Могрость

Елена Маврина, 2019

Аня возвращается в глухомань родного поселка ради младшего брата. Несколько дней в краях детства – с ненавистными воспоминаниями и людьми, которых желает забыть. Но прошлое запускает ядовитые когти, стоит только вскрыть за многочисленными трагедиями кровавый след монстра. Все пути отступления ведут в могильную западню могрости…В оформлении обложки в редакторе изображений использована фотография Елены Мавриной.

Глава 3. Яд

Дутые тучи косыми лучами прорезало солнце. Восточный ветер крутил воронкой холод зимы. Аня шагала по разбитому тротуару, изредка здороваясь с прохожими, осматриваясь по сторонам. Подтаявший наст белел островками. Старость и ветхость чернели в стенах трещинами. Некогда крупный пригород Ямска, рабочий поселок Сажной, за три года пугающе вымер. Заброшенный дом встречался через каждые два-три двора. Улицы пустовали в обеденный час воскресного дня. В прошлом по выходным здесь оживленно беседовали соседи, галдели школьники, мотались машины. За двадцать минут пути проехала всего одна легковушка. Захолустье.

Непрерывно работающий телевизор вдолбил в мысли обрывки новостных фраз. Ане хотелось проветрить себя от снотворного полумрака комнат. Она шагала, пряча руки в карманы, а щеки — за капюшоном, и ругала на чем свет стоит собственную самонадеянность. В планах согласие выглядело легкодостижимым, а на деле брат принял обеспокоенность за поучение.

Аня сверилась с затертой табличкой под козырьком черепичной крыши. Еще два поворота по каменистым дорожкам. Решение купить сгущенку к остаткам пирога родилось спонтанно. Пораженческое желание идти прочь без оглядки. В ларьке рядом с домом продавался только хлеб и отсыревшая выпечка. Отлично. Пересечь половину Сажного в поисках торговой точки — подходящий повод избежать совместного обеда с ворчащей бабушкой и хмурым братом.

Майская, Барьерная, Подгорная улицы остались в южной части поселка. Аня вынырнула из узкого переулка, упираясь взглядом в отштукатуренный синим фасад магазина «Шико», — квадратный и приземистый, он таращился двумя громадными окнами на пустую остановку. Из Ямска в объезд моста пустили всего два рейса: утром и вечером. Признаки жизни в этом районе подавали только собаки во дворах. За «Шико» начинались стройные улицы трехэтажек, огороженных тополями и кленами. За ними якобы открыли супермаркет, но искать его Аня не захотела. Она откашлялась в ладонь, поднялась по широким ступеням и потянула на себя ручку тяжелых металлических дверей «Шико».

Магазин начинался с отдела бытовой химии, и запах стирального порошка пропитывал всё помещение лимонным концентратом. Продавщица, кутаясь в жилетку из лисьего меха, отвлеклась от разговора с покупательницей, очевидно, подругой, но Аня задумчиво побрела вдоль холодильников. Колбасы, сыры, полуфабрикаты. На полках стеллажей высились банки, пачки с крупами, коробки с выпечкой, конфетами и фигурными крекерами. В углу блестели пирамидой жестянки со сгущенкой, а рядом — контейнеры из пищевого пластика с жевательным мармеладом: червячки, зубы вампиров и прочая, кажущаяся в десять лет невообразимым деликатесом, тянучка. Дину всегда получалась уговорить купить с десяток мармеладин, даже когда «вредно» и «нет денег». Сейчас Аня могла накупить килограммы этой сладости. Но привкус счастья из детства куда-то исчез.

Аня шагала по скользкому асфальту, шелестя пакетом с мармеладными монстрами. Двести граммов лакомства и обоз воспоминаний. Сквозь тени событий лицо тети проступало все четче, все улыбчивее.

Мармеладная нечисть. Это было их с тетей лакомство. Их двоих. Витя всегда воротил от желе нос, обожая зефир, а бабушка признавала только кисель. Дорога шла на спуск. Заборы становились длиннее и глуше, дома встречались реже. Мотоциклист раздраженно посигналил за спиной, и Аня ушла с проезжей части, пачкая замшевые сапоги в грязь, но уже о том не переживая. Она словно шагала сквозь время, забывая о возрасте — вспоминая закоулки Сажного, тропы в лесу, потайные места для пряток в парке.

