Каменная книга

Елена Новикова

В Каменную книгу петербургского автора Елены Новиковой вошли рассказы, три из которых публиковались в журнале Бориса Стругацкого «Полдень XXI век». Тем не менее по жанру их нельзя отнести к фантастике в строгом смысле этого слова, хотя герои и действуют в необычных обстоятельствах. Рассказ «Грант» публикуется впервые. Книга дополняет Кирпичную книгу.

© Елена Новикова, 2019

ISBN 978-5-4496-1799-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СТРЕЛОЧНИК

Катрин спала в домике-будке рядом с какой-то Богом забытой железнодорожной веткой, еще не старая, парализованная и с вымытой головой. Ее сожитель — стрелочник — поставил на плитку вычищенный до блеска алюминиевый кофейник, исполняющий роль чайника, а меня усадил на самодельную табуретку рядом с постелью.

Удивило, что нет запаха болезни, давно немытого тела. Видно, этот человек ухаживал по-настоящему. Чистыми были даже простыни, и за окном виднелась веревка с сохнущим бельем.

Осень, веревки с бельем, уже начинающие вянуть бледные и мокрые хризантемы (отцвели уж давно…, да нет, еще не отцвели, в том-то и ужас, что есть еще время на цветенье, но надо торопиться, а как торопиться, если не можешь даже встать с кровати… да и кровать-то тоже плач — с панцирной сеткой, на которой уложена толстая фанера с пользой для позвоночника, хотя какая ему уже польза… да). Еще была рябина у железной дороги — ягоды яркие, драгоценные, а листья ржавые уже, скоро облетят.

Стрелочник по-своему красив — седые, давно не стриженные волосы, отросшая черно-белая щетина, почти борода. И из всей этой поросли-заросли — внимательные острые глазки, чуть, пожалуй, мелковатые, но не Спящую же красавицу ему целовать.

Хотя красавица действительно спала, и лицо ее было свежим, как у младенца, а волосы около лба (подшерсток такой) немного вспотели и завились колечками. На вид ей не дать и тридцати, но я-то знаю, что — сорок. Как ни крути, а годы-колокола гудят на всю округу, оповещая. Да-да, морщинки около рта и у глаз, все правдоподобно.

Катрин мне нисколько не удивилась. Словно жизнь давно превратилась в сон, где все реально — откроешь глаза и окажешься где-нибудь… у Красного моря, с рыбами-кораллами, в неправдоподобном Египте. А тут всего лишь я, одноклассница из ныне живущих.

В нашем детстве в Город привозили сокровища из гробницы Тутанхамона, говорили — Египет. Ничего не говорили про море и рыб, про коралловые рифы. Говорили «Фараон», а про арабов нищих на плантациях с помидорами — не говорили. Очередь тянулась «от забора и до обеда» — 7 часов, на Дворцовой площади народу было как 25 октября 1917 года в фильме Эйзенштейна.

Чайник-кофейник вскипел, и Стрелочник разлил это в три граненых стакана, вставленных в дешевые подстаканники с оленями. Олени были горячие, наверное, горячее, чем сам стакан, хотя так не бывает. Я достала из сумочки гостинцы к чаю — вафли, орешки в сахаре — то, что любила Катрин много лет тому назад.

Да, Катрин не удивилась. А я так обалдела от этого неудивления, что забыла, что собиралась сказать. Заготовлено было что-то вроде «да, и такое случается», а тут ничего такого не случилось, сидит на табуретке бывшая одноклассница, материализовалась лет через — дцать, пьет чай. Я попыталась представить, каков портрет нарисовался перед Катрин — мой.

Острые локти, джинсовая рубашка, мальчишеская стрижка. Седые волосинки я уже перестала выдергивать, но и покраситься не собралась. Ноль косметики. Да. Зато духи японские, дареные, с кусачим названием — Kusado Sensu. К духам я всегда питала слабость, они словно та крепость, в которой можно укрыться от окружающего мира, не то чтобы совсем, но — перед миром на огневой позиции предстаю уже не я, а оно — легкое дрожание воздуха. Нужно сказать о ногах — их не видно. Широкие мягкие брюки, в них удобно прятаться. Кожаные туфли без каблуков, дорогие. И в довершение темные очки, не как сейчас модно, а совы-лупоглазики такие, огромная оправа с выпуклыми стеклами.

