© Логунова Е.И., 2021
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
— Питт!
Нет ответа.
— Брэд Питт!
Нет ответа. Не считать же за него энергичный скрежет пилочки для ногтей, доносящийся из-за забора.
— Уильям Брэдли Жук Шарик Джульбарс Питт!!!
За забором тяжко вздохнули. Деловитая пилочка смолкла, мучительно скрипнул перегруженный шезлонг, и послышался манерный голосок соседки Галочки:
— Я ва-аще не понимаю, откуда у этих голодранцев собака с та-аким королевским именем?
— Ва-аще дура, — хихикнул мой братец Эмма, он же — для своих — Эммануил, хотя по паспорту просто Виктор. — Назови мне хоть одного короля по имени Джульбарс!
Уильям Брэдли Жук Шарик Джульбарс Питт — это наш четвероногий друг, рыжий собакен неизвестного происхождения. Первое и второе имя, а также фамилия у него от голливудского актера, на которого симпатяга пес удивительно похож, а три промежуточных клички — от разных хозяев.
Жуком зверюгу называет мой любимый Караваев, причем в определенном смысле и c неизменной интонацией: «Где этот жук?!» Шариком собаку дразнит братец, прозрачно намекая, что наш питомец весьма упитан, ибо слишком много ест — у Эммы это вызывает озабоченность и неудовольствие, потому как он и сам не страдает отсутствием аппетита, а провианта слишком много не бывает. Джульбарсом же пса зовет его настоящий хозяин — дед Антон, живущий на краю поселка, откуда точно в соответствии с расписанием завтраков-обедов-ужинов и прибегает к нам Уильям Брэдли Жук Шарик Джульбарс Питт.
А в честь красавца актера пса назвала я сама. Мне очень нравится Брэд Питт. Тот, который настоящий, разумеется. Нашего у меня руки так и тянутся отходить по мохнатой попе хворостиной. Не собака, а наказание какое-то!
Если бы у некоронованного собачьего короля Уильяма Брэдли Жука Шарика Джульбарса Питта имелся официальный девиз, он звучал бы так: «Ни дня без пакости!» Сегодня, например, их четвероногое величество изволили стырить оставленный на крыльце молоток.
— Вот скажи мне, зачем собаке молоток? — вслух задумался Эмма.
— Я кто тебе, Алиса из Гугла? — рассердилась я. — Ты не частил бы с запросами. Скажи мне то, скаже мне это! Могу сказать, зачем этот молоток мне!
— Но-но! Пожалуй, лучше не говори, а то мне уже страшно! — Братец втянул голову в плечи и отодвинулся от меня подальше.
Имеет основания, если честно. Ужасно звучит, но я била его по голове. Не молотком, конечно, — не случилось у меня в тот момент под рукой молотка, — а просто стеклянной банкой в авоське. Но эффект был воистину сокрушительный!
— Я обещала Петрику испечь его любимый торт. А для «Баядерки», ты сам знаешь, требуется много орехов. И чтобы наколоть их, мне нужен молоток! — объясняя, я опять разозлилась.
— Люся, ты что? — Юный самоубийца покрутил пальцем у виска.
— Р-р-р! — сказала я ему почти задушевно.
— Р-гау? — услужливо подсказал продолжение Брэд Питт, явившийся нам из малинника.
Я посмотрела на простодушную собачью морду и вздохнула.
Нечуткий Эмма не унялся:
— Смотри на вещи проще! Чтобы наколоть орехов, нужны орехи! А вместо молотка прекрасно можно использовать… ай! Да, например, этот самый обломок кирпича! Или вот этот. Или тот… Не бросай их все в меня, мы тебе еще пригодимся!
— Кто — мы? — уточнила я, отряхивая руки от рыжей пыли.
— Я и кирпич, разумеется! Мы тебе сейчас целую кучу орехов наколем.
Вот за что я люблю своего сводного брата — он добродушен, незлобив и всегда готов мне услужить.
Братец сбегал на грядки, подобрал просвистевший мимо него обломок и вернулся на крылечко с ним и с доброй улыбкой.
— Ну, показывай фронт работ.
Я молча вынесла полведра орехов и снова скрылась в домике. Мне нужно было хоть немного побыть в полной изоляции. Превентивно. Чтобы не прибить кого-нибудь молотком или кирпичом, в итоге загремев в полную изоляцию лет на двадцать.
