Цыганочка без выхода

Елена Логунова, 2019

В очередной раз поссорившись со своим редактором, журналистка Елена ушла с телевидения, но не успела насладиться вынужденным отпуском, как ее пригласили на радио. Посмотреть на жизнь по ту сторону микрофона за компанию с ней напросилась подруга Ирка, которая сразу же стала диктором и местной звездой эфира. И все бы ничего, но девушка, которая начитывала тексты до нее, погибла при странных обстоятельствах. А еще подруги совершенно случайно нашли в городском парке убитую брюнетку…

День первый

— Дети, в школу собирайтесь! — игриво напел мне в ухо приятный женский голос.

— Изыди! — Я двинула рукой, смахнув будильник на пол.

Певунья крякнула, но упрямо закончила:

— Петушок пропел давно!

— Да чтоб тебя с твоим петушком, — сонно пробормотал Колян, после чего опять надолго замолчал, то ли обдумывая, что бы сталось с тем петушком, попадись он в недобрые руки, то ли вновь погрузившись в сон.

А вот певунья не заткнулась. Предусмотрительно отдалившись от моего спального места, она опять завела с теми же издевательски ласковыми интонациями:

— Дети, в школу собирайтесь!

— А ничего, что никому из нас в школу не надо? — Вопрос был риторический, но я придала ему остроту и вес, не глядя метнув на голос выуженную из-под кровати тапку.

Не свою — мужнюю, у нее убойная сила больше.

— Петушок пропел давно! — злорадно проинформировала меня певунья.

От тапки она, зараза, увернулась.

— Будь проклят тот день, когда ты купила этот самоходный будильник! — простонал Колян, накрывая голову подушкой.

Он по опыту знает, что утренняя битва с певуньей может затянуться. Самоходный будильник, опрометчиво приобретенный мною на китайском сайте, только с виду похож на пластмассовую черепашку. На самом деле он дивно резв и проворен, так что для поимки и последующей нейтрализации голосящей певуньи нужно не только пробудиться, но и выбраться из постели, а потом еще совершить аналог утренней пробежки по пересеченной местности, отлавливая увертливую заразу на просторах квартиры.

Собственно, потому-то я и купила этот шедевр электроники. Иначе все наше семейство дрыхло бы до обеда. Сама я нынче вольный писатель, муж мой работает на фрилансе, а сын после девятого класса поступил в колледж столичного университета и учится в нем заочно, так что необходимость подрываться рано утром по сигналу будильника возникает у нас нечасто… Ой, блин! Мне же сегодня нужно быть на планерке в редакции!

— Ладно, не буду тебя убивать, ты все сделала правильно, — скупо похвалила я певчую черепашку, поймав ее в углу прихожей.

Кстати, надо бы полы помыть… Впрочем, об этом позже.

— Кыся, завтрак готовишь ты, я опаздываю! — прокричала я в сторону супружеского ложа, убегая в ванную.

— А что на завтрак? — донеслось из условной детской.

Папа и сын — оба большие любители и ценители завтраков — вступили в дискуссию, от которой я уклонилась. Когда рисуешь стрелки на глазах, не до разговоров, знаете ли. На финише макияжных работ скривить линию на веке — это куда хуже, чем потерять нить беседы. Вот так отвлечешься на обсуждение вопроса, что нынче актуальнее — блины или оладьи, и будет у тебя правый глаз от персонажа японского аниме, а левый — от прищурившегося Чингисхана!

Когда я вышла из ванной, взгляд моих красивых симметричных глаз нашел на столе блюдо с дымящимися оладьями. Левой рукой я сцапала оладушек, в правую благосклонно приняла протянутую мне кофейную кружку. Поблагодарила супруга кивком, сжевала одну вкусняшку, запила ее другой и, уже убегая, привычно поинтересовалась у сына:

— Ну и чьи оладьи лучше?

— Твои, — не обманул моих ожиданий сынище. — Они более пышные и рассыпчатые.

— Да что такое! — взвыл Колян, хлопнув себя по бедрам, кокетливо обернутым моим фартуком с оборочками. — Я же все делаю точно по рецепту! Кыся, признавайся, есть еще какой-то секретный ингредиент?!

— Щепотка истинной любви! — крикнула я, уходя.

В ближайшие десять-пятнадцать лет я не собираюсь признаваться, что вместо куриного яйца кладу в тесто для оладушков ложку майонеза. К тому моменту, когда у нас появятся внуки, я должна поднакопить конкурентных преимуществ. Не хотелось бы, чтобы родные малыши затруднялись с ответом на вопрос бестактных взрослых о том, кого они больше любят — бабушку или дедушку!

Телекомпания, где я от скуки и ради самопиара один раз в неделю веду авторскую программу в прямом эфире, находится в центре города и всего в пяти кварталах от моего дома. Когда у меня есть время, я иду на студию пешком, но на этот раз я опаздывала, поэтому запрыгнула в трамвайчик. Тоже неплохо: пять минут в городском транспорте вполне заменяют обстоятельный опрос общественного мнения, а ведь я еще не успела придумать актуальную тему для следующей программы.

Народ в трамвае горячо обсуждал затянувшийся ремонт одного из городских мостов и вызванные этим обстоятельством пробки на дорогах, а также скрытые и явные угрозы пенсионной реформы. Я сделала сответствующие заметки в блокноте и в редакцию явилась уже во всеоружии, однако мои трамвайные заготовки не пригодились.

