Призрак в кривом зеркале

Елена Михалкова, 2009

Частный детектив Марк Илюшин отправился в маленький провинциальный городок, чтобы поймать привидение… Старый дом, утопающий в цветах сирени, стал надежным пристанищем этого удивительного призрака. Но история убийств, которую удалось раскрыть сыщику, оказалась намного страшней любой мистики. А ее участники мирно пьют кофе, улыбаясь друг другу, и определяют свою следующую жертву.

Глава 3

Автобус остановился на самой вершине холма, куда он взбирался рывками, пыхтя, оставляя за собой клубы едкого дыма, которые Макар наблюдал в заднее пыльное стекло. Он спрыгнул на землю, подал руку Ксении Ильиничне.

Автобус, по-прежнему пыхтя, уехал. Они остались на остановке вдвоем.

— У этого района смешное название, — сказала Ксеня: по дороге она успела узнать, что Илюшин — приезжий, и теперь рассказывала ему о городе. — Лежебяки. Когда-то давно были здесь дачные кооперативы, но постепенно они слились и стали одним из районов города. Далековато от центра, конечно, зато сам видишь…

Она не закончила, но Макар и в самом деле видел.

Лежебяки раскинулись на холме. Здесь были сплошь одно — и двухэтажные дома, утопавшие в зелени садов и сирени, которая в этой части города уже зацвела. Ближе к подножию, там, где пологий склон превращался в отвесный, красные и серые крыши выныривали из зарослей кубиками игрушечного конструктора, забытого в траве. Дорога — изношенное асфальтовое покрытие, которое не обновляли по меньшей мере лет пять, — петляла между домами, уходила вниз, раздваиваясь на серые изъезженные полосы, и на обочине ее поднималась свирепая поросль молодой крапивы.

По контрасту с Лежебяками город, лежавший под холмом, представился Макару едва ли не мегаполисом. Сверху Илюшин видел, как от главной площади, на которой белело что-то похожее на развалины крепости, отходят лучами дороги. Центр и близлежащие районы были застроены кирпичными и панельными пятиэтажками, но чем дальше бежал взгляд по «лучам», тем более провинциальный вид открывался взгляду. С утра Макар успел оценить, каким разным может быть Тихогорск, и пока они тряслись в автобусе, Ксения объяснила: площадь, с которой пытался уехать Илюшин, находилась на основной магистрали, соединявшей Тихогорск с другими населенными пунктами, а главное — со швейной фабрикой, обеспечивавшей горожан работой. Половина жителей стекалась по утрам к остановке — этим и объяснялась многолюдность окраинного района, удивившая Макара.

— Пойдем. — Ксения успела отойти, пока Илюшин изучал открывшийся вид. — Родителям повезло, наш дом в пяти минутах ходьбы отсюда. А те, кто в глубине района живет, каждый год пишут жалобы администрации, чтобы пустили наконец дополнительную маршрутку — сейчас ходит одна-единственная, раз в час. Не успел на нее — жди следующую.

Пока они шли по дороге, Макар заметил, что его спутница слегка прихрамывает.

— Ксения Ильинична, что у вас с ногой?

— Разве мы не перешли на «ты»? — Она повернулась к нему, весело уставилась своими прищуренными глазищами, которые на ярком солнечном свету казались не карими, а рыжевато-желтыми. Перепачканный мокрый плащ Ксения сбросила и осталась в джинсах и тонкой черной водолазке.

— Перешли, — не стал спорить Илюшин, твердо решивший обращаться к ней на «вы» — отчего-то ему нравилось произносить ее имя в сочетании с отчеством: все вместе звучало так, словно имя было ей на вырост. — И все-таки, что с ногой?

— Ушибла, когда упала на дорогу. Ничего страшного, скоро пройдет, тем более что идти недалеко. Кстати, я не спросила, где ты остановился.

— В пансионате Шестаковой.

— А, знаю, там по соседству живет один из моих пациентов… Все, мы пришли.

Одноэтажный кирпичный дом пятью окнами смотрел на улицу, где остановились перед калиткой Макар и Ксения. За домом находился небольшой участок, резко уходивший вниз: в этом месте склон становился особенно крутым, превращаясь в ложбину, густо засаженную кустами и деревьями.

Девушка откинула щеколду и прошла по дорожке.

— Родители на работе, — сказала она, обернувшись к Илюшину. — Я тебя познакомлю с другими членами семьи.

— А есть и другие члены семьи? — Макар изучал странное сооружение слева от дома — похоже, перед ним была большая клетка. — Вы же говорили, что живете только с родителями.

— Проходи, — вместо ответа сказала Ксения, отпирая дверь и включая свет в темной прихожей, где возле порога в рядок выстроились разноцветные пары мохнатых тапочек: красные, зеленые, синие и желтые.

Макар зашел внутрь, нагнулся, чтобы снять кроссовки, и замер. Из комнаты навстречу ему бесшумно шагнул огромный черный кот, глянул недобрыми желтыми глазами, уселся на коврике в метре от Илюшина. Морду кота под левым глазом наискось перерезал белесый шрам, половины правого уха не хватало — вместо нее топорщились вверх короткие черные волоски. Густые белые усы стрелами торчали из шерсти. Вид у кота был устрашающий.

— Лютик, это Макар. Макар, это Лютик, — сообщила Ксения, влезая в красные тапочки и подкидывая Макару зеленые. — Будьте знакомы.

— Лютик? Как цветок? — уточнил Илюшин.

— Если полностью, то Люцифер. Но он у нас ласковый, добрый…

— Ласковый и добрый… — эхом откликнулся Илюшин, не сводя глаз с насупленной вытянутой морды, больше напоминавшей рысью, чем кошачью. О рыси заставляли вспомнить и выраженные кисточки на ушах, и широкие крепкие лапы. Кот смотрел на Макара высокомерно и с неприязнью.

— Ванная комната в конце коридора! — раздался голос Ксении откуда-то из дальних комнат. — Я пока разогрею рассольник, а ты мой руки и приходи на кухню!