Стрелочник усадил Катрин поудобнее на подушку. Собственно, парализована у нее только одна нога, а руки в красивом маникюре полны жизни, и мизинец оттопыривается, как и тогда (видно, бабушка объяснила, что так поступают благовоспитанные барышни, и жест заучен, как азбука), когда она подносит чай к пухлым губам.

В той жизни Катрин была Катериной, Катенькой, пушистой девочкой в коротенькой школьной форме и с большим ключом на веревочке. Этим ключом она отпирала квартиру, когда родители были на работе. Дома ее ждал обед под румяной «бабой», такой специальной куклой из поролона, вместо термоса. А под юбкой у бабы кастрюлька с удивительно пахнущей домашней котлеткой и пюре. Или с борщом. Или макароны по-флотски. Это всегда было вкуснее, чем еда у меня дома, где бабушка готовила, читая книжку, и скидывала в суп сырые овощи без любви и ласки. Катя делилась вкусным обедом, потом мы шли гулять, кататься на качелях или играть в «стрелки». «Стрелки» были замечательной игрой, сейчас дети так не играют. Да и можно ли увидеть на улице детей без взрослых? Если видишь, сразу беспокойство, страх. А «стрелки» похожи на «прятки», только прятаться можно очень далеко, рисуя свой путь стрелками на тротуарах, стенах домов и гаражей — мелками. Преследователь должен заметить все стрелки и каждый раз правильно поворачивать, похоже на ориентирование, да.

Катя бежала, бежала, поворачивая то вправо, то влево. Стрелка на подвальной двери, стрелка на перилах крыльца, на скамейке. Я тоже бегу, тороплюсь. Вот стрелка прямо на шоссе, бегу вдоль. Вот и лес, так называемая Орлова роща, и правильность движения подтверждает стрелка на стволе сосны… Бегу дальше…

Нет, мы не заблудились. Я действительно отыскала притаившуюся в густых кустах Катю, и мы решили строить шалаш. Шалаш мог пригодиться, если придется заночевать в лесу. Когда-нибудь, в следующий раз. Наломали еловых веток, нашли длинные палки для опоры, соорудили крышу. Если дождь не сильный, капли будут скатываться по хвое. А если сильный см. Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф… Из еловых же веток настелили пол, забрались внутрь, колется сквозь колготки. Снова вылезли, набрали заячьей капусты (интересно, как на самом деле эта травка называется?), сидим, жуем — кисленько.

Из леса вышли, когда уже стало темнеть. Сколько времени? Что?!! Меня же убьют! Мама возьмет ремень с железной пряжкой и будет бить, пока я не умру. Лучше я умру сама. Катя, как ты думаешь, какая смерть легкая — чтобы сразу? Она задумалась, почесала пухленький носик. На куколку Катя похожа, заграничную. Если броситься под машину, успеют затормозить и только кости переломают, скучно. Таблетки глотать — так вырвет и все дела. Ну не вешаться же, не висеть с вывалившимся языком, синея в сумерках? День между тем очень быстро сматывает удочки — клева нет, наверное.

— А, может, тебе с крыши спрыгнуть? — это Катина идея, гениальная. Лететь несколько секунд и — все!

— А если кто-нибудь внизу пойдет и случайно поймает?

— Прыгать нужно в темноте!

До полной темноты время еще есть, идем к Кате. Пришли с работы ее родители, такие веселые. Папа нет-нет и начинает песню петь, а мама (конечно, красавица) подпевает.

— А вы, девочки, что стоите? Заходите, выпейте с нами!

Катя идет к холодильнику, достает кусок сыра.

— Будешь?

Странная мысль — зачем есть, если даже перевариться не успеет, ведь все уже решено. Но сыр беру, вкусный. Катины родители завели пластинку и танцуют.

— Пора, — говорит Катя, — пойдем.

Выходим из дома, клены машут ветками, тени от фонаря бегут по земле. Поднимаемся на пятый этаж пешком, дом без лифта. Домов выше в окрестности нет, это позже построили две девятиэтажки. Чердак открыт (тогда все чердаки были открыты), вот и крыша. Почему-то страшно вылезать через окошко, вылезаем. Подходим к краю крыши. Смотрю вниз.

— Ну что? Когда прыгать будешь? — это Катя спрашивает.

— Страшно, — отвечаю.

— А чего бояться? Это быстро. Давай! Дольше будешь стоять, страшнее будет.

— Я пока посижу здесь, мне подготовиться нужно. Ты, если хочешь, иди.

