Одинокий пастух

Елена Радецкая, 2019

В главной героине романа собрались все особенности ранней юности: бунтарство и романтизм, наивность и эгоизм, ранимость и неуверенность, непреодолимая жажда любви и счастья. Вместе с ней мы пройдем дорогой ее жизни: от первой любви и замужества до рождения и воспитания ребенка. Ей предстоят тяжелые жизненные испытания, а горячо любимый муж занят научной работой, сын рождается «особенным», и время его не излечит. Все живут в своем обособленном мире. Опереться не на кого. Героине предстоит узнать, что мечты и реальность не совпадают, научиться принимать решения, новыми глазами увидеть окружающих людей и прежде всего – собственную мать. Героиню мы встретили на пороге совершеннолетия, а оставляем на пороге взрослой жизни с пониманием своей ответственности за все происходящее и с надеждой.

Мопассан и Винни-Пух

С опасностью для репутации украла фотографию Фила из студенческой газеты. Газета висела в коридоре, который почти никогда не оставался пустым. Выслеживала ситуацию, как охотник зверя, а потом — раз! — бритвой чик-чик! — и под свитер. Теперь портрет лежал, можно сказать, у меня под грудью, где сердце. Правда, лежал не один, а с целым залом людей и с трибуной, на которой он стоял и выступал 25 января по случаю Дня студентов.

Дома я держала портрет в ящике стола, потому что часто без предупреждения появлялась мама или заходил кто-то из девчонок. Все время открывала ящик и смотрела на Фила.

Славик, один из наших курсовых парней, спросил Фила, читал ли он в детстве книги про индейцев.

— Я даже роман начал писать классе в шестом или в седьмом и целую школьную тетрадку исписал. Он начинался так: «Жизнь моя текла, как Миссисипи…» А до всяких Майн Ридов и Шульцев была книга, которая так и осталась любимой на многие годы. Она о канадских мальчишках, которые играли в индейцев. Книжка называлась «Маленькие дикари» и написал ее Сетон-Томпсон. Кто-нибудь читал Сетона-Томпсона?

Никто, кроме меня, не отозвался:

— Я читала. Рассказы о животных.

— Хорошие рассказы. А вы какую книжку любили в детстве? — задал он вопрос Славику.

— Совсем в детстве? Про Винни-Пуха любил, — ответил он.

— А вы? — Это вопрос соседке Славика.

— «Волшебник Изумрудного города»! — сказала она.

И тут все захотели сообщить о своей любимой детской книжке:

— Карлсон!

— Японские сказки!

— Рассказы Носова и Незнайка!

— Драгунский!

И вдруг Фил остановился прямо напротив меня и спросил:

— А ваша любимая книга детства?

И я, словно под гипнозом, ответила:

— «Жизнь» Мопассана.

Кто-то засмеялся, но, в общем, воцарилась тишина.

Что меня подвигло такое сказать? Почему я вспомнила теплый летний день и книжку на скамейке в парке? Я открыла ее и сразу наткнулась на абзац, который меня заворожил. Там говорилось о женщине, которая вместе с мужчиной пила из родника, и поцелуи их лились вместе с родниковой хрустальной водой, а потом — сердце трепетало, грудь вздымалась, он заключил ее в объятия, она опрокинулась навзничь и зарделась от стыда…

Это — оно самое, поняла я, тайное, и это надо читать, чтобы мама не видела. Я прочла книжку внимательно от корки до корки, она меня поразила и так запала в голову, что до сих пор я хорошо помнила все, вплоть до описаний природы. Хотя Карлсона я тоже любила, и Носова, и Андерсена.

— Это уже в отрочестве, наверное? — спросил Фил.

— В четвертом классе, — призналась я. — Но читала я не потому, что там эротические сцены. Просто попалась случайно, а там взрослая жизнь, там природа описана очень хорошо. Эта книжка мне не повредила, то есть не испортила меня. В том самом смысле. А в человеческом и в художественном отношении, мне кажется, она полезнее, чем «Что делать?» и «Как закалялась сталь».

Говорила я лихорадочно и думала: что же я болтаю такое… И все молчали. А Фил выслушал и сказал:

— Это интересно. Думаю, я вас понял.

И все опять загалдели.

— Ну, ты даешь! — сказала Наташка после занятий, когда мы спускались в гардероб. — Ты, правда, не из-за эротики читала?

— Из-за эротики тоже.

— Разумеется, — согласилась Наташка и заржала. — И верю, что она тебя не испортила. Книги не портят, портят люди.

Вечером я нашла рассказы Сетона-Томпсона, как и многие детские книги в нашем доме, она сохранилась с маминого детства. Рассказы были хорошие, но раньше они мне больше нравились, а теперь показалось, что написано слишком просто.

В субботу пошла в библиотеку и взяла «Маленьких дикарей». Поначалу я совсем разочаровалась, это была обычная детская книжка, без литературных изысков, к тому же устаревшая какая-то. Но потом вчиталась и поняла, почему Фил любил ее. Герои-мальчишки оказались в лесу одни, их навещал старик и учил строить настоящее индейское жилище, добывать огонь, охотиться и шить мокасины из шкур. Этот старик когда-то жил с индейцами и хорошо знал их быт. Конечно, мальчишке, я имею в виду Фила, который не испытал ничего подобного, не сидел ночью у костра и не стрелял из лука, такое повествование могло нравиться. И мне оно тоже понравилось, потому что нравилось Филу, когда он был маленьким. Но что греха таить, выросла я из Сетона-Томпсона. Меня уже привлекали другие книги.