Тучи наводнили небосклон акулами, ветер стих. Аня спустилась в ложбину, пересекла скрипящий мост через обмелевшую речушку. Дома остались нерешительно за спиной, на возвышении, словно любопытные спутники, подначивающие: дальше — одна. А дальше разрослись заросли шиповника, опутывающие решетчатую изгородь деревьев — стену, в прорезях которой виднелись кресты и гранитные плиты. Кладбище.

Аня обогнула поросль карликовой ивы, пресекла лужайку и остановилась у распахнутого каркаса ворот в пятнах серой краски. Нужно было перекреститься перед входом. Так всегда делала бабушка. Аня сжала пальцы, рассеянно озираясь, забывая намерение через секунду. Хотелось развернуться и идти — идти прочь от безлюдного места, впитавшего скорбь каждым клочком земли.

Ноги неуверенно ступили на глинистую кладбищенскую тропу. Надгробия громоздились по сторонам с равнодушием и спокойствием камня. Тропинка змеилась. Аня начинала дышать ровнее, с облегчением понимая: ее беспокойство, муторные переживания — преувеличены тревогами последних дней. Кладбище опутывало атмосферой вялости, разжижающей мысли.

Вначале Аня просто шла, словно привыкая к пассивности звуков и шорохов, давая гранитным постовым над могилами привыкнуть к ней, приглядеться. Потом она осознала, что блуждает среди оград потерявшимся путником. Аня знала, что тетю похоронили рядом с дедушкой, но отыскать его могилу выдалось трудной задачей. За девять лет кладбище разрослось. То, что раньше считалось окраиной, теперь тяготело к центру. Повсюду закрывали обзор выросшие елочки и березки. Аня брела, робко озираясь на черные плиты надгробий. Знакомые фамилии вызывали в памяти блеклые образы из народных гуляний. В Сажном проживали огромные семьи, целые поколения: Мельниковы, Агафоновы, Пономаревы, Сычевы. Все в Сажном состояли в родстве в энном колене.

Аня помнила кладбище зеленым и многолюдным. В последний раз она плелась здесь в тумане температуры пять лет назад, на Пасху. Без зелени памятники выстраивались в гранитно-мраморный лабиринт. С каждым новым шагом Аня быстрее отдергивала взгляды от надгробий. Лица суровых стариков, серьезных мужчин, улыбающихся женщин, ангелочки на надгробиях детей. Эпитафии сливались в плач. Перед глазами роились мрачные иллюзии — моменты, когда жизни этих людей остановились, выровнявшись двумя датами. Горе вонзило когти под сердце, и ознобом пробилась в подкорку неотвратимость смерти.

Подняв взгляд, Аня осознала, что стоит у свежей насыпи земли. Над цветущим венками холмом возвышался деревянный крест с надписью: «Алиева Виктория Кирилловна». Та девочка, одноклассница Вити. На погосте серо-черного траура яркие, до рези в глазах, искусственные цветы хранили напоминание о молодости, упрятанной под толщу глинистой почвы.

Ветер качнул атласные ленты с надписями соболезнований. Лампадка скатилась с холма прямо под ноги. Аня инстинктивно обернулась. В нескольких метрах за спиной на тропе стояла собака. Крупная немецкая овчарка в желтом ошейнике. Явной угрозы не исходило, но Аня похолодела от страха. Откуда здесь пес?

В мертвой тишине не различалось ни звука, и Аня стояла тихо, сжимая пакет с липким мармеладом в кармане. Собака смотрела на нее изучающе, неотрывно. Хотелось рвануть прочь, но Аня боялась шелохнуться. Справа, в шагах десяти за дырой в кладке, чернели голые ветви разросшейся сирени. Среди сирени едва различался терн. Похоже на северо-западную окраину кладбища. Насколько далеко я зашла? Аня сделала неуверенный шаг в сторону, слабо припоминая советы в опасных ситуациях. Собака лишь слегка пригнула голову, удерживая ее взглядом.

Бросится. Если я побегу, она настигнет за минуту. Аня сделала один робкий шаг в сторону. Там, за зарослями удастся скрыться. Там можно вооружиться палкой.

