Человек из дома напротив

Елена Михалкова, 2019

Тебе некуда идти? Выбери дом, в котором никто не живет. У тебя нет денег? Поселись в нем, притворившись хозяином. Тебе недостаточно страшно? Найди ключ от запертого подвала. Хочешь пожалеть о том дне, когда все началось? ОТКРОЙ ДВЕРЬ.

Глава 2

1

— Моя фамилия Порошина, по мужу, — зачем-то объяснила женщина, войдя в квартиру.

«Милая и очень испуганная» — вот было первое, что подумал Сергей Бабкин. Она извинилась, что не захватила бахилы, попыталась снять запылившиеся туфли, снова попросила прощения и только затем, к облегчению Сергея, на цыпочках прокралась в комнату, где ждал Макар Илюшин.

Никто не доставляет таких хлопот окружающим, как люди, отчаянно старающиеся не мешать. Бабкин заварил чай и принес в гостиную.

Она покосилась на чайник со страхом, будто ей предложили яд, а не черный рассыпной с бергамотом. Дрожащими руками достала из сумки фотографию и протянула Сергею. Он бросил взгляд на снимок, прежде чем передать его Илюшину. Молодой парень лет тридцати с приятным невыразительным лицом; худощав, сутул, под глазами круги. Офисный трудяга, должно быть.

— Татьяна, расскажите все с самого начала, — попросил Макар.

Сергей придвинул стул и начал записывать.

— Моего брата зовут Никита, Никита Сафонов. Ему двадцать семь, я на восемь лет старше. Родителей нет: папа нас бросил, мы его толком и не помним, а мамы не стало, когда Никита еще учился. Мы с братом… — она запнулась, — мы очень близки. Конечно, я не могла заменить ему маму, но всегда его поддерживала. Потом вышла замуж и уехала во Владимир, у мужа там бизнес.

— Какой? — спросил Сергей.

— Строительный.

— Вы уехали, а ваш брат остался в Москве?

Она кивнула.

— Дела у Никиты шли не слишком хорошо. Последние три месяца его как будто сглазили. Ни одной сделки, ни одного хорошего клиента, одни «туристы»… На их сленге так называют людей, которые приходят посмотреть квартиру, подробно расспрашивают о ней, а потом исчезают навсегда.

— Он риелтор?

— Да, хотя закончил юридический. Из-за его нынешней работы все и случилось.

Порошина говорила медленно, вопросительно взглядывая то на Бабкина, то на Илюшина, точно сверяясь с их лицами, в правильном ли направлении движется ее рассказ.

— Что случилось? — мягко спросил Илюшин. — По телефону вы сказали, что он исчез.

— Это очень странная история. Неделю назад брат приехал ко мне поздно вечером и рассказал, что ему пришлось занять чужой коттедж. Дом принадлежал одному из его клиентов. Никита давно не мог его никому сдать, и когда у него закончились деньги, решил, что сам будет там жить, пока не найдет нормальную работу.

Бабкин и Макар переглянулись. «А что, так можно было?» — отразилось на лице Сергея.

— В тот вечер он впервые спустился в подвал и обнаружил там фотографии своих бывших однокурсников, — волнуясь, продолжала Порошина. — Четыре снимка висели на стене. Эти люди давно умерли.

Илюшин нахмурился.

— Они погибли одновременно?

— Нет, в течение нескольких лет. С одним, кажется, несчастный случай, а другого убили в драке… Честно говоря, не помню. Никита дружил с ними, но эти ребята мне не особенно нравились.

Бабкин сделал пометку в блокноте: вернуться позже к этой теме.

— Кто, кроме вашего брата, заходил в коттедж, пока он жил там? — спросил Илюшин. — Подруга? Приятель?

— В том-то и дело, что никто! У Никиты нет близких друзей. Встречался с девушкой, но они расстались год назад.

Бабкин сделал вторую пометку.

— Значит, Никита нашел фотографии, — ободряюще сказал Макар. — Хорошо. Что было дальше?