— Я придумала вам бомбическую тему, мои котики! — едва дождавшись, пока я сяду рядом с моим напарником Митей Тетеркиным, возвестила Катя Серебрянникова, возглавляющая редакцию информационно-развлекательных программ.

— Ремонт Тургеневского моста, запредельные пробки, пенсионная реформа? — Я скороговоркой перечислила свои варианты, показывая, что подготовилась.

— Ты опять украла у меня реплику! — возмутился Митя.

— Тоже ехал на работу в трамвае? — понятливо уточнила я. — А не надо искать легких путей!

— Так, котики мои, цыц! — Редакторша задорным хлопком убила в воздухе невидимую муху. — Бомбическая тема — дерьмовый маньяк!

Мы с Тетеркиным переглянулись.

— Дерьмовый — это в смысле плохой? — предположил Митя.

— Крайне низко котирующийся по шкале маньяков и ни разу не сексуальный? — подхватила я.

— Нет, нет, не в переносном смысле дерьмовый! — засмеялась Катя. — Буквально! Дерьмо — это его фирменный стиль.

Мы с Митей снова переглянулись и синхронно почесали в затылках.

— Боюсь представить, — пробормотала я. — Он оставляет вместо визитки на месте преступления, пардон, какашки?!

— Бинго! — Катя щелкнула пальцами.

— И чем же они отличаются от других, пардон, какашек, которые у нас на каждом шагу оставляет кто попало? — спросил пытливый Митя, ассоциативно покосившись на свои сияющие лакированные ботинки.

— На них оттиснуты инициалы маньяка, — предположила я.

— Каким образом? — заинтересовался Митя.

— Ну не знаю… Есть же такие кондитерские насадки для крема, которые позволяют формировать из пластичной массы разные фигурки, — задумалась я.

— Из любой массы?

— Из пластичной!

— То есть нужно еще обеспечить массе должную консистенцию? И как-то закрепить насадку…

— И синхронизировать процессы!

— Не понял?

— Ну выдачу массы и, собственно, маньячество!

— А, это чтобы гарантированно сделать фигурку из своей пластичной массы сразу после преступления, а не до или во время его? А то ведь от волнения бывает… — понял Митя. — Однако непростую специализацию выбрал себе наш маньяк!

— Ужасно интересно это слушать, и я понимаю, почему телезрители от вашей пары фанатеют, но вынуждена сказать, что до такого маньяк еще не дошел, — сказала редакторша, не утаив сожаления. — Визитки и розочки из дерьма он не делает.

— А что делает?

Редакторша молча подняла со стола пару бумажных листов на скрепке. Я первой до них дотянулась и начала читку вслух:

— В ночь с первого на второе октября неизвестные художественно вымазали свежими экскрементами свежепобеленную стену многоквартирного дома по улице Захарова, тридцать три, с относительной точностью воспроизведя картину Шишкина «Три медведя». Вот же эстеты!

— Картина называется «Утро в сосновом лесу»! — поправил меня Митя.

— Вот же эстет! — заклеймила я и его.

— Читай дальше, — попросила Катя.

— Так, что тут дальше… Утром второго октября пенсионерка Кострова Мария Никаноровна во время утренней прогулки во дворе дома номер два по улице Индустриальной потеряла свою собаку породы пекинес и через некоторое время нашла ее полностью измазанной свежими экскрементами. — Я подняла глаза на редакторшу. — Измазанной, но живой, я надеюсь?

Катя кивнула и перекрестилась. Она любит маленьких собачек, у нее у самой той-терьер.

— Пекинес, пекинес, — забормотал Митя. — Он же низенький и лохматый? Да такому немудрено испачкаться от макушки до хвоста, с разбегу вляпавшись в свежую коровью лепешку.

— Какие коровьи лепешки в городе?

— Лично мне тут, по-моему, и слоновьи встречались! — Митя скривился и машинально пошаркал ногами о ковер.

— Захарова тридацать три и Индустриальная два — это соседние дворы, — с намеком сообщила Катя.

— Полагаешь, эти случаи связаны? Но как? — Митя задумался.

— Может, художники-экскременталисты бабулькиным пекинесом кисти вытирали? — предположила я. — Жестоко, конечно, но, думаю, эффективно. Маленькие лохматые собачки гигроскопичны и с легкостью заменяют собой обувные щетки…

— И это еще не все! — вмешалась Катя. — Позавчера камера наблюдения у входа в бар «Что-то в мыле» засекла неопределенного пола личность, с размаху вылившую на дверь ведро дерьма. А вчера на празднике уличной еды в городском парке какая-то сволочь вытянула из приготовленных к раздаче хот-догов сосиски и заменила их сухими собачьими какашками!

— С хот-догами — это логично, — хмыкнула я, пока Митя талантливо изображал рвотные позывы. — Интересно, все ли отведавшие угощение заметили разницу?

— Ты порочишь имя местного мясокомбината, это непатриотично, — упрекнула меня редакторша. — Не говоря уж о том, что мясокомбинат честно платит каналу за прокат рекламных роликов, а канал платит тебе зарплату.

— Очень маленькую, — напомнила я. — Я бы сказала — символическую.

— Но вернемся к воистину дерьмовому символизму, — предложил Митя, мудро пресекая назревающую перепалку. — На чем основывается предположение, будто все эти гадости сделал маньяк?

— Кто-то же их сделал? — Катя хищно прищурилась. — Так почему же не маньяк?