Вообще-то вывел меня из себя вовсе не Питт, а Караваев, которого сейчас даже нельзя было за это как-нибудь покарать. Мишаня улетел в Стамбул, а туда мне кирпич при всем желании не добросить.
Ну, ничего. Как говорится, он улетел, но обещал вернуться…
— Отложи один кирпичик на потом! — покричала я Эмме.
Бодрый стук на крыльце прекратился. Скрипнули половицы, в дверной проем на разном уровне сунулись две озабоченные физиономии — человеческая и собачья.
— Люся, я тебя боюся, — сказал братец, и Питт согласно подгавкнул. — Скажи, в чем дело? Я же вижу, что тебя заботят вовсе не хлопоты с подготовкой к юбилею Петрика, явно есть что-то еще. Что-то личное?
— Наличное! — рявкнула я, не собираясь делиться с младшим братом своими взрослыми проблемами.
Не признаваться же ему, что я отчаянно ревную Караваева к новой сотруднице, с которой он и отправился на переговоры в Стамбул. Переводчица ему там, видите ли, понадобится! Мог бы взять с собой Тамару Павловну, она прекрасный переводчик, очень опытный, у нее трудовой стаж почти сорок лет.
— Если ты это из-за Михаландреича… — братец проявил проницательность и неосмотрительность одновременно.
— Эмма, не заставляй меня швыряться посудой, у нас ее и так не хватает!
— Понял, ухожу к кирпичам и орехам…
Брат ретировался, Питт еще немного покрутился у моих ног, понял, что сладкого кусочка не допросится, а горькие слезы показались ему невкусными, поэтому он тоже удалился.
Я осталась одна. Как хотела — в тишине и покое. Ненадолго. Заливистая телефонная трель заглушила бодрый кирпично-ореховый перестук.
— Что? — рявкнула я в трубку, даже не посмотрев, кто звонит.
— Все! — объявила Дора. — Мне надоело дожидаться, пока у тебя проснется совесть, она, я вижу, в коме. Суворова, ты вообще помнишь, что у нас завтра?
— Пятница.
— И-и-и?
— Конец рабочей недели.
— Ну и-и-и?
— И день зарплаты?
— А вот фигушки тебе, Суворова! Зарплату хочешь? А где новый текст на сайт? Анонс в соцсетях? Моя приветственная речь членам клуба? — Начальница перечисляла то, что я сегодня не сделала, и все больше ярилась. — Где это все? И ты сама, кстати, где?
— В моральном упадке и бездне отчаяния, — пробурчала я.
— Да? А что так? — Дора сменила тон.
У нас с ней вообще-то дружеские отношения.
С Дорой Дорониной я училась на журфаке. Тогда мы особо не приятельствовали, потому что нигде, кроме как в аудиториях, не пересекались. Я жила в общаге, а после занятий подрабатывала где придется, Дора же вела роскошную жизнь в трехкомнатной квартире родителей, которые почти безвылазно работали за границей. У Дорониной было вдоволь денег, свободного времени и друзей, у меня — ровно столько же забот и проблем. Друг другу мы были совершенно неинтересны.
Все изменилось год назад, когда медиахолдинг, где я работала, развалился в пыль. Владелец бизнеса, скорбно всхлипывая, объявил, что настали совсем плохие времена для бумажной прессы, после чего, продав все активы, уехал горевать на ПМЖ в Испанию. Сотрудников, разумеется, уволили, причем с долгами по зарплате. Все тут же кинулись искать новые места, конкуренция за вакансии в городских СМИ стала запредельной, и я нашла работу не совсем по профилю, но где-то рядом с ним.
Частной лавочке с претенциозным названием «Клуб ДОРИС: ДОставка Радости И Счастья» требовался эсэмэмщик, копирайтер и пиарщик в одном лице. Владельцем бизнеса оказалась та самая Дора Доронина. На собеседовании мы закономерно встретились, узнали друг друга и решили, что это судьба.
Вернее, это Дора так решила. Меня-то, если честно, подкупила обещанная внушительная зарплата. Я, правда, не думала, что за нее придется пахать днем и ночью, изо всех сил стараясь не скривить борозду и не выпасть из правового поля. Бизнес-леди Доронина виртуозно балансирует на грани закона, и я вынуждена заниматься аналогичной акробатикой вместе с ней.
