сумеет поднять утром с лавки и заставить ещё и к кормилу садиться. Рарог вывалился из гридницы — подышать. Уж больно душно там стало и шумно, как мужи успели пива изрядно выпить. У самого голова во хмелю: давно такого не бывало. Ещё одна опасность в княжеском тереме оказаться: столько всего вокруг, что не каждый день встретишь в жизни дорожной. И яства разные, и мёд самый лучший и пива — хоть залейся. Конечно, своим ватажникам Рарог не позволял буйствовать и в загул уходить, даже если случалось богатую добычу перехватить. А сегодня-то что ж. Пусть гуляют. А там работа на стругах быстро вышибет из них всю вялость после такой шумной ночи.

— Ты куда, Рарог? — крикнул кто-то вослед.

Он только отмахнулся. Встал на крыльце, задрав голову к небу, с которого сыпала мелкая морось. Оседала на резных перилах, за которые он ещё держался, на траве, всё более густо поднимающейся из земли с каждым днём. Вздохнул. Надо бы пойти да отоспаться хорошо.

Чуть покачиваясь, хлюпая по влажной земле, Рарог двинулся к дружинным избам. Едва не рухнул, поскользнувшись на мокрой тропке, руками взмахнул, вновь находя равновесие. Живым бы добраться… Что ж за хмель такой опасный в голове ворочается? Кажется, и выпил-то не так много, как случалось порой. Но дурнотно так — нехорошо. Аж перед глазами плывёт. Повернув за угол терема, он поднял взгляд — и встал на месте. Впереди стояла девушка, будто полупрозрачная среди блестящей пыли дождя. По плечам её разметались волнистые медные пряди, большой хитровытканный платок покрывал хрупкие плечи, свисая едва не до колен. Она была под ним в одной рубахе синей и понёве. И смотрела так неподвижно, будто и сама призрака встретила — не ожидала. Но не успел он лица разглядеть, как она повернулась и пошла прочь. Не быстро и не медленно, а так, чтобы он следом за ней успел. Так явственно коснулось её веление мысленное, чтобы шёл за ней. И качнулась тут же догадка острая, режущая по всему нутру от груди до паха, растекаясь жаром: Гроза ведь это! Она?

Да как рассмотреть-то лучше? Только что и разберёшь, что рыжие пряди, как горицвет — всполохом среди серых сумерек, что заливали княжеский двор. Она обернулась — перед самым крыльцом женского терема. Быстрый взгляд поверх пушистой от влаги копны волос. Упорхнула — только пальчики тонкие заскользили по перилам вверх. Рарог, как заворожённый, поспешил дальше — в тепло согретого печами дома. Да неужто? Всё кусала его Гроза, едва в его сторону смотрела, а скрывала многое, получается? И новой волной дурмана ударило в виски — Рарог даже покачнулся, едва устояв на ступенях. Ядрёный мёд у князя, ничего не скажешь.

Он проскочил в дверь — и по другому всходу поднялся на второй ярус. И дверь одна из двух, что были здесь, оказалась приоткрыта. Он вошёл, на ходу снимая слегка сырую свиту. Огляделся: горница и правда девичья. Пара лучин горит на столе у окна. А девушка, слегка встряхивая мокрые волосы, зажигает ещё — в другом светце. Упал платок с её плеч — она руку вскинула поймать, да Рарог скорее успел. И тут понял вдруг, что это не Гроза.

Сения, княжеская меньшица, обернулась к нему. Сияла на её губах улыбка, да сползла мигом, как будто увидела она в глазах Рарога разочарование. Хороша она была по-своему. Только выглядела чуть болезненно, как будто недавно совсем какой недуг пережила. Но от того хотелось её обогреть и защитить даже. Провести ладонями по узким плечам, слегка вздрагивающим от прохлады под рубахой из тонкой цатры.

— Поохотиться решила? — Рарог усмехнулся и шаг назад сделал, стряхивая со свиты мелкие капли дождя. — На шкуру пустишь теперь или в поварню отдашь на щи?

Сения рассмеялась беззвучно. Протянула руку и запустила вдруг пальцы ему в бороду, смахивая влагу, спустилась по шее, рассматривая, решая как будто, годится ли он на шкуру-то.

— Не торопись бежать, — проговорила тихо, чуть низковато, стараясь скрыть дрожь в голосе.