— Он страшно испугался! Кто-то был в этом коттедже… кто-то, знавший его биографию. И эти странные фото… Зачем они? Никита примчался ко мне тем же вечером. Помню, я ляпнула ему первое, что пришло в голову: что это шутка настоящего хозяина. Может быть, владелец неожиданно вернулся, обнаружил его в собственном доме и решил… не знаю… отомстить таким образом. Это странно, понимаю, и звучит глупо, но… мне нужно было успокоить его.

— После этого ваш брат вернулся в коттедж?

— Да, два дня назад. Днем раздался телефонный звонок; я взяла трубку, и сразу стало ясно, что произошло что-то невообразимое. У Никиты был такой голос… Мне кажется, он даже не осознавал, что кричит. Я поняла только, что он спустился в подвал и увидел, что к четырем фотографиям прибавилась его собственная.

— Его собственная? — изумленно переспросил Бабкин.

Порошина кивнула.

— Любопытно, — помолчав, сказал Макар.

— После этого разговора Никита пропал! Он бросил трубку, я стала звонить ему, но он больше не отвечал! Ни позавчера, ни вчера, ни сегодня! Я бы написала заявление в полицию, но вы поймите — я боюсь рассказывать им о том, что он жил в чужом доме. Его все нет, и я думаю… я думаю, с ним что-то случилось.

Татьяна всхлипнула.

— Он мог, испугавшись, уехать в гостиницу, — предположил Макар. — Если его сотовый потерялся…

— Мы созванивались каждый день! — перебила Татьяна. — У него нет никого, кроме меня. Никита помнит мой номер наизусть, он обязательно дал бы знать о себе. Нет, все не так! А вдруг то, что я придумала, — правда? Вдруг его схватил хозяин и держит у себя… Может быть, в том же подвале. Вдруг он бандит? Вдруг он пытает Никиту?

Она разрыдалась, и пока Бабкин ходил за водой, а потом искал бумажные платки, все извинялась сквозь слезы и твердила, как ей неловко. В конце концов Илюшин сказал, что им будет намного легче искать ее брата, если она успокоится и они смогут обсудить детали.

Это подействовало.

— Где Никита мог спрятаться?

— Ему некуда идти! Разве что к Алисе, своей бывшей девушке, но я позвонила ей сразу, как только все это случилось. Никита у нее не появлялся.

А как же школьные друзья, спросил Бабкин, а институт, работа, увлечения, другие девушки, в конце концов, не одна же бывшая подружка у почти тридцатилетнего парня. Татьяна отрицательно мотала головой. Складывалось впечатление, что Никита Сафонов вел исключительно замкнутый образ жизни. «А любимые места в Москве?» — поинтересовался он уже без особой надежды. Порошина встрепенулась и закивала: да, у него есть любимое место — железнодорожный мост над Яузой. «Железнодорожный мост над Яузой, — озадаченно повторил про себя Бабкин. — Не бар. Не парк. Не ночной клуб. Мост!»

— Татьяна, вы знаете, где он поселился?

— У меня нет адреса. — У нее вновь потекли слезы. — Никита упомянул только, что напротив его коттеджа двухэтажный кирпичный дом с башенкой. Ему все казалось, что из этого дома кто-то наблюдает за ним. Хотя там даже свет по вечерам не горел.

Бабкин выразительно посмотрел на друга. Илюшин кивнул, и они поменялись местами. Макар поставил стул так, чтобы сидеть напротив женщины, к ней лицом.

— Таня, — можно называть вас Таней? — вы сказали, ваш брат приезжал к вам неделю назад и был очень испуган.

— Таня… да… — Она вытерла мокрое лицо. — Так как-то по-домашнему. Спокойнее.

Потому он и использует это имя, мысленно отозвался Бабкин, а еще неплохо бы ему перейти на «ты», но это же Макар, он всем выкает.

— А как вы обращаетесь к Никите?

Порошина покраснела.