— А куда мне идти? Эти напились, скоро драться будут. Потом целоваться. Я уж подожду, пока заснут.

Сидели рядом. В доме напротив загорались окна, мы их считали, такое занятие. Потом погуляли по чердаку. Видели старую коляску в пыли, пачки макулатуры, велосипедное колесо и ломаный пружинный матрас. Из макулатурной пачки выковыряли детскую книжку про Серую Шейку, стали читать вслух. Очень стало ее жалко, а потом мне себя стало жалко, что я такая еще маленькая, а уже нужно умирать.

— Нет, ты не личность! — сказала Катя, — ты на поступок не способна.

— Не способна, — согласилась я, всхлипывая, и отправилась домой.

Дома меня затащили в ванную и раздели, мама разглядывала со всех сторон, я не понимала, зачем. Когда я стала большая, я написала про этот чердак белый что ли стих, в котором эта история рассказана.

В каждой жизни есть чердак, где сушатся белые простыни. Добрая теплая пыль, молекулы времени. Сумрак прорезан прожектором, на свету молекулы оживают, мотыльки-однодневки, сомнамбулы, мир сновидений и призраков.

Маленькая я сидела на чердаке, свесив ноги в пространство. Не помню, в чем была моя провинность (кажется, убежала в лес, жить, собирая ягоды и грибы), что я предпочла чердак ужасному возвращению домой. Внизу копошились пешеходы, я испугалась, что кто-нибудь меня поймает. Прыгать нужно в темноте, — решила я и передо мной забрезжила перспектива нескольких счастливых часов. Я пошла на качели. Взлет, паденье, захлебываюсь от смеха, юбка как парус для дальних странствий и пронзительно-голубое небо. Мне стало грустно.

Родители были похожи на хроматическую гамму, когда я вошла с мордой в пыли. Потом меня били. Я любила молчать, когда бьют. Когда меня ставили в угол, мне нравилось лизнуть обои на изгибе стены и ждать, когда растает темное пятнышко.

Я промолчала тогда о Катрин, Кате, которая стояла рядом и ждала, когда я спрыгну. Она бы посмотрела на лежащее внизу в неестественной позе тело, на лужицу крови у левого уха. Медленно спустилась бы с лестницы, обошла мой труп. Очертила бы его, как это делают криминалисты в новостях и фильмах. Розовым мелком по асфальту. Неспешной походкой двинулась к дому. Своими ключами открыла бы дверь, и перешагнув через маму с фингалом, в обнимку с папой лежащую посреди коридора, заперлась в своей комнате, так, на всякий случай. Легла спать… Сразу бы не заснула, а, пошарив в ящике письменного стола, нащупала бы за коробкой с цветными карандашами заначку — шоколадные конфеты (они всегда там были, она угощала). Съела конфетку, повернулась лицом к стенке, к пушистому коврику. Тише, Катрин спит…

Катрин, допив чай, поинтересовалась:

— А ты что, работаешь в интернет-агентстве? Мне нужно дать объявление, брачное. Хочу замуж за европейца, голландца, например, или австрияка какого-нибудь. Знаешь, у меня шансов много, у меня очень красивые ногти на ногах! И она выставила из-под одеяла живую ногу и пошевелила пальцами. Ногти были розовые и круглые. — Не буду же я до скончания века лежать здесь, а у них есть специальные инвалидные коляски…

— А как же он? — я кивнула в сторону Стрелочника.

Катрин пожала плечами.

* * *

Стрелочник между тем бродил по двору, подыскивая дела по хозяйству. Посплетничайте, мол, бабы. И как всегда, когда не о чем говорить, беседа плавно потекла вокруг общих знакомых. Кто развелся, а кто купил дом в Калифорнии. Кто женился на девушке-татарке и теперь владеет табуном. А Вера Нефедова родила четверых, кто бы мог подумать?! А Васька, Ваську-то помнишь из десятого Б? Он теперь крупная шишка в каком-то банке, ездит на авто с непроизносимым названием Land Rover.

Ну что ж, функция выполнена. Оказавшись «в тех краях», я навестила одноклассницу-инвалида. Между прочим, не так уж это и просто, сюда добраться. Вот Стрелочник машет рукой, показывая на часы — пора ехать.