«Ох, Федор Михалыч, — говорю я иногда начальнице, потому что по паспорту она Феодора Михайловна, а это забавно: имя совсем как у Достоевского, — будешь ты однажды в местах не столь отдаленных писать свои собственные мемуары «Преступление и наказание»!» — «Молчать, Генералюссимус! — огрызается Доронина, потому что меня зовут Люся Суворова и я мастер победоносных кампаний. — Если что, писать там будешь ты, а я — надиктовывать!»
Конечно, ничего по-настоящему криминального мы не делаем, но временами я чувствую себя без пяти минут аферисткой и мошенницей.
Пять минут, пять минут — это много или мало?
Логика утверждает, что рано или поздно мы с Дорой допрыгаемся. Здравый смысл подсказывает, что нет резона думать о морали и этике прямо сейчас, когда мне очень нужны деньги. А коматозная совесть и вовсе сладко похрапывает.
И я продолжаю работать у Дорониной. Мы с ней даже подружились и временами ведем задушевные разговоры.
— Что, неужели Караваев тебя бросил? — предположила Дора, заинтересованно сопя в телефонную трубку.
— Почему сразу бросил? Просто улетел подписывать договор с партнерами в Турции.
— А почему тебя с собой не взял?
— На следующей неделе я должна организовать юбилей Петрика! А завтра — заседание твоего клуба!
— Нашего клуба, — поправила Дора строго, опять меняя амплуа и превращаясь из доброй подружки в строгую начальницу. — Короче, Суворова, чтобы все свои недоделки сегодня закончила и завтра как штык была на работе без опоздания! И не с зареванной мордой, а в полном ажуре! Я Петрику позвоню, чтобы он проследил. — И она отключилась.
Я сделала вдох-выдох, покосилась в старое бабулино трюмо — там и впрямь обнаружилась какая-то зареванная морда, а не то, что хотелось бы.
Так, все! Надо взять себя в руки.
Я еще подышала, стараясь успокоиться, потом протерла лицо тоником и мелкими щипками выправила загнутые вниз уголки губ, вылепив себе подобие улыбки. Она получилась странноватой и малость пугающей, но все же была определенно лучше, чем страдальческий оскал.
Решив, что в таком виде и настроении меня уже можно выпускать к добрым людям и собакам, я вышла на крыльцо и поинтересовалась:
— И что у нас с орехами?
— Лучше бы ты спросила, что у нас с пальцами, — пожаловался Эмма, баюкая правой рукой левую.
«Вот! — укоризненно сказала мне совесть, неожиданно пробудившись. — Пока ты там растравляешь свои воображаемые душевные раны, ребенок тут получает реальные физические!»
— Покажи. — Я потянулась к «ребенку» (двадцать один год, рост сто восемьдесят пять сэмэ) и осмотрела его микротравмы. — Пара ссадин, один ушиб — ерунда, до свадьбы заживет.
— До чьей свадьбы, твоей с Михаландреичем? — встрепенулся Эмма.
«Устами младенца!» — нервно хохотнул мой внутренний голос.
«Ребенок» ткнул не в бровь, а в глаз. Точнее, в мою кровоточащую душевную рану.
Караваев уже дважды звал меня замуж, но я не спешила соглашаться — хотела в полной мере насладиться необременительными добрачными отношениями. И что? Домариновала мужика до того, что он улетел к теплому морю с другой.
Но Эмме я этого говорить не стала, только нахмурилась:
— Тебе, брат, не о свадьбах надо думать, а о завтрашнем представлении.
Братец учится в Академии культуры и подрабатывает приглашенным актером на разных мероприятиях. Разброс ролей у него широчайший — от Винни-Пуха в костюме ростовой куклы до Гамлета в рубашке с кружевами.
— На завтра у меня все готово, — заверил меня юный талант и потянулся за веником, чтобы смести с крыльца ореховую скорлупу. — Нет только денег на такси, но ты же мне дашь?
Я оставила ему деньги и ценные руководящие указания, взяла орехи и отправилась к себе. Вернее, в нашу с Петриком съемную квартиру.
На даче, которую с подачи моей покойной прабабушки Зины все называют милым словом «именьице», я не живу, а только наведываюсь туда иногда. В последнее время — даже реже, чем Эмма, которому я великодушно отдала свой ключ. У моего сводного брата нет собственной жилплощади, а от матушки и отчима очень хочется держаться подальше.
