Одинокий пастух

Елена Радецкая, 2019

В главной героине романа собрались все особенности ранней юности: бунтарство и романтизм, наивность и эгоизм, ранимость и неуверенность, непреодолимая жажда любви и счастья. Вместе с ней мы пройдем дорогой ее жизни: от первой любви и замужества до рождения и воспитания ребенка. Ей предстоят тяжелые жизненные испытания, а горячо любимый муж занят научной работой, сын рождается «особенным», и время его не излечит. Все живут в своем обособленном мире. Опереться не на кого. Героине предстоит узнать, что мечты и реальность не совпадают, научиться принимать решения, новыми глазами увидеть окружающих людей и прежде всего – собственную мать. Героиню мы встретили на пороге совершеннолетия, а оставляем на пороге взрослой жизни с пониманием своей ответственности за все происходящее и с надеждой.

Пожелай нам доброго пути!

Жизнь продолжилась, будто никакого конфликта и не было. Совместно с Сандрой мы сварганили классный букет для заведующей столовой. Идею Сандра оценила, правда, я не сказала, что подсмотрела ее в рисунках детской книжки. Букет помещался в старом, полураскрытом зонте, перехваченном посередине атласной лентой с пышным бантом. Для букета мне разрешили нарезать розы и садовую ромашку на клумбах лагеря. Зонтик Сандра обрызгала серебрянкой. Мы были довольны, зато виновнице торжества авангардный букет не сильно понравился. Она опасливо взяла зонтик за ручку и не знала, куда деть, пока его не забрали у нее. Где потом оказался букет, не знаю, наверное, там, где в конечном счете оказываются все букеты — в помойной яме.

Сандра в тот вечер разразилась тирадой о создании мимолетной красоты, которая ничем не отличается от вечной, потому что красота есть красота, а вечного ничего не существует, зато процесс творчества мимолетного и вечного одинаково прекрасен, и т. д. В общем, не помню, какие доказательства единства вечного и быстропроходящего она приводила, потому что в тот вечер мы хорошо набухались.

Мой отряд перед сном нынче слушал чтение «Острова сокровищ». А однажды утром, когда я заплетала косы Кате Моториной, девочка внезапно обернулась, обняла меня за шею и сказала в ухо: «Я хочу, чтобы вы были моей мамой».

Елки-палки! Я офонарела, не нашлась, что ответить, не обняла ее в ответ, даже не погладила по голове.

Да что же это! И зачем мне оно? Теперь удочерить ее надо, что ли?

Приезжал ли к Кате кто-нибудь на родительский день? Может, у нее матери нет или мать — алкоголичка? Бросилась к Соньке, та говорит: приезжала мать, вроде, нормальная. Тогда что за дела такие?! А может, у нее мать вроде моей, не называет ее «солнышко» и «моя радость»? Так и я этим не отличаюсь, это у Соньки все «зайчики» и «птенчики».

Я понимала, что неправильно отреагировала на Катькин порыв. Сонька бы схватила девчонку в объятия, зацеловала бы, затискала, утешила, и та была бы счастлива. Но я так не умею. Я считала, что буду воспитывать своего ребенка в ласке, буду с ним нянькаться-тетешкаться, говорить нежные слова, чтобы у него не было комплексов, чтобы он знал, что его любят. То есть иначе, чем меня воспитывали. Но своего ребенка, а не чужого! И не сейчас, потому что сейчас мне с детьми тетешкаться нет охоты.

Катя избегала моего взгляда, а когда я на нее не смотрела, следила за мной несмелым взглядом. Эта неловкая ситуация не давала мне покоя, и я сказала Сандре, что не люблю детей, и что она об этом думает. Мне показалось, что признание как-то грубо получилось, так что я попыталась сгладить впечатление.

— То есть чужих не люблю, а своих… пока не знаю.