Аня нерешительно крутнулась, оглядываясь, но избегая прямо смотреть на собаку, — наблюдая за той вскользь, с напускным безразличием. Подобное оцепенение могло случиться с ней только на кладбище, у свежей могилы. Хозяина по-прежнему не наблюдалось. Все инстинкты ошалело вопили: беги! Но вот овчарка дернулась — вслед вздрогнула Аня. Пес повел носом по воздуху, развернулся и трусцой побежал вглубь кладбища. Когда он скрылся за братской могилой, Аня прытко юркнула в заросли сирени. Царапая руки о колючки терна, она торопливо выбралась на пустырь перед лесом.

Лучше шагать по грязи, чем среди могил. Пустырь делила пополам грунтовая дорога из леса — короткий путь на федеральную трассу. Снег рыхло белел в ложбинках зерном. Аня шагала по сухостою вдоль дороги, надеясь невредимой добраться к людям.

Спустя минут пять быстрой ходьбы за спиной возник шум приближающегося автомобиля. Аня отдалилась от кривой колеи дороги без оглядки. Автомобиль, как назло, сбавлял ход вровень с ней.

— Подвезти? — услышала она знакомый голос.

В открывшемся окне нечетко просматривалось лицо Сыча. Аня с облегчением выдохнула, впервые настолько обрадовавшись встрече с ним. Сыч открыл переднюю дверцу, приветливо поздоровался, и она заспешила к авто.

— Не ожидала здесь встретить кого-нибудь, — нарушила молчание Аня, когда паника унялась и автомобиль съехал с пригорка.

— И я. Гуляешь?

Сыч смотрел впереди себя, плохо скрывая недоумение.

— Я хотела проведать могилу тети. Но там заблудиться можно.

— Позвала бы брата.

— После школы он психованный.

Сыч понимающе кивнул.

— Как он? Справляется? — вдруг проявил участие.

— С трудом.

Аня смотрела сквозь лобовое стекло и не замечала дороги, раздумывая о том, что время подтачивает память, но не горе. На зеркале заднего вида болтался мешочек с освежителем. Печка жгла воздух. Камфорные эфиры напоминали погребальные благовония, из которых устойчиво раз за разом проступала гарь: горкло-древесный дымок, характерный для степных пепелищ.

— Кладбище стало шире, — жаловался Сыч. — Даже лес рубят с окраины.

Она чихнула, и извинившись, заметила:

— Сирень разрослась. Там… там собака бродит. — Аня покосилась на каменную кладку кладбищенского ограждения. — Среди могил.

Сыч напрягся:

— Собака? — и заглянул за попутчицу.

— Не здесь. Среди могил. Овчарка в желтом ошейнике. Кому пришло в голову выгуливать ее на кладбище!

Аня невольно покосилась на запястье Сыча — на кожаном ремешке болтался завиток окислившейся бронзы.

— Она напала?

— Нет. Нет, просто… жутковато с ней находиться… там. А ты?..

— Я из Южанки.

— Ого!

— Да, навестил родственников.

— Ты в автосервисе работаешь? Как поживает Марина Федоровна?

— Дядю похоронили, — ответил Сыч дороге. — Больше года уже. Тетя сразу уехала к брату.

— Соболезную. — Аня царапнула ноготком рукав куртки. — А Настя?

— В Питере. Мастерскую и магазин теперь я держу. Точнее, поддерживаю.

— Один?

— Нет, с другом дяди. Мать отказалась переезжать. После смерти отца ей здесь нездоровится.

Аня провела заунывным взглядом деревья за мостом:

— Как я ее понимаю.

Они повернули на Сажной, и Аня отвлеклась на размышления. Получается, в доме Глотовых теперь обосновался Сыч. Племянник. Марина Федоровна вместе с Диной работали в школе, первая — учителем истории, вторая — библиотекарем. Они неплохо ладили, вместе создавали школьный музей. А вот с мужем Марины Федоровны, местным предпринимателем Касьяном Глотовым, у Дины отношения не клеились. Он был человеком хозяйственным, но хамоватым, вспыльчивым и грубым. Лет до двенадцати Аня считала его охотником, настолько часто он появлялся с ружьем в лесу, иногда — с заикающимся братом, лесничим Фомой Сычевым, отцом Кости. После смерти отца мать забрала Костю, переехала к родителям за шестьдесят километров, в станичный городок Южанку. Но Сыч уже сдружился с местным хулиганьем, и все каникулы гостил у родни в Сажном. Дядя ему бездельничать не позволял: гонял с мелкими поручениями, в мастерской приплачивал, учил охоте. Поначалу отечески опекал, но где-то в классе десятом отношения с племянником разладились вдрызг. Сыч отличился в нескольких драках с задержанием, и дядя его выставил.

