Дикими тропами. Дружба

Елена Платцева, 2020

Одиночество. Великий дар или проклятье? Для нелюдимой странницы, не привыкшей полагаться на других, ответ был очевиден. Учитель завещал не зря: «Без спутников меньше проблем в дороге». Так какого лешего он умер, навязав ей общество двух проходимцев? Что ж. Дружеская колкость не убьет. Шумные таверны и воинственные отшельники, суровый край и былинные чудища ожидают дерзнувших путешествовать «Дикими тропами».

Глава 1. Недоверие

День неизбежно сменяется ночью, лето — зимой, таков закон. Одно поколение приходит на смену другому, после самой густой и непроглядной тьмы опять грядёт рассвет. И так постоянно, и ничто не может повлиять на неизбежность.

От одного безликого дня к безликой ночи, и — снова в день — перебиралась она извилистыми тропами. Здесь девушка могла позволить себе забыть даже собственное имя, потому как некому было его назвать, да и не стала бы она представляться первому встречному. Имя — одно из немногого, что у неё осталось.

Однако скоро её добровольное изгнание заканчивалось, ближайший город находился на расстоянии в день пути. Девушка хорошо знала окрестности, ибо сюда забиралась не раз. Ещё несколько часов в дороге, и взору откроется кажущийся игрушечным с высоты отвесного обрыва, что преградит ей путь, Акайд. Она могла легко обойти город и войти с севера, не утруждаясь опасным спуском, но об этом не могло быть и речи. Она надеялась собраться с мыслями и приготовиться ко встрече с людьми после больше чем годового уединения. Тогда она ушла, не сказав никому из живых ни слова, да и мало кому из них было, пожалуй, до неё дело. Как и ей до них, ровным счётом. Единственный человек, которого она по-настоящему ценила, сгинул тогда навеки. Учитель ушёл из её жизни так же неожиданно, как и появился, оставив о себе добрую память и жестокую боль. Нельзя было ей поделиться этой болью ни с кем из людей, болью, что теперь покоилась на дне её тёмных глаз.

Учителю не понравился бы затянувшийся траур. При мысли об этом девушка тяжело вздохнула и подставила лицо золотистому свету осеннего солнца. Здесь, в Нетронутых землях, как и во всем Предгорье, зима приходит внезапно, но держится недолго. Трава ещё не успела и пожелтеть как следует, но близящийся мороз, способный ударить в любую минуту, убьёт её до будущей весны.

Ноги девушки, обутые в крепкие дорожные сапоги, начали ныть от долгого перехода, а обычно чуть заметная хромота усилилась. Она явно слишком самонадеянно решила преодолеть оставшийся до акайдского обрыва путь без привала. Тело требовало отдыха, и девушка милосердно согласилась. В конце концов, вечерний Акайд не менее живописен, чем предрассветный, а если сделать привал сейчас и попытаться заснуть, к вечеру следующего дня она как раз будет на месте.

Девушка устроилась под одним из исполинских дубов, стоящих здесь редко и отбрасывающих рассеянные тени. Вокруг было тихо, насколько это возможно в мире, где ни на секунду не умолкает торжество жизни. Она с трудом высвободила свою правую руку из рукава плотного дорожного плаща варёной кожи и придирчиво осмотрела. Следов от необычного ожога, природа которого осталась ей неведома, практически не осталось. Вот только чувствительность возвращалась до обидного медленно. Поначалу она вообще вполне обоснованно опасалась больше никогда не держать в этой руке оружие, что создало бы в её защите существенную брешь. По счастью, страхи девушки не оправдались, рука больше не висела безжизненно, а кончики пальцев так вообще стали как прежде, способные ощупью различить породы дерева или обработку металла. Интересно, знал ли о подобных ранах её Учитель? Наверняка. Но, Великий, как много он не успел ей рассказать!

Девушка закуталась поплотнее в плащ, не став даже разводить костёр. Слишком хотелось ей поскорее уснуть и, проснувшись, продолжить свой путь. Ночью пошёл дождь, бесцеремонно разбудив её, залившись за шиворот, но прежде девушка успела увидеть во сне огонь, весело потрескивающий в камине, а рядом — огромную добрую собаку, уютно устроившуюся у ног.

Хмурая и продрогшая, низко надвинув на лицо капюшон, она двигалась вперёд, и уже к полудню впереди замаячила привычная местность. Вот дуб, под которым она несколько лун училась самодисциплине. А на этой прогалине ей впервые удалось зацепить Учителя кончиком меча. Мыслимо ли, что наставник ей поддался? Кто знает…

И вот уже её сапоги не оставляют следов на плодородной чёрной земле, а упорно шагают по каменистой насыпи. Солнце стоит в зените, полы плаща путаются под ногами, снять бы его, но нет — промедление смерти подобно. Что это впереди — не начинается ли там заветный обрыв? Она знает ответ. Она срывается на бег. Где ты, Акайд, принёсший мне счастье и затмившее его горе? Она уже бежит так, что ветер свистит в ушах. Где ты, Акайд, отнявший у меня Учителя? Он был смыслом моей жизни, он спас меня, а ты низверг его в бездну небытия. Что это: опять зарядивший дождь хлещет по лицу или непролитые слезы наконец нашли выход?

Она почти добежала, почти лицезрела Акайд, почти вдохнула отдалённый запах жилища людей, когда встала как вкопанная. Она увидела человека раньше, чем того желала. Растрёпанная, с размазанной по щекам дорожной пылью и полной неразберихой в мыслях, она была совсем не готова ко встрече. Мужчина вырос совершенно неожиданно и непонятно, откуда. Насмешливо приподняв брови, он уставился ей в лицо. Мгновенно поднявшаяся ярость высушила слезы. Как смел этот ничтожнейший слизняк быть здесь, смотреть на неё и мешать ей поприветствовать Акайд так, как ей того хотелось? Как смел он стоять с насмешливым выражением на своей омерзительной физиономии? Кто он вообще такой, чтобы осквернять своим присутствием священное для неё место, где они часто беседовали с Учителем?

Её всклоченный вид и гневно сузившиеся глаза, похоже, забавляли незнакомца. Он смирно стоял, вглядываясь в девушку, и даже не пытаясь скрыть усмешки. С трудом она обуздала свою непомерную ярость. Право слово, не бросаться же было от незнакомца наутёк. За год человеческая речь ей успела как будто позабыться, и из груди вырвался хрип. Не хватало слов, чтобы выразить вертевшееся на языке:

— Что… Какого… Какого дурня?.. — бешено сверкая глазами, выдавила она.

Мужчина и не подумал стирать с лица глумливую ухмылку. Он, напротив, скорчил ещё более удивлённую гримасу и звучно расхохотался, оскалив белые зубы. Она вдруг поняла, что ещё мгновение, и не сумеет сдержать порыва броситься на чужака и опрокинуть его вниз. Смачно плюнув мужчине под ноги и постаравшись вложить в этот плевок весь яд, который она не смогла выразить словами, девушка быстро зашагала прочь вдоль отвесного обрыва, удостоив открывшийся перед ней город мимолётным только взглядом. Акайд, столь желанный, вдруг стал настолько же безразличен. Первый встречный легко разрушил хрупкое равновесие, которое она усердно строила весь год, отравил всю радость от возвращения в ставшие родными места. Теперь в душе её полыхало, медленно погасая, пламя ненависти, уступая голосу разума. Чего такого сделал этот осёл (иного названия она дать ему не могла, как ни хотела бы), чтобы рассердить её? Очевидный ответ был нелицеприятен: он видел её такой, какой она с детства не позволяла видеть себя никому. Он видел её, не прикрытую непроницаемой холодной учтивостью. Она не пускала в душу даже Учителя. Но это, конечно, другое — он понимал девушку без слов. А незнакомый мерзавец взял и расхохотался её неприкрытой слабости. То ли ещё будет… Она никому не позволит разрушить немногое, собранное ею по крупицам.

День клонился к вечеру, день спешил уступить место сестре-ночи, но сумерки пока ещё не полностью скрыли Акайд. Тёплый свет из окон, не от одной лампы, манил, притягивал: войди, отогрейся, вытяни усталые ноги, что прошли немало, опусти тяжёлые веки и погрузись в сладостный сон. Ни за одним из этих окон не ждали человека, что тенью скользил к Акайду, прихрамывая на левую ногу.

Девушка ошиблась: улицы не были пустынны. В первом же переулке её проводил заинтересованный взгляд. Путешественники и воители здесь не такая уж редкость, но не каждый день встретишь. Мало желающих мечтало побывать в Нетронутых землях: ни гор злата, ни воинской славы поход туда не предвещал. Менестрели порой сочиняли небылицы о скрывающихся в непроходимых чащобах зловещих силах или давно утерянных знаниях, якобы сохранившихся в древних рукописях. Но верили в эти сказки немногие, а уж охотников проверять подавно не находилось. А чем ещё мог привлечь приграничный городок, вроде Акайда, посторонних? Ни драгоценных металлов или каменьев, ни зверя редкого со шкурой ценною. И немногие воины решатся пойти в соискатели к суровым здешним мастерам, чтоб научили тех не столько делу военному, а столько тому, как на свете жить правильно, в согласии с людьми и с совестью своею собственной — главное прежде всего.

Но хороша же она была, пожалуй, после долгих странствий: со спутанными волосами, кажущимися черными в неверном вечернем свете, назойливо липнущими на лицо, не желающими скрыться под надвинутым на глаза капюшоном пыльного плаща, в сапогах, покрытых слоем грязи, да со странно недейственной рукой. Однако кто встанет на пути человека, который может представлять опасность, подозрителен и, скорее всего, вооружён? Нести стражу в Акайде не было заведено. Трактир стоял один, да к тому же за ночлег надобно платить. Девушка знавала хозяина — попробовать договориться о побывке, чтобы со временем отдать положенную плату, стоило. Совсем маленький чумазый мальчик таращился на неё во все глаза. Его мамаше следовало бы лучше смотреть за дитём.

Девушка помедлила на пороге «Драконова логова» и уверенно шагнула внутрь. Буря запахов, тепла, света и шума мигом наполнила её разум. Вне всяких сомнений от отсутствия гостей, местных и пришлых, заведение не страдало. В этом гаме девушка осталась до поры незамеченной, невольно улыбнувшись, не в силах совладать с радостью при виде нескольких знакомых лиц и памятных очертаний трактира. Толстый низенький человечек — это Абрахам, лично вышедший к посетителям; значит, дела его правда процветают. Он очень давно перебрался в Акайд, но слегка различимый барданский акцент остался навсегда.

— Абрахам?..

Маленький человечек дёрнулся от неожиданности. Опыт и знание своего дела не позволили ему выказать испуга или неудовольствия. Трактирщик расплылся в слащавой улыбке и проворковал:

— Абрахам к вашим услугам. Чего изволите? — и лишь тут, рассмотрев лучше посетителя, он узнал её. Его улыбка стала шире и превратилась в явно радостную, а не дежурно-приторную.

— О… старая знакомая, — он подмигнул ей своим единственным глазом.