В той же книжке Сетона-Томпсона была еще одна повесть «Моя жизнь». Я не собиралась ее читать, а взялась, потому что долго не могла заснуть, да так и не остановилась, пока не дочитала до конца. Я поняла, откуда взялись «Маленькие дикари» — из его собственной жизни. Даже разные детали были взяты прямо из жизни, просто он откорректировал свое детство, придумал кое-что, довел до мальчишеского идеала. Но «дикарей» я уже не вспоминала, мне понравилась взрослая повесть. Она была бесхитростна, как описанная в ней старинная жизнь канадской глубинки. Этот писатель оказался мне близок. Он любил природу и все живое. Он оставил многотомные дневники, в которых с детства фиксировал свои наблюдения за природой, живыми существами, за изменениями погоды. Поймает птичку, пересчитает перышки и запишет.

«30 октября. Внимательно пересчитал перышки на черной иволге:

Голова 2226

Задняя поверхность шеи 285

Передняя поверхность шеи 300

Грудь и вся нижняя сторона 1000

Спинка 300

Каждая нога по 280-560

Маховые перья 44».

Так он птиц изучал. В детстве я тоже собирала цветы, считала лепестки и тычинки. У меня и сейчас есть альбом с претензией на научную работу. На обложке выведено: «Изучение цветов. Писала Николаева Лиза». Было это примерно в том возрасте, когда я читала Мопассана.

«9 мая. Удельный парк.

Чистяк. Похож на ромашку. Цвет — желтый. Лепестки — 8-13. Тычинки — до 28-37. Пестик — 1. Листики — сердечком.

Гусиный лук. Похож на маленькую лилию. Цвет — желтый. Лепестки — 6. Тычинки — 6. Пестик — 1. Листики — длинные и тонкие».

И т. д.

На каждой страничке рисунок описанного растения: общий вид, цветок, листок, пестик и тычинки. Зарисовать корень меня никто не надоумил.

Я, конечно, не сравниваю себя с Сетоном-Томпсоном, просто я тоже любила наблюдать природу и имела склонность к систематизации.

И вдруг впервые я подумала: почему пошла на филфак? Мне надо было поступать на биофак!

«Победа» у канадских индейцев звучала так: «Ку», а большая победа — «Гранд ку». Как не вспомнить фильм «Кин-дза-дза», кстати, полный бред и сюр.

Я не мечтаю добывать огонь трением и шить мокасины, я бы хотела сидеть у костра вдвоем с Филом и разговаривать, разговаривать, чтобы лес наступал на нас со всех сторон и оставалось только малое пятно света от огня, чтобы искры алыми змейками поднимались в звездное небо, и потрескивали в пламени ветки. И так всю оставшуюся жизнь.

Ку!

* * *

Фил написал какие-то книжки, однако сказал, что не может посоветовать нам их читать, они научные, интересные только людям, которые занимаются языками. Я все равно искала их в «Старой книге» и в библиотеке, но безрезультатно. Почти после каждой своей лекции Фил рассказывал нам про инков, мы любили эти рассказы гораздо больше языкознания. Он рекомендовал нам самую лучшую книжку про инков, которую я тоже не могла достать. Автор этой книжки Гарсиласо де ла Вега, метис, отец его был испанцем, а мать из семейства инкских вождей. Он родился через шесть лет после распада империи, до двадцати лет жил в Перу, потом в Испании, был хорошо образован и написал все, что знал о Тауантинсуйу из рассказов родственников и стариков-инков.

Испанские колонизаторы уничтожили не только империю, но и ее историю. Особенно над искоренением памяти об индейском прошлом трудились миссионеры, обращавшие инков-язычников в христианство. Однако надо отдать должное тем испанцам, кто пытался узнать и записать историю побежденного народа. И тут они столкнулись с большими трудностями и очередной загадкой. У инков не было письменности.

В Тауантинсуйу существовали учителя и школы, преподавалась медицина, математика, астрология, кроме того, инки были большими спецами, прямо-таки чемпионами, по статистике. Они учитывали каждое селение в огромнейшей стране, каждый дом, каждого человека, причем знали, где и сколько проживает мужчин, женщин, стариков и детей, сколько воинов в армии и «в запасе». Сколько в империи чиновников, жрецов, знати и родни царствующих особ. Сколько ремесленников, и каким ремеслом они владеют. Сколько лам и викуний пасется на горных склонах и в долинах. Сколько существует хранилищ для продовольствия и кладовых с разными предметами обихода. Урожай был сосчитан до последнего зернышка и корнеплода. Говорили, что в стране не существует даже пары сандалий, которая не была бы учтена.

Где же все это фиксировалось? Оказывается, на веревочках с узелками, которые в свою очередь были привязаны к другой веревочке и свисали в виде бахромы. Такие связки называются кипу. Разные узлы и разный цвет веревочек, да еще подвески (камешки, корешки и пр.) на их концах можно использовать для подсчета чего угодно и даже для выполнения математических действий. Беда в том, что кипу осталось очень мало, они сжигались миссионерами, как шаманский реквизит. Однако Фил уверял, что в кипу не только цифры запечатлены, но и разные сообщения, только прочесть их некому. И будто были разные кипу: календари, сведения по истории, своды законов, судебные решения, азбука и молитвенники, карты земные и небесные, разные записки для памяти, возможно, сказки, стихи и письма.

Наверное, это был не единственный способ письма. Считается, что орнаменты на старинных инкских тканях тоже письмена. Полотна расчерчены квадратами, это похоже на страничку тетради в клеточку. А каждая клеточка заполнена геометрическим рисунком. Рисунки повторяются. Иногда квадраты идут сплошняком, иногда — в линию. Подобные орнаменты есть на одежде — плащах и рубашках, и называются они токапу. Есть такие орнаменты и на ритуальных кубках — керо.

Кто расшифрует эти загадочные письмена-узелки и загадочные орнаменты — тот офигенно прославится.