— Бурундучок. Он в детстве был щекастый и смешной. Я его дразнила, и постепенно это стало семейным прозвищем.

— Ваш брат входит в дом, вы говорите: «Привет, Бурундучок!» Сразу видите, что он расстроен. Никита позвонил с дороги? Он, должно быть, всегда предупреждает о своем приезде. Пожалуйста, начните рассказывать буквально по минутам, как все происходило. Во что одет ваш брат? Отрывисто он говорит? Торопливо?

Молодец, одобрил Сергей, переводи ее в настоящее время, пусть не вспоминает, а проживает заново.

Участливый голос Илюшина подействовал: Татьяна понемногу успокоилась.

— На нем джинсы, футболка с коротким рукавом, легкая летняя куртка, светло-бежевая…

— И вы думаете в этот момент: «Он с ума сошел — так одеваться в октябре!»

Порошина вскинула на него глаза, улыбнулась и кивнула. Бабкин завистливо хмыкнул про себя: если бы он пытался вытащить из нее воспоминания, она расслабилась бы в лучшем случае полчаса спустя, а этот подлец заставил ее улыбнуться на третьей минуте.

Сначала голос ее дрожал, но постепенно Татьяна стала рассказывать все увереннее.

Ужин, голубцы со сметаной, сын показал Никите свои поделки из пластилина и убежал смотреть «Гору самоцветов», из комнаты доносятся голоса Лисицы и Жихарки, брат говорит, говорит, говорит, повторяет то, что уже было сказано, снова возвращается к этим злосчастным фотографиям, от него пахнет дымом — почему? — ах, да, наверное, в поселке жгут листья, чудесный запах из ее детства, когда их с Бурундучком мама привозила в деревню, может быть, всем вместе съездить в этот дом, посмотреть, что там происходит, хотя муж вряд ли согласится, вилка позвякивает о тарелку, слава богу, с аппетитом у брата все в порядке, и трястись он перестал, ведь лица на человеке не было, господи, как же жалко его, надо всё-таки уговорить Володю, а лучше вообще оставить Никиту у нас, пусть погостит хотя бы пару недель, придет в себя, незачем ему возвращаться в эту «Березу»…

— Какую березу? — промурлыкал Макар, вклинившись в крошечную паузу.

— Белую, — ответила Порошина, не задумываясь, и только несколько секунд спустя изумленно ахнула.

2

Странная дорога вела в поселок: ни одного деревца вокруг, только блеклые кусты по обочинам да разрытое поле, по которому бродили сутулые грачи. Позади остались и золотые клены, и трава, усыпанная листвой, и низкие яблоки в светлых садах, которые они проехали, когда свернули с шоссе. Позади остался и октябрь, а здесь царило тусклое безвременье.

Вдалеке показались дома, и Бабкин оценил мрачное чувство юмора застройщика: ближайшая белая береза росла в пяти километрах.

— Все это изрядно напоминает городскую страшилку-легенду, — говорил Илюшин, пока Сергей вел машину. — Один человек заселился в новый дом, спустился в подвал — а там фото его друга. А на следующий день этот друг умер! Спустился он снова в подвал — а там его собственная фотография! И этот человек тоже умер.

— А потом пришла полиция, — скучным голосом продолжил Бабкин. — Спустилась в подвал, надавала детям по задницам, чтобы не болтали ерунды, и отправила их к бабушке. Как ты собираешься попасть внутрь?

— Решим на месте. Может, достаточно позвонить, чтобы приветливый хозяин распахнул дверь и пригласил на чай с булочками!

Они въехали на территорию поселка и остановились напротив белого дома с башенкой на крыше.

— М-да, — сказал, помолчав, Бабкин. — Сдается мне, не распахнет и не пригласит.

Дверь коттеджа была приоткрыта. На перилах сидела ворона, в свете истории об исчезновении Сафонова выглядевшая мрачной вестницей беды.

— И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, — пробормотал Илюшин.