Подростки Сажного Глотова ненавидели. Он ополчался зверем, стоило только сунуться в чащи леса, или (упаси боже!) к насаждениям елок. Местные едва ли не с разрешения ходили через лес к сосновому холму за грибами. Глотов водил дружбу с директором департамента лесного хозяйства области, негласно верховодил в лесхозе и владел елочным питомником за холмом. Проблемы поселка решались при его обязательном участии. Создавалось впечатление, что со смертью Глотова Сажной осиротел и развалился.

— Сейчас здесь жилье сдают за бесценок, — негодовал Сыч, словно отвечая ее мыслям. — Местные бегут к цивилизации.

— И представить не могла, что в Сажном все рухнет.

— Мукомольный завод сгорел, — пояснил Костя. — Половина поселка лишилась за ночь работы. Шахту закрыли. Поля забросили. Теперь многие стали вахтовиками: Челябинск, Амурск. Дядя ваш, вон, на приисках. Не верится, как быстро может вымереть многолюдный пригород, — он посмотрел на нее тоскливо, но Аня отвернулась.

Наедине с ним молчание вызывало неловкость. Горькие запахи пижмы, полыни и чабреца смешивались с разогретым душком бензина, и вновь проступала гарь. Аня потерла переносицу.

— Красивая открытка, — произнесла, переключая внимание с «благоухающего» степью мешочка на подарочный конверт.

Рядом с конвертом в сердечках на приборной панели золотился сувенирный цилиндр коробки.

— Это для Ярмака. Надя заказала. У него завтра днюха.

Аня сделала вид, что помнит:

— Точно. Это ему двадцать два будет?

— Двадцать один.

— Ну да, он ведь учился на класс старше.

В компании друзей детства Аня была самой младшей и самой низенькой. Ярмак, родной брат Лоры, дразнил ее в ссорах Полевкой.

Автомобиль проехал мимо магазина «Шико», свернул в переулок.

— Они с Надей хотят тебя пригласить. Еще нет? — удивился Сыч.

Аня неуверенно мотнула головой. Телефон она беспечно оставила дома.

— У нас иногда тут связь пропадает, — предупредил. — А интернет стабильно. Иначе бы — забастовка, — он усмехнулся.

Аня улыбнулась в ответ. Тысяча и одна напасть. Сажной словно превратился в громоотвод неприятностей.

— Высади меня у парка, пожалуйста.

— Я могу подвезти.

— Спасибо за беспокойство, — Аня смотрела в окно, желая поскорее оставить душный салон, выветрить ядовитый дух гари, унять головокружение, избежать разговоров. — Мне еще нужно навестить кое-кого, — соврала дружелюбным тоном.

Автомобиль затормозил у плексигласовой остановки, походящей на часть пробитой трубы. Водитель потянулся к коробке передач, но рука его вдруг опустилась к сиденью Ани.

— Потеряешь, — усмехнулся он, указывая на свесившуюся из кармана перчатку.

Аня спрятала перчатку и потянула ручку, но дверца не открылась. Она толкнула сильнее. Заперто.

— Ой, — пугливо засуетилась. — Что-то не поддается.

Сыч нагнулся, сокращая напряженную дистанцию до сантиметров, и повторно щелкнул ручкой — дверца распахнулась. Аня промямлила благодарности и беглянкой нырнула прочь. Внедорожник тронулся, и только тогда она подняла глаза. На противоположной стороне улицы стоял Витя. Его хмурый взгляд просверливал ее беспокойством. Она подняла руку в приветствии, но он отвернулся и вжал палец в звонок калитки каменного дома.

Аня хмыкнула и направилась к брату.

— Свидание? — рискнула пошутить.

Витя настойчиво игнорировал ее, смотря сквозь решетку в калитке. Из двора дома появился коренастый подросток в болоньевой куртке и черной шапке, с белыми иероглифами на весь широкий лоб. При виде Ани его круглое лицо расплылось в хитрой улыбке, а раскосые глаза маслянисто заблестели.

