Лена городская/шорт-лист конкурса «Книготерапия»-2023

Елена Михайловна Басалаева, 2023

Что делать, когда тебе шестнадцать, первая детская любовь позади, а впереди – пугающая неизвестностью взрослая жизнь? Книжная городская девочка по прихоти судьбы оказывается в деревне, находит родных и обретает себя.

Глава 2

Моя эльфийская родина

В тот август я чудом попалась ей на глаза: устав бездельничать дома, вышла потолкаться в парке и сразу же не выходе из подъезда столкнулась с тётей Любой:

— О, Ленка, привет, — без церемоний поприветствовала меня мамина знакомая. — А что это ты в городе?

— Здрасьте, а где мне быть? — пожала я плечами.

— Ты же по лагерям всё ездила.

— Взрослая уже. Не берут…

— Да ты что?!

Тётя Люба оглядела мою долговязую фигуру так, будто видела впервые.

— Да-а, немаленькая. Слушай, хошь со мной поехать в деревню?

Я растерянно протянула, что не знаю, но тётя Люба, вдруг воспламенившись этой идеей, тут же подхватила меня под руку и пошла за разрешением к моей маме.

Та согласилась удивительно легко:

— Пусть едет. Забери её на недельку. Всё равно дома сидит. А можно уже работать было устроиться. Вон, в газете пишут: «Открылся трудовой отряд главы города».

— Мы ей там устроим трудовой отряд, — махнула рукой тётя Люба. — Грядки поливать будет. Будешь, Ленок?

Я согласилась. Мне было совершенно нечего терять: подружка Даша уехала к бабушке в Астану, Вовка давно зажил своей жизнью, а от маминого морализаторства я порядком устала. Пару раз я уже была в тёти-Любиной деревне Мальцево — после первого и второго классов, запомнила больше хорошего, чем плохого, и рискнула: была — не была. Поеду!

Проснувшись в восемь утра, я отправилась на вокзал за билетами, а потом, вернувшись уже к обеду, пошла вместе с мамой в рейд по рынку. На наводнённом людьми жарком базаре запах был как из моего детства девяностых — пахло солнцем и пылью от асфальта, едкой резиной и сладковатым удушливым ароматом пластика от китайских шлёпок и костюмов.

Мы накупили самые разнообразные вещи для всех живущих в Мальцеве тёти-Любиных родственников. Возраст родни существенно колебался от грудного до старческого. Мама взяла ползунки и кофточки, шампунь и мыло, колбасу и грецкие орехи. Волновалась она чрезвычайно и от этого засыпала меня наставлениями.

— Едешь к чужим людям…кто знает, как они тебя примут! Плохо будет — звони и возвращайся! Мало ли что… Слушайся там тётю Любу. Попросят что-нибудь помочь — помогай, не сиди. В огороде там, полы помыть, посуду… Ты, конечно, не умеешь ничего путём, ну хоть не отказывайся всё-таки… На улице там побольше будь, дома не торчи, гуляй, в лес ходи. Только в лес не одна, с тётей Любой! — спохватилась мама. — Да, главное, ешь там! Я тебе тысячу дам с собой…

Я послушно продолжала кивать, понимая, что чем активнее соглашаешься, тем быстрее кончится наставление.

— Так, ну что ещё… Всё вроде. Ох… Ну, поезжай. Да смотри, очень долго-то там не живи. Неделю, ну, десять дней — и домой. Не к родной бабушке едешь…

***

Большая синяя сумка с надписью «Coca-Cola», просторный автобус красно-белого цвета — старомодный, как в советских фильмах, ритмичный убаюкивающий гул диктора из динамиков, ласковый свет предвечернего солнца, шелест тополей — всё это складывалось в уютную картину тихого вечера, наполненного радостным предвкушением чего-то доброго и близкого сердцу.

Мы с тётей Любой устроились на креслах с высокими спинками.

Отодвинув синюю плотную шторку, я принялась смотреть в окно. Высокие дома уступали место одноэтажным избушкам, оживлённые улицы — зелёным картофельным полям, весёлым бело-розовым клеверным лугам, убегающим в лес широким земляным дорогам. Вместо городских тополей вдоль трассы стали всё чаще появляться берёзы и сосны, пока, наконец, автобус полностью не выехал из города, оставив где-то позади в сизой дымке строгие прямоугольные корпуса старого завода. Добрые солнечные лучи пронизывали насыщенную зелень сосен, трава мягко сияла изумрудным светом, на трассу ложился золотистый отблик. Всю дорогу до деревни мир был для меня зелёно-золотым. Я вспоминала английскую легенду про Томаса-Рифмача, который однажды в лесу встретил королеву эльфов, облачённую в шёлковое зелёное платье и изумрудный бархатный плащ. Он сыграл ей на лютне, а потом поцеловал, хотя и знал, что за этот единственный поцелуй придётся служить королеве целых семь лет. Томас и королева оказались на развилке трёх дорог: одна, узкая и тернистая, была дорогой праведников; другая, нарядная и украшенная цветами — дорогой порока; а третья, сплошь обрамлённая зелёным папоротником — дорогой в зачарованную Эльфландию. Но, прежде чем они достигли прекрасной страны эльфов, им пришлось переходить вброд стремительные ручьи, наполненные кровью…