Ехать нужно на дрезине. Потому что эту будку даже полустанком-то не назовешь, поезда здесь не ходят. До ближайшей железной дороги с регулярными — раз в три дня — дизелями километров 60 лесом. Но пути в порядке, для того Стрелочника и держат, чтобы однажды по тайному приказу провезти в этот аппендикс состав с ядерным топливом, еще дальше в лес, на базу за бетонным забором, откуда Последний Главнокомандующий Мира будет дирижировать Последней Войной.

Все это мне Стрелочник рассказал еще по дороге сюда, мы ехали на дрезине по пустынному лесу, и самым живым казался звук мотора. И я подумала еще, что он не такой уж сумасшедший, Стрелочник, придумавший себе страшное служение, так как служба слишком скучна.

Теперь мы спешили на дизель, который увезет меня в цивилизацию. Лес был светел, корабельные сосны горели желтым румянцем, попадались березки, чуть тронутые осенью. Скорость была маленькая. И я успевала заметить грибы, выскакивавшие неожиданно. Вот подосиновик, а там то ли подберезовик, то ли даже белый! Стрелочник смеялся моим «ах!» и «ой!», но дрезину не останавливал — некогда. В моем нагрудном кармане лежало написанное круглым почерком брачное объявление Катрин, которое я пообещала вывесить в интернете, и от этого я чувствовала себя обманщицей.

— Скажите, Вадим (у Стрелочника было имя), а вы не боитесь одиночества?

— Одиночества? — удивился он. — У меня есть женщина, которая не может уйти.

* * *

Шестьдесят километров мы одолели за два часа, и прогулка оказалась приятной. Притормозив перед «большой дорогой», Вадим посмотрел на часы.

— Дизель будет через полчаса, но, может, и раньше. Можете посмотреть грибы, но только совсем рядом.

Я оставила вещи в дрезине, и бросилась в деревья. Азарт был немедленно вознагражден пнем с опятами, которые я собрала прямо в куртку (пришлось снять).

Людей кроме нас не было. Не было и домов, собственно, ничего не было, только рельсы и шпалы.

— А дизель-то придет? — пошутила я.

Вадим пожал плечами.

— А остановится?

— Только по требованию.

— А откуда здесь взяться пассажирам? Где-то есть деревня?

— Деревня есть в паре километров, но последняя старуха умерла с полгода назад. Я похоронил. А так — несколько брошенных домов, сгнивают помаленьку. А до первых живых людей сотни две.

— Ого! А как же продукты, хлеб? Мыло? Соль, наконец?

— Ну, не Африка же! С машинистом всегда можно договориться. Под заказ привезет. На крайний случай — дрезина.

Я сидела на дрезине, покачивая промокшей ногой (роса?). Полчаса прошло, но дизеля не было.

— Не боись, здесь расписание относительное!

Но не было дизеля и через два часа. Сумерки — спускались. Почему-то так всегда говорят — спускались… А навстречу им поднимались с земли другие сумерки — душа болот, может, или еще чья-то темная подземная душа. Наши голоса отдавались гулко в пустом лесу, а обсуждали мы вот что. Ехать дальше на дрезине никак, просто не хватит бензина. Следующий дизель по расписанию через три дня, и Вадим предложил мне остаться.

— Отдохнете, погуляете… Бывают же у человека каникулы. Вернемся, выйдем на связь и узнаем, что произошло.

При слове связь я вспомнила про мобильник. Конечно же, он не работал, ведь до ближайшей вышки… Мне уже надоело считать все в километрах, делить на скорость. Одно слово — до дуры.

Катрин не удивилась нашему возвращению. Видимо, это стало нормой — полусонное существование с мыслями внутри себя. Мысли текли тихо, словно тени мыслей, плавно обтекая окружающих и возвращаясь к своим истокам.

Полулежа на кушетке, Катрин смотрела в окно, изо дня в день на один и тот же пейзаж — четыре сосны, рябина и какие-то кусты, с остатками продолговатых листьев. Рябина была на редкость хороша, и я подумала, что и зимой, в мертвом холоде леса этот пейзаж будет радовать глаз. Впрочем, пока птицы не склюют ягоды.

Вадим попытался связаться с железнодорожниками, но в трубке слышался лишь треск.