— Прилетели две тетери, поклевали, улетели, — согласился Сергей. — Я тоже могу цитировать Чуковского. Делать-то что будем?

Илюшин чему-то коротко засмеялся и вышел из машины.

Тропинка, поднимавшаяся к дому, была усыпана листьями.

— Непохоже, чтобы здесь кто-то ходил последние сутки, — сказал Бабкин, присев на корточки и изучая непримятую листву.

Ворона каркнула, снялась с перил, шумно хлопая крыльями, и полетела, унося в когтях дохлую мышь. Макар проводил ее взглядом.

— Был бы я суеверен, сказал бы, что это недобрый знак, — проворчал Сергей.

— Как можно оправдать наше вторжение? — задумчиво спросил Илюшин и сам же ответил: — Легко! Шли мимо. Услышали внутри стон. Решили зайти и помочь несчастному.

С этими словами он двинулся к крыльцу.

— Э, э! — Бабкин вскочил, но было поздно: Макар просочился в щель.

Сергей обернулся, чтобы посмотреть, нет ли свидетелей их преступления, но дорога была пуста. Ветер гонял пыль и сухие листья, да где-то на краю поселка лаяла собака. Вспомнив рассказ Порошиной, Бабкин пригляделся к дому напротив. Выглядел он безлюдным.

— Серега, присоединяйся! — послышалось изнутри. — Здесь, похоже, никого нет.

Они обследовали комнаты. Повсюду, кроме кухни, стоял нежилой дух, кресла с диванами были накрыты чехлами, на подоконниках лежала пыль. Следы человека нашлись только в ванных — почему-то всех трех, будто Сафонов не мог определиться, какая ему по душе, — и спальне, окнами выходящей в сад, где возле шкафа примяло ковровый ворс потертое офисное кресло. На кровати валялись вещи: пара мятых футболок, носки, кистевой эспандер, бритвенный станок. Кто бы ни уезжал отсюда, он собирался в большой спешке.

В кухне пованивало из мусорного ведра. Бабкин обнаружил в нем пустые корытца из-под лапши, чайные пакетики, заплесневевшие корки, огрызки яблок и стухший кружок колбасы.

— На чердаке никого, — тихо сказал Макар, возникший за его спиной.

Они переглянулись и, не сговариваясь, двинулись к лестнице, ведущей в подвал.

— Ни за что не хватайся, — предупредил Сергей и достал карманный фонарь.

На нижней ступеньке он прислушался.

Ни звука.

«Приготовься!» — глазами показал Бабкин, включил фонарь и рывком открыл дверь. Бледное пятно света заметалось по стенам.

— Пусто.

Он нащупал выключатель, и потолочная лампа осветила комнату, напоминавшую большой ящик.

Все оказалось в точности как описывала Порошина со слов брата. Раковина, тумба, банки с реактивами, фотоувеличитель. От красного фонаря тянулся к розетке длинный пыльный провод. Небольшой пустой стол, и к стене над ним прислонена пробковая доска с черно-белыми фотографиями. Сафонов единственный из всех смотрел в кадр, прищурившись, над губой у него темнели тонкие усики, придающие ему вид дерзкий и в то же время нелепый.

— Похоже на убежище серийного маньяка, — пробормотал Макар.

— Маньяки не убивают уже мертвых людей.

Сергей обыскал комнату, но не нашел ни пленки, ни фотоаппарата. Отпечатки были стерты или просто исчезли от времени.

— Здесь даже фотобумаги нет, — за его спиной негромко сказал Илюшин. — Минимум информации. Может быть, на снимках найдется подсказка.

Оба уставились на портреты.

Все пять были расположены в ряд. Парень на первом снимке широко улыбался, и трудно было вообразить человека, который не улыбнулся бы в ответ. «Из тех людей, глядя на которых остро чувствуешь, что молодость не просто ушла, а ушла к кому-то», — подумал Илюшин. Рослый и широкоплечий, а улыбка мальчишеская.