— Это твоя сестра? — спросил он Витю. — Сестра?

— Да. Аня — Гриша, — представил мимоходом.

— Грегор, — кивнул тот. — Как Макгрегор, только без «Мак», — смешок. — Как Мендель.

Застывшее выражение Аниного лица удостоилось пояснения:

— Не Менделеев. Мендель.

— Гриша… — поморщился Витя, подталкивая его идти.

— Твой друг? — косилась Аня на брата.

Гриша кивнул, нагло рассматривая ее, словно ожившего персонажа комикса.

— Вместе учитесь? — пыталась завязать разговор Аня. — Увлекаешься генетикой?

— Генетикой? — замешкался Гриша, дергая воротник куртки под подбородок.

— Ну, Мендель…

Витя протиснулся между ними, кивая на приятеля:

— Он — в девятом. Мы от школы в футбол играем.

— Мне скоро шестнадцать, — сообщил Гриша с гордостью. — И мы друганы. Верняк.

Аня обогнула дыру тротуара и поравнялась с братом.

— Почему ты оставила телефон? — вдруг спросил Витя с родительской интонацией.

— Забыла. А что? Кто-то звонил?

— Я. — Но Витя тут же осадил взволнованность, скучающе добавляя: — Бабушка тебя искала. Где ты была?

— На кладбище.

— На кладбище? Одна? — Витя остановился, и вмешался Гриша:

— Одна? — переспросил, источая восхищенное любопытство. — Цербера видала?

— Кого?

Витя заслонил друга:

— Зачем ты ходила туда?

— На могилу Дины. — Аня с досадой пнула камушек. — Заблудилась и… В общем, следовало расспросить тебя.

— И Сыч подвез, — осуждающе бросил брат.

Гриша округлил глаза:

— Сыч? Ничесе, ты с Сычом знакома?

— А вы не знакомы?

— Нас он не подвозит, — сердился Витя. — Разве вы общаетесь с ним?

— Он просто подвез меня.

— Дважды за неделю.

— Что в этом такого? Он парень моей подруги.

— Бывшей подруги. Если мне память не отшибло.

— Тебе манеры отшибло. И уважение.

Гриша одернул Витю за рукав, но тот кипятился:

— Сколько помню, избегала его. Имя упоминать запрещала.

— Глупости!

— А эти фифы. Бабушка говорит, ты встретилась с прежней компашкой?

— Случайно. Да, мир тесен.

— Зачем ты водишься с ними? — разочарованно допытывался Витя. — Разве мало рыдала от козней? Змеиное кодло.

Аня вспыхнула обидой:

— Прекрати!

— Это твое выражение.

— Тебе нравится прилюдно ругаться? — пыталась вразумить его. — Чем тогда лучше их?

Они остановились напротив хлебного ларька.

— Я говорю тебе правду в глаза.

— А мне нужна она, Вить? — оскорбленно вскрикнула Аня. — Твоя чертова правда?

Она пересекла пустую дорогу, оставляя подростков в замешательстве. Огорчение костенело внутри. Учить меня будет. Хлюпик доморощенный. Аня распекала его последними ругательствами за то, что он вздумал пристыдить ее прошлым. В Сажном есть, кому полоскать ее биографию. Аня сжала кулаки, поворачивая за угол. Прошлому место на фото — сейчас она другой человек. Смелый и успешный. Глупости, что было. Глупости. Люди меняются, преодолевая обстоятельства. И даже если все здесь не изменились, она уже не та ранимая девчонка, не тихоня-Полевка-без-семьи.

Но придя домой, Аня стыдливо взглянула в зеркало: краснота глаз выдавала слабость, темные круги очертили усталость последних дней. «Я приехала навестить родственников». Пальцы потерли пятнышко на переносице, но грязь не исчезала, серея пеплом. Она стянула шапку и пригладила волосы, возвращая ровность дыханию. «Наладить отношения с братом. Не доказывать! — приказала отражению в навесном зеркале. — Не доказывать ничего обидчикам».

В восьмом часу вечера позвонила Надя.

— Привет! — проворковала в трубку, будто они расстались минуту назад. — Не отвлекаю?