* * *

На следующее утро я отправилась за грибами. Вадим остался по хозяйству. Хозяйство было вполне настоящее, с огородом, колодцем, баней и даже ветряком — так называлось то, с помощью чего Вадим добывал электричество. Ведь до ближайшего столба было… А в прошлой жизни Вадим был инженером, но что-то у него с цивилизацией не сложилось…

Я бродила кругами, не отходя далеко от дома, боясь заблудиться. Где-то вдали пророчествовала кукушка. Странно было осознавать, что все тропинки в округе протоптаны одним человеком — Вадимом.

Грибы попадались царские — с десяток боровиков я нашла на одной полянке, один краше другого, богатыри. На горке золотыми огоньками рассыпались лисички. Два красных поджидали меня в овражке. За какой-то час я наполнила корзину и принесла ее домой.

И вдруг тишину леса разорвал гудок приближающегося поезда. Потом еще один. Вскоре послышался стук колес, и вот он на полной скорости летит по Богом забытому прогону в нашу сторону. За вагоном вагон проносятся мимо. Оказалось, товарняк, но вагоны разные — есть цистерны, есть прикрытые черным брезентом платформы, на таких возят какой-нибудь щебень. И просто железные вагоны без окон с надписями, состоящими из латинских букв и цифр. Все это прогрохотало и исчезло.

Вадим стоял, ошалело глядя вслед уходящему поезду и вытирая пот со лба черной от земли рукой.

— А ведь это Война… — наконец, произнес он.

* * *

За ужином (картошка с грибами и луком) мы обсуждали, что делать.

— Война наверняка ядерная. Самое безопасное место как раз здесь, вблизи Полигона. Не будут же Они заражать территорию, где живут сами. — рассуждал Вадим.

— Хочу домой! — безо всякой логики заявила я, чем вызвала кривой смешок Катрин. От близости опасности она оживилась, даже разрумянилась.

— А, может, и дома-то уже нет! Или груда обломков. Или дом-то стоит, а все остальные очень хорошо уже лежат, включая любимых собак и кошечек!

— Ты всегда была доброй девочкой, — огрызнулась я.

— Цыц, бабы! Вопрос стоит так — или мы выживем в этих условиях, или лучше сразу перейти на мухоморы.

— А что, некоторым мухоморы даже нравятся. Как кино! — это, конечно, Катрин.

— А что, с миром вообще никакой связи? Ну, радио-то хотя бы есть?

— Радио было. Но одна наша знакомая дама полгода назад пыталась проломить им череп вашему покорному слуге.

— Ну и дела! — и мне показалось, что все это снится в плохом сне, и персонажи, и избушка на краю света, разве что не на курьих ножках. — А может, и нет никакой войны? Прошел обычный товарный поезд?

— Если войны нет, то послезавтра с Большой Земли будет дизель. И увезет Вас домой. — отрезал Вадим. — Вот и проверим.

На том и порешили. Два дня мы делали вид, что ничего не произошло. Утром я сходила в лес, а потом жарила блины из блинной муки, делая их с припеком из лука с грибами. Вадиму с Катрин это понравилось, ведь обычно довольно по-спартански готовил Вадим.

Вечером мы играли в Эрудита. Это такая пластмассовая доска, на которую ставят буквы. На каждой букве очки, а клеточки на доске есть цветные. Цвет очки удваивает, а то и утраивает, а то и все слово умножай — смотря какой цвет. Время бежало быстро, в игре этой я новичок, но новичок азартный. А Катрин с Вадимом — асы. Иногда лезли в словарь, желая доказать, что слово существует.

На следующий день Вадим повел меня за клюквой. До болота было километров 5 в сторону Полигона. Под ногами чавкало, и пахло гоноболью. Такие леса я не люблю, но на самом клюквенном болоте было веселее — светит солнышко, ягоды, рассыпанные по кочкам, их телесность. Во рту уже кисло, а глаз жадный, и рука тянется еще.

Перебирала клюкву Катрин, для этого на колени ей поставили подносик, а по обе руки мисочки.

* * *

В день, когда должен прийти дизель, с утра лил дождь. Из дома выходить не хотелось, весь мир представлялся пустым и мокрым лесом. Но к обеду разъяснилось, подуло чем-то свежим, и колокольчик надежды зазвенел громче.

— Выезжаем раньше, бензин нужно экономить. — сказал Вадим.

И мы поехали. Вадим работал рычагом спокойно и уверенно, но тащились мы со скоростью велосипеда. Сердце мое стучало сильнее, чем колеса дрезины. Две большие серые птицы вспорхнули, испуганные нами. Набежала туча, но капнув двумя-тремя каплями, убежала дальше.