— Мне разрешили помыть руки и пройти на кухню, — объяснил Илюшин коту, чувствуя непреодолимое желание отчитаться перед ним в своих передвижениях по дому. — Ничего, что я в чужих тапочках?

Кот мигнул одним глазом. Второй глаз так и смотрел на Макара не моргая, точно стеклянный. Затем Люцифер вытянул вперед черную как сажа лапу, за ней — вторую, изогнулся в спине и издал негромкий курлыкающий звук — то ли мяуканье, то ли мурлыканье.

Будто по сигналу, поданному предводителем, из той же комнаты беззвучно выскользнули три тени: Илюшин опомниться не успел, как вокруг него сидели, ходили и лежали три кошки, очень похожие на Люцифера строением морды и размерами. Только глаза у них были длинные и зеленые, как виноградины. Одна, полосатая, без стеснения поднырнула под руку Макара, присевшего на корточки, потерлась пушистым загривком о рукав его свитера. Вторая улеглась, развалясь, надменно поглядывая то на гостя, то на черного кота; третья, самая пушистая, грациозная и длинная, запрыгнула на полку, где лежали ключи и расчески: полка скрипнула и прогнулась под тяжестью зверя.

— А вот сейчас по ушам! — пригрозила Ксения, появляясь так же бесшумно, как кошки за минуту до нее. — Вилка, брысь!

Кошка, названная Вилкой, нехотя спрыгнула с полочки, независимо глянула на Макара и удалилась, покачивая хвостом.

— Виолетта фон Грамштальд, — пояснила девушка ей вслед. — Немецких кровей кошечка. Маленькая еще, котенок, вот и лазит где нельзя. Мой руки и пойдем на кухню, буду угощать тебя рассольником.

— Подожди, как — котенок? — От удивления Макар перешел на «ты», хотя не собирался этого делать. — Котята такими не бывают.

Ксения Ильинична усмехнулась.

— Это такая порода — мэйн-куны. Виолетте семь месяцев, остальные старше. Да, ты еще Гэндальфа не видел! Он у нас стеснительный, чужих побаивается.

— Сколько же в доме кошек? — вскинул брови Илюшин.

— Два кота и три кошечки. Это много для обычного дома, но у меня же не обычный…

— А какой?

— У меня — дом-питомник.

На кухне — небольшой, выходившей окнами на склон — Илюшин с неожиданным для самого себя аппетитом съел отменный горячий рассольник и откинулся на спинку стула, наблюдая за девушкой, разогревавшей обещанную долму. Она вела себя без малейшего смущения, словно они были знакомы тысячу лет и знакомство их произошло при самых обычных обстоятельствах — скажем, они вместе учились в институте. У Макара не укладывалось в голове, как может быть так безмятежен человек, которого пытались убить меньше двух часов назад и попытка эта вполне могла увенчаться успехом, если бы не его вмешательство. Кошки расселись на стульях вокруг и внимательно наблюдали за хозяйкой, водя туда-сюда длинными насупленными мордами. Один раз заглянул на кухню Люцифер, зыркнул на Илюшина лунным глазом и исчез, убедившись, что все в порядке.

— Ксения Ильинична, кто на вас покушался? — спросил Макар, когда она поставила перед ним тарелку и сама села за стол.

— Алла Богданова, — без всяких сомнений ответила та. — Или она сама, или кто-то из ее приятелей.

— А поподробнее?

Ксеня вздохнула и рассказала подробнее. История оказалась проста и незамысловата, и было в ней про девушку, выросшую в Тихогорске и уехавшую учиться и работать в соседний город, парня, влюбленного в девушку и готового ждать ее возвращения, и про несчастную третью сторону треугольника, надеявшуюся, что Ксения Ильинична Пестова больше никогда не вернется в родной Тихогорск.

Когда-то Ксения жила в районе-поселке, который называли Фабричным, — расположенном неподалеку от швейной фабрики. Маленькие квартирки, убогие дворики, вечно грязные подъезды и дворничихи с испитыми лицами, яростно гоняющие подвальных котов; озлобленные работницы, возвращавшиеся с фабрики поздно вечером; крепко выпивающие красномордые мужики, орущие на собственных и чужих детей, — вот что такое был район Фабричный. При первом представившемся случае семья Пестовых уехала оттуда, но до этого радостного дня Ксеня с родителями прожила в поселке восемнадцать лет.

С Никитой Борзых, высоким красивым парнем с черными цыганскими глазами, она училась в одном классе, и все знали, что наглый красавчик Борзых пасует только перед Ксеней Пестовой. Однако дразнить Борзых никто не решался: в поселке о нем и о компании, которой Никита предводительствовал, ходила дурная слава. Пятеро крепких, накачанных, спортивных ребят ходили лениво, смотрели пренебрежительно, дорогу никому не уступали. Илья Иванович, Ксенин папа, говорил о Никите — «харизматичный парень», а мама каждый раз морщилась так, что Ксене сразу становилось понятно: харизматичность Никиты маме глаза не застит, и к Борзых она относится точно так же, как и сама Ксения, — насмешливо-пренебрежительно.

Свое отношение к однокласснику девушка не скрывала, но, несмотря на это — а может быть, именно потому, — Борзых таскался за ней как хвост, пытался ухаживать сообразно своим представлениям о «красивом» и рьяно отваживал других ухажеров. В представления о красивом входили семь или тринадцать бордовых роз в блескучей целлофановой обертке по мало-мальски подходящим поводам в виде дней рождения и Восьмого марта, небрежные поигрывания мускулами при встрече, а также показательное избиение потенциальных соперников. Впрочем, последнее Ксения быстро пресекла.

— Ксюша, он даже в чем-то трогателен… — задумчиво говорил отец, изучая очередные бордовые розы, обернутые в пакет и перетянутые золотой бумажной ленточкой. — Ты к нему несправедлива.