Вечерело, и по-хорошему мне надо было вызвать такси или позвонить шоферу Караваева Косте, которого шеф уже приучил к тому, что он как бы наш общий водитель. Но в свете того, что я подозревала Мишаню в подлой измене, беспокоить Костю решительно не хотелось: от подлого изменщика мне ничего не надо!
А такси в именьице я вызывать не люблю. Может, это и не заметно, но у меня тонкая душевная организация, и она страдает всякий раз, когда таксисты самыми нехорошими словами ругают нашу проселочную дорогу.
Да мне идти-то по ней всего с полкилометра, потом будет мост через реку, а за ним уже — город со всей его инфраструктурой. Сяду там на трамвайчик, еще и денежки сэкономлю…
Размышляя таким образом и посматривая по сторонам, я бодро топала по глубокой колее, продавленной в глинистой почве автомобилями, пока мой взгляд не зацепился за нечто неожиданное.
Опля! Алое закатное солнышко слепящим пламенем отразилось в полированной поверхности. Ну-ка, ну-ка, что тут у нас такое? Я выбралась из колеи и, путаясь ногами в цепких вьюнках, двинулась на манящий блеск.
Неподалеку от нашего дачного товарищества есть небольшой пустырь, превращенный несознательными гражданами в стихийную свалку. Выбрасывают туда преимущественно строительный мусор, поломанную мебель, старый домашний скарб и прочую рухлядь. Иногда на эту свалку истории незаслуженно отправляются вполне годные вещи. К примеру, именно отсюда в нашу с Петриком квартирку перекочевала изящная деревянная консоль — трехногий гримировальный столик, мечта красавицы-кокетки.
На сей раз кто-то, не мелочась, сплавил на помойку целый рояль!
Да, облезлый, поцарапанный, колченогий, в пятнах от стаканов, но — рояль! Самый настоящий, не бутафорский!
Изумляясь, как затейливо у кого-то широта души сочетается со скудоумием, я подобралась поближе к инструменту и подняла крышку над клавиатурой.
Время и идиоты не пощадили благородный инструмент, и его улыбка, когда-то наверняка белозубая, потускнела и сделалась щербатой. Я сокрушенно покачала головой, но все же пробежалась пальцами по клавишам. Прабабушка воспитывала меня как благородную барышню — заставляла учить французский и ходить в музыкальную школу…
Увы, сыграть что-нибудь на этом рояле не представлялось возможным. Даже мелодию «Чижика-Пыжика» исполнить не получалось, потому что клавиши были безголосые. Они послушно проминались под пальцами, а звук не шел, только слабый глухой стук… Или шорох?
Я вспомнила, как в детстве экспериментировала, подсовывая между струнами и молоточками развернутые газеты: это превращало обыкновенное пианино в старинный клавесин. Какая, интересно, начинка в этом инструменте?
Но заглянуть в рояльное нутро и посмотреть, что там, у меня не вышло. Вандалы-идиоты зачем-то прибили крышку инструмента гвоздями!
— Ах так? — Я почувствовала себя задетой. — Это вызов? О’кей, Люся Суворова его принимает!
Я поискала тут же, на свалке, но ничего подходящего для того, чтобы вскрыть заколоченный рояль, не нашла. Ну и ничего страшного, я недалеко ушла от именьица, а там у меня, как в Греции, все есть!
— Мне срочно нужен ломик! — Я ворвалась на свой участок, как фурия.
— То молоток, то ломик… Ты бы определилась, — меланхолично отозвался братец, покачиваясь в гамаке.
Я молча пролетела мимо него в сарай и загремела там инструментами, подбирая наиболее подходящий. Вот эта железная палка с раздвоенной загнутой лапкой, думаю, как раз подойдет!
— Это же не ломик, а гвоздодер, — просветил меня братец, когда я пробегала мимо него в обратном направлении. — Эй, а зачем тебе…
Но я уже снова пылила по проселку.
Я мигом добежала до свалки, чуть ли не с разбегу вонзила под крышку бесхозного музыкального инструмента свой немузыкальный, поднажала, закряхтела. Рояль затрещал.
За этими звуками я даже не сразу услышала сдвоенное заинтересованное пыхтение, но потом по моей голой ноге щеткой прошелся шерстистый бок, а над ухом послышался знакомый голос:
— Это что? Настоящий рояль в кустах?!
— Тяни крышку вверх, — скомандовала я Эмме.
— А что там? — Братец послушно потянул, а я еще поднажала.