Аня, клевавшая носом над мятой бумажкой с рецептом, ответила сонно:

— Привет.

— Я звонила тебе раз пять, — сдержанно возмутилась Надя. — Все в порядке?

Подавив зевок, Аня сердито оглядела кухонный стол:

— Нет. Мука плохая, тесто — гадость. — И проворчала в трубку: — Я пыталась испечь эклеры.

— О-о! Я вовремя. Раз с десертами беда — отправляйся в гости. Как насчет завтра? Торт и гора конфет. — Она хихикнула. — Помнишь, в восьмом? Гора конфет.

Аня хохотнула, вспоминая как они навели брови и чокались трюфелями с коньяком.

— В четыре у нас праздник, — сообщила Надя.

— Да? — Аня старательно изображала заинтересованность.

— День рождения у моего Ромы. Приходи! Все соберутся. Как раньше.

Аня сомневалась, что хочет собраться так, как раньше. И в голове упрямо не перезаписывалось, что Надя теперь Ярмак.

— Спасибо. Не могу обещать.

— Глупости! Можешь. Эй, это будет встреча века!

— Маловероятно.

— Аня…

— У меня просто на завтра планы, — в ладонь сочиняла Аня.

— Что? В Сажном? Здесь в будни скукотище. И не в будни, — смешок, а затем череда возмущений.

Аня помалкивала, обдумывая ответ любезный, но категорично отрицательный.

— Ладно, — голос Нади потускнел. — Если передумаешь, калитка открыта.

Разговор завершился скомканным пожелаем добрых снов. Аня взглянула на мигнувшее уведомление — сообщение в «Скайпе»: «Пусть тебя там волки за бочок клац-клац!». Звонок с подругой сорвался — одногруппница Дашка прекратила пилить ее за прогулы, вымогая возвращения и киношек. Жаль. Сейчас ей хотелось поболтать с кем-нибудь понимающим. В кухню вошла бабушка.

— Анечка, ложись спать. Скоро полночь. Ну их те пряники.

— Эклеры.

— А-а. — Она закатила рукава байкового халата. — Я пельмени варила, разогреть?

Аня сложила лист с рецептом Дины, вздыхая:

— Спасибо. Я сама разогрею.

— Выключишь телевизор?

— Хорошо. Пульт барахлит?

— Нет. Боюсь сломать телевизор. Это Толя купил. Плазма, — кивнула важно бабушка. — Он приедет, а я, деревенщина, технику спалила.

Бабушка налила себе из графина воды и, разжевав таблетки, запила их мелкими глотками.

— Что за таблетки?

— Эти? — старушка удивленно прижала ладонь к щеке. — Эти мне Егоровна дала на рынке, когда сердце прихватило. Ой, иногда покалывает.

Аня отчетливо вспомнила инструкции мамы относительно бабушкиных недомоганий: конфисковать все сторонние медикаменты.

— А называются как?

Бабушка похлопала себя по карманам и извлекла жменю разноцветных ячеек блистеров. Прищурилась:

— Тут названий не разобрать, — пожаловалась. — Это меня на поминках снабдили. Так, — перебирала таблетки, словно конфеты, — это соседка в магазине посоветовала. Ох, это невестка Люды-счетчицы угостила. От суставов.

— Люды-счетчицы? — вразумляла Аня.

— Эллочка. Она с образованием, в мэрии работает.

— Дай сюда! — протянула Аня руку. — Разве можно так принимать? Тебе их выписывали?

Бабушка воровато спрятала таблетки в карман.

— Ишь, чего удумала! Помереть мне тут?

Несколько мгновений они бодались взглядами. Аня с трудом подавила желание силой забрать лекарства. Маму бы удар хватил при виде такого лечения.

— Витя ужинал? — спросила бабушка, словно внук не умел держать ложку. — Он вечно жует бутерброды по ночам, — найдя это забавным, она усмехнулась.

— Ужинал.

— И ты, Анечка, поужинай. — Бабушка развернулась уходить. — Посмотрю еще новости. Вдруг задремаю — толкай.

Аня достала из холодильника чашку с пельменями и поставила на огонь сковороду. В этом доме никто не хотел к ней прислушиваться, даже газ вспыхивал с третьей попытки. Но за поеданием домашних пельменей, гнев угас. Аня жевала и блаженно возвращалась в беззаботное детство, когда они с Витькой прибегали с улицы, мыли с гоготом руки и садились за накрытый стол. Не нужно было сравнивать ценники, затариваться продуктами, рассчитывать калории и стоять у плиты. Знай — кусай себе пирожок и строй брату рожицы.

Тарелка опустела, Аня выключила телевизор. Бабушка давно закрылась в спальне, из комнаты брата сквозь щели двери сочился мутный свет бра. Аня погасила лампу над обеденным столом, погружая дом во мрак. Она села на диван у окна, всматриваясь из холодной кухни в звездное небо. Вскоре глаза привыкли к темноте, смогли различить стену соседнего дома, окно, покосившийся забор и заросли сада. Рядом жила ровесница бабушки, Вера Ильинична Купчина. Купчиха. Скверная старуха с претензиями к границам огорода и воющей дворнягой. Аня всматривалась сквозь жерди забора во владения лунной полночи — чащобы за огородами. Ни огонька в степи. Очертания деревьев соседнего сада проступали пыльной тучей.

— Не всматривайся в ночь… — гипнотически прозвучал голос брата.

–…не дразни чудовищ. — Аня грустно улыбнулась, отнимая взгляд от сплетений ветвей. — Почему она всегда так заканчивала сказки?

Витя открыл холодильник, и блеклый свет уничтожил химерные думы.

— Не знаю. — Он включил светодиодную ленту над столиком у раковины; крутнулся, достал батон, принялся нарезать колбасу и сыр. — Наверное, чтобы мы быстрее уснули. Но я до сих пор боюсь смотреть в окно по ночам.

— Дина умела рассказать страшилку.

— Ага, — Витя откусил бутерброд, словно ел впервые за сутки. — Мама их терпеть не могла рассказывать. Ты просто способна уболтать любого. Зря не пошла на психотерапевта.

Аня смолчала, что в медицинский она попросту не поступила. Поднялась, наспех соорудила себе бутерброд.

— Это она тоже терпеть не могла. Когда мы ели в сухомятку. — Она откусила бутерброд.

— Еще и ночью.

— Ты всегда хомячил ночью.

— У меня сон плохой.

Аня рассмеялась с набитым ртом:

— Потому што аппетит шлона.

Витя тоже рассмеялся. Ей мимолетно показалось, что сейчас им нет и тринадцати. Они сидят в полумраке кухни и жуют бутерброды, хотя должны крепко спать.

— Опять кошмары? — спросила Аня, памятуя, как в полнолуния они маялись от бессонницы: выдумывали страшилки, чтобы в одиночку не ждать первый крик петуха.

— Нет. — Витя включил чайник. — Так, иногда накатывает хандра.

— Знакомо.

— Тебе стоило предупредить меня, что идешь на кладбище. Я бы провел.

Аня сникла.

— Я не планировала. Спонтанно как-то вышло. — Ее блуждающий взгляд сосредоточился на стекле окна. — Это царапины? — потерла она рукой короткие линии. — Снаружи. Гляди, кто так подрал окно?

Витя головы не повернул.

— Коты.

— Ого ж. Тут такие когти, — и ее указательный палец полностью скрыл борозду.

Слова исчерпались, кружки опустели. В комнате бабушки скрипнула кровать, Витя торопливо потушил свет.

— Мне не хотелось с тобой сориться, — признался. — Если я обидел…

— Ерунда. Нервы.

Сейчас она различала только угловатый силуэт. В темноте, когда твое лицо скрыто — легче признать неправоту, проще говорить откровенно. Аня всматривалась в фигуру напротив, словно ранимый призрак прошлого обретал очертания.

— Мне жаль, что мы долго не виделись, — кралась навстречу Аня.

И тут за окном нечто грохотнуло. Они, не дыша, осмотрелись.

— Черепица ссунулась, — тихо предположил Витя.

Аня кивнула, вспоминая нагромождения старой черепицы вдоль стены.

— Коты? — Она постучала по стеклу, имитируя код Морзе: — У-хо-ди-те.

Витя не шелохнулся, понуро отдаляясь мыслями во тьму.

— Не всматривайся в ночь… — позвала его Аня из окружающей стаи тревог.

Но он добавил без тени ее улыбки:

–…не дразни чудовищ.