Но вот блеснули рельсы «большой дороги».

— Откуда должен придти дизель? — поинтересовалась я.

Вадим кивнул головой, и я села неподвижно, тупо уставившись в ту сторону.

Через два часа я поверила, что дизель не придет. Вадим меня не торопил, но торжество скрывал плохо.

— Чему Вы радуетесь?

— У меня есть две женщины, которые не могут уйти… — ухмыльнулся Вадим.

* * *

С утра считали запасы еды. Было довольно много картошки, растительного масла и лука. Мешок сахара. Мешок соли. Пара ящиков с крупой.

— Надо исходить из того, что надеяться мы можем только на новый урожай овощей. Остальное — невосстановимо. Так что предлагаю — пока не поздно — запасать ягоды и грибы.

Возражений не было, и мы отправились за грибами. Но что это был за поход! Я, для которой гриб это всегда был праздник, шла и методично складывала в корзину все съедобное — горькушки, свинушки… Возвращались в дом, вываливали и снова уходили в лес.

Клюква тоже потеряла прежнюю привлекательность. Она теперь называлась «витамины», и ею заполнялись все емкости в доме, которые не были заполнены грибами. Неудивительно, что через неделю емкости закончились.

Все реже попадались благородные грибы (если попадались, то их сушили, из экономии соли). В жизни появились новые персонажи — серушки, колпаки, которые я раньше считала поганками. Эти солили.

Когда закончились емкости, Вадим решил ехать в заброшенную деревню.

— Может, там что-то и не заржавело…

Время поездки подгадали под бывшее расписание бывшего дизеля, хотя об этом и не говорили. Только подъехав к «большой дороге», Вадим спросил:

— Ну что, подождем полчасика?

— Подождем.

* * *

Заброшенная деревня была невелика — 7—8 домов. Все из серого дерева, или уж так давно облезла краска. Стояли они довольно близко друг к другу, словно зверюшки жались в кучу, чтобы было потеплее.

Вадим показал на заросшую лопухом поляну:

— Вот здесь проходила улица.

Дома держались довольно крепко, некоторые были заколочены, будто дачи на зиму. «Наверное, они так же ждут хозяев, как мы дизель, — подумала я, — так, на всякий случай пытаясь сохранить себя в целости».

А вот хозяйственные постройки совсем покосились. Болтались и скрипели на ветру двери, дырами зияли крыши из почерневшей соломы.

С одного крепкого дома мы и начали. Вскрыв дверь специально привезенным железным ломом, Вадим шагнул внутрь. Я — следом. Из дома пахнуло сыростью. Ну да, сколько лет его не проветривали? Наверное, уж все сгнило.

Только успела я об этом подумать, как провалилась доска под ногой у Вадима. Он, правда, успел перенести тяжесть на вторую ногу, и в подпол не полетел. Однако, стали мы шагать осторожнее.

Утвари нашлось много. Крынки, банки, эмалированные кастрюли вполне годились. Все это мы складывали в брезентовые заплечные мешки, ведь до дрезины нужно было тащиться два километра по давно заросшей проселочной дороге.

Взяли огромный кусок окаменевшей соли. Вадим попробовал пощупать тряпки в шкафу, но они расползались сразу.

Впрочем, довольно крепкое одеяло мы нашли в самом скособоченном доме. Там и жила последняя старуха… Стекла были выбиты, и ветер гулял, где хотел, но крыша была целая. Уже потом из этого одеяла Катрин мне сшила что-то вроде пальто — ведь впереди зима.

* * *

В субботу Вадим топил баню. Легкий дымок стоял над трубой, как маленький ядерный гриб, но потом словно передумывал и уходил ввысь, сливаясь с небом.

Пахло березовыми вениками.

Сначала Вадим мыл Катрин, и по тому, как он бережно нес ее, словно младенца, я догадалась, что это такая любовь, и что моя роль в этой тройке — это роль рабочей лошадки, смирной и с двумя ногами. И мне стало даже как-то спокойнее.

О прежней жизни мы не говорили, это словно считалось дурным тоном. Больше не вспоминали одноклассников, учителей, вообще людей. Вернее, вспоминали, но молча.