— Вот откроем — и узнаем!
Кра-ак! Крышка чуть приподнялась, и здоровенные гвозди стальными зубами зависли над образовавшейся щелью.
— Там точно что-то есть, — почему-то шепотом убежденно сказал Эмма, заглянув в темные недра рояля.
— Конечно. Там много чего есть — струны, молоточки… Тяни еще, давай откроем полностью.
Палка, призванная удерживать рояльную крышку в поднятом состоянии, отсутствовала, и я пристроила вместо нее свой гвоздодер.
— Молоточки?! — первым посмотрев в значительно расширившуюся щель, возмутился братец. — Да, как же! Блин, зачем мы сюда полезли?!
В рояле в позе зародыша лежал голый человек.
— Он настоящий? — Братец снова перешел на шепот.
— Кто?
— Труп!
— Все тут настоящее: и рояль, и кусты, и труп, успокойся, — пробормотала я автоматически, почти не соображая, что именно говорю. — Хотя, возможно, труп все-таки не настоящий…
— Игрушечный?!
— Витя, ты меня пугаешь, что за детство у тебя было, какой еще игрушечный труп… Я к тому, что он, может, живой еще! — Я потянулась и осторожно пощупала голую лодыжку.
— Пульс надо щупать на запястье или на шее, — тут же раскритиковал мои действия Эмма.
— Я туда не дотянусь… Слушай, а он холодный!
— Значит, настоящий. — Эмма вздохнул.
Я машинально пощекотала голую розовую пятку, и нога слабо дернулась!
— Не настоящий! — обрадовалась я. — Подержи крышку… — Я убрала свою импровизированную распорку в виде гвоздодера.
— Не добивай его, Люся, не надо! — слезно взмолился Эмма.
— Ты совсем уже? — очень трудно нетравматично покрутить гвоздодером у виска, но у меня получилось. Я талантливая! — Говорю, крышку держи! Будем доставать его оттуда…
С большим трудом и немалым количеством ругательств мы кое-как добыли из недр рояля ненастоящий труп. Он нам никак не помогал, но хотя бы не сопротивлялся. Только слабо постанывал, пока мы его тянули, как в сказке: Люся за репку, Эмма за Люсю, собака за Эмму… Жаль, кошки и мышки не было, мы бы быстрее справились.
Брякнувшись на усыпанную мусором траву, выдернутая репка болезненно кхекнула, но сразу оживать не стала.
— Это что вообще такое? — спросил Эмма с неоправданной, на мой взгляд, претензией.
— Понятия не имею, — сердито ответила я.
А мой внутренний голос торжественно возвестил:
«Это дежавю!»
Да, уже было со мной такое: стояла я в полнейшем безрадостном недоумении над распростертым на травке мужиком, то ли живым, то ли вовсе нет, и — главное! — совершенно незнакомым![1]
— Говорят же, что всякая история повторяется дважды: сначала как трагедия, потом как фарс. Или наоборот, не помню точно, — проявил эрудицию братец, угадав, о чем я думаю.
Ну еще бы: он и при той, первой, сцене с телом на траве присутствовал! Как раз в виде тела.
— Так у нас сейчас трагедия или фарс? — задумалась я вслух.
— А это от него зависит. — Эмма осторожно подпихнул мужика носком ботинка. — С виду он вроде целый, но вот очнется или нет…
— Да куда он денется! — Я присела и энергично похлопала голыша по щекам.
Он застонал. Слабо, но отчетливо недовольно.
— Так, Эмма! Дуй в именьице и притащи холодной воды! И что-нибудь из одежды, а то у меня руки не поднимаются реанимировать голого мужика, как-то это очень неприлично…
— Ну да, ну да, ты же у нас без пяти минут замужем. — Эмма умчался, напоследок умудрившись снова больно царапнуть мою свежую душевную рану.
Эх, где сейчас мой любимый Мишаня? И с кем? Может, совсем как я — наедине с чужим голым телом? В лиловых отсветах заката, в душистой весенней ночи…
Мелькнула несвоевременная мысль о том, что надо бы Мишане позвонить, но я прогнала ее. Караваев непременно спросит меня, где я, с кем и чем занимаюсь, а что я ему отвечу? Нагло врать любимому не хочется, а честно отвечать: «Я на свалке оживляю незнакомого голого мужика» — определенно не стоит. У Караваева хорошее чувство юмора, но он ревнив. То есть шутку оценит, но конкурента прибьет. А может, и меня вместе с ним. Так и придушит, хохоча…
С дружным топотом примчались Эмма и сопровождавший его в забеге Брэд Питт.