— Здравствуй, Абрахам, — сказала она, тоже улыбаясь, и поклонилась, неглубоко, так, как это принято в повседневном обиходе. — Можем поговорить?

Абрахам засуетился, как если бы к нему король на приватную беседу запросился. Это даже обескуражило девушку — раньше трактирщик к ней особого расположения не проявлял. Передав кое-какие распоряжения юркому конопатому парнишке — сыну, он кивнул в сторону свободного стола, как и полагается, поодаль от остальных. Она присела на скамью и опустила капюшон, чтобы случайно не оскорбить хозяина.

— Абрахам, я вынуждена просить об услуге…

Трактирщик усердно закивал:

— Знаю, знаю, можешь и не говорить. Дверь с номером двенадцать — в конце коридора, направо. Ужинать спустишься или Линёне подать прямо туда?

Она оторопела. Её Учитель и трактирщик никогда не были дружны, поэтому радушный приём казался ещё более поразительным. Она тут же нашла у Абрахама крышу над головой. Девушка даже засомневалась: действительно ли хозяин сообразил, о чём она просить хотела:

— Но…

Абрахам вновь закивал, усерднее прежнего, и уже поднялся на ноги:

— Ни слова не говори. Заплатишь, когда сможешь.

Она тоже встала. Абрахам, не тратя более ни минуты, вернулся к делам и вскоре вовсе скрылся из виду. Девушка ещё раз оглядела трактир, и на душе стало теплее. Что ни говори, а Акайд для неё — если не дом, то вполне сносное его подобие.

Абрахам нагнал её на крепкой буковой лестнице:

— Госпожа, госпожа хорошая! Так ведь и не сказала старику, где кушать изволишь.

Она мгновение подумала.

— В комнатах. Часа через два, а лучше — через четыре, — девушка ещё раз кивнула хозяину и пошла наверх.

— Стой! Так и не назовёшь своё имя? Как величать тебя?

— Не скажу. Я для всех здесь, как и прежде, Бродяжница.

Она и не знала, что у Абрахама лучшие комнаты совмещены с уборной и купальной комнатами. А хоромы, несомненно, были одними из лучших: огромная кровать с необъятной пуховой периной, пара удобных глубоких кресел у камина… Да к тому же окно выходит не на заплёванный двор (хотя тот здесь и чище, чем мог быть), но на тихий переулок и Акайду — в этом месте широкую и полноводную. Это река дала городу, расположившемуся на её берегу, красивое звучное имя — Акайд.

Девушка стащила сразу у порога свои поношенные сапоги, кое-как стянула грубый плащ. В Акайде её повреждённая рука вдруг стала тяжелее и непослушнее обычного. А может, неожиданно навалилась усталость.

Посреди купальной стояла просторная деревянная кадка для мытья, а рядом — чан, полный горячей воды. Как только Абрахам успевает обо всем позаботиться? Неудивительно, что его дело процветает, при таком-то хозяине. Девушка задумчиво провела рукой по блестящей глади — вода не обжигала, но приятно горячила кожу. И всё-таки что-то было не так в излишней любезности хозяина. Но что же он мог скрывать? Нечто враждебное?.. Сейчас об этом можно было не думать. Погрузиться в горячую воду, смыть с себя всю дорожную пыль… О, Великий, как хорошо!

Свой короткий меч она спрятала в одежде неподалёку — чтобы дотянуться рукой в случае опасности. Девушка купалась, пока вода окончательно и безнадёжно не остыла. Несколько удивительно мягких полотенец отыскалось тут же. Она удовлетворённо прошлась по комнате, отведённой для сна, не переставая ощущать всем телом лёгкий озноб. Её жизнь — дорога, но какая же дорога без уютного домика, ждущего в конце пути? Кров над головой и долгий путь существуют неотделимо друг от друга, как добро и зло.

На улицы Акайда тем временем опустилась ночь, сокрыв чудесный вид из окна. С помощью огнива она затеплила огонь в камине, зажгла несколько свечей. Когда комната стала более-менее освещена, девушка завесила окно, отсекая от своего укромного уголка взор мира. Ходить голышом она не смущалась, но Линёна, младшая из детей трактирщика, занимавшаяся обслуживанием гостей, в прежнее знакомство казалась смышлёной девочкой, и могла ухватить быстрым взглядом на теле гостьи нечто, не полагавшееся ей видеть, а потому всё-таки пришлось натянуть домотканую одежду, нашедшуюся в шкафу. Рассудительности хозяина следовало отдать должное — всё предусмотрел, шельмец.

Спутанные волосы не очень-то стремились сдаться под напором щётки, но решительности девушка не занимала. Кроме того, она вдруг обнаружила, что цвет их не настолько и тёмен, а отливает тёплой медью. Наверное, про водоёмы Нетронутых земель не зря ходила дурная слава — вымытые в них волосы выглядели почти черными. Нетронутым землям часто приписывали разные чудеса… Вот только она безвозвратно изменилась внутри — и нет в том ничего удивительного.

Уютно устроившись у жарко разгоревшегося очага и подобрав под себя ноги, девушка набила трубку катастрофически кончающимся табаком — не простое занятие с онемелой рукой — и закурила. Значит, снова Бродяжница… Можно бы предположить, что это Учитель наставлял её не называть своего истинного имени посторонним. На деле же эта привычка кочевала с ней ещё со времён далёкого прошлого. Со своим нынешним прозвищем она жила давно. Представляясь так, девушка одновременно давала собеседнику первое и вполне точное представление о себе. Если Бродяжница, значит, оседлая жизнь не по ней; значит, дорога терзает её и зовёт, не давая осесть на одном месте. Она часто спит под открытым небом, её не страшит возможность заблудиться, она не боится остаться без еды в лесу. Это было бы глупо: вне городских стен полно съедобных растений и дичи. Её нигде ничто не держит, тем более теперь. Хоть вставай на перепутье семи дорог да иди, куда сердце подскажет. У неё нет друзей, она одна во всем мире. У неё нет и не может быть любви. Она лишь когда-то была преданна как псица своему вожаку, нынче оставившему её навеки. Только звезды над головой — её вечные спутники. Они верно покажут дорогу, расскажут истории о дальних мирах да о древних богах. Только ветру она доверит развеять свой прах по грешной земле. Значит, снова Бродяжница…

В дверь тихонько, но уверенно постучали. Бродяжница нехотя и с видимым усилием отвела взгляд от огня в камине. Трубка давно потухла в холодных пальцах.

— Линёна?

Великий, сколько же времени она просидела в полузабытьи, поддавшись усталости? Тяжёлая дверь на удивление легко отворилась.

Линёна была девушка, явно похорошевшая за минувший год, и заметно повзрослевшая: от юношеской угловатости не осталось и следа. Иссиня–чёрные волосы были густы, но безжалостно заплетены в толстую косу, лицо выражало мечтательность натуры, однако тяжёлая работа уже оставила на нем своё клеймо, и хотя Линёна и глядела робко, во взгляде таилась непоколебимая готовность ко всему, выработанная не одним годом прислуживания посетителям «Драконова логова», не каждый из которых был обходителен и сдержан по отношению к хорошенькой дочке хозяина. Незамысловатое, совсем простое платье с застиранным зеленоватым оттенком удивительно хорошо сидело на её фигурке, сочеталось с пронзительно-зелёными глазами. Вообще Линёна выделялась среди других своей смуглостью, так редко встречающейся в Предгорных землях.

Итак, Линёна появилась в дверном проёме, ловко удерживая разом и поднос, и подсвечник со свечой, освещающей ей путь. Следует предположить, что дверь Линёна толкнула ногой, не растеряв при этом ни капли смирения и уважения к гостю. Девушка почтительно склонилась, на несколько мгновений опустив глаза, но тут же снова впилась в Бродяжницу никак не скрываемым за пеленой учтивости пытливым взглядом. Та сдержанно кивнула:

— Проходи, Линёна.

Девушка скользнула в комнату и локтём прикрыла дверь, установила поднос на тумбе у кровати, осмотрелась, полагая, что делает это незаметно, и, углядев распростёртые на полу плащ да сапоги, робко предложила:

— Желаете, чтобы я вычистила вашу одежду?

Бродяжница, внимательно исподволь следившая за ней, тут же отозвалась:

— Да, пожалуй. Только позже. А сейчас, может, посидишь со мной? Расскажешь, чего нового в Акайде.

Линёна кивнула поспешно, но будто принуждённо. Словно она ждала и боялась такого оборота событий. Ещё Бродяжница ясно ощутила: Линёна дичилась её, хотя раньше бывала приветлива, если не сказать — болтлива. Тем временем девушка послушно присела в свободное кресло у камина.

— Ну, как прошёл минувший год? Хорош ли урожай? Велик ли сбор мёда?

Дочь трактирщика вычурно-серьёзно кивнула:

— С Великой помощью, всё ладно.

Наступила неловкая тишина. Точнее сказать, тишина, неловкая для Линёны, выказывавшей все признаки беспокойства: смуглая кожа неестественно побледнела, руки с нервно подрагивающими пальцами никак не находили покоя. Бродяжница с интересом рассматривала девушку, попутно размышляя, как ненароком привести разговор к интересующей её теме.

— Может, изволите просить зеркало? — предложила Линёна севшим голосом.

Вопрос застал Бродяжницу врасплох, но после недолгих раздумий она кивнула, давая собеседнице возможность отвлечься и смирить бешеный стук сердца. Линёна выскочила за дверь, забыв свою свечу. Бродяжница протянула босые ступни поближе к пламени камина. Ну что за девчонка?

Очень скоро дочь трактирщика впорхнула обратно и вручила Бродяжнице обильно украшенное зеркало. Отметив дороговизну предлагаемой ей вещицы, Бродяжница вгляделась в глаза по ту сторону стекла. Абсолютно чёрная радужка в неверном свете камина и пары свечей сливалась со зрачком. Выражали глаза усталость, но при том — не теряли сосредоточенности. Прочие черты удостоились меньшего внимания. Хоть и нечасто Бродяжнице удавалось рассмотреть себя, собственное лицо она помнила отчётливо: тонкий нос, губы, не лишённые аристократизма… Размышляя о своём облике, девушка неизменно приходила к выводу, что отец её или дед принадлежали к знатному роду. Загорелую кожу обветрило постоянное общение с ветрами и лучами светила, волосы отдавали в рыжину сквозь тёмную медь. За время странствия они отросли и вились ниже плеч.

Она всматривалась не больше минуты, и всё это время Линёна не сводила глаз с постоялицы. Что означал жест девчонки? Желание услужить или по-детски похвалиться сокровищем? Удовлетворённо кивнув, Бродяжница вернула зеркало Линёне. Чего же она так опасается, что не смеет и слова лишнего сказать?

— Ты сильно повзрослела, Линёна. Я не ожидала увидеть тебя такой… — Бродяжница встала и бесцельно прошлась по комнате, не выпуская девочку из поля зрения. — Что, очень отец тебя работой загружает?

Линёна ответила не сразу.