Второй — утонченно красивый, хрупкий, смуглый, с тонкой шеей, странным образом похожий одновременно на девушку и на старичка. Прекрасные выразительные глаза, опушенные густыми ресницами. Маленький рот подковкой, поджатые губы.

Третий, с бугристым, как картошка, лицом, смотрел исподлобья в сторону.

— Рабоче-крестьянское рыло, — пробормотал Сергей.

— М-да, пролетарий.

Необычнее всех выглядела девушка. Короткие черные волосы над очень высоким покатым лбом, впалые щеки, близко посаженные глаза, странно лишенные выражения. Одно из тех лиц, чье уродство полюбили использовать модельные дома. Бабкин раздумывал, что не так с девушкой, и вдруг понял: у нее нет бровей.

— Снимали не вблизи, — заметил Илюшин. — У фотографа была хорошая оптика. Интересно, они подписаны?..

Он потянулся за снимками, но Сергей остановил его:

— Подожди. Я ее знаю!

— Кого?

— Девицу! Сейчас, сейчас… — Он защелкал пальцами. — Сенцова, Любовь Сенцова! Проходила свидетельницей по одному не совсем обычному делу.

— Ты участвовал в расследовании?

— Все было намного интереснее. Давай здесь закончим, и я тебе расскажу.

Рутинная работа: осмотреть, сфотографировать, записать. Когда Сергей вернул на место последнюю фотографию, Илюшин ткнул пальцем в потолок: возвращаемся.

— Объясни мне, — ворчал Бабкин, поднимаясь в темноте за напарником, — дом громадный, на велосипеде не объедешь, а подвал — комнатушка два на три. Где логика, где здравый смысл?

— Пару лет назад мои знакомые искали на лето дачу для большой семьи, — отозвался Макар. — Им подвернулся отличный вариант: трехэтажный коттедж, два десятка комнат, включая бильярдную и сауну. И один-единственный туалет. Мои знакомые не удержались и спросили владельца: мол, как же так? Неужели вам по душе очереди в уборную? А тот ответил: у моих бабушки с дедушкой так было, изба на две семьи, одна уборная во дворе, и ничего, жили и радовались.

— За сауну в жилом доме бабушка с дедушкой пороли бы внука мокрыми розгами.

Они вернулись в комнату, где были разбросаны вещи.

— Надо бы все помещения осмотреть с твоей лампой, — просительно сказал Макар.

— Я тебе объяснял, — терпеливо сказал Бабкин. — В свете ультрафиолета следы разрушаются. Здесь еще полиции работать, а уничтожать улики — это свинство. С лупой ходи и с реактивом Воскобойникова, по старинке. Кстати, в кухне на кафеле высохшее темное пятно. Давай, тренируйся.

Пока Илюшин ползал вокруг пятна, Сергей придвинул табурет к окну, сел и стал рассказывать.

— В две тысячи восьмом, когда я уже ушел из прокуратуры, ко мне обратился знакомый следователь, Урюпин, — молодой парень, пристроенный к нам по блату, но смышленый и азартный. У него в производстве было дело об убийстве. Мужчину сорока пяти лет зарезали январским вечером в парке. В деле имелось три странности. Во-первых, ничего не взяли. В карманах нашлись документы, ключи и несколько тысячных купюр. Можно было предположить, что ограбили его ради крупных денег, но когда опросили соседей, подтвердилось, что больших сумм у бедолаги не водилось. Во-вторых, эксперт насчитал на его теле пятнадцать ножевых ранений. Мужик был укутан в пуховик и теплый свитер, а его истыкали с такой легкостью, будто он стог сена. В-третьих, все произошло вечером, около восьми, в парке «Дубки», недалеко от «Тимирязевской». Парк небольшой, а главное, людный. Рядом с ним проходит маршрут двадцать седьмого трамвая, из которого и вышел наш бедняга минут за пять до того, как встретил убийцу.

Илюшин снял очки и уложил реактивы в коробку.

— Серега, это обычный кетчуп, размазанный по полу. Я и в твоей истории пока не вижу ничего удивительного.