Ксения не хотела соглашаться с папой. Борзых невероятно раздражал ее своей наглостью в сочетании с уверенностью, что весь мир принадлежит ему по праву сильного — во всяком случае, часть этого мира в виде поселка Фабричный.

Однако на школьном выпускном, хлебнув в женском туалете «Амаретто», Ксеня с непривычки захмелела настолько, что позволила Борзых проводить себя до дома и даже поцеловать в подъезде. Неприятнее всего ее поразил не сам поцелуй — слюнявыми требовательными губами Никита раздвигал ее губы и прижимал девушку головой к шершавой стене так сильно, что у нее заболел затылок, — а то, что Борзых воспринял происходящее как должное. Отстранившись от Ксении после первого поцелуя, он удовлетворенно спросил:

— Чего ломалась-то столько лет? Выпускного хотела дождаться, чтобы все красиво получилось?

Первый поцелуй стал и последним. Когда ошеломление от слов Борзых прошло, Ксения изо всех сил оттолкнула его от себя, и парень слетел вниз по лестнице, чуть не упав, но в последний момент схватился за перила.

— Что я такого… — начал было он, но девушка уже не слушала — она стрелой взлетела на свой этаж, быстро отперла дверь тамбура и захлопнула ее перед носом подбежавшего Никиты, досадуя на саму себя. «В чем-то он даже трогателен, — передразнила она отца. — Трогателен, как же! Тьфу!»

Ксения уехала в Анненск, поступать в институт, а Борзых пошел в местный колледж. Она не интересовалась его судьбой, а после того случая избегала вспоминать о Никите — память сразу услужливо подсовывала боль в затылке и ощущение чужого липкого требовательного рта, прижимавшегося к ее губам, из которого несло дешевой водкой.

Как-то раз зимой, вернувшись на каникулы к родителям, к тому времени уже купившим дом в районе Лежебяки, Ксения шла по улице и нос к носу столкнулась с молодой женщиной, в которой не сразу узнала свою одноклассницу — Аллу Богданову. Аллу, которую отчего-то все звали Лялькой, Ксеня не то чтобы не любила, но старалась не замечать. Не из‑за высокомерия, которого в ее характере не было вовсе, а оттого, что Лялька была девчонкой странной и неприятной, обладавшей способностью цепляться как репей к кому ни попадя. Невысокая, грудастая, с плоским белым лицом, черты которого были ею унаследованы от бабушки-монголки, бойкая и вечно остервенелая Алла созрела раньше, чем все остальные девочки в классе Ксении, и сразу стала пользоваться успехом у мальчиков. Конкуренцию ей не мог составить никто, однако, несмотря на это, девчонок Лялька ненавидела искренне, от души, и не упускала случая эту ненависть показать. Подруг у нее не было, приятельствовала она исключительно с парнями, причем слухи об этой дружбе ходили нехорошие, гаденькие, пересказываемые шепотом в школьных коридорах.

Пожалуй, кроме Ксении, Богданова была единственным человеком во всей школе, ничуть не опасавшимся Никиту Борзых. Больше того — он и сам ее побаивался. Тому были причины. Лялька частенько впадала по пустякам в бешенство и в таком состоянии становилась страшна: темные глаза начинали неудержимо косить, и зрелище это было пугающее, а вовсе не забавное. Волосы Алла одним небрежным движением руки перекручивала так, что они собирались в подобие хвоста, и вдоль лица оставались висеть две пряди, похожие на черную сгоревшую траву. Для устрашения она могла и зубы оскалить, а один раз завизжала — натурально завизжала на весь этаж, так что прибежали учителя и два завуча. К парням Алла была благосклонна, а вот девчонки ее нешуточно боялись — куда больше, чем того же Борзых.

Несмотря на это, наткнувшись на Аллу, Ксения почти обрадовалась. Часть ее одноклассниц разъехалась по другим городам, две и вовсе эмигрировали из страны, и, возвращаясь в любимый Тихогорск, девушка ловила себя на том, что скучает по тем, с кем вместе училась.

— Алла, привет! — Она радостно схватила руку в белой варежке и потрясла, по старой привычке здороваясь рукопожатием.

— Ты что здесь делаешь? — напористо спросила Лялька, не здороваясь и выдергивая руку. Она-то одноклассницу узнала моментально, и в глазах ее загорелась ненависть.

Ксения немного растерялась: в школе они почти не общались, и такой реакции она не ожидала.

— К родителям приехала.

— Надолго?

— На две недели.

— И сколько уже прошло?

Ксения замолчала, отстранилась от Ляльки, оглядывая ее. За прошедшие четыре года та сильно изменилась: черноволосая девчонка исчезла, ее место заняла молодая женщина с некрасивым, но интересным лицом. В школе Богданова не красилась, теперь же яркий макияж прибавлял ей возраста. Только выражение глаз осталось прежним — беспокойным и агрессивным.

— Приятно было пообщаться, — иронично сказала Ксеня и развернулась, чтобы уйти.

— Нет, ты подожди!

Алла ловко ухватила ее за отворот дубленки и с силой притянула к себе, так что Ксеня взмахнула руками в попытке удержаться на ногах и не упасть на обледеневший асфальт.

— Ты подожди, — повторила Алла, и в глазах ее появилась знакомая Ксене бесноватость. — Ты сначала послушай меня и запомни: четыре года мы тебя здесь не видели и еще десять лет не хотим видеть.

— Это ты о себе теперь так говоришь — «мы»? — поинтересовалась Ксеня, скидывая руки Богдановой со своей дубленки. — Скромно, во множественном числе? Вот так, Ляля, с простого комплекса Наполеона и начинается паранойя.

— Шуткуй-шуткуй, Пестова, — негромко, с нескрываемой угрозой в голосе проговорила Алла, и простонародное «шуткуй» резануло Ксене слух. — Дошутишься, смотри… Увижу тебя рядом с Никитой — порежу сразу. Ты не думай, что я тебя пугаю. Я и правда порежу, — уже без угрозы, просто и как-то буднично добавила Богданова.