— Не более чем могу исполнить, — и, как в омут с головой, выпалила: — Я знаю, почему отец поселил Вас в лучшие комнаты.

Бродяжница не показала удивления, но посерьёзнела. Она подошла и встала у спинки пустующего кресла.

— Отчего же? — тон выказывал заинтересованность ровно настолько, чтобы не обидеть собеседницу.

Линёна тоже встала и, приблизившись, зашептала:

— Отец наказал не болтать раньше времени. И уж тем более Вам не говорить. Да только Вы всё одно не сегодня — завтра узнаете.

Колдовские зелёные глаза дочки трактирщика сверкали, отражая яростные языки пламени. Бродяжница слушала с крайней внимательностью.

— Учитель Ваш…

— Учитель?

Линёна пугливо взглянула на дверь, но продолжила, веско кивнув:

— Да, Учитель. Он оставил Вам всё, что у него было: дом в Акайде, обеих лошадей, участок на реке…

Бродяжница не прерывала собеседницу. Чутьё подсказывало: главное впереди. Только мысленно поправила Линёну: не дом, а то, что от него осталось.

–… Да иной раз говорят, я слыхала, это не есть всё его имущество. Говорят, — Линёна придвинулась совсем близко, Бродяжница чувствовала тепло её тела, тренированный нюх уловил дух волнения и страха, — … говорят, оставил он Вам сокровища бесценнейшие, горы злата, драгоценностей… Но связана с этим богатством, говорят, тайна неразгаданная… страшная тайна!

Бродяжница готова была поклясться, про тайну — это Линёна сама придумала. Если и были у Учителя какие-то сокровища, чего она вовсе не исключала, и оставил он их ей, что тоже вполне возможно, этим можно было объяснить приветливость хозяина. Однако Абрахам вовсе не дурак, чтобы жертвовать лучшие апартаменты ради постояльца с не вполне ощутимым состоянием. Тем не менее, Бродяжница серьёзно спросила:

— А что, это тайна, о которой никто не знает? Почему не велено говорить?

Линёна отступила на пару шагов, очарование момента прошло, грудной голос дочки трактирщика звучал задумчиво и печально:

— Да нет, люди знают… Болтают… Токмо открыто никто не говорит, всё шепчутся. О наследстве слухи пошли чуть год канул. Ну… Вы понимаете…

Бродяжница кивнула и уставилась в пламя камина, успокаивая всколыхнувшиеся чувства. Да, она понимала. Даже с завещанием Учитель всё продумал до мелочей. Обнародовать свою волю спустя положенный для траура срок, чтобы дать скорбящим время свыкнуться с мыслью о потере. Его нет, и никогда не будет более на земле; он не войдёт, не засмеётся, не одёрнет с искорками насмешки в глазах.

— Абрахам полагает, я не забуду отблагодарить тех, кто мне помог в трудную минуту. Он прав. — Бродяжница вздохнула. — Спасибо. Твои сведения дорого стоят для меня.

Она хотела было снова опуститься в кресло, но ощутила недосказанность: твёрдая решимость вперемешку с паникой согнала со щёк Линёны румянец. Та отрезала:

— У этих сведений есть цена.

Бродяжница вскинула на неё глаза без тени удивления, но с интересом. Что-то в этой девчонке действительно переменилось со времени их последней встречи.

Бродяжница села-таки в кресло и принялась по новой набивать трубку. Не хотелось сию минуту обрывать речь девушки заявлением о неуместности торгов уже после оглашения всех хоть сколько-нибудь важных вестей. К тому же, обыкновенный интерес взял верх:

— Я слушаю.

Линёна собралась с мыслями и заговорила:

— Я знаю, Вы не останетесь в Акайде. Ваша судьба не здесь, рано или поздно Вы отправитесь в дорогу… Мне не нужно никаких… денег или, может, драгоценностей, — Линёна для убедительности с чувством покачала головой, — … я только хочу просить Вас об услуге: когда соберётесь уходить, всё равно куда, в путешествие… позвольте мне сопровождать Вас. Станьте мои Учителем!

Внезапно Линёна встала на колени у кресла Бродяжницы, не посмев потревожить её ног. Красивое лицо девушки преисполнилось тоски. Всё существо несчастной выражало отчаянную мольбу, словно от решения Бродяжницы зависело, выживет она или умрёт.

— Прошу Вас… возьмите меня с собой!

— Но… дитя… — ещё не договорив, Бродяжница осознала свою ошибку. Сама совсем немного старше Линёны, она не имела ни оснований, ни права на такое обращение. Неожиданная просьба привела в полное смятение все мысли странницы, которой едва удалось сохранить внешнее спокойствие. Бесполезность разумных доводов была очевидна. Воображение Линёны зачаровали образы свободной дорожной жизни. Как девушка неглупая, она наверняка помнит о тяготах и лишениях, но трудно не мечтать, изо дня в день работая в трактире отца наравне со старшими братьями. Коль прибавить врождённое упрямство, которое наверняка в ней есть, Линёна продержится в дороге несколько лун. Может даже пару зим. Но её ноги не привыкли к долгой ходьбе, руки не держали оружия…

— Нет, я не могу тебя взять в ученики. Я не владею достаточными знаниями и не сумею никого обучить. А ты с детства привычна к домашней работе, уже поздно что-то менять.

Бродяжница надёжно укрыла сочувствие за холодностью. Она понимала желание девушки уйти от проблем в странствие, но не была уверена, что так будет лучше для самой Линёны.

— Скоро отец найдёт тебе мужа, ты уйдёшь в другую семью и посвятишь себя заботе о детях. А о путешествиях и думать забудешь.

Ни одна слеза не облегчила горе Линёны. Позже она выплачется вдоволь где-нибудь в потаённой каморке, но не теперь. Она обхватила колени и проговорила хриплым низким голосом:

— Я всё равно убегу.

— А как же твой отец? Я не могу его обижать, Абрахам друг мне.

— Я всё равно убегу.

Бродяжница пожала плечами.

— Дело твоё. А теперь оставь меня.

Линёна была раздавлена, унижена, убита. Какой жених? Какие дети? Только небо, да звёзды, да пыльная дорога. Она встала, расправила платье и с поклоном вышла вон.

Ох, и хорош же сон под надёжной крышей! Бродяжница потянулась, сладостно позёвывая, и открыла глаза. Зрение было последним чувством, которое сегодня проснулось в ней. Сначала она учуяла манящий запах с кухни, услышала приглушенные голоса, шум потоков Акайды и воздала должное тёплым объятьям одеяла. Зрению предстал тёсаный потолок с играющими бликами света. Ещё раз потянувшись, Бродяжница легко поднялась, и, обойдя пустовавшую всю ночь кровать и свою постель на полу, первым делом освободила окно от пут занавесей. Комнату залил яркий дневной свет. Бродяжница распахнула окно настежь, впуская на удивление тёплый осенний ветерок. Вглядываясь в давно знакомую местность, она мысленно перебирала насущные дела. Первым делом — посетить пепелище, оставшееся от дома Учителя. А потом?.. Учитель поведал ей, как надобно пройти свой Путь, но не указал направление. Бродяжница могла бы попытаться разыскать его убийц и отомстить. Но ей не давала покоя мысль, что Учитель догадывался о грядущей битве, исход которой был предрешён. Более того, он специально отослал Бродяжницу в горы на несколько дней, словно ожидая прихода убийц.

Доводы рассудка не позволяли рубить с плеча и до поры остужали жажду сиюминутного отмщения. Последняя задачка Учителя на поверку оказывалась глубже, чем выглядела на первый взгляд. Приступать к решению следовало деликатно. Несомненно, дело заведёт её в доселе неизвестную жизнь Учителя. А следует ли ей касаться тех его зим, о которых он не поведал сам?

Раз он покинул её, не объяснившись — следует.

Но не разочарует ли Бродяжницу вожделенная правда? По сей день она упорно боролась с кощунственной мыслью, что Учитель точно знал о грозящей ему гибели наперёд.

Чистые — выстиранные и высушенные — штаны, заправленная в них рубашка, да поверх неё кафтан; стянутые кожаным ремешком волосы, а кроме того вычищенные сапоги. Так можно спокойно пройтись по Акайду, и никто не станет провожать тебя испуганным взглядом.

Одежду Бродяжница к своему немалому удивлению обнаружила в комнате. Там же ожидал и не до конца остывший завтрак: добротный ломоть говядины и свежая пшеничная лепёшка, кружка медовухи. Неприятно поразило странницу одно: как могла деревенская девчонка пронести всё это, не потревожив сна до предела чуткой на слух Бродяжницы? Эдак она её и во сне могла бы прирезать. Бродяжница придирчиво осмотрела облачение, оделась и едва притронулась к еде. На другом конце Акайда вот уже больше года её дожидалось большое пепелище.

После славного непозволительно долгого сна Бродяжница могла идти не один день. Мелькали знакомые узкие извилистые улочки, залитые золотым сиянием: направо — в сторону от Акайды, потом, у дома пекаря, налево, опять налево, направо… В обход центральной площади — Учитель советовал избегать больших открытых пространств; хотя чего ей бояться?

А город давно пробудился, люди то и дело встречались по дороге. Она знала в той жизни, с Учителем, многих, но говорила с ними редко. Пожалуй, народ не любил её за скрытность. И за отличия от большинства тоже не любил. И где это видано — девка на воспитании у прославленного мастера. Бродяжница не стремилась сыскать чужой приязни — до того ли, когда занята ученьем день и ночь. А училась она как нельзя прилежнее, снова и снова оказываясь не хуже бывших воспитанников её Учителя, принадлежавших к мужскому племени.

Ноги скоро вынесли Бродяжницу домой. Сколько раз ей грезилась эта небольшая, но такая уютная избёнка. Девушка знала: на месте её ждёт только присыпанная пылью зола. С тяжёлым сердцем она подошла ближе, взяла в руки горстку пепла. Долгие луны, проведённые в мыслях об этом моменте, оставили в голове лишь пустоту. Наступать на сгоревшие дотла останки дома казалось дикостью. Она не решалась пройти дальше. Счастливое прошлое, обратившись в ничтожную грязь, утекало сквозь пальцы. Со стороны реки к дому была пристроена терраса, иногда они с Учителем пили чай, поглядывая на бурные потоки… Она хотела начать поиски убийц отсюда? Как глупо для человека, не смеющего даже пройти и осмотреть уцелевшее. А ехидный голос внутри шептал: «ничего не уцелело, нечего и смотреть». Как искать следы былого преступления, если минул год? Учитель нашёл бы решение, придумал бы выход. Но он ей уже не поможет.

Пустынная улица не таила угрозы, ближайшие дома стояли далеко, но вдруг позади Бродяжницы кто-то предупредительно откашлялся. Она среагировала мгновенно. Меч, висевший на поясе, оказался в руке; девушка обернулась, готовая отразить удар, но застыла. Недавний знакомец, испортивший её встречу с Акайдом, стоял не дальше дюжины шагов. Она сумела сохранить лицо непроницаемым.

Мужчина заговорил не сразу. Он изучил Бродяжницу с ног до головы, а потом якобы спохватился:

— Полагаю, Бродяжница?