— Чушь, — сказала Сандра. — Ты считаешь, что хорошим людям непременно положено любить детей? Совсем не обязательно. Так что успокойся. А если ты хоть кого-нибудь или что-нибудь любишь, все путем. Ты кого-нибудь любишь? Кроме мамы, конечно…

И тут меня прорвало. Я пела долгую и страстную песнь о своей несчастной любви к Филу. Было легко: Сандра меня не прерывала, она даже не смотрела в мою сторону, а продолжала писать таблички для «игры по станциям». Когда же я закончила, повернулась ко мне и сказала:

— Все это дохлый номер. Не понимаешь ты, что ли?

— Понимаю. Но что же мне делать?

— Вообще-то считается, что клин вышибают клином. Но тебе для начала надо приобрести хоть какой-то сексуальный опыт.

— По сравнению с Филом все уроды и слизняки безмозглые.

— О господи! С кем я говорю! При чем здесь Фил? Забудь о Филе! Твоя любовь похожа на чесотку, чем больше чешешь, тем больше чешется. И тебе это нравится. Тогда чешись и не жалуйся.

Сказала, как отрезала. Сандра была старше меня на семь лет, а опытом на все сто. Конечно, она говорила правильно, но я считала: пусть все случится само. А ничего не случалось.

Физрук лагеря, молодой накачанный парень, тоже из числа избранных, был сильный, красивый, и ему, это чувствовалось, энергию некуда было девать. Иногда по ночам он выпускал ее — носился вокруг лагеря и возвращается мокрый, остро пахнущий потом. Я сталкивалась с ним после того, как он гонял в футбол с мальчишками, и этот звериный, пряный запах вызывал у меня брезгливость и возбуждение.

Физрук ко мне постоянно подкатывал, говорил комплименты, намекал, зазывал к себе и предлагал погулять в лесу. То приобнимет, то прижмется, будто в шутку. Но я сохраняла верность фантому. А ведь физрук мне, пожалуй, нравился, причем как-то по-простому, меня к нему физически тянуло. В общем, любовь земная не перебила любовь небесную. Правда, потом, в конце смены я узнала, что все это время физрук спал с Сандрой, кикиморой, похожей на высокого блондина в желтом ботинке. Может, это и нормально, но меня их связь почему-то оскорбила, будто было в ней что-то животно-грязное, и художница меня предала и покусилась на что-то, мне принадлежащее.

После третьей смены, когда мы отправляли в город автобусы с детьми, я умудрилась ни с ней, ни с Катей Моториной не попрощаться. Сандра уезжала с рюкзаками и сумками, меховым ковром, мольбертом, красками, полотнами на подрамниках, загрузив добрую половину автобуса своим багажом. А я и еще человек десять персонала оставались, чтобы привести лагерь в порядок после их отъезда. Лагерь оглашала прощальная песня:

До свиданья, мама, не горюй, не грусти,

Пожелай нам доброго пути!

Уже детей рассаживали по автобусам, когда я сбежала за территорию, в лес. Я видела, как вереница автобусов аккуратно выехала на грунтовку и медленно продвигается к шоссе. Лежала на сухой хвойной подстилке и думала, какая же я несчастная.

Вернулась часа через два и заперлась в своей комнате. Теперь я осталась в ней одна, Михална и Сонька уехали в город. Потом мне сказали, что Катя до последнего момента не хотела садиться в автобус, ждала меня, и передали от нее пакетик, в котором была перламутровая сережка. Вторую я давно потеряла, а эта завалялась у меня в косметичке, и как-то раз, это было в начале смены, в каком-то импровизированном конкурсе, который выиграла Катя, я наградила ее сережкой. Помню, что это вызвало зависть других девчонок, а Катя сказала, что повесит ее на цепочку и будет носить.

В общем, я ощущала себя последней сволочью. Разнесчастной сволочью. Хотелось плакать. А мудрый Ларошфуко между тем говорил: человек никогда не бывает так счастлив или так несчастлив, как это кажется ему самому.