Ксеня молча развернулась и пошла прочь, чувствуя, что Лялька провожает ее взглядом. Ощущение от встречи у нее осталось самое гадкое.

Спустя короткое время она услышала от общих знакомых, что Алла с Никитой начали встречаться почти сразу после того, как Ксения уехала в Анненск. Периодически Богданова говорила, что скоро свадьба, что Никита уже сделал ей предложение… Но Борзых женился на ней лишь спустя три года. Поговаривали, что на почве ревности Богданова совсем сошла с ума: незнакомой девчонке, которую заподозрила в том, что та строит глазки ее Никите, изрезала в клочья одежду, и Борзых пришлось заплатить немало денег, чтобы откупиться и от семьи девчонки, и от милиции. Говорили, что Лялька порвала все прежние связи, собралась начать новую жизнь с Никитой, а новая жизнь все не начиналась. Поговаривали и о том, что Лялька оказалась «бракованной» по женской части — и само словечко «бракованная» приписывали Никите, якобы бросившему его спьяну в большой компании, — и никак не могла родить Борзых ребенка.

Кто-то рассказал, что, оказывается, Богданова уже в школе была влюблена в Никиту.

— Она его давно дожидалась, — убеждала Ксению знакомая. — Никита тогда, после школы, от безысходности к ней метнулся, и она его крепко к рукам прибрала. Я их несколько раз видела вместе — Богданова на него как собачонка смотрит. Все для него сделает, ей-богу. Ксень, держись ты от них обоих подальше.

Держаться подальше от Борзых и Богдановой Ксении было несложно: она закончила учебу и стала работать кардиологом в областной больнице Анненска. Жизнь шла своим чередом: родители обустраивали жилье и привыкали жить в новом доме, сама Ксеня вышла замуж за местного стоматолога и обосновалась у мужа в однокомнатной квартирке, окнами выходившей на ту самую больницу, в которой она теперь работала.

А затем случились «обстоятельства». Так Ксеня и сказала Илюшину, замявшись на пару секунд: «Случились обстоятельства… В общем, мне пришлось вернуться в Тихогорск». — «А муж?» — спросил Илюшин. «Муж? — удивилась Ксеня. — А, Максим… Мы к тому времени уже несколько лет как развелись».

Макар задал еще пару уточняющих вопросов, но девушка ответила на них уклончиво, и он не стал настаивать, решив, что все потом узнает. Ясно было одно — Ксеня вернулась в родной город меньше года назад и стала жить с родителями, кардинально сменив сферу деятельности.

Когда Алла Богданова узнала о том, что Ксения Пестова приехала в Тихогорск «насовсем», с ней случилась истерика. Было это в большой компании, отмечавшей чей-то день рождения в ресторане, и пятнадцать человек рассказывали потом, прибавляя от себя разнообразные детали, что сначала Лялька не хотела верить в то, что ей говорили, а затем завизжала, как когда-то в школе, и выбежала из ресторана. Никиты с празднующими не было, и следом за ней побежали девчонки, но скоро вернулись обратно: выяснилось, что Богданова сидит на снегу и рыдает. Успокаивающих ее девушек она не слушала, да никто особенно и не старался — ее по-прежнему не любили.

Порыдав, Алла встала и, как была — с потекшей тушью и размазанной помадой, — вернулась к празднующим. Кто-то из мужчин заметил, что неплохо бы ей умыться, но Богданова посмотрела на него замороженными глазами, и больше никто ей замечаний не делал. Пытались веселиться по-прежнему, однако над столом повисло ощущение, будто среди них сидит покойник, и постепенно праздник стал затухать. Сам именинник, желая поддержать «температуру», произнес заплетающимся языком торжественную речь, но во время его выступления, после фразы о верных друзьях и красивых подругах, Алла встала, обвела взглядом сидящих за столом и негромко сказала, перебив говорившего на полуслове: «Значит, решила чужое прибрать…» И вышла, забыв на спинке стула накидку.

А на следующий вечер подстерегла Ксению возле дома и молча, без слов и криков, набросилась на нее. Ксения так растерялась, что не догадалась даже закричать и лишь пыталась закрыть руками лицо, в которое яростно метила кулаками Алла. После очередного удара Пестова поскользнулась и, падая, случайно попала острым каблуком Богдановой по коленке. Взвыв, та свалилась рядом, и пока она пыталась подняться, Ксения вскочила и отошла на несколько шагов.

Сказать она ничего не могла, тяжело хватала ртом воздух. Богданова лежала на снегу и поскуливала, прижимая к груди согнутую коленку — как выяснилось позже, Ксеня повредила ей мениск. Когда же Алла наконец поднялась, в глазах ее снова появились знакомые Ксении бешенство и ярость.

— За Никитой вернулась, — выдавила она. В драке с головы Аллы свалилась шапка, и черные волосы по-ведьмински разметались вокруг плоского белого лица. — Не дождешься ты Никиту! Не получилось у тебя ничего с твоим мужиком, и ты решила на чужого позариться?! А‑а‑а?!

— Мне твой Борзых и в школе был не нужен, а сейчас и подавно, — сухо сказала Ксения, соображая, что же делать дальше. По лицу Богдановой она видела, что та не верит ей, и понимала, что теперь можно ожидать чего угодно. — Увижу тебя еще раз около моего дома… — она подумала и быстро изменила угрозу, — встречусь с Никитой и все ему расскажу.

Богданова бесстрастно смотрела на нее, и Ксеня, поколебавшись, вошла во двор и плотно прикрыла за собой калитку.

Родители, узнав о произошедшем, отругали дочь за то, что она не вызвала милицию.

— Я твою Богданову помню! — приговаривала перепугавшаяся мама, обрабатывая у дочери на лице царапины. — Говори что хочешь, но она всегда была бесноватая, вся в мать. На родительских собраниях та всегда сидела молча, только глазами зыркала, как в прорези, вправо-влево. На нас смотрела презрительно и никогда ни с кем, кроме учительницы, не общалась.