Она помедлила, в свой черёд рассматривая его тоже. Незнакомец был высок, выше её, совсем не низкорослой, на целую голову, черноволос, голубоглаз и сложен удачно, чтобы быть воином.

— А сам-то кто таков?

Он усмехнулся, опять, как в тот раз, скаля белые зубы, и вежливо кивнул.

— Друзья зовут меня Ухмарь. Но Вам, так и быть, позволю звать меня так же.

Она пропустила насмешку в его тоне мимо ушей.

— Что Вам нужно?

— Видите ли, — он подошёл на несколько шагов ближе, — нас с вами объединяет один нерешённый вопрос…

Бродяжница оборвала его речь, грозившую затянуться:

— Вот как?

— Поверьте, Вы заинтересованы в его разрешении не меньше меня.

— Я слушаю.

— Нет-нет-нет, — мужчина покачал головой, — здесь его не решить, идёмте, — и он жестом указал ей обратно в сторону центра города.

Бродяжница медленно кивнула — она не спешила. Ухмарь направился в означенном им самим направлении, не теряя ни минуты. Бродяжница шла рядом, не смиряя раздражения на нелепые обстоятельства, нарушившие планы.

— Может, скажете, леший Вас дери, что за вопрос?

Она прибавила шаг, и ему тоже пришлось идти быстро.

— О, а я полагал, Учитель обучил Вас держать себя в руках, — он поймал на себе её взгляд и продолжил, мерзко растягивая слова, — и, кроме того, иметь терпение. А так же не терять хладнокровия. И сверх всего сказанного, не размахивать оружием направо и налево.

Выразительный взгляд на её руку напомнил Бродяжнице о доселе сжимаемой в ладони рукояти меча. В ладони недейственной правой руки.

Попытка на ходу вернуть оружие в ножны не увенчалась успехом. Рука, сработав в нужный момент, снова отказалась подчиняться, застыв намертво. Бродяжнице пришлось немало постараться, чтобы побороть её и убрать меч, не сбавляя шага. Наконец справившись, девушка прочла во взгляде спутника, который он и не подумал спешно отвести, скорее интерес, нежели издёвку. Несомненно, Ухмарь наблюдал за всеми её манипуляциями.

Они прошли уже два поворота, пепелище от дома Учителя давно скрылось из виду. От окраин Акайда путники возвращались к более людным кварталам. Пальцы калечной руки не слушались, дрожа и требуя отдыха. Бродяжница подавила вздох: неизвестно, когда рука опять заработает. Народ мелькал чаще. К большому удивлению девушки, некоторые, поравнявшись с нею и её провожатым, дружелюбно кивали Ухмарю как хорошему знакомому. Прожив в Акайде не меньше семи зим, Бродяжница точно его никогда раньше не встречала.

Не дойдя до главной площади, они последний раз свернули и оказались перед мельком знакомой Бродяжнице ничем не примечательной дверью. Ухмарь без стука открыл её и прошёл внутрь первым, бросив через плечо:

— Сендол нас заждался, пожалуй.

Бродяжница узнала имя. Этот человек занимался заверением кой-каких торговых соглашений, договоров между простым людом, и вообще вёл дела, крайне далёкие от её жизни. Возможно ли, что к Сендолу обратился Учитель с просьбой сохранить и обнародовать его завещание? Наверняка Сендол и за такие вещи тоже брался.

Бродяжница почти ощупью ступала по слабоосвещённому коридору, впереди маячила долговязая фигура Ухмаря. Наконец, он пропал из виду, а вскоре и она вышла в просторную круглую комнату. Солнечные лучи сюда проникали лучше, но полностью сумрак не рассеивали. Кроме Ухмаря и Сендола, которому Бродяжница кивнула в знак приветствия, присутствовал здесь ещё некто, привставший при её появлении. Окно, располагавшееся за креслом незнакомца, пропускало лишь тусклый свет. Бродяжница вежливо поклонилась ему, пытаясь рассмотреть лицо. Черты чудились странно знакомыми.

— Наконец-то мы Вас дождались, дорогая Бродяжница! — провозгласил Сендол, разводя руки в стороны, будто хотел заключить гостью в объятия.

Бродяжница слегка повела бровью при слове «дорогая», но смолчала. Она давно усвоила: лицемерие человеческое не знает границ.

Ухмарь дополнил восклицание Сендола, обращаясь, правда, не к Бродяжнице, а к остальным:

— Она пошла первым делом на пепелище, как я и предполагал.

Девушка сдержала ехидный вопрос о природе его подозрительной осведомлённости. Она ждала, когда заговорит человек у окна. Проследив за взглядом Бродяжницы, Ухмарь заметил:

— Да, я ведь должен вас представить. Позвольте, милейшая Бродяжница, познакомить Вас с моим добрым другом, умелым врачевателем, опытным путешественником, мудрейшим философом и неисправимым мечтателем. Аристарх.

Медленно приближаясь к незнакомцу, Бродяжница всё меньше верила своим глазам. Посторонний человек увидел бы начавшего седеть умудрённого летами и, наверняка, не одним путешествием мужчину. Совсем, однако, ещё не старого. Бродяжница увидела своего Учителя.

Вначале она лишь жадно впитывала каждую чёрточку незнакомого, но узнаваемого лица. Учитель, и одновременно чем-то едва уловимым всё-таки не он, протянул ей руку и сказал почти знакомым голосом:

— Аристарх.

Какой Аристарх? Какая нелепая шутка. Учителя звали по-другому.

Бродяжница совладала с собой и ответила бы на рукопожатие, если б могла. Подоспевший к ним Ухмарь окончательно испортил и без того неловкую ситуацию:

— Аристарх, дружище, — сказал он, хлопая Аристарха по плечу, — твоя схожесть с Учителем слишком поразила нашу Бродяжницу, — и покачал головой, глядя на неё с гадкой улыбкой.

— Я боялся, что так и будет, — посетовал Аристарх. — Ты знаешь, меня это сильно угнетает, мой друг. В этом городе меня всегда принимают за отца.

Раздосадованная Бродяжница пояснила:

— Я пожала бы Вашу руку, Аристарх, — нелепо казалось обращаться к Учителю чужим именем, но разум с самого начала знал правду, — однако старая рана не позволяет мне этого сделать. Зовите меня Бродяжницей. Кажется, мы собирались разрешить какой-то вопрос.

Сендол веско кивнул:

— Да, очень верно подмечено, очень верно, дорогая Бродяжница!

Этот Сендол ей явно не нравился. Как, впрочем, и Ухмарь с Аристархом вместе взятые.

Законовед предложил вновь прибывшим устроиться на стульях, Аристарх занял прежнее место, а сам он почти сразу обернулся из тёмной каморки, держа в руках бумаги. Напустив серьёзный вид, Сендол встал ровно посередине меж посетителями. Он поднёс листы к самому своему носу, по всей видимости, разобрал первые несколько слов и начал:

— Господа, сегодня мы собрались, чтобы огласить завещание.

Аристарх плохо скрывал волнение. Душеприказчик Учителя опять уткнулся в бумаги и стал читать вслух, жестоко переусердствуя с торжественностью.

— Я, Эйлейв Орм, сим завещанием передаю: во-первых, своему лучшему ученику, известному под именем Ухмарь, личное письмо, подлежащее прочтению немедля; во-вторых, своей ученице, ныне здравствующей под прозвищем Бродяжница, так же личное письмо, подлежащее прочтению немедля.

Сендол выбрал из листов бумаги два запечатанных конверта и передал их адресатам. В ответ на немой вопрос Аристарха он покачал головой:

— Вторая часть только после прочтения.

Ухмарь, насмешливо созерцающий происходящее, наверняка заметил и тщетно подавляемую досаду Аристарха, и неприкрытое любопытство Сендола, и подрагивающие пальцы Бродяжницы. Она хладнокровно, но всё равно неуклюже распечатала конверт и достала сложенную в четыре раза бумагу, стараясь не поддаваться смятению, дабы не послужить поводом для веселья. Спустя мгновение такие пустяки позабылись.

«Моя драгоценная ученица!

Знаю, разлука со мной лишит тебя опоры под ногами. Не поддавайся печали. Читая это письмо, мысли ясно. Предвижу твои вопросы. Ответы на них ищи на Светлоострове. Карту найдёшь под вечным камнем. Я говорил тебе, что без спутников меньше проблем в дороге? Это не правда. В темноте все кошки серы, не так ли?»

Бродяжница в полном недоумении отняла глаза от письма. Понять смысл послания Учителя оказалось непросто. «Главное, при чём здесь кошки? Почему кошки?» — Вертелось в голове. Ухмарь дочитывал письмо. Аристарх пугал своей бледностью. Бродяжница бережно спрятала конверт в недрах кафтана. Закончив манипуляции, она отметила пришедшую на смену показной весёлости Ухмаря задумчивость. Наваждение длилось не более краткого мига. Возможно, послание Учителя и его поставило в тупик. Залихватски подмигнув девушке, Ухмарь обратился к Сендолу:

— Кажется, мы закончили. Можем продолжать.

Сендол церемонно кивнул и вновь уткнулся в листок:

— По прочтению сих писем, огласить следующее: Ухмарю завещаю в собственность плащ и указанную Сендолу палку; Бродяжнице завещаю по возвращении её из будущего путешествия свою землю, где стоял и будет стоять дом, а также принадлежавший мне надел полноводной Акайды. Кроме того, ныне сим завещанием передаю ей в дар своих лошадей: Лану и Крахта.

Сендол намеренно выдержал огромную паузу, оглядел всех сидящих в комнате и, перевернув страницу, продолжил:

— Сим документом кроме прочего я, Эйлейв Орм, завещаю своему единственному родному сыну, при рождении наречённому именем Аристарх, свой меч и письмо, читать ли которое решит он сам. Завещание подлинно и заверено.

Сендол зашуршал бумагами, собирая документ воедино, вручил Аристарху предназначающийся ему конверт и снова скрылся за дверью.

Похоже, душеприказчик не делал особой тайны из содержания завещания доверителя. Но если про дом и Акайду Сендол легко мог прочесть, то про несметные богатства и окутывающую их тайну тут уж точно не было сказано ни слова. Конечно, людям надо о чём-то болтать. История с сокровищами Учителя вполне может оказаться не более чем чьим-то неудачным вымыслом. Но стал ли бы Абрахам расточаться понапрасну, не будь он уверен в возвращении сторицей своих трат? Этот вопрос девушка задала себе не в первый раз.

Легенды отнюдь не рождаются на пустом месте. Может, в народе давно поговаривали о припасённом Учителем кладе, а прослышав, что по завещанию Бродяжнице предстоит дорога, не трудно догадаться, за чем именно она отправится.

Но неужели Учитель взаправду решил оставить ей какие-то сокровища? Зачем? На него это так не похоже. Её жизнь — дорога, к чему ей богатства? Оставил бы их лучше кому-нибудь другому — своему сыну, например.

Учитель никогда не говорил ей о сыне. Странно. Если Аристарх действительно таков, как описал его Ухмарь, наследником можно бы гордиться. Отчего Учитель не гордился? Или гордился, но искусно скрывал? Или у них с сыном вышел разлад? Последнее, конечно, более походило на правду, но только для не знавших Учителя. Он умел понимать и прощать, как никто. Почему он тогда столь небрежно упомянул о сыне в самом конце завещания? С другой стороны — Учитель оставил Аристарху свой меч. Но дорого ли стоит меч по сравнению с отцовской любовью и уважением?

Бродяжница задавала себе эти вопросы, не находя ответов, исподволь рассматривая Аристарха, похожего на изваяние из камня: твёрдо сомкнутые губы, остекленелый взгляд и невероятно белая кожа. Он так и сидел, не решаясь прочесть письмо отца или собираясь с духом. Ухмарь вальяжно закинул ногу на ногу. Стояла такая тишина и Сендол так долго не возвращался, что Бродяжница представила даже, будто он умер сразу же, едва затворив за собой дверь, а они тут сидят и чего-то ждут. У неё на губах заиграла кровожадная ухмылка, верно, истолкованная Аристархом по-своему. Он спешно убрал письмо в карман. Бродяжница приняла безмятежный вид — не хватало ещё оскорбить сына Учителя выражением своего лица.

Сендол всё же изволил появиться с их наследством. Бродяжница не спутала бы меч Учителя ни с одним другим. Клинок матово светился, отражая сероватый свет, царящий в доме Сендола. Рукоять слабо поблёскивала тёмно-синими камнями, чудно гармонируя со сталью. Аристарх с поклоном принял дар отца. Ничуть не подвергая сомнению справедливость завещания, Бродяжница не могла побороть грусть. Дорогие ей вещи уходили к посторонним в их с Учителем мирке людям, буде даже Аристарх как две капли воды похож на отца. В каждом жесте Ухмаря ей чудилось пренебрежение, почтение к своему наследству казалось нарочито-показным.

Уходить не торопились. Аристарх бережно уложил меч на коленях, в то время как Ухмарь раскурил трубку и обратился к Бродяжнице:

— Слышал я, достопочтенная Бродяжница, отправляетесь в путешествие? Так сказано в завещании нашего Учителя.

— По всей видимости. Вам-то что?

Ухмарь, якобы оскорблённо, покачал головой:

— Я интересуюсь, потому как нам с другом тоже предстоит дорога, — и он утвердительно кивнул в ответ на вопросительный взгляд Аристарха.

— В самом деле?

— Я полагаю даже, нам по пути.

— Сомневаюсь. У меня свой путь.

Я говорил тебе, что без спутников меньше проблем в дороге?

Да, Учитель, и я усвоила урок.

Это не правда.

Пусть так, но мне ведь не обязательно брать в попутчики первых встречных. Как бы ни были они близки тебе при жизни.

Ухмарь не сдавался:

— Думается мне, мы должны отправиться вместе по воле Учителя.

— В моём письме не сказано о вас ни слова, — Бродяжница встала. — Полагаю, теперь вопрос разрешён? Я пойду, — не дожидаясь ответа, она направилась к выходу, но вовремя задержалась:

— Господин Сендол, где я могу найти своих лошадей?

— Они здорово перепугались тогда, при пожаре. Последний раз их видели в северной стороне у границ Акайда. На Большой поляне у леса.

— Давно это было?

На лбу Сендола собрались глубокие морщины:

— Седмицу, должно быть, назад. Не больше.

Бродяжница в последний раз окинула находящихся в комнате взглядом и вышла. Золотистое сияние на улице отозвалось резью в глазах. Она, не задумываясь, направилась в северном направлении. Людское безразличие к соплеменникам было познано ею с достатком. Равнодушие к лошадям почему-то раздосадовало. К тому же, собственная вина не отпускала. Крахт вместе с Ланой провели без присмотра человека целый год: и непродолжительную, но очень холодную акайдскую зиму, и слякотную весну… Лошади Учителя не пошли бы в чужие руки, если бы в жажде наживы кто-то попытался их прибрать. Они и Бродяжницу не сразу признали за свою. Она надолго запомнила их зубы и копыта. А ещё лошади, конечно, любили свободу и, наверное, скорбели об утрате не меньше неё…

Ещё вчера Бродяжница проходила этими самыми переулками, а до того — шла по широкой тропе вдоль леса, сторожившего Акайд с севера. Пройди она чуть дальше на северо-восток, не сверни в город, кто знает, быть может, Лане и Крахту не пришлось бы дожидаться своего человека на день дольше. Теперь Бродяжница уверенно шагала к огромной поляне, скрытой от дороги вековыми деревьями. Стоило пройти всего несколько шагов по влажной чёрной земле, укрывшейся разнотравьем, как дышать становилось легче от открывавшегося навстречу путнику мира неброских, закалённых в борьбе за право пустить корни цветов, ласкающих взор грубой красотой. На поляне лошадей, конечно, не было. Бродяжница обошла её кругом два раза и наткнулась на явные следы совсем недавнего пребывания Ланы и Крахта — Сендол сказал правду. Если седмицу назад лошади паслись на Большой поляне, они давно могли уйти далеко, вот только стали бы? Дело ясное — искать следовало тут же, в лесу. По свежим следам копыт Бродяжница пошла меж деревьев всё дальше в лес.

День клонился к вечеру, день спешил уступить место сестре-ночи. Сумерки спустились на приакайдский лес. Ещё недавно лучи света боролись с плотной зеленью над головой Бродяжницы, в который раз пытаясь прогреть сырую землю у неё под ногами, а теперь алый закат спрятался за стеной многовековых исполинов-деревьев. И всё же — глаза не подводили девушку, а вот извечная хромота усиливалась с каждым шагом, и рука предательски ныла. Пока мгла вокруг не стала кромешной, Бродяжница поспешила насобирать хворосту и развести костёр. Зима стояла на пороге — с заходом солнца сильно похолодало. Девушка с тоской вспомнила тщательно вычищенный плащ, утром опрометчиво сочтённый лишним. Ну ни ей ли не раз втолковывал Учитель, что плащ бесполезным грузом не бывает? Почему она прилежно усвоила все его уроки, кроме этого? Тихо вздохнув, Бродяжница вернулась мыслями к теперь уже своим лошадям и слишком слабо занимавшемуся огню. Хорошо хоть разжигать костёр без огнива она научилась вполне.

Решив проблему тепла, Бродяжница вспомнила о пропущенном обеде и ужине. Уходить от костра не хотелось, и она решила повременить с едой до утра. Настало время тщательно поразмыслить. Бродяжница достала письмо Учителя и в неверных отсветах пламени внимательно прочла его ещё несколько раз. Вопросов по-прежнему было больше, чем ответов, и главный из них — где спрятана карта? О вечном камне она впервые слышала. К тому же, говоря о спутниках, Учитель явно намекал на Аристарха и Ухмаря. В отсутствии прямых указаний Бродяжница нашла оправдание собственному малодушию.

А кошки? Подсказка, где искать карту? Намёк на ожидающее Бродяжницу впереди? Цель её путешествия? Или предостережение?

Большая жёлтая кошка жмурится на чересчур яркий свет. Под кожей у неё плавно и лениво перекатываются стальные мышцы, а из-под верхней губы торчат, слегка выступая наружу, грозные кинжалы-клыки. Яркий белый песок, колючки. Когда она шагает, комки лап проваливаются неглубоко, а затем сухие песчинки трутся друг о друга, засыпая ямки. Но кошка уже идёт по земле вдоль леса. Кошка прыгает с камня на камень, и её след различит только очень опытный следопыт. Шкура кошки горит огнём в непроглядной ночи. Кошка говорит:

— Посмотри. Здесь темно, но не посмеешь же ты назвать меня серой? Я храню свой свет всюду. Посмотри на меня. Посмотри в мои глаза.

А это глаза уже не кошки, и никогда ими и не были. В уголках — россыпь мелких смеющихся морщинок. И ещё они видят насквозь любого, но увиденное остаётся под замком. Это глаза Учителя, кого же ещё?

— Я говорил тебе, что без спутников меньше проблем в дороге?

Нет, Учитель в тот день говорил иное. Тогда они сидели, свесив ноги с обрыва — одно неловкое движение, и слетишь вниз, если, конечно, все твои движения не отработаны многодневными тренировками, и случайными не бывают. Они беседовали не один час, глядя, как всё ниже опускается светило, слушая доносящиеся изредка звуки вечернего городка.

— Я говорил тебе, что ложь всегда открывается и уступает дорогу правде. Помнишь это?

— Да, Учитель. Но почему ты вспомнил об этом теперь?

— Ты скоро поймёшь, хотя и не сегодня. Я расскажу тебе ещё одну историю, — Учитель вытянул руку, указывая на что-то позади них, — Видишь тот большой камень?

Бродяжница послушно обернулась. Громадная глыба сравнилась бы размером со вставшим в ряд семейством медведей.

— Говорили раньше люди, если расколоть тот камень на несколько частей, сладивший с ним станет жить вечно. Многие бились об заклад и приходили сюда в надежде на удачу, но всякий возвращался ни с чем. Кое-кто и поныне верит в эту сказку. А ты, ученица, веришь?

Бродяжница не скрывала удивления. Учитель спокойно ждал её ответа.

— Полагаю, это пустые россказни, Учитель. Ни один из живущих ныне людей не сможет расколоть этот камень.

— А кто сказал, что расколоть его должен человек? — глаза Учителя снова смеялись. — Когда акайдские дети играют в загадки, иногда они задумывают то, что разрушает горы и скалы, и даже светило однажды сгонит с небосвода. Это время. Оно будет жить вечно, не правда ли?

Бродяжница задумчиво кивнула.

— Но дети редко вспоминают об этой загадке. Знаешь, почему? — дождавшись внимания ученицы, Учитель с улыбкой продолжил, — Она слишком простая и все знают ответ.

Он по-доброму рассмеялся, глядя на кривую ухмылку Бродяжницы.

— Но, Учитель, правильно ли я поняла? Камень надобно расколоть? А время всего лишь обратит его в песок. Выходит, испытание предназначено всё-таки человеку.

Учитель снова рассмеялся:

— Выходит, что и так, пожалуй. А я уж разгадал было тайну вечной жизни.

— Ну коли найдётся человек, достаточно сильный, чтобы расколоть этот камень как раз плюнуть, неужто не проживёт он вечность?

Учитель вдруг сделался печален, несмотря на всё смеющиеся глаза.

— Нет, никому не уготовано жить вечно. Но ведь ничто не помешает тебе попробовать свои силы?

Бродяжница хотела возразить, но решила не спорить.

— Скоро ты пойдёшь к этому камню и попробуешь с ним совладать.

— Мне не нужно вечной жизни, Учитель.

— Я знаю. Равно как и мне. Но камень может сгодиться для иного.

Бродяжница залюбовалась наполовину скрывшимся под землёй солнцем. Последние слова Учителя показались незначимыми.

— Нам пора заняться хворостом для костра, — сказал Учитель.