— Убитого вспомнили свидетели, ехавшие вместе с ним в одном вагоне. Он был пьян и приставал к девушке.

— Той, которая на фотографии?

— Да, Сенцовой. Мой следователь ухитрился отыскать ее. Девица подтвердила, что была в трамвае с погибшим и вышла на той же остановке, но мужчина остался возле трамвайных путей, а она пересекла парк и ушла. Больше, по ее словам, они не встречались. Урюпин попросил меня присутствовать при опросе свидетельницы. Если бы Сенцова воспротивилась, ничего бы не вышло, но она не стала возражать.

— М-м-м… Он хотел, чтобы ты ее расколол?

— Я ни слова не произнес за те полтора часа, что она пробыла в его кабинете. Просто сидел в уголке. Наблюдал.

Сергей замолчал и прислушался. Снаружи возле входной двери что-то зашуршало. Он наклонился вплотную к оконному стеклу, но на улице было по-прежнему пустынно и тихо.

— Что дальше? — заинтересованно спросил Илюшин.

— Тебе известно, что у хороших следователей развивается что-то вроде шестого чувства? К делу его не пришьешь, и, откровенно говоря, лучше вообще о нем не думать, а просто делать свою работу. Следователь так и поступил. По всему получалось, что мужчина стал жертвой случайного наркомана, которого спугнули прохожие. Но полтора часа спустя я вышел из кабинета в полной уверенности, что убила его Сенцова.

Он поморщился, вспомнив отталкивающее безбровое лицо.

— Почему ты так решил? — спросил Илюшин, внимательно глядя на него.

— Не могу внятно объяснить. В показаниях не было логических дыр. Дело в том, что она выглядела… довольной. Расслабленной и довольной.

— Ты не думаешь, что это бравада? Мужик ее обидел, она не сочла нужным скрывать удовлетворение от его смерти.

Сергей покачал головой.

— Девица получала удовольствие от происходящего. Я видел такое и прежде — демонстративный тип личности, знакомая история — а Урюпину сталкиваться не приходилось. Он за этим меня и позвал: сверить ощущения. Сенцова упивалась тем, что мы все понимаем, но ничего не можем сделать. Ей требовалось признание, и она его получила. А потом спокойно ушла.

Илюшин задумался.

Зима. Вечер. Фонари освещают заснеженный парк. В переполненном вагоне пьяница пристает к некрасивой девушке, пытается приобнять ее, она бьет его по рукам. На остановке он вываливается в парк. Она выходит за ним.

— Ты хочешь сказать, — начал он, — что, отойдя от трамвая, ваша Сенцова вернулась к несчастному алкоголику и нанесла ему пятнадцать ударов ножом? Пятнадцать, я не ослышался?

— Звучит странно, понимаю.

— А зачем она вообще приехала туда вечером?

— Говорит, в церковь ходила, — усмехнулся Бабкин. — Я проверил: храм действительно был открыт в это время. Но Сенцову там никто не вспомнил.

3

Девушка замерла возле двери, из-за которой доносились голоса. Она умела передвигаться бесшумно — навык, до предела развитый в детдоме, — и кожей чувствовать опасность. Там, куда она попала в двенадцать лет, люди делились на две категории: тех, кто будет бить тебя, и тех, кого будут бить рядом с тобой. Примитивная классификация, но проверенная.

В те времена она дралась редко, но с таким остервенением, что другие дети быстро приучились обходить ее стороной. Прозвище «Дура» ей дали не за тупость, а за презрительное равнодушие к последствиям своих поступков.

Воспитательниц она с первого дня попросила называть ее Нютой. Они, наивные, растрогались: решили, что Нюта и есть ее домашнее имя.

Девочка их перехитрила. Спрятала Аню, запечатала в волшебном фонаре, что хранился у Мельниковых. Если включить фонарь, промелькнет ее тень на стене среди карет и ажурных замков и исчезнет.

К людям вышла Нюта: серая мышь, тихоня с уехавшей кукушечкой. Ткнешь в мышку пальцем — тебя укусит взбесившаяся крыса. А не тыкай, не подходи, зенки наглые не пяль!

Мышь Нюта стояла за дверью кухни и прислушивалась.

— Разделимся, — сказал парень с обманчиво легким голосом. — Рабочая версия: исчезновение Сафонова — дело рук собственника. Я выясню, кто он и где находится, а ты берешь себе Сенцову и выжимаешь из покойницы все что можно.

— Будет повод пообщаться с Урюпиным, — согласился второй голос, низкий, сосредоточенный.

Она попятилась, присела на корточки и тщательно протерла бумажным платком телефонный аппарат, стоявший на полу. Вернуть его на полку? Эти двое могут заметить, что в холле что-то изменилось.

— А что насчет мужа Порошиной? С ним будешь разговаривать ты или мне съездить?

Ответа его собеседника девушка уже не слышала: она отступила к двери и исчезла.

Никита Сафонов

1

…Я очнулся в троллейбусе — словно вынырнул из сна. Снилось что-то важное. Но я совершил ошибку: пытался резко вытащить увиденное из памяти. В этом отношении сны подобны ящерицам: они не терпят, когда их грубо хватают, и оставляют ловцу лишь мертвый хвост.

За окном подпирала небо гигантская башня Триумф-Паласа. Я был в хорошо знакомом районе, на Соколе.

Как меня сюда занесло?

Прошлое выплывало обрывками, словно лоскуты размокшей газеты, которые проносит течением мимо потерпевшего кораблекрушение. Я мог прочесть лишь отдельные фразы.

Как я выбрался из квартиры? Помню, что дверь удалось выбить. Правая нога до сих пор побаливала, а ведь я собирался завтра принять участие в скачках…

Минуту! Какие скачки? Я никогда не учился ездить верхом.

Голова болела так, словно накануне ее использовали вместо мяча в футбольном матче. Я пощупал лоб справа — ох и шишка! Кто-то ударил меня над виском… Если я напрягусь, смогу вспомнить его лицо.

Как я оказался в троллейбусе — вот вопрос.

Очевидно, мне удалось избавиться от веревки. Я сбежал — откуда? когда это произошло? — и зачем-то сел в троллейбус, идущий… Идущий куда?

Что это за маршрут?

— Шестьдесят пятый, голубчик, — ласково ответила сидящая рядом женщина, и стало ясно, что я говорил вслух.

Итак, я приближаюсь к метро «Аэропорт». Или, если посмотреть с другой стороны, я уезжаю из Серебряного Бора.

Мелькали осенние деревья за окном, гудели машины, и движение понемногу убаюкивало меня. Как хорошо сидеть, уставившись в окно, и ни о чем не думать. Даже грубая тяжесть в затылке понемногу отпускала.

Яснее всего из случившегося за последние дни я помнил пять фотографий в подвале коттеджа.

2

Мы познакомились на третьем курсе, когда в институте организовали театральную студию «Дикий Шекспир». Я заглянул туда исключительно из-за вычурного названия. Ставили вовсе не Шекспира, а неизвестную мне современную пьесу, из которой я запомнил только две строки.

— Водка ждёт, электричка на Петушки отправляется, кабельные работы подождут, — громко объявлял парень, балансируя на стуле, как акробат.

— Революции — полтинник, гражданам — юбилейный рубль, — отзывалась девушка в папахе. Папаха ей очень шла.

Акробата я узнал сразу: Артем Матусевич, мажор и удачливый засранец.

Я терпеть его не мог. Он поступил на юридический, не прикладывая никаких усилий, а я год штудировал учебники и на экзаменах так потел от ужаса, что отсыревала даже пачка сигарет в моем кармане. У него всегда водились свободные деньги, а я целое лето подрабатывал в баре, куда он заваливался с приятелями. Три «Зеленых Веспера»! Рецепт для неудачников: взбейте в шейкере абсент, водку и джин, а на чаевые купите домой обезжиренный творог. Пару раз я едва удерживался, чтобы не прилепить с размаху сторублевку к его загорелому лбу.

Матусевич видел меня за барной стойкой четыре раза в неделю на протяжении двух месяцев. Думаете, он хоть раз узнал меня?

Черта с два.

Говоря начистоту, потому мне и хотелось швырнуть чаевые в его самодовольную морду — чтобы он наконец посмотрел НА МЕНЯ, а не на шейкер.

Определенно, мне нечего было делать в «Диком Шекспире». Я направился к выходу и вдруг услышал за спиной:

— Подожди!

Я недоверчиво обернулся.

Матусевич махал рукой, явно приглашая меня к сцене. От него можно было ожидать чего угодно, и первым моим порывом было побыстрее свалить оттуда.

Самолюбие пересилило страх. Я подошел, стараясь сохранять независимый вид.

— Нужен писатель-пешеход, — сказал Артем, сев на корточки на краю сцены, так что его лицо оказалось вровень с моим. — Третье действующее лицо. Лобана только на роли живодеров брать, а ты годишься, у тебя как раз типаж мрачного интеллигента. Может, попробуешь?

— Живодера тебе припомню! — громко сказал мордатый парень с первого ряда.

— Соглашайся! — поторопила девица. — Полчаса осталось до конца репетиции.

До меня дошло. Эти двое звали меня сыграть в пьесе.

— А режиссер кто? — туповато спросил я.

Оба засмеялись, но необидно.

— Я режиссер, — сказал Матусевич. — Давай, забирайся.

3

Спустя пару недель я рискнул спросить у Артема, отчего он позвал именно меня. Каждый день в актовом зале болтались студенты, наблюдая за репетициями. Кто угодно сгодился бы на роль.

— Ну-у-у, бурлак, ты даешь, — протянул Матусевич. Всех нас он называл бурлаками, кроме Любки. — Ты же уникум. Никто больше в этом городе не умеет готовить «Зеленый Веспер». Я, можно сказать, твой давний поклонник.

Если бы после этих слов Артем попросил меня набить морду декану, я не задумался бы ни на секунду.

— Сифон, лыбишься, как девка после… — заржал Лобан, посмотрев на мое лицо.

К его шуточкам я привык не сразу. Эмиля Осина Лобан переименовал в Умильку и произносил это, мерзко присюсюкивая. Тот бесился, однако схлестнуться с Борькой в открытую не смел. Я подозревал, что обидчивый Эмиль готовит ему какую-то пакость: слишком уж сладко он начал однажды улыбаться, поглядывая на Лобана.

В группе Бориса учился толстяк по фамилии, кажется, Игнатов. Умный парень, но типичный ботан. Лобан по-лошадиному ржал в лицо бедняге: «И-и-и! гнатов». Вроде ничего особенного, но это истошное «И-и-и-и-го-го-гнатов!»… Черт, невозможно было удержаться и не заржать в ответ.

Это было веселое время. Мы ставили любительские спектакли, и чем глупее они были, тем больше мы смеялись. Мы задирали друг друга. Матусевич придумал «Тайный клуб»: в институте мы делали вид, что нас объединяет только театральная студия. Артем от души развлекался всей этой дурацкой мистификацией.

В том, что случилось потом, были виноваты все мы. Но если б не изобретательность Осина, этот замысел не воплотился бы в жизнь.

После я спрашивал себя: как я мог пойти на такое? О чем я думал?

Честный ответ таков: я думал о том, что наконец-то обрел свой клан, стал частью братства. Артем твердил, что мы отличаемся от других, и я ему верил. Мы все ему верили.

В глубине души иногда шевелился червячок сомнения. Но в тот день, когда Матусевич поделился с нами своей идеей, меня охватила всепоглощающая детская радость. Я больше не был тем ребенком, которого не зовут погонять мяч во дворе. Меня взяли в игру.