— Почему в милицию не позвонила? — повторял отец. — Давай сейчас позвоним, пока не поздно. А если она в другой раз надумает тебе кислотой в лицо плеснуть?

— Я ей пригрозила, — морщась от боли, проговорила Ксения. — Она больше ко мне не сунется. Не надо в милицию заявлять — себя же на посмешище выставим…

Однако писать заявление в милицию пришлось всего три дня спустя. Ксения, попросив у отца его машину, поехала в центральный магазин, чтобы закупить продукты и еду для животных. Когда она, вернувшись, остановила «девятку» возле дома, откуда ни возьмись на капот, как обезьяна, вскочил парень в толстом дутом пуховике и шерстяной шапке с прорезями, спущенной на лицо. В руках у него была бейсбольная бита. От неожиданности Ксеня закричала, и парень тут же обрушил биту на лобовое стекло машины. Оно пошло трещинами. Затем, соскочив, умчался в сторону остановки, впрыгнул в стоящую неподалеку машину и скрылся.

Свидетели, видевшие отъезжавший автомобиль, показали, что за рулем сидел парень, а в салоне был пассажир, но никого из них они не узнали бы и номера машины не запомнили. Ксения рассказала следователю о первом случае нападения Аллы: она была совершенно уверена, что парень с битой — из той компании, с которой Богданова дружила в юности.

— Ксения Ильинична, ну что вы придумываете, — протянул следователь, не глядя на нее. — Мужчину не поделили, это бывает. Машинка у вашего отца застрахована, а хулигана мы найдем, не беспокойтесь.

Ксения хотела что-то сказать, объяснить, донести до этого человека, что Алла Богданова теперь не оставит ее в покое и ей нужна какая-то защита… Но взглянула на красное равнодушное лицо и промолчала.

На следующее утро она позвонила Никите Борзых и договорилась с ним встретиться в одном из тихих ресторанов.

Бывшего поклонника она не видела очень давно и теперь изумленно вглядывалась в лицо, сквозь которое едва проступали черты мальчика, с которым она целовалась после выпускного. Борзых заматерел и раздался, приобрел вальяжность. Яркие цыганские глаза заплыли, и весь он стал ленивый и разморенный. Странно было наблюдать в тридцатилетнем парне повадки пятидесятилетнего главы мафиозного клана — при том что Никита был совладельцем небольшой фирмы, привозившей в Тихогорск белорусскую мебель.

Первые десять минут их общения Борзых держался прохладно, говорил скупо и мало, всем своим видом демонстрируя бывшей однокласснице, как велика отныне пропасть между ними. Но затем опрокинул пару стопок водки «за встречу» и очень быстро опьянел, начал жаловаться на свою жизнь и отсыпать комплименты Ксении. Прежде чем она поняла, к чему все идет, Никита поднялся, вышел из‑за стола, едва не опрокинув бокал, опустился перед ней на одно колено и с пафосом проговорил:

— Ксенька, выходи за меня замуж! Я ж тебя на руках носить буду! Ты женщина свободная, я тоже…

— Никита, я всего четыре года как развелась. Так часто замуж выходить вредно, — ответила Ксения, отодвигаясь в глубь диванчика от стоявшего перед ней мужчины, от которого — по иронии судьбы — так же пахло водкой, как и в тот вечер, в подъезде.

— Тебе все шутки… А я серьезно предлагаю, понимаешь? Серьезно!

Борзых продолжал стоять на одном колене, и вид у него был нелепый и в то же время пугающий. «Пугающий — это оттого, что глаза пьяные и назойливые, — поняла Ксеня. — Черт меня понес с ним встречаться! Но кто же знал…»

— Послушай, — как можно мягче сказала она, — замуж я в ближайшее время выходить не собираюсь, поэтому предлагаю эту тему закрыть. Сядь за стол, прошу тебя.

— Ксенька, да ты не понимаешь, от чего отказываешься!

«Понеслось…» — мысленно вздохнула она, слушая, как Борзых расписывает преимущества жизни с ним. По всему выходило, что он осчастливил Ксению своим предложением и она будет локти кусать, если сдуру откажется.

Не в силах больше его слушать, Ксения прервала Никиту на полуслове:

— А как же Алла?

— Лялька?

Борзых помрачнел, поднялся с колена. На штанине осталось мокрое пятно.

Он уселся за стол, повертел в пальцах пустую стопку.

— А Ляльке я ничего не обещал, — неожиданно жестко проговорил он. — Так что никаких прав на меня она не имеет. Как женился, так и разведусь.

Несмотря на все угрозы Богдановой и ее общепризнанную «ненормальность», Ксения не чувствовала страха перед Аллой: она от природы была не пугливой, а работа в больнице закалила характер, сделав ее одновременно мягче и бесстрашнее. После слов Никиты ей стало жалко Ляльку, которая так держалась за этого раскормленного, не очень умного мужчину и, наверное, искренне его любила.

— Попроси, пожалуйста, Аллу оставить меня в покое, — сказала Ксения, вставая.

— Подожди, ты куда?!

— Мне пора… Извини, нужно помочь отцу с машиной.

— С тех пор я видела Богданову несколько раз, — закончила девушка. — Она следила за мной и делала это довольно неумело.

— Вы встречались с Борзых? — спросил Макар.

— Нет, после того случая — не виделась. Правда, он пару раз мне звонил, но я видела номер на определителе и не брала трубку. Формально у Аллы нет повода мне мстить. Но я отлично понимаю, что таким, как Алла, повод не нужен.

— Правильно. Они всегда могут его выдумать. — Илюшин помолчал, обдумывая ее рассказ, затем добавил: — Ксения Ильинична, я все равно не понимаю, почему вы сегодня не остались ждать милицию, а ушли с места происшествия. Одно дело — разбить стекло машины, другое — толкнуть под машину человека. Вы хоть понимаете, что на вас покушались?

Она несколько раз с силой кивнула, отчего шапочка волнистых волос разлохматилась, а челка упала ей на лоб, и вытянула губы в трубочку. Лицо у нее стало таким забавным, что Илюшин едва не рассмеялся и спросил:

— Тогда в чем же дело?

Ксеня встала, убрала тарелки в раковину, и Макар снова обратил внимание, как легко она двигается — словно в ней живет ветер. Он никак не мог уловить, в чем заключается необычность ее жестов, самых простых и будничных — вроде сметания крошек со стола в тарелку, — и подумал, что в юности она, наверное, занималась танцами.

Девушка молчала, и он повторил:

— Так в чем же дело, Ксения Ильинична?

— Если ты думаешь, что меня это не заботит, то ошибаешься. Но я реалист. Я понимаю, что того парня никто не будет всерьез искать. А ушла я оттуда, потому что очень испугалась. — Она обернулась и посмотрела на Макара, широко раскрыв глаза.

Свет из окна падал на ее лицо, и теперь Илюшин видел, что глаза у нее не просто карие, а с медовым золотистым оттенком, словно пропитанные летним солнцем. Он даже почувствовал что-то похожее на смущение, потому что она все не отводила взгляда, и он не мог понять, на него ли она смотрит.

— Испугалась, — повторила Ксеня и отвернулась. — Первый раз за все это время. Даже того парня с битой я не боялась, а теперь… — Она замолчала, поежилась. — Когда я боюсь, то сразу же стараюсь сделать вид, что ничего не случилось. Как будто страха не было. И от этого он действительно проходит. Я так саму себя гипнотизирую, понимаешь? Ну… и еще делаю кое-что, чему меня научил мой друг, когда я работала в больнице.

— Пальцы?..

— Да. В том числе. Это очень помогает, снимает… спазм страха.

В комнате повисло молчание, прерванное одной из кошек — она вдруг затарахтела, встопорщив усы, словно радуясь наступившей тишине.

— Ксения Ильинична, нужно написать заявление в милицию, — мягко сказал Макар. — Вы же это понимаете, правда?

Илюшин хотел добавить, что ей нужно быть очень осторожной, ни в коем случае не ходить одной, и если она сочтет необходимым, он даст в милиции все необходимые показания… Но осекся на полуслове, вспомнив, что всего пару часов назад не собирался ей ничем помогать — достаточно было того, что он уже сделал. «Я слишком быстро и глубоко влез в это дело, — понял он. — Нужно было отказаться еще тогда, когда она меня пригласила».

Приняв решение, Макар всегда действовал быстро. Лишние сложности в чужом городе, сказал он себе, совершенно ни к чему: первоначально планировалось лишь пройти курс лечения, попутно удовлетворяя собственное любопытство. Этого плана и надо придерживаться. Точка. Ничего больше. Никаких вмешательств в жизнь очаровательных молодых женщин. К тому же он дал ей хороший совет, и если Ксения Ильинична ему не последует, значит, она глупее, чем кажется.

— Простите, мне пора, — извиняющимся тоном сообщил Макар и поднялся. — Спасибо за обед, рассольник был потрясающим.

Ксеня удивленно посмотрела на Илюшина. Только что он спросил ее о чем-то, а спустя всего минуту, не дожидаясь ответа, уже встал, чтобы уйти. Она растерялась, не понимая, что произошло, ответила что-то вежливое…

Илюшин уже не слушал, что именно говорит девушка. Он ощущал, что чем быстрее уйдет из этого дома, тем лучше будет для него, не говоря о том, что он потерял сегодня уйму времени. Поэтому Ксене пришлось повторить свой вопрос два раза.

— Что?

— Я говорю, ты пойдешь со мной в милицию? Не как свидетель, а просто… просто так.

Илюшин отрицательно покачал головой:

— Извини.

Она откровенно огорчилась.

— Жаль. Хотя… хорошо, что ты все-таки перестал мне «выкать». И спасибо тебе.

Пять минут спустя Макар прошел по дорожке, ведущей от дома до забора, и прикрыл за собой калитку.

— Мр‑р‑р, — раскатисто сказали сверху, и, переведя взгляд, Илюшин обнаружил сидящего на столбе Люцифера. Кот смотрел на него раскосыми желтыми глазами, и Макар готов был поклясться, что видит во взгляде зверя насмешку.

Он дождался автобуса и вскочил в него, решив доехать до центра, а там уже и добраться до дома Шестаковых. В санаторий ехать не хотелось, к тому же спина сейчас его не беспокоила, а вот настроение, непонятно отчего, испортилось, так что лучшим выходом ему представлялось возвращение в гостиницу.

Автобус высадил его на той самой остановке, с которой утром он пытался уехать. Сейчас она была почти безлюдной, об аварии напоминал только черный след от колеса на бордюре. Пройдя по переулку, Илюшин свернул на узкую тихую улочку и побрел мимо двухэтажных домов, во дворах которых сушилось белье, вывешенное сразу после дождя, а из земли под окнами лезли темно-зеленые заостренные стебли. Подоконники в домах были заставлены рассадой, сквозь которую иногда выглядывала любопытная кошачья физиономия.

«Сплошные кошки повсюду. Тихогорск — город кошек».

Несмотря на прекрасный день, влажный, теплый, пахнущий пролившимся ранним утром дождем, листвой и — конечно же — сиренью, аромат которой Илюшин уже воспринимал как естественный запах города, настроение у него становилось все хуже с каждым шагом, приближавшим его к цели. В самом мрачном настроении он обходил ямы на дороге, на дне которых собралась вязкая глянцевая грязь, и размышлял над тем, что из всех людей, живущих в гостинице, ему нужно в первую очередь поговорить с Элей Шестаковой.

Не дойдя до их дома, Илюшин остановился.

Возле соседнего палисадника стояла красная «девятка», за рулем которой сидела Ксения Ильинична Пестова.

Завидев Макара, она вышла из машины и направилась к нему, перепрыгивая через ямы. Илюшин молча ждал.

— Окончание нашего ланча мне не понравилось, — подойдя, без предисловия сказала Ксения Ильинична. — Оно получилось каким-то скомканным. Чем был вызван ваш побег, уважаемый Макар?

— Побег?

— Именно.

Теперь она говорила ему «вы», смотрела рассерженно, словно успела приобрести на Илюшина какие-то права, и была так хороша собой, что намерения Макара отделаться вежливыми шаблонными фразами растаяли как туман.

— Мой побег, — честно сказал Макар Илюшин, признаваясь в первую очередь самому себе, а уж потом ей, — был вызван тем, уважаемая Ксения Ильинична, что вы мне понравились. И я не захотел для себя осложнений, которые могут быть вызваны продолжением нашего знакомства.

Она нахмурилась:

— Если перевести то, что вы сказали, на человеческий язык, получится, что вы меня испугались?

Вид у Ксении Ильиничны был требовательный, и Макару стало ясно, что она не отступит.

— Не вас. Возможного развития событий.

— Да что с вами?! — вспыхнула она. — Можете вы говорить по-человечески или нет? «Возможного развития событий»! Почему раньше вы разговаривали со мной нормальным языком, а теперь выбираете какие-то казенные обороты? Впрочем, неважно.

Она прикусила губу, глядя на него снизу вверх и стоя так близко, что он чувствовал слабый запах от ее растрепанных волос — пахло горьковатой зеленью.

— Я хочу, чтобы вы пошли со мной и помогли написать заявление, — чуть спокойнее проговорила она, не отводя глаз от Макара.

— Зачем я вам, Ксения Ильинична? Заявление вы прекрасно напишете и без меня, и мы оба об этом знаем. Так зачем?

Она немного поколебалась, словно решаясь, говорить ему или нет.

— Затем, что вы мне помогли. Не люблю, знаете ли, оставаться в долгу, так что теперь моя очередь вам помогать.

— Помогать? — недоверчиво переспросил Илюшин и усмехнулся. — В чем же?

— Хотя бы в том, чтобы вы больше не опасались… как вы там выразились? А, возможного развития событий! Считайте это тренингом по преодолению страха.

Макар собрался что-то возразить и тут поймал себя на том, что возражать ему совершенно не хочется.

— С одним условием, — сказал он.

— Опять? Каким на этот раз?

— Вы все-таки станете говорить мне «ты».

Ксеня прищурилась, сдерживая радостную улыбку, и кивнула.

— Мне нужно вернуть папину машину, — сказала она, кивнув в сторону «девятки». — У тебя есть дела? Мы могли бы сразу зайти в отделение…

— У меня нет дел, — сказал Илюшин, выкидывая из головы дом Шестаковых и все странности, происходившие в нем. — Во всяком случае, таких, которые нельзя было бы перенести. Поехали.

Эля Шестакова смотрела из окна своей комнаты, как гость, который должен был находиться в санатории, открывает дверцу старой «девятки» красивой молодой женщине с короткими темно-русыми волосами, а затем и сам садится на пассажирское сиденье. Машина уехала и увезла Макара Илюшина, улыбающегося неизвестно чему.

* * *

Москва, за две недели до описываемых событий.

Спина у Илюшина заболела неожиданно, и поначалу Макар не придал этому никакого значения. «Продуло», — отмахнулся он от Сергея, поднявшего брови при виде друга, державшегося за поясницу. Однако трехдневное самолечение не помогло, и когда Макар с трудом встал утром с постели, он оправился к врачу.

Результат оказался неутешительным: пояснично-крестцовый остеохондроз. Врач сунул Илюшину список требуемых лекарств и предупредил, что неплохо бы пройти курс полноценного лечения, а не ограничиваться снятием симптомов.

Возвращаясь из клиники, Илюшин зашел в супермаркет за вареньем для своей соседки, Зари Ростиславовны, — та накануне вечером вернулась с отдыха, и Макар еще не успел с ней повидаться^[1]. С пятью аккуратно уложенными в пакет банками вишневого варенья он поднялся на двадцать пятый этаж и позвонил в квартиру соседки.

— Макар! — Лепицкая искренне обрадовалась ему. — Заходите, голубчик, заходите… Хотите чаю?

За чаем Илюшин выслушал рассказ о санатории, где старушка провела три недели, подлечивая радикулит. В голове его забрезжила идея, и он задал еще несколько наводящих вопросов, на которые Заря Ростиславовна охотно отвечала.

— Только останавливаться в самом санатории я бы не рекомендовала, — предупредила она. — Номера — в ужасном состоянии! В городе сдают квартиры для приезжих, и я этим воспользовалась. Правда, оказалось…

Она запнулась и замолчала.

— Что оказалось?

— Даже не знаю, как вам об этом рассказать… — Она встала, явно сильно смутившись, и достала из шкафа печенье. — Ей-богу, невероятная глупость… Дело в том, что я видела привидение.

— Оно гремело цепями? — с самым серьезным видом поинтересовался Макар, но Лепицкая обернулась, держа в руках коробку, и он увидел, какое огорченное у нее лицо.

— Что за привидение, Заря Ростиславовна? — спросил он уже без насмешки.

Старушка помолчала, поставила печенье на стол и осторожно присела.

— Я видела высокую женщину в длинном белом платье, — сказала она, посмотрев Макару прямо в глаза. — Она поднялась по лестнице на чердак. В доме два жилых этажа, хозяйка неоднократно сокрушалась при мне, что давно пора разобрать чердак — мол, там одна рухлядь, — поэтому мне стало любопытно, кто же мог туда подняться. Кроме того…

Она замолчала.

— Кроме того — что? — спросил Макар после паузы.

— Я была единственной дамой среди гостей, — с достоинством проговорила Лепицкая. — На первом этаже останавливался какой-то молодой человек, который довольно быстро съехал, а в соседней со мной комнате жил очень любезный пожилой господин. И все.

— У хозяйки есть дочери?