Бродяжница повернула голову, но вместо Учителя рядом с ней сидела большая чёрная кошка. Чёрные кошки и во тьме остаются чёрными. Кошка тихонько заржала, словно жеребец, и взмахом огромной лапы сбросила Бродяжницу с обрыва вниз.

Девушка содрогнулась всем телом и проснулась. В нескольких десятках шагов от неё чернела угольная морда вороного Крахта.

В лесу царил предрассветный туман. Потухший костёр уже не разгонял утреннюю прохладу. Вся одежда на Бродяжнице отсырела. Крахт взирал на неё с насторожённостью и не выказывал желания подойти ближе.

— Крахт? Наша Лана с тобой?

Конь мотнул головой, как назойливых мух отгоняя от себя её слова, и нервно переступил с ноги на ногу.

Продолжая звать Крахта по имени, Бродяжница медленно приблизилась. Он стоял смирно, на вороной шкуре поблёскивала серебром роса. Повинуясь внезапному порыву, Бродяжница обняла коня за могучую шею и прижалась лбом к огромной голове. Здесь, посреди глухого серого леса, она вдруг ощутила, насколько легче стало нести груз потери, разделив его с настолько же преданным Учителю существом. Она не сомневалась: Крахт понимал её мысли.

Равнодушно щебетали утренние птицы в просыпающейся природе. У Крахта всегда была Лана, они скорбели вместе. Бродяжница горевала одна. Почему она раньше не знала, что боль легче переносить вместе с кем-то?

Тем временем Крахт счёл приветственный ритуал оконченным и принялся по-тихому пощипывать плечо её кафтана. Бродяжница сбросила нелепую чувствительность. Осмотрев коня от морды до хвоста, она ублаготворилась. За исключением нескольких полу заживших царапин, спутанного хвоста и мириады колючек в гриве, Крахт оставался прежним. Громадным, мощным и, вместе с тем, невероятно грациозным в каждом своём движении. Отсутствие зимой специально заготовленного корма компенсировалось продолжительным и тёплым летом, полным сочных трав. Крахт излучал силу и здоровье. Охватив его одобрительным взглядом, Бродяжница вновь заговорила:

— Я вижу, ты не очень-то скучал по неволе, а? — она потрепала его по холке, — так где же Лана? Ты отведёшь меня к ней?

Кони Учителя не признавали узды и нехотя мирились с седлом. Доверившись кому-нибудь однажды, они легко подчинялись любому движению ноги и позволяли накинуть себе на шею свободный хомут, чтобы всадник мог удержаться верхом, но вместе с тем не причинил животному неудобства.

Будто и впрямь разобрав человеческую речь, Крахт неохотно развернулся и проследовал вглубь леса, ни на мгновение не теряя невероятной горделивости, дивно выгибая шею и старательно выставляя шаг. Бродяжница уверенно шла слева от ставшего намедни её собственностью коня. Вот только чем-чем, а уж собственностью Крахт быть никак не мог, мешало врождённое свободолюбие. Бродяжница почитала свободу ещё острее, поэтому, пусть все прочие принимают её за хозяйку Ланы и Крахта, она-то знает: лошади давно признали её своей, и лишь потому послушны её воле.

Не только Лана и Крахт занимали думы Бродяжницы. Теперь она точно знала, где искать карту. Сомнений быть не могло. Зная разгадку, казалось странным столь продолжительное замешательство. Почему она не вспомнила приснившийся ей разговор сразу же? Да, минуло уже порядочно времени. Неужели Учитель уже тогда знал, что всего через два с лишним года его не станет? Начиная разговор о камне, Эйлейв Орм верил: в нужный момент Бродяжница извлечёт его слова из своей памяти. Надеялся на её внимательность? Великий, она сама ни за что не доверилась бы столь зыбкой вероятности. Выходит, он знал о её способностях получше неё самой. Или просто ожидал нападения гораздо раньше? Не понятно.

Солнце поднялось уже высоко над лесом, а Бродяжница всё хромала бок о бок с Крахтом, рассчитывая в скорости встретиться с Ланой, и ничуть не удивилась, издали увидав мелькнувший меж деревьев пегий бок кобылицы. Крахт раскатисто заржал, известив подругу об их появлении. Бродяжница улыбнулась, приветствуя Лану, Крахт ласково ткнулся мордой ей в шею. От Бродяжницы не укрылись раздавшиеся бока приземистой кобылицы. Она сразу всё поняла: скоро Лана и Крахт станут родителями, но ещё раньше их с новой хозяйкой разлучит расставание. Бродяжница не возьмёт с собой в путь ожидающую приплода Лану, а без подруги и Крахт не покинет Акайда. После беглого осмотра сомнений в положении кобылицы не осталось.

Клонился к вечеру уже третий день пребывания Бродяжницы в Акайде. Крахт и Лана покорно шли немного позади неё до города. Вступая на заселённую местность, кони заволновались, но полностью доверились названой хозяйке. Они двинулись по нешироким акайдским улочкам, то и дело настороженно оглядываясь. Попадавшиеся навстречу жители города с интересом изучали красавца-Крахта и пегую Лану серой масти, не походивших ни на обычных рабочих лошадок, ни на отважных боевых скакунов, но отнюдь не отсутствием узды и седла. Существовало нечто незримое, буде увиденным надолго застревающее в памяти.

Бродяжница свернула в город у самой реки, обогнув центральную площадь менее людной дорогой, не привлекая ненужного внимания к вызывающей красоте, грации и мощи лошадей. Вернувшись, наконец, в трактир, девушка первым делом как можно лучше обустроила Лану и Крахта в конюшне, проследила за полнотой их кормушек и свежестью воды в поилке. Хорошенько вычистить животных, да привести в порядок гривы и хвосты мешали сгущающиеся сумерки. Дело ждало до утра. Конюх клятвенно пообещал не спускать с эдакого сокровища глаз во всю ночь, и Бродяжница, напоследок погладив обоих по умным бархатным мордам, побрела в свои комнаты.

Она оказалась в цепких объятиях Абрахама, едва ступив на порог «Драконова логова». Со слезами в голосе трактирщик заявил, будто уж совсем извёлся, поминутно выглядывая в окно и дожидаясь её возвращения, передумал много тяжких дум о судьбе пропавшей постоялицы, пока некие господа не развеяли его опасения за жизнь гостьи.

— Что за господа? — спросила Бродяжница, ухватившись за возможность скорее прекратить поток лицемерных стенаний, изливавшийся на неё с видимым удовольствием.

— Господа? Гости! С обеда тебя дожидаются, — Абрахам покачал головой, — сказали — сколько надо, столько и прождут.

— Ясно. Ты их знаешь? Как они выглядят?

Абрахам подобрался, готовый отвечать на любые вопросы.

— Один — высокий такой, темноволосый. У Учителя твоего раньше в учениках ходил. Как же его, дай Великий памяти…

— Ухмарь, — спокойно подсказала Бродяжница. Абрахам, несомненно, и сам прекрасно помнил это имя. — Дальше можешь не продолжать.

Трактирщик разочарованно поник — не успел раскрыть главного сюрприза, заключавшегося в невероятно похожем на Учителя Аристархе.

— Послушай, Абрахам, у меня к тебе ещё одно дело.

Единственный глаз Абрахама внимательно смотрел ей в лицо.

— В твоей конюшне две мои лошади. А я не сегодня — завтра ухожу. Одна. Возьми с меня в залог участок земли и надел Акайды — мои по завещанию Учителя — и заботиться о лошадях до моего возвращения. Не вернусь — то, что в залог оставляю — твоё. А коней на волю отпустишь. Вернусь — сочтёмся.

Абрахам задумчиво смерил её взглядом. Бродяжница продолжила:

— Прежде чем дашь ответ, хочу предупредить: скоро их станет не двое, а трое. Можем на бумаге написать договор или как оно там называется?..

— Когда нужен ответ?

— Завтра на рассвете я уйду в горы, вернусь к обеду. Успеешь подумать?

Абрахам кивнул, на краткий миг из радушного хозяина превратившись в разумного дельца.

— Это всё. Я отужинаю наверху, если Линёна сможет принести еду.

В набежавшей на лицо трактирщика тени Бродяжница усмотрела подозрительное неудовольствие от упоминания дочери, но большого внимания тому не придала. Раскланявшись с хозяином, она направилась на встречу к дожидавшимся Аристарху и Ухмарю.

Дверь открыла, конечно, без стука. Впрочем, застать посетителей врасплох ей не удалось. При её появлении оба встали из глубоких кресел у камина, весело потрескивающего пламенем.

— Ухмарь… Аристарх…

— Уверен, Вы нашли своих лошадей, — сказал Аристарх с миролюбивой улыбкой.

— Да, это правда.

Ухмарь остался верен страсти говорить колкости:

— А я верил, что Вы найдёте Лану и Крахта ещё до наступления темноты. Они, верно, забрались в самую глушь?

— Я бы так не сказала, — нехотя призналась Бродяжница.

«Чтоб тебя кикиморы разодрали», — подумала она про себя.

— Держу пари — Вы только что пожелали мне скорой смерти.

— Почем Вам знать?

— У Вас все написано на лице, — Ухмарь премерзко оскалился, как в день их знакомства. — К примеру, выходя давеча от Сендола, Вы негодовали на жестокость людей, не приютивших Ваших лошадей на зиму.

Бродяжница сохраняла ледяное самообладание.

— Но Вы уж точно не поразмыслили о собственной жестокости, оставив их год назад на произвол судьбы.

Аристарх поспешно вмешался в принимающую враждебный тон речь Ухмаря:

— Бродяжница, прошу Вас, проходите, садитесь.

Сын Учителя не сумел скрыть от неё увесистый тычок локтём в ребра Ухмаря, как ни старался. Последний остался стоять, прислонившись к стене у камина, когда остальные расселись.

— Лана и Крахт прекрасно чувствовали себя на воле. Свобода пошла им на пользу.

Ухмарь не имел возможности в том убедиться, но примирительно кивнул.

— Конечно. Хотите, расскажу о Вас ещё кое-что?

— Извольте. — Бродяжница свободно откинулась на спинку кресла.

Ухмарь и бровью не повёл в ответ на пристальный взгляд Аристарха.

— Готов поспорить, во всю дорогу Вы ни разу не сели верхом.

— Что же мне помешало? — Бродяжница руку дала бы на отсечение, что подлец издали заприметил её приближение с лошадьми в поводу.

— Сейчас не отвечу. Нужно познакомиться короче. Мы с Аристархом, — Ухмарь указал на друга широким жестом, — пришли просить Вас присоединиться к нашему походу.

— Я, кажется, уже ответила на это предложение отказом.

— Бродяжница, — мягко сказал Аристарх, — мы уважаем Ваше решение. Но, согласитесь, идти одной крайне неразумно.

— Отчего же?

— Поверьте, есть причины, — вставил Ухмарь.

— Находясь в Нетронутых землях, Вы, верно, слухом не слыхивали о появлении неведомой хвори, поражающей путников?