В свободное время, а его становилось все больше и больше, ведь в крестьянском хозяйстве есть мертвый сезон, — в свободное время я уходила гулять. Я шла по шпалам в сторону дизеля, пока не надоест. У меня было три приметы, отмечающие длительность маршрута. Поваленное дерево — это самый короткий, так, побыть одной. Сосна с раздвоенным стволом — это уже подальше, маршрут почти спортивный. И самый дальний — это когда мысли были длинными и не кончались — вел к небольшому оврагу, по дну которого бежал небольшой ржавый ручей.

Я думала, что мне жаль только человечество как таковое, и что на этой Войне я не потеряла никого, о ком хотелось бы кричать. Родители давно умерли. Мужики? Ну да, у меня их было в прежней жизни два — один собирался развестись с женой, но все откладывал, а вторым был мой сослуживец, веселый парень, с которым мы, обсудив какой-нибудь завиральный проект, потом «отдыхали» под музыку и хорошее вино. Ну да, этого было жаль, но рыдать не хотелось.

Подруг тоже было жаль, но они давно жили какой-то своей жизнью, выращивая детей, вывозя их к морю и устраивая в престижные гимназии, а потом в вузы. Вот этих детей было жаль очень, но они были не мои.

Я не успела расспросить Катрин, как они познакомились с Вадимом, а теперь уже не хотелось. Говорили, что после того, как родители умерли от алкоголизма, она пошла на панель. Потом родился и умер ребенок-олигофрен, так как Катрин тоже пила. А потом какая-то автомобильная авария. И вдруг через много лет нашей однокласснице Вале пришло письмо чуть не с того света — Катрин жаловалась на жизнь и просила хоть кого-нибудь при случае до нее добраться, при этом объясняла как (только дайте телеграмму, чтобы встретили). Валя разослала это письмо всем, кого удалось найти, но в основном народ пожимал плечами.

А я вот поехала…

Последние школьные годы мы не общались совсем. Катрин не могла простить мне победу в какой-то олимпиаде. Мне было все равно, а Катрин меня возненавидела. Она вешала на заборах объявления с моим адресом, что продается, мол хряк-производитель, или магнитофон фирмы Sony (тогда это было круто!). Но объявления были написаны детским почерком и цветными карандашами, так что никто всерьез не реагировал, только раз пришел какой-то парень за магнитофоном — так, на всякий случай.

И приснился мне тогда сон о Конце Света. Будто Землю решили захватить инопланетяне, но меня они почему-то любили. И вот когда я каталась на санках с горки, подходит ко мне один и говорит, что до Конца Света осталось минут сорок. Что будет страшная вспышка, и кто ее увидит, будет мертв. Но есть способ спастись — лечь на землю вниз лицом и крепко зажмурить глаза. И что я могу спасти еще 30 человек, кому успею рассказать об этом. Но только не больше, иначе они своим полем себя выдадут.

Понятно, что я сразу побежала домой, рассказала своим. Помчалась дальше, к подружкам. К одной, другой, третьей. Рассказала. Еще рассказала тетеньке на улице, просто мне она понравилась. А время идет, и остается минут пять, а у меня есть еще одно вакантное место.

И вот иду я по городу и выбираю, кого спасти. И вдруг вижу Катрин, она шагает навстречу, презрительно поджав губки. Она — враг, потому что так захотела. И становится совершенно ясно, что спасти надо именно Катрин. Потому что там, в новой жизни, совершенно необходим Враг.

«А сон был в руку», — невесело улыбнулась я.

* * *

В ноябре я заметила, что Катрин беременна.

* * *

Снегом все замело довольно быстро. Во дворе дорожки чистили лопатой, а дальше, в лес, можно было уйти только на лыжах.

Вадим уходил на охоту. Ружье было, но он предпочитал ставить ловушки для птиц. Наставит, а потом ходит с обходом. Был рябчик, из которого сварили бульон. Тетерева жарили прямо на огне, такая курица-гриль.

Редко, но попадались и зайцы. Шкурки проветривали на морозе, а потом посыпали солью. Какая-никакая обработка, а мех пойдет в дело. Шапки, сапоги…

Не хватало информации. Мне, привыкшей, что на любой вопрос можно получить если не ответ, то хоть наводку в интернете, это было особенно трудно. Изобретали «велосипеды», как сдирать шкуру, как ощипывать птицу. Но как-то справлялись.

Книги были перечитаны по несколько раз, старые журналы тоже. Набор книг был невелик: Лев Толстой — детям, Золотой теленок, Рецепты грузинской кухни. Еще Пришвин, альбом «Русский самовар» и «100 способов похудеть».