Тётя Люба убрала газету в сумку и задремала. Для неё эта поездка была одной из сотен. Она родилась в Мальцеве и жила там, пока не окончила школу. Потом поступила в педагогический, попала по распределению в какой-то посёлок, и, поработав там положенные три года, снова вернулась в Красноярск, да так и стала жить в городе. При этом почти вся её довольно обширная родня осталась в Мальцеве и других деревнях по соседству. Я знала в лицо далеко не всех, но имена приблизительно помнила: её родственники не раз бывали в городе, да и в деревне я тоже когда-то видела их. Эти мои первые приезды были так давно, что я помнила от них совсем мало: красно-белый автобус, взволнованный стук сердца и всепоглощающий аромат луговых трав прямо с остановки.

У тёти Любы были два брата и сестра, шестеро племянников и одна племянница, их мужья, жёны, прочие родственники и свойственники, а, самое главное, мать.

Тёти Любину маму звали баба Зоя, и она жила в Мальцево уже больше чем полвека, начиная с послевоенных лет. Там она вышла замуж и овдовела, там родила тётю Любу и других своих детей, там несколько десятков лет отслужила продавцом в местном сельпо. Теперь у неё уже было два правнука, ожидался третий, а тут ещё приезжали мы.

Вечерний ветер мягко перекатывал волны золотисто-зелёного травяного моря. Под ногами тихо, словно что-то шепча, шуршал гравий. Мне не хотелось ни о чём говорить, и тёте Любе, видно, тоже: она только пару раз останавливалась отдохнуть и размять руки, затёкшие от тяжёлых сумок.

— Ну что, почти пришли, — сказала она немного уставшим голосом, когда наконец показались первые деревянные дома. — Во-о-он наша старушка Божия сидит!

Баба Зоя и впрямь сидела на скамеечке у низкого серенького забора палисадника. Её большие руки с узловатыми венами спокойно лежали на коленях: похоже, она вышла на улицу уже давно и загодя поджидала дочку. При виде гостей старуха мимолётно улыбнулась тонкими выцветшими губами. Тётя Люба, опустив наземь сумки, подбежала к матери, бережно приобняла её за плечи и рассмеялась:

— Ну, бабусенька, привет!

«Бабусенька» затряслась от тихого, почти беззвучного смеха, и радостно посмотрела на дочь. Тётя Люба звонко поцеловала её в одну, потом в другую щёку.

Я смотрела на них с немалым удивлением, потому что совсем уже не помнила, когда в последний раз целовала маму или даже хотела это сделать.

— А это Лена, соседка моя с девятого этажа. Помнишь ведь её? Я тебе говорила, что возьму с собой…

Баба Зоя, опершись сзади левой рукой о край заборчика, медленно приподнялась и внимательно оглядела меня с ног до головы.

— З-здрасьте… — промямлила я.

— Ух, кака ты высокая, — покачала головой хозяйка дома то ли удивлённо, то ли слегка неодобрительно. — Ну, идите, заходите…

— Ленка — она умница! — неожиданно похвасталась тётя Люба. — Через два года школу закончит, пойдёт куда-нибудь учиться. Не курит, не ругается, спокойная, добрая…

— Ну и хорошо. Ну и слава богу, — кивнув, согласилась баба Зоя. — Чё в ей плохого? Я её помню, она же маленька была, приезжала.

— А мать боится, что будет нам в тягость.

— В тягость? С чего? Нянчить её не надо, не два года ей. Картошка всегда у нас есть, крупа, рожки. Силосы всяки… Когда и конфетка быват. Чай-то будете?

Я с удовольствием согласилась. От тёплого чая стало уютней, и тут я вспомнила про свои сложенные в одной из сумок дары. Я не знала, как надо их преподносить, что говорить, но как-то избавиться от груза было надо.

— Это вот… Это вам… всем, отдали, то есть, купили… в подарок, от моей мамы, — смущённо и бестолково объясняла я, выкладывая на стол пакеты с едой и вещами.