Бродяжница не слышала, но инстинкт подсказывал верить Аристарху.

— Расскажите.

— Распознать её сложно, она подобна обычной простуже. Голова горит, руки-ноги стынут. Несколько дней агонии — и Великая Мать неминуемо прибирает хворого в свои чертоги.

Бродяжница пренебрежительно пожала плечами:

— Есть хвори, уносящие в Её царство и попроворней. В лютый мороз замёрзнуть намертво можно за одну лишь ночь.

— Ваши сомнения понятны. Но напасть, о которой мы толкуем, проявилась впервые только весной, и весьма близко к Акайду. Люди уходят к Великой вовсе не от лютого холода. Обычную простужу с лихорадкой легко врачевать, и, коли делаешь это умело, облегчение скоро. Врачевание новой хвори обычными средствами не поможет. Потому как совпадают лишь видимые глазу симптомы. Природа хворей различна.

Ухмарь внимательно слушал друга, хотя, уж наверное, и без того знал всё сказанное наперёд. Его незаметно ставшая вне обыкновения угрюмой физиономия говорила о серьёзности слов Аристарха.

— Зачем Вы мне это рассказываете? Как хворь, не поддающаяся врачеванию, должна убедить меня путешествовать с вами?

— Всё просто. Редкие врачеватели способны спасти захворавшего этой пакостью.

— Аристарх — может, — подал голос Ухмарь, и победно усмехнулся.

— Ну и что? Почему я непременно обязана подхватить эту хворь? А подхвачу — значит, поделом, — она вежливо улыбнулась.

— Но это глупо! — воскликнул Аристарх в праведном негодовании. — Окажись Вы одна в лесу, да больная новой хворью — ничто Вас не спасёт!

Всё-таки, Аристарх ужасно напоминал Учителя. Не только лицом, но неспешной походкой, величавой осанкой и умудрённым жизнью взглядом серых глаз. А вот его манера держаться грозила перейти границы дозволенного.

Мужчины с интересом ждали ответа Бродяжницы. Спасая её от докучливого продолжения, в дверь тихонько постучали, вероятно, с ужином.

— Заходи, Линёна! — громко позвала Бродяжница.

Дочь трактирщика вошла, тщетно пряча испуг и смущение. Бродяжница отвлеклась на девушку от собеседников… и воистину пожалела о своём отказе взять её в путешествие. Как Линёна ни пыталась это скрыть, её явно избили. Руки и ноги, там, где их не скрывало старое зелёное платье, покрывали свежие синяки, на скуле красовался кровоподтёк. Ощутив на себе чрезмерное внимание, Линёна уставилась в пол. Сегодня она принесла какую-то похлёбку да краюху хлеба.

— Линёна, прошу тебя, не стой, — сказала Бродяжница. — Пройди. Поставь поднос. Познакомься: это господин Ухмарь, — он кивнул Линёне, глядя с весёлым прищуром. — А это господин Аристарх.

Врачеватель сидел хмурый, сдвинув брови, но тоже тепло приветствовал девушку.

Линёна повиновалась и подарила гостям лёгкий реверанс. Обращаясь к Аристарху, Бродяжница продолжила начатый спор:

— Я не окажусь в лесу одна. Вместе со мной в путешествие отправляется Линёна, дочь Абрахама. Я обещаю обучить её всему, что умею сама.

Кровь бросилась в лицо Линёны. Она забыла даже о своём смущении и переводила загоревшиеся глаза с одного гостя на другого. Ухмарь скалил белые зубы, Аристарх чуть заметно покачал головой и спокойно спросил:

— Но не кажется ли Вам, Бродяжница, что это путешествие касается только нас троих, прямых наследников Эйлейва Орма?

Я говорил тебе, что без спутников меньше проблем в дороге? Это не правда.

Да, Учитель, и я хорошо усвоила урок.

— Ничуть. Мои спутники — моё дело. Линёна, ты не откажешься составить мне компанию?

— Нет, — выдохнула Линёна, прижав сомкнутые кулаки к груди. Она каким-то чудом поняла, о чём её спрашивают; губы дрожали — то ли от еле сдерживаемых слёз, то ли от еле сдерживаемого радостного смеха.

Бродяжница отчётливо сознавала совершаемую ошибку, но не меньшей ошибкой было бы оставить Линёну здесь, где отец — а Бродяжница не сомневалась — именно он оставил на теле дочери столько отметин — позволял себе поднимать на неё руку. Синяки, вкупе с реакцией Абрахама на упоминание о Линёне, кричали сами за себя.

— Господа, нам надобно с Линёной обговорить сборы. С вами мы ведь закончили?

— Послушайте, — заговорил Аристарх. — Мы все должны непременно добраться до цели путешествия. Случись недоброе — рассчитывайте на нашу помощь. Мы отправляемся в одном направлении. Наши пути всегда будут пролегать неподалёку…

— Да–да, конечно, Аристарх, — нетерпеливо перебила Бродяжница, — что-нибудь ещё?

— Да, — кивнул Аристарх и как-то странно посмотрел на Ухмаря. — Если вдруг кто-то из вас всё ж захворает, умейте отличить ту хворь. Не сразу, но неуклонно во рту у несчастного проступают тёмные пятна, язык может совсем почернеть…

Бродяжница кивнула и встала, призывая тем самым гостей откланяться. Аристарх засобирался, да остановился, ожидая не двинувшегося с места Ухмаря.

— И всё-таки, почему ни воля Учителя, ни наша просьба, ни гуляющая по лесам хворь не могут Вас убедить пойти с нами?

Бродяжница состряпала недоумение:

— Разве ответ не написан у меня на лице?

Она поймала Ухмаря в его же ловушку, и он со смехом сдался.

— Отнюдь.

— Для меня ново и непривычно путешествовать с кем-то посторонним. Коли такова воля Учителя, я подчиняюсь, но брать в попутчики предпочитаю давних знакомых, а особенно — людей, не вызывающих у меня желания драться.

Она повернулась к Аристарху:

— Простите меня за эти слова, но в отношении Вашего друга они истинно правдивы.

Ухмарь громко расхохотался. Аристарх по-доброму (совсем как Учитель!) улыбнулся:

— Не извиняйтесь. Меня желание ударить Ухмаря посещает, возможно, почаще Вашего.

Бродяжница проводила их до двери. Когда та наконец закрылась за Аристархом и Ухмарём, в комнате стало тихо. Бродяжница глубоко вздохнула. Какова девчонка! Так ведь и приходится брать её с собой! Девушка продолжала стоять посреди комнаты с бегающей по губам улыбкой, а Бродяжница смотрела на неё и чувствовала себя до ужаса голодной, усталой и всюду неправой.

— Итак. Раз уж ты согласилась на авантюру, то обязана пройти её до конца. Ясно?

Она из последних сил боролась с желанием прямо сейчас испробовать стынущей похлёбки.

Линёна усердно закивала.

— Отец догадывается о твоём желании?

Линёна замялась:

— Я говорила ему несколько раз…

–… и в последний раз — на днях, — продолжила за неё Бродяжница, и её подозрения подтвердились. — Я поговорю с Абрахамом.

Девушка в ужасе округлила свои зелёные глазищи:

— Нет! Отец ни за что не отпустит меня с миром!

Бродяжница пожала плечами:

— Не думала же ты, что я украду тебя из дома тайком? Не бойся. Теперь ты — моя ученица, и ничто не удержит нас в Акайде. А отец, по крайней мере, должен знать, кто о тебе позаботится. Сейчас иди. И никому — ни слова. Пусть Абрахам узнает обо всём завтра и только от меня.

Прежде чем выйти, Линёна глубоко поклонилась Бродяжнице.

Я говорил тебе, что без спутников меньше проблем в дороге?..

Утро выдалось сырым и холодным. Ледяные капли дождя стекали на камни по непромокаемой ткани плаща Бродяжницы. Подступающая всё ближе зима никак не решалась вступить в свои права.

Бродяжница оказалась на месте скоро. Оглядев камень, девушка не отметила ничего римечательного. Конечно, разгадка не должна бросаться в глаза, но спрятана она наверняка на поверхности. Бродяжница ещё раз восстановила в памяти в подробностях давний разговор с Учителем. Он сказал: «время… оно разрушает горы и скалы». Песок?! Так и есть! Всюду — то там, то тут под камнем виднелась золотистая россыпь. Это было так просто: «время обратит камень в песок». Карта спрятана не под камнем, она зарыта в песке! Бродяжница сама произнесла эти слова тогда, три года назад!

Девушка встала на колени, вознося хвалу мудрости Учителя. Она попыталась выгрести песок из-под камня, но под тонким его слоем показалась чёрная земля. Следовало найти другое место, где песка столько, что за несколько лет он всё ещё не успел смешаться с почвой. Копать там оказалось легче. Бродяжница уверенно и быстро работала левой рукой. Наконец, вместе с песком на свет вырвалось кое-что ещё. Бродяжница наскоро отряхнула и разгладила на камнях выделанную оленью шкуру. Помимо маленькой и не очень подробной карты, на ней было выжжено несколько предложений знакомой рукой. Сердце Бродяжницы два раза гулко стукнуло в груди и глухо отозвалось где-то в горле, а потом мир остановился.

«Жаль оставлять тебя столь скоро, но я сам принял решение и не жалею. Содержание карты ты знаешь, однако на подступах к Светлоострову лишние ориентиры не помешают. Дорога даст ответы на твои вопросы. Но ежели решишь отказаться от поисков, денег, зарытых в отмеченном на карте месте, хватит на безбедную жизнь. Мне они не пригодились, я свой выбор сделал. Теперь делай ты свой.

Любящий тебя Учитель».

Бродяжница улыбалась, стараясь унять знакомую тупую боль утраты. Она сделала свой выбор, не задумываясь, и, кажется, уже давно. Она отправляется туда, куда зовёт её сердце. За ответами.

Вяленое мясо, свежая, пышущая жаром лепёшка, берёзовый сок… Какая, к лешему, дорога, когда в теплом доме под надёжной крышей так замечательно? Бродяжница от души рассмеялась, отчасти своим мыслям, отчасти услышанной ненароком шутке про старого борова. Трактир гудел, и в шумном гаме никому не было ни до кого дела. Но пьяные дурни порой заносчивы, горды и обидчивы.

— Ты смеёшься над моими ушами, женщина?

Бродяжница нехотя обратила внимание на отвратительно-неряшливого незнакомца. Сглупить, ввязавшись в лишние неприятности, ей не хотелось. Весь вид мужчины говорил: он этих неприятностей как раз ищет.

— Нет, а у тебя с ними какие-то проблемы?

Хватило бы короткого «нет», чтобы он отвязался. Леший дёрнул её продолжить фразу, да к тому же ехидно ухмыльнуться в конце. Детина, и без того красный, словно сваренный в котле рак, побагровел.

— На что… на что это ты намекаешь, рабское отродье?

Бродяжница нахмурилась, но решила дать «герою» ещё один шанс. Тихо, но разборчиво она сказала уже серьёзно:

— Знакомство со мной не принесёт тебе добра. Одумайся.