— Вот! И вот. — Братец сунул мне в руки полуторалитровую пластиковую бутыль и бросил прямо на голыша ворох тряпок.
Очень удачно — самое неприличное прикрыл.
Я благодарно кивнула, открутила крышечку с бутылки, набрала полный рот холодной воды и с громким «П-ф-ф-ф!» брызнула ею в лицо незнакомцу — энергично, как поливалка на парковой клумбе.
Питт, на которого тоже попало — а нечего вечно лезть не в свое собачье дело! — негодующе взвизгнул и отскочил в сторону.
— Твою мать, — не открывая глаз, промямлил незнакомец.
— Он заговорил! Вот что живая вода делает! Давай еще раз! — обрадовался Эмма.
Я снова набрала в рот воды так, что щеки раздулись, как у хомяка, и организовала голышу повторный душ.
— Да какого хрена… — Мокрая физиономия скривилась, ресницы с красиво повисшими на них каплями задрожали.
— Просыпаемся, просыпаемся! — Я похлопала голыша по мокрым щекам. — Доброе утро, страна!
— Вечер вообще-то, — поправил меня братец.
— Какая? — разлепив один глаз, спросил голыш.
— Какая страна? Россия! — с готовностью ответил ему услужливый Эмма.
— Какая зараза меня намочила? — Неблагодарный незнакомец открыл второй глаз и посмотрел прямо на ту заразу. — Ты кто?
— Во-первых, не ты, а вы, мы с вами еще незнакомы, — обиделась я. — Во-вторых, у меня к вам тот же самый вопрос: вы кто?
— Смотря для кого…
Голыш заворочался, сел, смахнул с себя тряпки, увидел, что под ними, ойкнул и снова прикрылся. Я с удовольствием отметила, что его щеки порозовели.
Надеюсь, не только в результате общего улучшения самочувствия, но и от стыда.
— Для тех, кто вас из гроба вытащил! — с пафосом произнес Эмма.
— Откуда?! А… — Спасенный опять побледнел и сомлел.
Я укоризненно посмотрела на брата.
— А что? Не так, что ли? Он в заколоченном рояле, как в гробу, лежал!
— Суровая правда, высказанная с шокирующей прямотой, — пробормотала я, осторожно, чтобы не угодить на мокрое, присаживаясь рядом с обморочным голышом. — Ладно, давай подумаем, что теперь делать…
— В полицию звонить. Ситуация такая подозрительная…
Голыш несогласно застонал.
— Сдается мне, он не хочет в полицию, — сказала я.
— А кто бы захотел? На ночь глядя, без документов, голый…
— Кстати, да, давай-ка его оденем!
Ворочая голыша, как большого пупса, мы облачили его в футболку и спортивные штаны с крутого плеча и крепких бедер Караваева.
— Ну вот, так он уже похож на человека, — полюбовался делом наших рук Эмма.
— На босяка, — уточнила я.
Принести какую-нибудь обувку братец, конечно, не додумался.
— На полубосяка, — заспорил со мной Эмма. — У него только одна нога голая, на второй есть носок!
— Хороший носок, — оценила я. — Модный. Жаль, что один.
— Я посмотрю в рояле, может, там и второй… — Братец чуть ли не по пояс залез в инструмент и через минуту глухо сообщил оттуда: — Эх, нет тут ничего!
— А ты думал, он разделся прямо в рояле?
— Почему нет? Может, ему там жарко стало? Или он должен был выскочить из него, как стриптизерша из торта…
Я подумала, что надо бы разобраться, на каких мероприятиях выступает мой юный брат-артист, но сказала другое:
— Как бы он выскочил из заколоченного рояля? Вот, кстати… — тут мне в голову пришла важная мысль. — Давай-ка сделаем все, как было. Найди какой-нибудь кирпич, забьем гвозди обратно.
Пока мы, грохоча по гвоздям булыжниками, приводили рояль в прежний вид, незнакомец отчетливо порывался восстать, но его слабые попытки перейти из горизонтального положения в вертикальное не увенчались успехом.
— Может, ему нужно в больницу? — забив последний гвоздь в крышку гро… пардон, рояля, задумался Эмма.
— