Тигровый, черный, золотой

Елена Михалкова, 2022

Новое дело Макара Илюшина и Сергея Бабкина началось со лжи. Частные детективы, специализирующиеся на розыске пропавших людей, берутся найти исчезнувшие из музея картины. Мир людей искусства полон неприглядных тайн, интриг и подводных течений, заблудиться в нем легко, а вот найти выход – сложно. Как разобраться, кто талантлив, кто бездарен? Чьи работы стоят дорого, а чьи – не окупят и потраченных красок? Как связаны кража картин и жестокое убийство? Об этом – в детективе Елены Михалковой «Тигровый, черный, золотой». Обидеть художника может каждый? Попробуйте. Если не боитесь.

Глава 2

— У тебя нос, что ли, увеличился? — озабоченно спросил Алик и прихватил ее переносицу двумя пальцами.

Анаит вздрогнула и дернулась.

— Ты что? Больно!

За соседним столиком засмеялись подростки — над ней или о чем-то своем, Анаит не поняла, но почувствовала, что к щекам приливает жар. Она с детства легко краснела.

— Дыши глубже! — Алик рассмеялся и помахал перед ее лицом расслабленной кистью, нагоняя воздух, будто веером. — Не комплексуй. Я в том смысле — чего нос повесила?

Анаит отодвинула тарелку с салатом:

— Бурмистров возвращается завтра утром…

— Ну и что? — с набитым ртом спросил Алик.

Официант поставил перед Анаит чашку кофе. Она отпила и поморщилась: теплый, не горячий.

— Ему нужен результат. А мне нечего предъявить.

— Ну, ты сделала, что он требовал, — возразил Алик. — Не самой же тебе разыскивать его картины?

— Прошло уже два дня. Он потребует каких-то новостей, отчета о том, чего они добились. Я позвонила утром в детективное агентство, но от меня отделываются общими фразами…

Алик пожал плечами:

— Вот это ему и скажешь. Расследование только начато, рано требовать ответов. «Ждите-ответа-ждите-ответа», — вдруг гнусавым металлическим голосом проговорил он — и впрямь очень похоже на робота, и за соседним столиком снова раздались смешки. Анаит с трудом удержалась, чтобы не предложить Алику пересесть.

— Будь посмелее с Бурмистровым, — посоветовал Алик. — Тебе не хватает умения отстаивать свои границы. Честно говоря — только не обижайся! — ты пока овсяная каша на молоке. Сама провоцируешь Бурмистрова размазывать тебя по тарелке.

Анаит вскинула на него глаза.

— Алик, ты вообще представляешь, что такое Бурмистров? — тихо спросила она.

— Ну, как бы не первый год вкалываю. — Он подпустил высокомерных ноток. — И в отличие от тебя местом своим доволен.

Голубые глаза смотрят холодно: она позволила вслух усомниться, что он знает, о чем говорит. Анаит впадала в оцепенение от этого моментального переключения регистров: только что о тебе выражали заботу — и тут же внятно обозначают: не забывай, кто есть кто. Вот уж у кого, а у Алика с границами все обстоит превосходно.

Обычно Анаит сдавала назад. Мама учила никогда не ущемлять мужское самолюбие. Анаит — женщина, к тому же молодая; Алик — взрослый самостоятельный мужчина. Он опытен и знает жизнь (здесь подразумевалось: а она — нет).

— Бурмистров давит как асфальтовый каток, — тихо, но упрямо сказала она. — У нас с ним разные весовые категории. Я видела, как люди вдвое старше лебезили перед ним и заискивали. Игорь Матвеевич очень…

Она поискала слово, отражавшее бы его умение выжимать все соки, словно за короткий разговор тебя успевали не только прихлопнуть среди страниц энциклопедического словаря — живой лепесток, дышащую веточку, — но и высушить до полного выцветания красок. Однако слово не нашлось, и Анаит просто повторила:

–…давит.

Алик откинулся на стуле и забросил в рот зубочистку.

— Ладно, давай проиграем ситуацию до конца! Счет принесите, пожалуйста… — Это мимоходом, официанту. — Предположим, что Бурмистров будет в ярости и выскажет тебе свое недовольство. А дальше-то что? Ну, выскажет и выскажет!

Анаит оценила его великодушие. Алик был задет, но нашел в себе силы не растравлять собственную обиду. Такое случалось нечасто.

Она с готовностью подхватила протянутую руку поддержки.

— Накричит — это ерунда! Я уже привыкла, правда! — «Ложь, наглая ложь». — Но если его что-то не устроит, он меня уволит, понимаешь? Я ужасно боюсь, что меня выкинут…

Признаваться было стыдно, и Анаит вновь ощутила, что краснеет. Пригубила совсем остывший кофе — наивная попытка притвориться, что стало жарко от напитка.

Собственно, понятно, почему стыдно. Алик всегда высмеивает страх. Любит цитировать: «Трусость, несомненно, один из самых страшных пороков». «Это отец большой семьи может бояться увольнения, — бросил он как-то в начале их отношений. — Ему семью кормить и детей обувать-одевать. А ты-то что? Ну, выставят тебя! Вернешься под крылышко к папочке с мамочкой. Ты из-под него и не вылетала. Будут класть еду в твой жадно разинутый клювик, пока ты ищешь новое место. Еще и утешат свою деточку, купят ей айфончик или ноутбучик, чтобы не плакала».

В этих словах таилась ужасная несправедливость. Да, семью ей содержать не надо, однако утешения от родителей не дождешься. Какие ноутбуки! Она работала на старом компьютере, оставшемся от сестры. Анаит возразила бы Алику, но он тогда сразу так заледенел, что она вспомнила, как ему самому пришлось пробиваться в Москве: голодному провинциальному мальчику без друзей и родни, хвататься за любую работу — и он хватался: курьером носился, в «МакАвто» заказы собирал, подрабатывал ночным сторожем, торговал электроникой, и еще где-то помотало его, неприкаянную щепку, грязным потоком прибивая к разным берегам, пока не вынесло в банк. «А что тебе в банке больше всего понравилось?» — наивно спросила как-то Анаит. В другое время Алик высмеял бы ее за этот вопрос («А ты сама подумай, что мне могло там понравиться? Может, белая зарплата? Теплый офис?»), но он был в хорошем настроении и неожиданно ответил: «Чистые полы в операционном зале. Март, на улице грязища, а у них плитка блестит, как языком вылизанная».

— С одной стороны, неприятно, — рассудительно произнес Алик, покусывая зубочистку. — «Парашюта» тебе, конечно, не видать…

— Какого парашюта?

Алик в ответ только хмыкнул и продолжил:

— Но ведь если начистоту, ты у нас девица переборчивая…

— Я переборчивая? — изумилась Анаит.

— Ну, не я же. Кто ушел из школы? Кто послал Спицына? Согласилась бы на его предложение — каталась бы сейчас как сыр в масле. А ты решила, что можешь перебирать харчами. Детка, это Москва. Здесь редко дают вторые шансы, если профукала первый.

Анаит вспыхнула до корней волос.

— Я же рассказывала тебе про Спицына! — Ее охватили стыд, гнев и злость на собственную глупость — она всерьез решила, что он хочет поддержать ее, а не ткнуть носом в то, кто она такая. — Ты не помнишь, как это было унизительно?

— Ой, ладно-ладно, не заводись! Я тебе еще тогда сказал, что не вижу ничего унизительного в дресс-коде. Мы в банке, знаешь, тоже не в трениках сидим…

— Ты действительно не видишь разницы?

Анаит с силой подалась к нему и грудью сдвинула чашку.

— Тише… — предостерегающе начал Алик.

— Это! Было! Омерзительно!

— ТИХО!

На них начали оглядываться. Подростки, собиравшиеся уходить, застряли в дверях и с откровенным любопытством таращились, хихикая и толкая друг друга.

Анаит представила, как выглядит со стороны: покрасневшее лицо, уродливая гримаса гнева. Отец часто повторяет: «Женщина в злости безобразна». Она сейчас безобразна, и это всем бросается в глаза.

— Возьми себя в руки, — по одному слову процедил Алик. — Будь любезна, не ставь меня в идиотское положение.

И Анаит отстранилась, выдохнула. Из чашки выплеснулся кофе и лужицей растекся по столу. Анаит ссутулилась, втягивая грудь.

— Пошли отсюда, — сухо сказал Алик и поднялся.

Насколько Анаит в гневе превращается в страшилище, настолько Алик хорошеет. Лицо у него становится таким, каким его задумал Вседержитель, и нельзя сомневаться, глядя на него, что произошла ошибка: вместо того чтобы возглавлять ангельское воинство, Алик возглавляет отдел продаж в московском банке. Анаит невольно залюбовалась им. Точеное, безупречное, словно из глыбы льда искуснейшим мастером вырезанное лицо, и даже голубизна айсберга просвечивает, если взглянуть под правильным освещением.

Он подал ей пальто, по-прежнему молчаливо негодуя. Они были в двух шагах от скандала! Привлекли к себе внимание!

В этом они похожи с отцом. Может, потому Алик так нравится ее родителям?

Больше всего папа с мамой боялись, что Анаит свяжется с художником. Все годы, что Анаит училась, мать время от времени принималась рыдать: пропадет ребенок, выйдет замуж за алкаша, за алиментщика и сама нарожает ему заморышей, будет ходить в синяках, вся битая-перебита-а-а-ая!..

И переходила причитать на родной армянский.

Горестная судьба младшей дочери отчего-то с особенной выразительностью являлась матери во время чистки хрусталя. Хрусталь был наследственный, от бабушки, и мать раз в три месяца ритуально доставала его из серванта, мыла, вытирала насухо. Дочерей не подпускала: руки кривые, грохнете — и не почешетесь!

Хрусталь в ловких маминых пальцах искрился, радовался, сиял, и под это радужное сверкание, вспыхивавшее на потолках и стенах, мать со всем пылом предавалась отчаянию.

И вдруг — Алик! Не пьет. Не курит (курильщиков презирает за слабоволие). Поддерживает с папой культурные разговоры. К рождению детей относится осознанно. А главное, не имеет никакого отношения к миру бесприютных творческих душ: художников-распутников-пропойц.

Анаит вышла на крыльцо, застегивая пальто. На миг она забыла обо всем — такая щедрая теплая осень встретила ее. Сколько сияния! В желтый колер добавить чуточку бронзы — и самую малость черного пигмента, чтобы получить оттенок старого золота…

— На будущее я бы попросил тебя воздержаться от прилюдных скандалов, — сухо сказал сзади Алик.

Анаит потерла лоб:

— Прости, пожалуйста…

Меньше всего ей хотелось сейчас выяснять с ним отношения. Честно говоря, лучше бы он совсем ушел. Она так любила это время года — короткое, блаженное, упоительное… Не делить его ни с кем, идти по бульвару, обогнуть монастырь и сверху глазеть на цветные лоскуты крыш и стекла машин, в которых отражается небо, и оттого кажется, что каждая увозит облака…

— Куда ты сейчас? — голос Алика вырвал ее из размышлений.

— Поеду в детективное агентство. Может быть, удастся добиться чего-то, о чем не стыдно будет доложить Бурмистрову…

— Я с тобой, — непререкаемым тоном сказал Алик.

— Прости?

— Вместе поедем. Тебя детективы не принимают всерьез. Нужно, чтобы с ними поговорил мужчина.

Анаит, оторопев, уставилась на него.

— Не благодари, — отрезал Алик и пошел к метро.

Анаит сделала попытку его переубедить. Ничего из этого не вышло. И вроде бы она должна быть ему благодарна — он отпросился на час с работы, пожертвовал своим временем, чтобы помочь, — а в ней все равно тихо бился внутренний протест. Анаит сама не знала, что именно ей не по душе. Он несколько раз повторил, что ее никто не принимает всерьез, что она позволяет вытирать об себя ноги…

— Никто об меня ничего не вытирал, — возразила Анаит.

— Именно поэтому ты трясешься, как собачонка, при мысли о возвращении шефа, — язвительно согласился Алик. — Потому что у тебя нет материалов для отчета.

Макар Илюшин в ответном сообщении написал, что они как раз хотели с ней поговорить, чтобы прояснить кое-какие дополнительные вопросы. От этого Анаит слегка приободрилась. Не только ей от них, но и им от нее что-то нужно.

— Ты, главное, в разговор не лезь, — сказал Алик, когда они вошли в подъезд. — Взрослые разберутся.

Как и в прошлый раз, дверь в квартиру открыл угрюмый громила, едва не подпиравший лбом притолоку. Но затем все пошло не так, как она ожидала.

— Александр Лопарев, — представился Алик, протягивая руку и напористо продвигаясь вперед. — Хотел обсудить с вами результаты вашей работы.

Быть может, с кем-то другим это и сработало бы. Но сыщик просто остался стоять в коридоре, будто кит, перегородивший тушей узкое русло реки, и быстроходный корабль Алика вынужден был сбросить скорость, а затем и вовсе остановиться.

— Сергей Бабкин, — сказал сыщик. — Я не совсем понял, чего вы хотите.

— Может, мы в комнате поговорим? — вздернул бровь Алик.

— О чем? — туповато спросил сыщик. И уже к Анаит обратился совсем другим тоном: — Проходите, пожалуйста, Макар Андреевич ждет вас.

— Минуточку! — Алик взвился, как укушенный. — Никуда она без меня не пойдет!

И прихватил Анаит за локоть.

По взгляду сыщика, застывшему на прекрасной, белой, длиннопалой кисти ее бойфренда, Анаит внезапно поняла, что грядет что-то нехорошее.

— Анаит, это ваш супруг? — осведомился Бабкин.

— Жених! — задиристо ответил Алик.

— Анаит? — Бабкин как будто не услышал его.

— Александр… мой жених, да…

— Я хочу обсудить результаты вашей работы, — настаивал Алик. — Это ей вы можете голову морочить, а со мной такое не пройдет! Вам деньги за работу платят, не за спасибо трудитесь!

В дверях кабинета показался Илюшин. Был он, как и при первой встрече, в джинсах, футболке и клубном пиджаке, но при этом босой. Впечатление создавалось такое, будто его яхта только что причалила к берегу и расслабленный взъерошенный владелец, сбросив дорогие туфли, спрыгнул на песок.

— Здравствуйте, Анаит Робертовна! Рад вас видеть! Сережа, у нас какое-то недоразумение?

— У нас жених! — пробасил Бабкин. — Жаждет аудиенции.

Илюшин уставился на Алика.

— Я не понимаю, с какой стати мне препятствуют… — возмущенно начал тот.

— Препятствуют в чем? — перебил его Макар.

— Я хочу получить отчет по делу об украденных картинах.

— На основании?..

— На том основании, что вы не даете вашей клиентке никаких отчетов, а я представляю ее интересы!

— Анаит Робертовна не наша клиентка, — сообщил Илюшин.

Алик растерялся и выпустил ее локоть. Каким-то неуловимым движением скользнув вперед, Сергей Бабкин оттеснил Анаит, и она сама не заметила, как оказалась в комнате. Алик теперь не мог ее видеть, но до нее доносилось каждое слово.

— Не понял! В каком смысле? — Он перешел на повышенный тон.

— Нашим клиентом является не Анаит Робертовна, а владелец картин, — невозмутимо ответил Илюшин. — Вы имеете к нему какое-то отношение?

Наступило молчание.

— А-а-а, вот оно что, — протянул наконец Алик. — Хитро придумано!

— Я не знаю, что вы имеете в виду. — Илюшин не двигался с места и стоял в той же расслабленной позе. Алик вынужден был выглядывать из-за плеча Бабкина, чтобы рассмотреть его. — Мы только что выяснили, что вы не наш клиент и не представляете его интересы. Теперь, с вашего позволения, нам нужно работать.

Наступила тишина. Анаит показалось, что она расслышала сопение.

— Анаит, я жду тебя у подъезда, — громко и отчетливо сказал Алик.

Дверь хлопнула.

Макар Илюшин вернулся в комнату и опустился в кресло. Анаит стояла в смятенных чувствах, не зная, как реагировать и надо ли ей извиняться за Алика или оправдывать его…

— Присаживайтесь, пожалуйста. Я бы хотел обсудить с вами кое-что, касающееся выставки.

Анаит поняла, что за Алика ее никто не собирается отчитывать, и ощутила невыразимое облегчение. До этого ей казалось, что она отвечает за случившееся… Она привела его. Но частный сыщик выглядел так, словно мгновенно забыл о существовании Александра Лопарева.

Бесшумно вошел Бабкин.

— Завтра возвращается Игорь Матвеевич, мой босс, — со вздохом сказала Анаит. — Он захочет узнать о результатах.

Илюшин покачал головой:

— Простите, мне нечем его порадовать: результатов пока никаких. Нам нужно с ним встретиться. Вы сможете это устроить?

Она кивнула.

Сыщик вновь расспросил ее о последнем дне выставки и об отношениях между художниками. Анаит терпеливо дала подробный отчет, ни словом не напомнив, что недавно они говорили об этом.

В конце беседы она не удержалась и все-таки спросила:

— Неужели у вас нет совсем-совсем никаких результатов? Мне бы хоть что-нибудь ответить Игорю Матвеевичу…

Игорю Матвеевичу, который не приемлет оправданий. Игорю Матвеевичу, который вколачивает каждое свое слово, будто кулаком забивает гвоздь.

Илюшин задумался.

— Не знаю, порадует ли его новость, что исчез охранник.

— Какой? — ахнула Анаит. — Николай Николаевич?

— Да, Вакулин. Пропал бесследно.

…Когда Анаит вышла из подъезда, Алика нигде не было.

Она потопталась немного — в надежде, что он поджидает ее где-то на площадке и вот-вот возникнет из-за угла, — но Алик не появился. Ни сообщений в «ватсапе», ни эсэмэсок: он просто уехал.

Анаит позвонила сотруднице музея:

— Ксения? Здравствуй, это Анаит Давоян. Мне сейчас сказали, что Николай Николаевич исчез. Это правда?

Ксения, понизив голос, все подтвердила. Вакулин пропал. Причем позаботился о музейщиках: оставил лаконичную записку: «Не ищите». Разумеется, после такого послания за поиски взялись с утроенной силой. Анаит выслушала, что и полиция приезжала, и частные детективы, у которых на лицах написано, что если они отыщут бедного Николая Николаевича, из него сделают отбивную, и еще скорая, потому что директриса поскандалила по телефону с Акимовым и у нее поднялось давление… Нужно развешивать картины, а кому этим заниматься, когда одна поехала в больницу, другая ушла с мигренью, а третья должна присмотреть за внуком…

Здесь Анаит прервала Ксению и решительно сказала, что сейчас примчится в музей и поможет.

— Святой ты человек, Ниточка, — от души сказала Ксения. — А сыра купишь по дороге? У меня как раз отменное чилийское есть совершенно случайно… Я считаю, нормальным людям противопоказано в этом бардаке находиться без допинга.

…Анаит купила и сыра, и коробочку эклеров, и несколько пирожков. Самоотверженная Ксения одна на хозяйстве — а значит, осталась без обеда.

* * *

— Кто о нас позаботится, если не мы? — риторически вопросила Ксения.

Они разлили красное вино и разложили на блюде эклеры, которые со своими шелковистыми шоколадными спинками напоминали семейство такс. К повседневному запаху музея — пыли и немного воска — присоединились энергичные ароматы пирожков с капустой.

— Пусть все снова станет нормальным! — провозгласила Анаит, и две девушки чокнулись мухинскими гранеными стаканами.

— С того дня, как украли картины, у нас дурдом! — Ксения, судя по ухмылке, ухитрялась получать от «дурдома» удовольствие.

Была она худенькая, с кудрявой, как у ангела, русой головкой и трогательно-беспомощным выражением лица, которое поразительно не соответствовало ее натуре. Таких деятельных и толковых людей Анаит нечасто доводилось встречать. В свои двадцать девять Ксения уже три года занимала должность заведующей выставочным сектором. Впрочем, музей был невелик и небогат, оттого Ксения тащила на себе поклажу из тысячи мелких обязанностей, не ропща и сохраняя бодрость духа.

— А Вакулин-то каков! Вонзил кинжал в спину!

— Может, он испугался? — задумчиво предположила Анаит. — Если он что-то видел, то может стать опасным свидетелем…

Ксения скептически глянула на нее поверх своего стакана.

— Ты сама в это веришь? Деньги ему сунули, вот и вся история. Или бутылкой отделались. А он не ожидал, что всех так отчаянно начнут трясти, — думал, пошумят немного и успокоятся. Не в первый раз картины пропадают — помнишь, у Юханцевой исчезли при перевозке?

— Ну, там-то просто потерялись… — Анаит думала о своем.

— Это да. Но бардак у нас ужасный! Если ты кому-то передашь мои слова, я тебя отравлю.

— Только если будешь травить чилийским.

Вдвоем они за час управились с развеской.

— Повезло с художницей, — кряхтела Ксения, принимая у Анаит из рук небольшую картину. — Акварелью работает, умничка! В малом формате! А мы три месяца назад выставляли Грачинского, так он, сволочь, знаешь на чем пишет? На шкафах!

— Это как?

— А вот так!.. Давай-давай, я приму… Шкафы старые находит по всему городу, разбирает их и малюет на внутренних стенках. На дверцах, например. Представляешь их вес? Мы тут впятером с ними корячились, чуть друг друга не пришибли… Вот же героическая смерть: умереть на работе, задавленной картиной. Где-то мне это уже попадалось в художественной литературе…

— Сомс Форсайт так погиб, спасая картины от пожара. Вернее, спасая дочь.

Анаит внезапно поняла, что безотчетно задело ее в словах Ксении.

— Подожди! Ты сказала, Маркова в больнице, потому что поскандалила с Акимовым? С Акимовым?!

Ксения усмехнулась:

— Думаешь, если он молчун, с ним уже и поскандалить нельзя?

— Не могу себе представить, — искренне сказала Анаит.

— А вот у нее получилось! Она кричала, что он подогнал нам вражью морду. Предателя внедрил в стройные наши музейные ряды. Ну, это мой свободный пересказ…

— А при чем здесь Акимов?

— Так сторожа взяли по его протекции, — удивилась сверху Ксения, глядя на Анаит со стремянки. — Предыдущий охранник уволился, мы искали нового, а тут как раз возник Мирон: у меня, говорит, имеется надежный человек, рукастый и непьющий. Заведующая его еще благодарила потом. А теперь ветер переменился. Вакулин всех подвел. И так-то было тревожно, а после его побега — вдвойне. Почему, ты думаешь, у Марковой нервы сдали? Сорваться на Акимове! Мы же все понимаем, что он ни при чем.

Закончив, Ксения убежала куда-то, а Анаит присела на подоконник в пустом выставочном зале. Снаружи доносились голоса, шаги, выкрики, шум машин… За окном незаметно сгущались сумерки. И вот уже прозрачность воздуха сменилась глубокой сказочной синевой, словно небо просело до самого асфальта и все пешеходы и водители идут и едут сквозь него, не замечая, что давно уже на небесах.

А потом зажглись фонари, и город сразу утратил иллюзорность. Химеры растворились в стенах, оставив неясный абрис на штукатурке. Улица стала тихой, уютной и обжитой, как бабушкина квартира, и только старческий дребезжащий голос трамвая изредка заставлял вздрагивать ее обитателей.