— Это могли быть совершенно разные люди! — резонно рассудила я. — Дерьмовую картину на стене нарисовал мечтающий о славе художник-авангардист, гавкучую собачку вывозили в какашках недовольные ее поведением соседи, дверь стрип-бара облил канализационными стоками какой-нибудь ревнитель нравственности, а фаршированные собачьими экскрементами хот-доги — просто дурацкая шутка подростков, хотя, возможно, это гнусные происки конкурентов нашего многоуважаемого мясокомбината, да святится его доброе имя в веках.

— Возможно. — Катя сначала кивнула, а потом с настойчивым намеком заморгала одним глазом. — И все же есть вероятность, что это маньяк! Уверена, телезрители оценят эту версию!

— А-а-а, я понял! — вскричал простодушный Митя. — Ты подтасовываешь факты! Нет никакого маньяка, но есть скандальная тема, которая поднимет наш рейтинг!

— Лично мне такой дерьмовый рейтинг не нужен, — объявила я и встала. — Не хочу мараться.

— Мы тебе платим, — железным голосом пробряцала редакторша.

— Лично мне такой дерьмовый рейтинг и даром не нужен, и за деньги не нужен, — дополнила я свой манифест и ткнула кулачком в спину засидевшегося напарника.

— Мне тоже не нравится эта тема, — неохотно признался Тетеркин и завозился в кресле, имитируя трудный затяжной подъем из него.

— За программу про маньяка мы заплатим ведущим двойную ставку, — сообщила Катя, острым взглядом прочно пригвоздив ерзающего Митю к креслу. — А если ведущий будет работать один за двоих, то получит вчетверо больше!

Митя замер. Потом оглянулся на меня и сделал большие жалобные глаза, в которых отчетливо читалось: «У меня же ипотека, ты помнишь?»

— Творческих вам успехов по-большому! — съязвила я и пошла к выходу.

— Уволю! — крикнула мне в спину Катя.

Я распахнула дверь, картинно замерла на пороге, оглянулась на Митю и нарочито горестно сказала:

— Прощай, Тетеркин! Нам уж не свидеться боле! — после чего нормальным голосом договорила: — Потому что меня совершенно точно не будет в числе тех телезрителей, которые станут смотреть это ваше маниакальное дерьмо.

— Лена! — гневно заорала Катя, но я плотно закрыла за собой дверь в кабинет и обвела пытливым взором группу граждан в приемной.

Отголоски внезапного скандала произвели большое впечатление на разношерстную публику. Секретарша Оленька одинаково округлила глаза и рот. Главный режиссер Гаврилов беззвучно апплодировал. Девочки и мальчики из новостной программы, устало сгорбившиеся на стульях явно в ожидании предстоящего начальственного разноса, подняли головы, взирая на меня недоверчиво и с робким восторгом, как ходоки у Ленина — на перспективный план электрификации всей страны.

— Всех люблю, всех целую, всем пока! — провозгласила я и припечатала сказанное звучным воздушным поцелуем.

— Смотрите, дети! — торжественно изрек главреж Гаврилов, щедро подпустив в голос хрустальной слезы. — Вот так уходят лучшие из нас!

Мальчики и девочки взволнованно завозились, сочувственно забормотали, но я лишь покровительственно улыбнулась им, склонилась к Оленьке в окопчике рабочего стола и прошептала:

— Позвони, когда будут делить квартальную премию.

— Да, но…

— Какие могут быть «но»? Ты же хочешь увидеть свои стихи в новом сборнике?

Оленька торопливо кивнула. Я помахала всем ладошкой и ушла.

Уф-ф-ф!

На дворе была ранняя осень со всеми ее поэтическими прелестями, включая багрец, золото, прохладу и свежесть. Самое время бежать из Мордора на волю вольную!

Бежала я, собственно говоря, не в первый раз и наверняка не в последний.

Руководство нашего городского телеканала в попытках до заоблачных высей поднять рейтинг программ собственного производства не знает удержу и меры, а я дорожу своим добрым именем и профессиональной репутацией, поэтому время от времени вынуждена дистанцироваться от происходящего на голубом экране. Через какое-то время мой демарш забывается, а надобность в хорошем ведущем становится острее того зуба, который держит на меня обидчивое начальство, и тогда меня вновь призывают на телевизионный фронт. Подумав, поспорив и выторговав условия, которые в полной мере никогда не соблюдаются, я возвращаюсь под камеры, потому что за годы работы пиарщиком, журналистом-фрилансером и свободным писателем так и не смогла преодолеть зависимость от прямого эфира.

Кстати, о зависимости. Надо выяснить, что там с публикацией графоманских стишков секретарши Оленьки…

Несколько отдалившись от телевизионного Мордора, я присела на лавочку в уютном сквере с фонтаном и, жмурясь на солнышке, позвонила Ирке.

— Да! Что?! — резко и нервно выдохнула она в трубку в два приема.

— Проблема? — насторожилась я.

— Даже две, и одна из них сейчас лупит другую! — доложила мне лучшая подруга.

— А, ты наблюдаешь за тренировкой? — догадалась я.

Недавно Ирка сдала своих неукротимых отпрысков — пятилетних близнецов Масяню и Манюню — в секцию восточных единоборств, и теперь неизбежные потасовки между мальцами проходят под чутким руководством хладнокровного тренера.

— Лучше бы не наблюдала, — вздохнула подружка. — С трудом остаюсь безучастной! Ужасно хочется перестать быть зрителем, броситься в гущу битвы, растащить противников по разным углам и самой надавать оплеух и им, и тренеру!

— Это было бы крайне непедагогично, — хихикнула я. — Поэтому повернись к битве спиной и переключись со спортивного канала на культурный. Я хотела спросить, как дела с твоей книжкой?

— Как мило, что ты этим интересуешься! — желчно молвила Ирка. — И это после того, как сама же наотрез отказалась рекомендовать мой поэтический труд своим издателям!

— Ты прекрасно знаешь, что мои издатели печатают детективы, — устало — потому что примерно в сотый раз — напомнила я.

— Да, да, а стихи вообще никто не печатает, поэтому я вынуждена издавать книжку за свой счет!

— Тем самым делая большое доброе дело и внося немалый вклад в высокое искусство стихосложения. — Я пустила в ход беспардонную лесть.

— Как настоящий меченос… Мезазой… Мизантроп…

— Меценат, — услужливо подсказала я склеротичке правильное слово.

— Точно! — Подружкин голос в трубке подобрел. — Иногда кому-то надо становиться меценатом… О, да это же стихи!

И она продекламировала с драматическим завыванием, которое напомнило мне о зимней вьюге и заставило поежиться:

— Иногда кому-то надо

Становиться меценатом,

Потому что без него

Не издали б ничего!

— Прекрасно, так что там с изданием чего-то? — Я решительно перерезала пуповину родившему экспромту.

— Ну сейчас над текстами работает корректор, и еще я жду ответа от пары авторов, не определившихся с участием, — нормальным голосом сообщила подружка.

— Ответа и денег? — уточнила я.

— Да, и денег тоже! — с вызовом ответила Ирка. — Это же не моя личная книжка, в сборнике будет полтора десятка местных авторов, и я одна эту групповуху не вывезу. Как говорилось в одном рассказе Олега Генри, Бонифацию не снести двоих.

— Буцефалу, — поправила я, вздохнув. — И О. Генри никакой не Олег. Просто О.

— Нет такого имени! — не поверила Ирка. — Или он китаец?

— Он не китаец. — Я снова вздохнула.

Ну что тут поделаешь? Моя лучшая подруга — не великий знаток мировой литературы, зато изрядный графоман и плагиатор. Стихи она пишет плохие, но в этом есть и моя вина: если бы не моя писательская слава, ревнивая Ирка вообще не потянулась бы к перу.

— Почитаешь мне что-нибудь из своего нового? — попросила я, ответственно сознавая, каков он — суровый долг дружбы.

— С удовольствием! — обрадовалась поэтесса. — Но может, лучше не по телефону? Мы с гавриками планируем после тренировки в плюшечную заглянуть, приглашаю тебя к нам присоединиться. Я давно заметила, что натощак ты мои стихи воспринимаешь гораздо хуже, чем на полный желудок.

— Это относится ко всем стихам без исключения, так что в этом смысле ты абсолютно равноправна с Рильке и Бодлером, — заверила я ее.

— Бодлер — это который про Одиссея написал, я помню, а Рильке кто такой?

— Тоже поэт, — уклончиво ответила я, из деликатности «не заметив» неправомерную замену Бодлером Гомера.

— Как я? — горделиво поинтересовалась подружка.

— Как Гомер, — ответила я, продолжая прокачивать ценный навык уклончивости.

— Как мы с Гомером, — самодовольно резюмировала Ирка. — Короче, мы ждем тебя в плюшечной у Ангела через полчаса.

— Буду! — пообещала я и отключилась.

«Плюшечная у Ангела» — наше с Иркой кодовое название кафетерия в городском саду. На самом деле это заурядный ларек с обыкновеными пирожками и булками, но выпечка там всегда свежая и вкусная, а близость величественного монумента «Ангел мира» придает заведению некоторую респектабельность. Скульптурный Ангел на вершине столба символически осеняет соседствующую с ним пирожковую золочеными крыльями, как бы благословляя вкусить дивных плюшек…

Правда, в начале осени монумент опять окружили заборчиком, потому что со столба на головы гуляющим, изрядно компрометируя мирного Ангела, начали осыпаться увесистые плитки облицовки.

— О, это же сюжет для микропьесы! — встрепенулся мой внутренний голос. — Назвать ее можно так: «Падший ангел»…

— Претенциозно. — Я поморщилась, но все же достала из сумки блокнот с ручкой и села на ближайшую лавочку.

Перефразируя предположительно китайского писателя Олега-О. Генри, не следует упускать хорошую идею только потому, что она пришла в голову не по расписанию!

— Ты записываешь? Тогда рассказываю в лицах. — Внутренний голос откашлялся и мастерски съехал в располагающий баритон. — Микропьеса «Падший ангел». Посвящается монументу «Ангел мира», который второй раз за год окружили заборчиком, чтобы уберечь гуляющих от падающих кусков облицовки…

Я прищурилась, фокусируя мысленный взор.

Ага, вот, началось!

На сцене Городской Архитектор. Заложив руки за спину, он покачивается с пятки на носок, оглядывает окрестности и удовлетворенно улыбается. Слышен шум — выходит Скульптор. Он тащит бронзовую фигуру Ангела. Устанавливает статую, обнимает, удерживая в равновесии, любовно смотрит на нее.

Скульптор (гордо): Я создал прекрасную скульптуру! Этот позолоченный бронзовый Ангел…

Городской Архитектор (перебивая): Он дорогой? А впрочем, не отвечайте, я помню (непроизвольным движением нежно гладит себя по оттопыренному карману).

Скульптор (с энтузиазмом): Его нужно водрузить на десятиметровый каменный столб, и это будет шедевр на века!

Городской Архитектор (деловито): Натуральный камень — это дорого, а века — это долго, меня уволят гораздо раньше. Отольем колонну из бетона и облицуем ее плиткой.

Скульптор (с сомнением): Но…

Городской Архитектор (с апломбом): Спокойно, сейчас я свистну кому надо!

Подносит к губам свисток и дует в него.

На сцену, потирая руки, выходит скромно улыбающийся Строитель. Обменивается с Городским Архитектором рукопожатием и словами:

— Тендер сдал!

— Тендер принял!

Сует что-то в оттопыренный каман Городского Архитектора и уходит, слегка пританцовывая в темпе moderato.

Скульптор (встревоженно): Но через несколько лет плитка начнет отваливаться!

За сценой слышен свист падающего камня, звук удара и мучительный стон.

Городской Архитектор (уверенно): А мы ее опять прилепим! Я сразу свистну кому надо!

Дует в свисток.

На сцену, потирая руки, выскакивает радостно осклабившийся Строитель. С разбегу хлопает Городского Архитектора по подставленной ладони и в ускоренном темпе обменивается с ним словами:

— Тендер сдал!

— Тендер принял!

Быстро сует что-то в оттопыренный карман Городского Архитектора и удаляется, приплясывая в темпе allegro.

Скульптор (крайне встревоженно): Но ведь плитка так и будет отваливаться!

За сценой — множественный свист падающих камней, дробный звук ударов, стоны и нецензурные возгласы.

Городской Архитектор (радостно): А я так и буду свистеть!

Дует в свисток.

Выбегает Строитель. Злодейски хохоча, он бьется с Городским Архитектором в кулачки, сует что-то в его оттопыренный карман и убегает длинными балетными прыжками в темпе allegro presto.

Скульптор (страстно): Но послушайте!

За сценой — метеоритный дождь, грохот, вопли и дружное скандирование коротких матерных слов.

Городской Архитектор (взглянув на часы): Некогда мне вас слушать, я уже уволен, мне надо бежать!

Бросает короткий взгляд в свой оттопыренный карман, радостно улыбается и удаляется со сцены, красиво кружась в вальсе.

Скульптор в отчаянии хватается за голову. Бронзовая статуя, лишившись поддержки, падает и погребает Скульптора под собой.

Скульптор (умирающим голосом): И ты, Ангел! Твою ж мать…

Последние слова заглушает грохот камнепада за сценой.

Занавес.

— А неплохо, — досмотрев, похвалила я новую микропьесу. — Из этого может получиться симпатичный номер для местной команды КВН, меня как раз просили что-нибудь написать…

— Что написать, кому написать, когда и — главное — почем? — плюхнувшись рядом со мной на скамейку, поинтересовалась Ирка и сунула мне в руки бумажный пакет. — Держи, это твоя доля вкусняшек, мы пришли раньше, взяли сразу на всех, свои порции уже съели и даже успели немного прогуляться. Кстати, сегодня в плюшечной акция: десять пончиков по цене девяти.

— То есть мне достался всего один? — уточнила я, не спеша открывать пакет.

— Целый один!

— В смысле, даже никем не надкусанный?! — восхитилась я.

— Если не поторопишься — будет не просто надкусанный, а с лету проглоченный! — предупредила подружка, из-под козырька ладони посмотрев в конец затопленной светом аллеи.

Оттуда к нам неслись клубы сияющей пыли.

Я поняла, что это быстро приближаются юные Максимовы, и без промедления впилась зубами в пончик.

Манюня и Масяня — верные последователи сказочного Робина Бобина Барабека, то есть обжоры, каких поискать! В непосредственной близости от них еда никогда не залеживается.

— Прюшка? — со скрежетом затормозив у скамьи, с затейливой смесью подозрения и надежды поинтересовался младой обжора, пришедший первым.

— Пиложок? — точно в тон ему вопросил прибежавший вторым.

— Нет больше плюшек, Масянечка, — торопливо проглотив хлебную жвачку, с фальшивой грустью сказала я и, не дожидаясь требований, добровольно отдала на проверку и растерзание пустой бумажный пакет. — И пирожков уже нет, Манюнечка.

Иркины отпрыски — близнецы, но я различаю их благодаря тому, что у каждого из пацанов свой дефект речи: Манюня не выговаривает «р», а Масяня — «л».

— Тогда давай ропатку!

— И ведло! — Рыжие головы повернулись к маменьке, как подсолнухи — к дневному светилу.

— Это же парк, здесь нельзя копать, — сказала Ирка, не скрыв сожаления.

По образованию она инженер-строитель, по душевному призванию — агроном, по роду текущей деятельности — совладелица семейной фирмы по продаже посадочного материала. Ей за лопату взяться, как мне за перо — одно удовольствие, а детки явно пошли в мамочку.

— Я дам вам кое-что другое!

— Бурку?! — радостно обнадежился ребенок.

— У тебя там и бурка есть?! — Я с восторгом уставилась на необъятную торбу подружки.

Ирка запаслива, как хомяк. Я бы не сильно удивилась, достань она из своей сумки-самобранки и бурку, и папаху, и живого коня в полной сбруе.

— Ребенок спросил про булку, — невозмутимо объяснила Ирка, извлекая из своей сумы цветную резиновую тряпочку.

Путем энергичного надувания заботливая мать в два счета превратила тряпочку в мяч, который тут же зашвырнула через кусты за нашей спиной на ухоженный газон:

— Поиграйте, детки, на полянке! У вас примерно полчаса.

Я оценила хитрый ход: газон со всех сторон окружен кустами, как хоккейная коробка, так что шустрые пацаны не разбегутся по парку, и через полчаса нам с Иркой не придется носиться по аллеям, громко аукая и тихо матерясь.

— Она сказала «полчаса», это тебя не пугает? — вкрадчиво поинтересовался мой внутренний голос. — Полчаса — это поэма, не меньше!

— Ой. — Я осознала перспективы.

Поздно.

— Ну? Ты готова слушать? — Подружка выудила из сумки очки, записную книжку, носовой платок и развернулась ко мне всем корпусом, как танковая башня: приготовилась покорять слушателя громкой читкой своего нового произведения.

— А платочек зачем? — опасливо поинтересовалась я.

— Это тебе. — Ирка вручила мне надушенный батистовый квадратик, едва понюхав который, я чихнула. — Будешь утирать слезы в особо трогательных местах.

— А это что — любовная лирика? — заволновалась я.

Иркина любовная лирика душераздирающа, как повесть про Муму. Ее свободно можно брать на вооружение вместо слезоточивого газа! А у меня стратегические запасы слез ограничены, и я не могу расходовать их понапрасну. Эти сверкающие соленые капли, красиво зависающие на ресничках, при экономном использовании способны обеспечить мне преимущество в любом семейном споре!

— Ты что-то имеешь против моей любовной лирики? — грозно нахмурилась подруга.

— Ладно, давай. — Делать было нечего, я смирилась.

— Тогда слушай. — Ирка поправила очки, высоко подняла раскрытую записную книжку и тонким голосом с жалобным поскуливанием (я снова вспомнила Муму) завела:

— Твои пальцы пахнут порохом,

А могли бы пахнуть ядом.

То ли сокол, то ли ворон ты —

Ненавистный, ненаглядный…

Тут она сделала тактическую ошибку, вопросительно покосившись на меня в ожидании реакции, и я ловко ввинтилась в образовавшуюся паузу с критическим анализом:

— Первая строка — плагиат, ты переиначила Вертинского, у него было «ваши пальцы пахнут ладаном»!

— Да? — Ирка ничуть не расстроилась. — А Вертинский — это же хороший поэт?

— Больше певец, чем поэт, но — да, хороший.

— То есть заимствовать у него не стыдно, — удовлетворенно кивнула нахалка. — Еще замечания есть?

— Есть вопрос: кому адресованы эти строки? У кого это такие криминально пахучие пальцы? У киллера?

— Почему сразу — у киллера? — Поэтесса напряглась. — Это мужик совсем из другого времени, между прочим!

— Из девяностых? Тогда его пальцы могут пахнуть и канифолью от паяльника, — съязвила я.

— Из Средневековья! И он не какой-нибудь разбойник, а благородный лорд! Немножко интриган, конечно, но симпатяга…

— Так. Кажется, я поняла. Ты наконец посмотрела «Игру престолов»?

Ирка вздохнула:

— Моржик научил меня скачивать фильмы с торрентов…

— Вот пусть Моржик теперь и слушает стихи про яды и воронов! А я…

— Тихо! — Ирка вскинула руку, обрывая мой гневный монолог. — Ты слышишь?

— Это сирена гражданской обороны? — встревожилась я.

— Это мои малыши!

Подружка вскочила с лавки и завопила так, что заглушила бы любую сирену:

— Дети, держите штаны!

И тут же скороговоркой пояснила мне:

— Я где-то читала, что одна умная женщина, кстати, тоже писательница, на расстоянии прекращала драки в детской именно этим криком: ее сыновья хватались за штаны и уже не могли лупить друг друга!

— На этот раз не сработало. — Я тоже встала.

Не сговариваясь, мы одновременно пробили своими телами стену зеленой изгороди, прорвались на оперативный простор газона и ожидаемо увидели там Манюню и Масяню. Оба честно держались за свои штанишки, но при этом ревели, как два паровоза.

— Они целы! — с облегчением выдохнула Ирка.

— А газон — нет! — заметила я.

Посреди зеленой лужайки отчетливо темнел аккуратный круг провала.

— Дети, что это? — Ирка поправила очки и присмотрелась.

— Это рюк! — прекратив неинформативный рев, любезно сообщил мамуле Масяня.

— Мы с ним иглали! — подключился к докладу Манюня, отбросив в сторону кривую ветку.

— В горфь!

— Блосали туда мяч!

— И я попар!

— Следствию все ясно, — заключила я. — Затейники открыли канализационный люк и палками загоняли туда свой мячик.

— И загнали. — Ирка подошла к дыре в газоне, заглянула в нее и присвистнула.

— Что? Хана мячику? — Я тоже приблизилась к люку.

— Хорошо, если только мячику, — непонятно пробормотала подружка, опускаясь на колени, чтобы буквально сунуть голову в люк.

В этой позе она сделалась похожа на очень испуганного страуса, и первое впечатление лишь усилилось, когда Ирка вытащила голову из дыры в земле и пристально посмотрела на меня круглыми птичьими глазами.

— Что? — оробела я.

— Звони Лазарчуку.

— Что?!

Я отпихнула подружку, чтобы тоже поиграть в пугливого страуса, и сразу же поняла, что Ирка рассудила верно — звонок другу-оперу надо сделать незамедлительно.

— Уведи малышей на аллею и сидите там тихо, а я позвоню Сереге, — велела я, уже набирая нужный номер. — Алло, Сереженька, ты только не ругайся, но, кажется, мы с Иркой снова нашли труп!

— Что? Где?! — Мой собеседник чем-то подавился и мучительно закашлялся.

— Опять ты помешала бедняге трапезничать! Или у кого-то такая злая судьба, или этот кто-то слишком много ест! — обличительно молвил мой внутренний голос.

Я пропустила язвительную реплику мимо ушей и ответила на вопрос полковника:

— На полянке…

— Отлично! Нормальные люди по осени в лес за грибами ходят, а вы за трупами! — не дослушав, разорался наш товарищ полковник.

— Не в лес, а в парк! — рявкнула я, возвращая себе право слова. — В «Городской Сад», если говорить точно, и лучше бы ты нам спасибо сказал, потому что фиг бы кто нашел тут этот труп, если бы не близнецы Максимовы!

— Чудесно, — проворчал настоящий полковник. — Молодое поколение пошло по стопам мамы и тети Лены! Излагай все по порядку, но сначала скажи — пацанята сильно шокированы?

— Нет, дети ничего не поняли. — Я включила режим «краткость — сестра таланта». — Они играли на газоне, нашли канализационный люк, открыли его…

— Как открыли? Он же тяжелый? — удивился Лазарчук. — Хотя пацаны у Максимовых, конечно, сильные…

— И умные, — добавила я. — Явно знают про рычаг и умеют разнообразно использовать палки! Вероятно, не так плотно он был закрыт. Короче, сначала мальчишки открыли люк, потом забили туда мяч. Мы с Иркой заглянули, а там тело.

— Может, еще не труп? — обнадежился Лазарчук.

— Оно не шевелится и, кажется, пахнет!

— Труба дело…

— Канализационная…

— Шуточки свои оставь и готовься к серьезному разговору, сейчас ребята приедут, — осек меня строгий Серега. — От люка отойдите!

— А смысл? Масяня с Манюней, пока с мячом играли, уже все там затоптали!

— Все равно отойдите! Не дай бог, свалитесь и увеличите количество тел в этом чертовом люке!

— Есть отойти от люка! — Я предпочла не спорить с сердитым мужиком. — А кто приедет-то? Ты с ними будешь?

— Кто надо, тот и приедет! — Злой Лазарчук бросил трубку, а я пошла на аллею к Ирке и детям.

Непростая задача на протяжении четверти часа удерживать на лавочке непоседливых малышей требовала особых мер и средств — например, гвоздей или хотя бы скотча, и я уже готова была попросить его у подружки (у нее в сумке точно есть, я знаю), но Ирка нашла более изящное решение. Она выдала детям по козинаку, и они тут же вгрызлись в твердое лакомство, отключив ради скорейшей победы над ним все двигательные функции, кроме жевательных.

А пока Масяня и Манюня хрустели, как два бобренка, мы с Иркой шепотом обсуждали сложившуюся ситуацию.

— Кто это, как ты думаешь? — спросила подружка, явно интересуясь личностью тела в люке.

— Одно из двух: либо молодая женщина, либо шотландский горец, — ответила я. — Я разглядела край клетчатой юбки выше колена.

— Колено волосатое?

— Вроде нет. А какая разница?

— Если волосатое — горец!

— Или неопрятная девица с небритыми ногами.

— Да, вариантов меньше не стало, — согласилась Ирка. — А как ты думаешь, она или он само упало в люк?

— «Упало» — это уже средний род, — не удержалась я от литературной критики. — Да кто ж его знает! Могло и само, если люк был открыт. Вот только кто-то ведь потом задвинул крышку — когда мы выпускали в загон твоих мальцов, дырки в газоне не было видно.

— И кто бы мог задвинуть эту крышку?

Я посмотрела на золотого Ангела на столбе и предположила:

— Строитель. Или Городской Архитектор. Или оба вместе. Они запросто могли сговориться и спрятать тело, если личность в клетчатой юбке случайно получила по голове упавшей каменной плиткой…

— Ты это сейчас мне что рассказываешь? — с подозрением спросила подружка.

— Ой, прости, — спохватилась я. — Это мне продолжение одной прекрасной современной пьесы привиделось…

— Бить иль не бить — вот в чем вопрос! — продекламировала Ирка, продемонстрировав некоторое знакомство с прекрасными несовременными пьесами.

— Сейчас вопросов станет больше, — предупредила я, разглядев за деревьями паркующийся автомобиль следственной группы. — Давай сразу договоримся, что постараемся не ввязываться в это дело.

— А когда мы ввязывались?!

Я насмешливо покосилась на подружку.

— А, ну да, — стушевалась она. — Но мы же не нарочно, оно как-то само…

— Не виноватая я, он сам пришел, — пробормотала я, наблюдая приближение симпатичного, но сурового парня типичной наружности — среднего роста, атлетического телосложения, с короткой стрижкой и нарочито невозмутимым лицом.

Натуральный клон Лазарчука, только помоложе.

— Кого я вижу! — воспряла духом Ирка, проследив направление моего взгляда и улыбнувшись широко и плотоядно, как Баба-яга при виде заплутавшего Иванушки. — Касатиков, ты ли это? Здравствуй, здравствуй, Максимушка!

— Сто лет не виделись, и хорошо бы еще столько же, да разве бывает простому оперу такое счастье, — сокрушенно пробормотал лейтенант Касатиков в сценическом режиме «реплика в сторону». — Ирина Иннокентьевна, Елена Ивановна, как поживаете?

— Мы-то неплохо, а вот кое-кто у нас тут в ящик сыграл, точнее сказать, в люк. — Я сразу же взяла быка за рога.

Как говорится в среде клиентов Касатикова, раньше сядем — раньше выйдем.

— Да, обойдемся сегодня без реверансов, давайте ближе к телу, — посмотрев на часы, деловито предложила Ирка и встала с лавочки. — Оно в люке на том газоне. Вас проводить?

— Не надо, мы сами. — Макс взглядом и кивком перенаправил на пресловутый газон своих молчаливых коллег. — Будьте добры, подождите немного, у нас к вам будет пара вопросов.

— Знаем, знаем, — отмахнулась Ирка. — Идите уже, а то нам страшно интересно узнать, девица это или горец.

— Кто? — Двинувшийся было к кустам Касатиков споткнулся и замер. — Какой горец?!

— Ну точно не Дункан Маклауд, — фыркнула Ирка.

— Почему ты так уверена, что не Маклауд? — заинтересовалась я. — Разглядела, что на теле килт не той расцветки?

— Нет, просто Дункан Маклауд бессмертный, а в люке труп, — объяснила любительница покачать фильмы с торрентов.

И вроде доступно же объяснила, а лейтенант Касатиков посмотрел на нас, как на сумасшедших.

— Иди уже, Максимушка, — сказала я ему по-матерински ласково. — Наша компания не для слабонервных, юному оперу с неокрепшей психикой нужно держаться простых и понятных реалий…

— Типа трупа в люке, — услужливо подсказала Ирка и собственноручно развела руками ближайший куст, организуя юному оперу с неокрепшей психикой персональный проход на полянку.

Кстати, в проломы, которые мы с подружкой своими телами пробили в зеленой изгороди чуть раньше, служивые не полезли, и это запоздало навело меня на мысль:

— Нужно сказать им, что эти дыры в кустах не имеют отношения к тому телу в люке!

— Не спеши, — остановила меня подружка. — Видишь, люди уже рулетки достали, замеры делать начали, не мешай — в кои-то веки им довелось поработать с прекрасными образцами субтропической зелени!

Мы развернулись на лавочке так, чтобы хорошо видеть происходящее, и скоротали с четверть часа, глазея на работу спецов Касатикова. Его это явно нервировало, он даже нажаловался на нас кому-то по телефону. Кому — быстро выяснилось: мне позвонил Лазарчук.

— Вы там что вытворяете, подружки-веселушки? — спросил он сердито. — А ну, прекращайте морально терроризировать старшего опергруппы! Мало вам того, что бедолага Касатиков теперь любых дружеских посиделок чурается, как черт ладана, даже на служебные корпоративы ходить перестал? Хотите из него убежденного женоненавистника сделать?

— Да ты что?! Мы же совсем наоборот! — запротестовала Ирка, которая прекрасно расслышала претензии Лазарчука, поскольку я включила громкую связь. — Какого женоненавистника? Да я лично твоего Касатикова уже раз десять пыталась женить!

— О том и речь! — рявкнул полковник. — Ирина, я знаю, у тебя доброе сердце и куча бесхозной родни женского пола, но давай ты не будешь устраивать счастье моих подчиненных, а то мне работать не с кем станет, все разбегутся!

— Неблагодарные люди! — вскричала Ирка и надулась. — Спасибо бы сказали!

— За что?! За очередной труп?!

— Сережа, ты так это говоришь, будто мы сами его убили! — Я тоже обиделась.

— Его? Это мужчина?

— Не знаю еще! Но слово «труп» тоже мужского рода! — психанула я, коварно подпустив в голос одну хрустальную слезинку из предусмотрительно сэкономленных.

— Ладно, давайте все остынем, — включил заднюю Лазарчук. — Сейчас вас опросят как свидетелей, и идите по домам.

— А ты нам потом расскажешь, кто там, в люке? — оживилась Ирка.

— Нет! — гаркнул Лазарчук.

— Конечно, расскажет, — шепнула я подруге. — Куда он денется!

— А приходи к нам завтра вечером на пельмени? — Ирка подмигнула мне, а обратилась к Сереге. — Из того кабана, которого вы с Моржиком в прошлые выходные завалили?

— Ну не знаю…

— Пельмешки из кабана и домашний самогон из абрикосов! — поднажала коварная соблазнительница.

— И яблочный пирог с орехами и безе! — добавила я, точно зная слабое место сильного мужчины.

Лазарчук у нас анонимный сладкоежка. В смысле, он осознает свою пагубную зависимость от десертов, но избавиться от нее никак не может, поэтому попросту скрывает от общественности и отводит душу только в кругу друзей. А мы ему как раз они — старые верные друзья.

— Ладно, заеду к вам завтра часиков в восемь, — сдался полковник, и мы с Иркой стукнулись ладошками.

Вот так и определились наши общие планы на вечер следующего дня.