Волнуется, словно опасное безумство задумала. Отобрала у него свиту, обошла спокойно и повесила на крюк у двери. Так обычно, будто мужа домой дождалась из долгой дороги. И даже любопытно стало, чего дальше делать станет, а уходить расхотелось. Она вернулась, на ходу развязывая понёву, на лавку её положила и встала перед Рарогом, выпрямив спину. И сквозь ткань проступили тугие вершинки её груди.

— Нравлюсь? — выдохнула смело.

— Нравишься, — согласился он. — Да только чужая жена.

— Да ты, кажется, привык чужое брать, — она усмехнулась, слегка прищурив глаза.

И всё-то уже знает. Но, кажется, судить не торопится. А уж обвинять — и подавно.

— Чужое чужому рознь. Одно возьмёшь — и ничего тебе за то не будет. А за другое и голову снять могут.

Она ничего отвечать не стала. Шагнула навстречу и обхватила его запястья озябшими, ещё не согревшимися пальцами. Приподняла — и Рарог объял ладонями её талию. Поднялся вверх по животу, чуть надавил на манящие бусины под цатрой большими пальцами. Погладил медленно по кругу — и Сения глаза прикрыла, сжимая его руки сильнее. Горячее становилась её кожа, жар растекался по лицу бледному, окрашивая щёки лихорадочным румянцем. Голову кружило ещё, и лихое чувство закипало по всему телу — безнаказанности.

Раньше он упивался им часто, как только начинал лихую жизнь находника в ватаге Тихобоя. Злой, обиженный пренебрежением княжьих людей и решением отца прогнать его из рода. Тогда всё казалось по плечу. Возьми, что хочешь — река, да лес густой по берегам укроют надёжно. А от такого не сбежишь. Женщина и похожа порой на ларь с добром — только не знаешь, что в нём сокрыто. То ли золото, то ли куча тряпок бесполезных. Но её не отбросишь, как вещь. Особенно такую. Тонкую, но сильную, словно вырезанную из кости. Жену князя. Хоть и младшую.

Сения развязала его пояс, бросила на понёву, провела ладонями вдоль рук Рарога от от запястий до локтей, задирая рукава рубахи. Мягко очертила рисунки на коже. И прикосновения её были такими приятными, ласковыми даже, как будто знала она его не день, а очень давно.

— А что это за знаки? — спросила.

— Обережные, — соврал он. — От водяного.

И чтоб отвлечь меньшицу, притянул её к себе и поцеловал в прохладные губы. Она запрокинула голову доверчиво, позволяя провести ладонью вдоль изгиба её тонкой шеи. Рарог спустил с одного плеча рубаху, очертил кончиками пальцев гладкую округлость. Зачем это ему? Ведь он понял сразу, как вошёл, что это не Гроза. Да и раньше должен был понять, что дочка воеводы не станет увлекать его за собой. Слишком колючая, слишком надменная — как будто нарочно.

Как он вообще тут оказался? Теперь путь до горницы вспоминался и вовсе плохо.

Но хмель всё бил в голову, заставляя тело раскаляться от желания. Откроешь глаза — пред ними Сения: молодая совсем и красивая женщина — но не та. Да неважно уже. Вместе они, медленно переступая, дошли до лавки, пышно устланной: в такую завалиться бы на денёк другой — сны в ней наверняка все, как один, приятные.

— Давай же, — зашептала Сения, отрываясь от губ Рарога.

Провела по ним языком и оттолкнула его слегка. А сама коленями на лавку опустилась, повернувшись спиной. Подхватила подол, подняла, оголяя бёдра — а другой рукой в стену упёрлась.

— Зачем я тебе? — Рарог, точно в тумане, приблизился и положил ладони ей на пояс, спустил, поглаживая, ощущая острые косточки. — Зачем вела сюда? Разве ласк мужа тебе не достаточно?

Меньшица прогнула спину, встряхнув волосами. И правда ведь, если не слишком приглядываться: рыжеватые, завитые не такими мелкими волнами, как у Грозы, но издалека можно было перепутать. Ещё и с хмельного неверного взгляда.

— Ничего не спрашивай, — проговорила хрипло, качая бёдрами вместе с движениями его рук. — А коль не хочешь продолжать, так и иди.

Она обернулась через плечо. Бросила взгляд чуть сердитый, вопросительный: вдруг и правда уйдёт? Но Рарог вжал её мягкими округлостями в себя, давая понять, что теперь уж не оступится. Сения его ладонь поймала и завела себе между ног — горячая, ждущая. Он спустил одной рукой порты и вошёл резко, придерживая её. Разметал в стороны расплетённые волосы, ухватил женщину за шею, заставляя голову запрокинуть, и рывками мелкими начал дёргать к себе. Она выдыхала рвано, царапая ногтями стену, то опиралась на неё сильнее, то выпрямлялась, вбирая Рарога в себя глубже. И как будто мало ей всё было, просила быстрее — ещё!

И била кулачком в бревно, опуская голову низко, двигаясь навстречу. Почти рыдала — так казалось. Словно в близости этой нежданной хотела забыться. А голова пьяная, дурная отчего-то помалу трезвела. И мысль в ней колотилась ясная: не по любви большой она Рарога к себе заманила — откуда бы той взяться. И не из вожделения непреодолимого, какое порой случается. А просто горечь свою унять с тем, кого, может, больше не встретит никогда. С тем, кто на лодью сядет по утру и вёсла в воду бросит, чтобы скорее от Волоцка подальше убраться.

Рарог схватил её за рубаху на спине и к себе подтянул.

— Мстишь, Сения? — выдохнул прямо в ушко.

Вбился сильнее, чтобы почувствовала всё полно и не забыла после. И ещё, ещё — до всхлипа жаркого, что вырвался из её горла.

— Не твоё дело, — почти простонала меньшица. — Ах-х…

Выдохнула протяжно и забилась мелко под тяжестью накатившей на неё волны наслаждения. Ворот рубахи её расползся в стороны, как выгнулась она. Оголилась грудь, и женщина смяла её пальцами, продолжая ещё тереться о бёдра Рарога своими.

Он провёл ладонью по лицу: вот это сходил до дружинной избы! Весь мёд, выпитый на пиру — впустую. И не заметил ведь, как излился. И удовольствия не получил особо. Так только — злое удовлетворение. Да и телу, конечно, полезно — после долгого пути.

А то, что меньшица княжеская — беспокоило смутно, конечно. Да, может, Владивою урок будет. Чтобы жену свою бдил лучше, следил да заботился. Чтобы не задирала подол перед другими.

Рарог разомкнул кольцо рук, позволив Сении бессильно опуститься на постель. Женщина на спину перевернулась и замерла, сжимая ворот рубахи у горла. Вцепилась взглядом, ощупала, пока он порты поправлял.

— И часто ты так балуешься? — посмотрел исподлобья.

— Первый раз, — ответила она серьёзно.

И помрачнела вдруг, словно осознала, что сделала. Может, мужа своего она и любила. Но, видно, есть обида на него, что в ней сидела крепко. Да права она: то не его дело. Рарог успел только свиту с крюка снять и к двери подойти. Но ручка прямо из пальцев ускользнула, когда та открылась. Короткий вдох — и синие глаза, чуть испуганные, недоуменные, поймали в свой плен — и задохнуться в нём за радость почтёшь.

— Это что тут… — протянула Гроза растерянно.

И за плечо Рарога заглянула.

— Рассказать, или сама докумекаешь? — вгрызся Рарог в её бестолковое бормотание, чтоб уколоть сильнее.

Это ж надо было так не вовремя наведаться! Ещё пару мгновений — и разминулись бы, пожалуй. Рарог оттолкнул её слегка и хотел уж мимо пройти. Да Лисица его за грудки ловко поймала. Надавила всем весом своим птичьим, впечатывая спиной в косяк.

— Силой её взял? — сощурилась и губы пухлые, мягкие сжала сердито.

— Да где уж там, — Рарог, улыбаясь издевательски, схватил её запястье, отодрал пальцы крепкие от своей одёжи.

— Зайди, Гроза, — бросила меньшица устало. — Пусть идёт.

А та фыркнула зло — и впрямь ведь лиса. Глаза её в огненной кайме ресниц едва не жгли, как угольки. Но она отступила, вскидывая подбородок. Ухватить бы за него да вдавиться бы до боли в губы своими, прикусить, а после языком скользнуть между. Чтобы дышала ему в рот жадно и обнимала бы за шею. А не пыталась на мелкие куски порвать своими ноготками.

Рарог сделал ещё шаг в сторону и, закинув так и не надетую свиту на плечо, зашагал прочь.