Баба Зоя спокойно и деловито стала принимать гостинцы, изредка отпуская какой-нибудь одобрительный комментарий наподобие «Пригодится» или «Пойдёт тому-то». Продукты она оставила на столе, набросив на них чистенькое вафельное полотенце, а одежду сложила обратно в сумку и отдала дочери.

— Матери своей кланяйся за нас, — сказала баба Зоя и потихоньку, осторожно ступая босыми набрякшими ступнями по расстеленным всюду половикам, перешла из кухни в комнату, к старенькому телевизору.

Тётя Люба тоже села смотреть телек, по очереди щёлкая то на первый, то на второй канал.

— Давайте СТС включим? — предложила я.

— Так у нас два канала. У бабушки тарелки нет, ей как-то незачем.

Баба Зоя обернулась к ней с вопросительным выражением лица:

— Люба, чё она спрашиват?

Та принялась громко объяснять:

— Я Лене говорю, что телевизор у тебя много каналов не кажет! Только первый и второй!

— А-а, ну, это да…

Смотреть чёрно-белую картинку мне было скучно: мама ещё лет пять назад купила цветной «Дэо». Я посидела со взрослыми всего несколько минут из вежливости, а потом, легонько скрипнув тяжёлой деревянной дверью, скользнула обратно на улицу.

Мои босые ноги переступили с шершавых досок крыльца на мягко пружинящую траву. Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Казалось, будто воздух здесь такой густой, что им не дышать нужно, а пить его. Напротив скромной бабы-Зоиной избушки стояла ещё парочка домов поновее и побольше, а дальше чуть правее начинался привольно шумящий берёзовый лес. Сейчас его окутывала темнота — пока не густая, не чёрная, а больше полупрозрачно-сизая. От щедро расточаемого солнцем золота осталась одна тусклая оранжево-розовая полоса, рассеянная среди лёгких тёмных облачков. Кругом было затишье, только где-то вдали, с реки, слышался глухой шум мотора, и оттуда тянуло свежестью.

Я стояла до тех пор, пока лес совсем не погрузился в темноту и из сонного оцепенения меня не вывел тёти-Любин окрик:

— Леночка, поздно, давай домой!

Точно стряхнув чары, я поспешно убежала в дом, заперев дверь на крючок.

Мне приготовили в дальней комнатке деревянную кровать, непривычно высокую, с большой подушкой в белоснежной наволочке. Здесь, внутри, запахи были уже другие: сухого дерева, мебельного лака, старого белья, пыли — но они мне тоже нравились, и вместе с прохладным лёгким одеялом убаюкивали меня, заставляли смежаться веки. Уже сквозь сон я угадывала шаги тёти Любы и бабушки, слышала, как был выключен телевизор, и дом погрузился в безмолвие. Тишина теперь была повсюду. И я плавно вошла в неё.

***

Назавтра я открыла глаза только в половину десятого и сильно смутилась, что проспала так долго. Наскоро одевшись и стянув свои длинные волосы в хвост, я вышла на кухню. Бабушки там не было, а тётя Люба катала из теста какие-то галушки.

— Ленивые вареники будешь? — спросила она меня.

Я кивнула.

— Тогда делай.

— А как?

— Пф, — фыркнула тётя Люба. — Бери тесто да катай колобки.

Меньше чем через полчаса завтрак был готов. К вареникам полагалась свежайшая сметана. После завтрака тётя Люба вскипятила в чайнике воды, вылила её в тазик, разбавила холодной.

— Здесь мой, а потом в чистой ополоснёшь.

С этими словами она ушла куда-то по своим надобностям. Я с удовольствием принялась за работу. Надо же, только объяснили в первый раз, и уже поручили дело!

Тарелки поскрипывали под нажимом полотенца. Я бережно составила их в буфет, так же аккуратно протёрла ложки.

— В гости не хочешь пойти? — спросила меня вернувшаяся тётя Люба.

— А то!

— Тогда бегом!

Мы пошли по шуршащему гравию, подставляя лицо лёгким порывам встречного ветра. Я глазела по сторонам. Всё здесь было слишком непохожим на город, — вернее, на места, где мне приходилось жить до сих пор, потому что всего города я, конечно, не знала. Домики вдоль по улице стояли все одноэтажные, кроме старого здания клуба в четыре этажа, выкрашенного тёмной зелёной краской. Рядом с клубом сбоку примостили какую-то облезлую статую девушки, да по центру перед входом красовался неработающий фонтан.