Вместо ответа пьяный заводила ударил сидящую перед ним женщину кулаком в лицо. По крайней мере, так ему показалось. На самом деле Бродяжница легко ушла от удара. Похоже, даже в трезвом состоянии этот человек не представлял для неё опасности. Пара точных ударов заставила его согнуться пополам.

Бродяжница навлекла на себя ненужное внимание не нарочно, но если бы вместо мужских штанов и широкой рубашки она носила кружевное платье с оборками, вероятно, потасовки бы не случилось. А совершись неладное, за даму тут же заступилась бы парочка-другая благородных, хотя и подвыпивших господ. Увы, она принадлежала к иному сорту женщин и, хвала Великому, с лёгкостью могла постоять за себя сама.

Итак, стычка с пьянчугой бесповоротно испортила обед, настроение — тем более, а предстоял ещё разговор с Абрахамом, наверняка не из лёгких.

Выбравшись из-за стола, Бродяжница для верности пнула не в меру мнительного постояльца трактира ногой в упитанную задницу, и тот затих на полу, а через несколько мгновений и вовсе захрапел. Уши у него, к слову сказать, и вправду были не самыми привлекательными. Подобно акайдским горам они возвышались над чащей немытых волос и тёмной клочковатой бородой.

Абрахам наблюдал за ней и скрылся за занавесью, отделявшей кабак от внутренних покоев, едва был замечен. Несомненно, трактирщик стал свидетелем разыгравшейся сцены, и произошедшее ему вряд ли понравилось. Кроме хозяина на перебранку никто не обратил особенного внимания, народ привык к пьяным дракам.

Скрепя сердце, Бродяжница последовала за Абрахамом. Предчувствие у неё было недоброе.

— Она моя дочь, — сказал Абрахам. Он не гневался, не пытался уйти от разговора, а пребывал в печальной задумчивости. Таким Бродяжница видела трактирщика впервые. — Она… эх!.. — Он неопределённо махнул рукой.

Бродяжница терпеливо выжидала. Казалось, Абрахам готов был согласиться отдать Линёну на попечение странницы гораздо быстрее и проще, чем та смела надеяться.

— Думаешь, она это действительно затеяла всю жизнь… эдак…

— Я уверена, из неё выйдет славный странник. Она может ступать неслышно и подкрадываться незаметно, у неё хорошая координация, думаю, она легко научится обращаться с кинжалом, а там, глядишь, и до меча дело дойдёт. Она…

— Зачем? — Бродяжница не ожидала вопроса и замешкалась с ответом. Тогда Абрахам пояснил. — Зачем молодой девушке учиться приносить боль? Куда ей идти? Из отцовского дома…

Бродяжница хотела ответить резкость, но уловила в интонации Абрахама неподдельную тоску.

— Абрахам… — Она села на скамью подле, набила трубку табаком и только после заговорила. — Я не берусь ничего загадывать, но даю слово: через год ли, через два ли, мы вернёмся в Акайд. Я и Линёна. Возможно, короткое путешествие утолит её теперешнюю жажду приключений, и она никуда от тебя не денется. Но молю: дай ей шанс. У тебя довольно сыновей, чтобы продолжать дело. Линёна до конца дней своих будет клясть тебя, не позволь ты ей сейчас испытать вкус свободы. — Бродяжница вернулась к забытой, было, трубке.

— А я-то, дурак, жениха ей приискал, — невесело засмеялся Абрахам. — Конечно, не сватали ещё. Но Торольф намекал мне… А я и не против, паренёк у него хороший… М-да… Вот что. Ежели правда желает с тобой отправляться — пускай. Видно, судьба у неё такая. Ты пообещай о чести её девичьей печься пуще, чем о своей собственной. Чтобы глаз с неё не спускала.

Бродяжница медленно кивнула:

— Даю слово. Дочь вернётся к тебе сохранной.

Так и порешили. Абрахам заторопился вернуться к насущным трудностям трактира, пряча под маской занятости отцовское беспокойство и заботу о своём ребёнке. Бродяжница даже засомневалась: действительно ли этот зверь накануне избил дочь?

— Всё, иди, иди, госпожа. Не видишь — некогда мне здесь с тобой.

— Абрахам, ещё одно.

Он вопросительно воззрился на неё единственным глазом, нетерпение сквозило в каждом жесте.

— Ты не забыл мою просьбу?

— Ах, да, конечно… — он равнодушно пожал плечами. — Да, я согласен. Надеюсь, ты позаботишься о моей Линёне не хуже, чем я о твоих лошадях.

Бродяжница согласно склонила голову и напоследок спросила о предмете, занимавшем помимо воли её мысли:

— Говорят, в лесах появилась доселе невиданная хворь. Ты слыхал об этом?

— Да.

Бродяжница от души понадеялась, что лишнее упоминание об опасностях не заставит отца поменять решение относительно дочери. Девушка уточнила по возможности небрежно, хотя и не надеясь обмануть трактирщика беспечным тоном:

— Знаешь какое-нибудь средство от неё?

— Нет, — отрезал Абрахам и вздохнул, — Будет лучше, если в пути вы избежите всяких хворей.

Помимо страха за Линёну, в словах трактирщика чувствовалась лёгкая угроза. Бродяжница понимающе усмехнулась, размышляя о бесполезности угроз против воли Великого их уморить такой напастью. Она несуетно вышла вон, поднялась в свои комнаты, а потом долго стояла подле окна, смотрела на присмиревшую Акайду, пускала круги табачного дыма и улыбалась.

Уже четвёртый день Бродяжница жила здесь, в Акайде. И вот уже в четвёртый раз день неизменно клонился к вечеру, покорно уступая сестре-ночи. Весть об отпустившем её отце несказанно обрадовала Линёну. Бродяжница всматривалась в хрупкую девушку внимательнее, оценивая сильные и слабые стороны, достоинства и недостатки, которые ей предстояло проявить в учении и в бою. Пока увиденное радовало. Странница не солгала Абрахаму: способности Линёны послужат в будущем отличной почвой, плодородной и богатой талантами. Кое-что она действительно могла освоить в совершенстве.

Бродяжница отложила путешествие ещё на день, дабы Линёна основательно подготовилась, собрала походную суму и навсегда простилась с прежней жизнью. Подробные указания о необходимом в пути и о том, что лучше оставить, девушка получила тут же. Второй, более веской причиной отсрочки стало желание позволить Аристарху и Ухмарю уйти вперёд. С одной стороны, так можно было не опасаться неожиданного появления мужчин, а с другой — путниц ждала бы проторённая тропа, а не таинственная неизвестность. Если бы их предшественников постигла неудача, девушки узнали бы об этом первыми.

Но вот наступило утро следующего дня и стало ясно: коварному плану не суждено сбыться. На Центральной площади нежданно-негаданно Бродяжница натолкнулась на Ухмаря. Точнее сказать, он случайно заметил, как странница шмыгнула в табачную лавочку достопочтенного Торольфа (того самого, не возражавшего женить своего сына на Линёне), и, конечно, преследовал её. Внутри мужчина растянул лицо в своей премерзкой ухмылке:

— Рад видеть Вас.

Распознав в этой ухмылке крах своих планов, Бродяжница с деланным равнодушием отозвалась, не переставая всматриваться то в один, то в другой кулёк с табаком:

— А я Вас — нет. Всё ещё в городе?

— И Вы? — ровно, подражая её тону, ответил Ухмарь.

— У меня ещё дела здесь.

— Но Вы раздобыли карту?

— Не Ваше дело.

Ухмарь продолжал скалить белоснежные зубы, невзирая на её грубость.

— Я возьму этот, — обратилась Бродяжница к торговке, нанятой Торольфом для работы в лавке. Уплатив положенную плату и взяв табак, она незамедлительно вышла на улицу. Ухмарь последовал за ней.

— У Вас появились деньги?

— Это, конечно, тоже не Ваше дело, но всё ж: мне одолжила Линёна. Знаете ли, она действительно подаёт большие надежды.

— Да, наверное.

Ухмарь шагал с ней в ногу, будто им было по пути. Бродяжница молча шла в сторону «Драконова логова», хотя ей отнюдь не хотелось продолжать разговор в своих комнатах или в конюшне, где она намеревалась проведать Лану и Крахта, ещё вчера прекрасно устроенных, начищенных и сытых. Настроения не улучшали не увенчавшиеся успехом поиски снадобья от таинственной новой хвори. Лекарка на рынке удивлённо выпучила глаза на вопрос о ней, якобы раньше о таком не слыхала. Но мало ли гадости по миру ходит — о всех и не упомнишь.

— Вы выступаете завтра?

— Возможно.

— Возможно?

— В большей степени зависит от Аристарха, нежели от меня. У него, знаете ли, тоже дела, — поскольку никакой реплики не последовало, Ухмарь пояснил. — Собирает какие-то редкие травы. Кое-что покупает. Лекарские штучки.

Они оказались уже у входа в трактир, и Бродяжница не выдержала:

— Если Вы хотите сказать ещё что-то, выкладывайте здесь.

Ухмарь посмотрел на неё сверху вниз, и ей это очень не понравилось.

— Вы поступаете неразумно. Вы не в лучшем состоянии для опасного путешествия в одиночку, с неопытным ребёнком на руках, — он взглядом указал на её недейственную руку. Это напоминание о слабости из его уст прозвучало оскорбительно, но она не позволила себе вспылить.

— Прощайте.

— До встречи, — Ухмарь шутливо поклонился и не спеша пошёл вдоль Акайды на север. Бродяжница зло стукнула дверью. Рука действительно отказывалась работать. Но Линёна способная, она быстро обучится. Да и почему им в пути должны встретиться какие-то опасности? Хотя кого она обманывает…

Смысл откладывать путешествие пропал. Вечером Бродяжница сообщила весть своей подопечной. Так уж повелось, что виделись они только за приносимым Линёной ужином. Теперь девушке не придётся работать в трактире, убывали её последние часы в Акайде.

Линёна полностью приготовилась отправляться, собрала припасы и кое-какие вещи, но выступать решили на рассвете. Радостное возбуждение дочки трактирщика витало в воздухе. Сердце Бродяжницы тоже билось немного чаще в преддверии начала долгого пути.

— Иди, Линёна. Ты должна как следует отдохнуть. Всё поняла?

Линёна кивнула и тихо вышла, а вслед за ней вышла и Бродяжница. Мимо стойл своих лошадей она направилась к реке. Стояла тишина, лишь редко нарушаемая присвистом сыча. Акайда мерно шумела своими потоками. Луна, почти полная, желтела одна на небе. Казалось, она мёрзнет в этом тёмно-синем море, одинокая и всем чужая.

Бродяжница неслышно опустилась на жухлую траву. Нюх застил ни с чем не сравнимый запах горных пород — не камней, плавящихся на солнце, а стылых покрытых мхом исполинских валунов.

В таком месте хорошо думается, но Бродяжница просто отдыхала душой. Вдруг судьба больше не приведёт её в эти места? Она никогда не забудет темных вод и холодной, но такой родной земли. Прощай, Акайд!..