— Да, но из них старшая — толстая дурнушка, а средняя — высокая, но в этот день отсутствовала дома. Впрочем, я в первую очередь о них подумала! Поймите, Макар, я поднялась наверх из любопытства, потому что была уверена: домой вернулась Лариса — это как раз та девушка, которая должна была уехать, якобы по делам. Каюсь, мне стало ужасно интересно, что же ей понадобилось на чердаке.

— И вы поднялись за ней следом, — догадался Макар.

— Да, — подтвердила Лепицкая. — Я поднялась за ней и успела увидеть, как она закрывает за собой дверь на чердак. Мне стыдно признаваться в этом, но я подкралась к двери, немножко приоткрыла ее и попробовала подглядеть в щелку. Но в комнате было так темно… я ничего не могла увидеть… и тогда я отворила дверь пошире. Мне показалось, что в дальнем углу раздался тихий стон, я испугалась и хотела позвать кого-нибудь, но потом сообразила, что сначала нужно посмотреть самой: вдруг я подниму шум по какому-нибудь пустяковому поводу! Вы меня понимаете?

Макар кивнул.

— Я позвала Ларису, но мне никто не ответил. Тогда я нашла выключатель и включила свет на чердаке.

Лепицкая замолчала, уставившись в пространство застывшим взглядом.

— Заря Ростиславовна! — позвал Илюшин. — И кто же там был?

Старушка вздрогнула и перевела взгляд на него.

— Там никого не было, Макар, — тихо сказала она. — Совершенно пустой чердак.

С минуту они молча смотрели друг на друга.

— Я понимаю, что вы мне не верите, — заторопилась Лепицкая, когда молчание затянулось. — Да что говорить о вас! Я сама не поверила собственным глазам! В конце концов я решила, что это чей-то розыгрыш, и ушла… Но мне было не по себе. Такое, знаете, неприятное ощущение, что за тобой наблюдают и оценивают каждый твой шаг. Вечером, вернувшись из санатория, я вошла в свою комнату, закрыла дверь и, простите тысячу раз за подробности, начала переодеваться к ужину. Когда я стояла, повернувшись лицом к окну, за моей спиной раздался тихий скрип, и дверь отворилась.

— Вы не заперли дверь?

— В том-то и дело, что заперла! Я точно помню, как поворачивала ключ в замке! Но она приоткрылась — сама, словно от сквозняка, хотя никаких сквозняков в доме нет.

— Вы вышли в коридор?

— Разумеется! И там снова никого не было. И опять это невозможное ощущение, что рядом с тобой стоит человек, а ты его не видишь! Жутковатое чувство, и я постаралась избавиться от него: вернулась к себе и принялась читать. Пару раз мне показалось, что кто-то прошел мимо моей двери, и один раз я даже встала и послушала… очень аккуратно, чтобы никого не спугнуть. Но ничего не услышала.

Лепицкая нервно сцепила пальцы вместе и снова их разняла.

— Я плохо спала той ночью… — сокрушенно призналась она. — А утром, совершенно измучившись от бессонницы, решила, что проще всего обратить произошедшее в шутку. Скажу вам честно, Макар, мне было совсем не смешно. В моем возрасте уже вредно не спать ночи напролет, и если б вы знали, какой развалиной я выглядела, когда спустилась утром в столовую! Но кто мог подумать, что она воспримет все именно так!

— О ком вы, Заря Ростиславовна?

— Об этой женщине, хозяйке гостиницы! Утром в столовой никого не было, кроме нас двоих, и я, как могла, осторожно намекнула ей на то, что гости могут испугаться того, кто живет у них в доме. Я хотела, чтобы она переубедила меня, чтобы мы мило посмеялись вместе. Но она даже не улыбнулась. Она не поняла мои намеки! Ах, Макар, я так растерялась… И тогда я сказала одно-единственное слово… я постаралась сделать это как можно более игриво, но, боюсь, у меня не очень получилось. Я сказала ей: «Привидение». Но она молчала, и я добавила: «Привидение, которое живет в вашем доме».

Лепицкая судорожно сделала глоток воды из чашки и замолчала.

— Что же дальше? — нетерпеливо спросил Илюшин.

— Боже мой… я догадывалась, что Эльвира Леоновна может быть злой и язвительной, но я никак не ожидала, что это оружие будет обращено против меня. Не хочу повторять вам то, что она сказала… Но в выражениях Эльвира Леоновна не стеснялась, поверьте. Она высмеяла меня, едва ли не обвинила в старческом слабоумии! Мне пришлось фактически бежать из столовой, потому что эта женщина так разъярилась, что оставаться рядом с ней мне было попросту страшно.

Старушка покачала головой и добавила, вздохнув:

— И в самом деле, глупо, удивительно глупо с моей стороны было заикаться о привидениях…

Вернувшись домой после разговора с соседкой, Илюшин походил по квартире, рассматривая фотографии на стенах. Он любил свое жилище, и все здесь было сделано по его вкусу. Фотографии Макар обновлял по настроению, лишь одна оставалась неизменной: пейзаж с маяком на высоком морском обрыве — домик с красной черепичной крышей, россыпь желтых цветов вокруг него, бьющееся о камни ярко-синее море внизу.

История, рассказанная Лепицкой, не выходила у него из головы. От природы любопытный как кошка Макар с ходу придумал пять объяснений произошедшему и каждое отверг. Тогда он включил компьютер и пару минут спустя уже изучал сайт санатория «Залежный».

Узнав то, что требовалось, он позвонил Сергею Бабкину.

— Серега, я собираюсь подлечить спину и поэтому уезжаю завтра на пару недель. Дело о поиске Сахаровой остается на тебе. Справишься?

— Постараюсь. Далеко едешь?

— В санаторий неподалеку от Тихогорска. Скорее всего, жить буду не в нем, а в частном пансионате.

— Зачем? — удивился Бабкин.

— В санатории, говорят, не лучшие условия. — Илюшин подумал и прибавил: — К тому же мне хочется найти ответ на одну небольшую загадку.

Примечания

1

История знакомства Илюшина и Лепицкой — в детективном романе Е. Михалковой «Рыцарь нашего времени».