У придорожного магазина играли ребятишки: качались на цепях — заграждениях для автомобилей, возились в сером, смешанном с камешками песке. Все они были в цветных китайских сланцах, с загорелыми лицами, быстрые, как маленькие молнии. Взрослых прошло всего два или три человека.

Мы остановились напротив места, которое в старых книжках называется яром. Это была высокая площадка, покрытая буйно растущей изумрудной травой, откуда начинался обрыв. Через просветы в листве берёз виднелись воды Енисея.

Стоило чуть тронуть калитку серого, ничем кроме своей величины не примечательного дома, как меня оглушил лай собак. Я поневоле вздрогнула и вцепилась тётке в руку.

— Не бойся, не бойся, — подбодрила та. — Ты просто иди за мной.

Псов во дворе оказалось с добрый десяток, но все они, кроме круглобокого чёрного щенка, были привязаны. Самого грозного я приметила в углу — лохматое, серое существо чуть не вполовину человеческого роста, с горящими глазами и уж, наверное, клыками не тупее пары хороших перочинных ножиков. Ни дать, ни взять Серый пёс из скандинавских легенд, который наводил ужас на всю округу.

— Цыц! Тихо!

Голос внезапно появившейся хозяйки заставил собак мгновенно улечься. Вслед за тётей Любой я вошла в дом через холодные просторные сени и присела к широкому боку светло-голубой печки.

— Чай будете? — безо всяких вступлений предложила нам девушка.

— Давай, — охотно согласилась тётя Люба. — Знакомьтесь, девочки: это Лена, Саши, племянника моего, жена. А это тоже Лена, соседка моя. Лена деревенская и городская, значит.

Я с робким интересом взглянула на девушку. На вид ей казалось не больше двадцати лет. Моя тёзка была одета в просторный спортивный костюм, явно с чужого плеча, скрадывавший очертания фигуры, но по хрупким запястьям и тонкой шее можно было понять, что она стройная, если не сказать, что худая. На овальном загорелом лице больше всего выделялись тёмные, плавные и широкие дуги бровей, про которые в книжках говорят «соболиные». Босые ноги девушки были запачканы землёй.

Дверей внутри дома не было, из маленькой кухни проходы вели в две комнатки: одну тёмную, из которой я видела лишь диванчик, заваленный одеждой, и другую, поменьше, но посветлей. Пока пили чай, в доме стояла тишина, только во дворе изредка мычала корова да кудахтали куры. Казалось, будто в доме, кроме нас троих, нет никого. Но потом послышался лёгкий шорох и стук, и из второй, светлой комнатки в кухню вышла маленькая девочка, одетая в голубенькое мятое платьице.

— Анюта, доча, — хрипловатым, но ласковым голосом позвала её Лена и поманила к себе рукой.

Опять мне пришла пора удивляться. Такая молодая, и уже с ребёнком? Чудеса!

Девочка взяла наверху печки бутылочку с молоком и блаженно растянулась вместе с ней на ногах у матери, пока не выпила всё до капли.

Она была так похожа на большую куклу, что мне страшно захотелось взять её себе на колени, чтобы убедиться, точно ли это живая девочка. Я протянула к ней руки и замерла в ожидании. Анюта поднялась на ножки и медленно, но уверенно зашагала ко мне.

Я обняла её, зашептала какие-то хорошие слова. Перебирала льняные прядки, пахнущие молоком и какой-то особой сладкой свежестью.

— Ты смотри, как она уютно устроилась, — с удивлением заметила Лена. — Не помню, чтобы к кому-то вот так шла. Наверное, человек хороший.

Налив себе ещё чайку, они стали вспоминать каких-то незнакомых мне людей, обсуждали их, говорили что-то насчёт ремонта в доме, насчёт растущих цен, словом, вели обычный женский разговор.

— Хорошо с вами сидеть, да дела ждут, — наконец заявила Ленка. — Огород, свиньям наварить, полы помыть… Давай, тётка, покурим да пойдём. Будешь?

— Я-то буду, а тебе не хватит ли, мать? Рожать скоро…

Только после этих слов я увидела под Ленкиной безразмерной олимпийкой круглый живот.

Она потянулась за коричневой пачкой «Тройки».

— Нет, тётя Люба, не уговаривай. Пить бросила в восемнадцать лет ещё, как решила тогда — не пью и не буду, а от этого отказаться не могу, хоть и Сашка ругается. Но я иначе психовать начну. Сама же не бросаешь? Ну вот…

Покурив, Лена проводила нас до калитки. Ещё долго, идя по улице, я слышала её хрипловатый сильный голос, которым она сзывала собак, а потом выкрикивала что-то через забор соседке.