Пара детективов про Ниро Вульфа.

Вот и все, что осталось от цивилизации…

* * *

Новый год отмечали водкой.

В честь праздника выделили блинной муки и я испекла черничный пирог. Плоский, зато черника настоящая. И с сахаром.

Зайчатину тушили вместе с картошкой. Потом все это ели, поглядывая на часы. Глаз хотел найти телевизор и московские куранты, а потом услышать поздравление какого-нибудь президента…

В 12 часов чокнулись и выпили:

— Ну, будем! — сказал Вадим.

И больше сказать было нечего.

* * *

Зима была в общем благополучной. Погода баловала, всего хватало. Четвертым персонажем был Лес, с которым всегда можно поговорить.

Дел для поддержания жизни тоже хватало — собирать хворост, топить, готовить, разделывать тушки, стирать (мыла пока тоже было вдоволь, но экономили). Иногда эта простота казалась истиной.

Выходом в мир иной были сны. В них причудливо переплетались нынешняя и прежняя реальность. В них были троллейбусы, велосипеды и метро. Гуси, обезьяны, лошади и зайцы. Был Эрмитаж, почему-то сплошной Эль-Греко, сколько ни переходи из зала в зал. А еще Катрин, лежащая в саркофаге Тутанхамона, и я обвожу контуры саркофага розовым мелком на полу…

Настоящей же Катрин становилось все тяжелее — рос живот. Это и здоровой-то бабе трудно, а тут самой даже позу не поменять. Мы с Вадимом помогали как могли, но настроение у нее портилось с каждым днем. Порой она начинала плакать, жалея и себя, и этого будущего ребенка.

— А может, я умру, а вам и молока взять негде… — сказала она однажды и отвернулась в стену.

Вадим вздохнул и вышел чинить капканы.

Чем больше я смотрела на Вадима, тем больше удивлялась, что он мне не нравится. Он хорош собой, довольно строен, заботлив, хорошо хозяйничает. И головой работает, и руками. А главное — он последний мужчина на Земле, и если не он, то вообще никакого… По всем законам физиологии должно тянуть. Но — не тянет.

Я тоже вздохнула и отправилась гулять. Солнце уже начало греть, и оттаяла моя «дорога жизни» — по шпалам вдаль. То там, то здесь попадались проталины, казалось, что иголки на елках стали зеленее, а воздух прозрачнее. Вопреки обстоятельствам я испытывала душевный подъем, имя которому — весна. Физиологически нормально.

Вот я дошла до поваленного дерева, поздоровалась. Немного посидела, глядя, как белое облако бежит над лесом. И вдруг я увидела то, что показалось галлюцинацией: над лесом летел воздушный шар! Обыкновенный воздушный шар, на которых летают спортсмены, выступают на городских праздниках. Он даже издалека казался большим, а цвет был самый замечательный в мире — оранжевый с голубыми полосами…

Но ведь, если — шар?!… И голова заработала. Так, значит, никакой Войны нет? А почему не приходит дизель? — А ты проверяла расписание? — А, может, тебя специально привозили, когда дизеля нет? — А тот поезд? — Обыкновенный товарный поезд, который ходит раз в полгода, или в год, такая редкая ветка… Сердце выпрыгивало из груди. Но я пошла к дому нарочно спокойно, на случай, если меня видит Вадим.

Но Вадима не было, он как раз ушел обходить капканы.

Дрезина была на месте. Если вскочить на нее сейчас, через 3—4 часа я буду на большой дороге. Еще километров 200, и начнутся первые поселки, а через 300 будет город. Если повезет, дизель меня подберет раньше… Скорее бежать…

Я зашла к Катрин.

— Я должна тебе сказать… Вадим нас обманывает. Никакой войны нет. Я видела воздушный шар…

В глазах Катрин забрезжила надежда:

— Возьми меня с собой!

И я взяла. Поднять Катрин я не могла, но она обхватила меня руками и помогала как могла живой ногой. Едва не уронив ее при сходе с крыльца, мы все же добрались до дрезины. Я уже умела управлять.

Сначала было страшно, и мы все время оглядывались. Но вот мы проехали поваленное дерево — прощай! — вот уже сосна с раздвоенным стволом — прощай! — а вот овраг, а я считала, это уже километров пятнадцать. Не догонит!

Солнце стояло еще высоко, верхушки деревьев казались черными, и где-то над ними, в синей вышине я видела след воздушного шара.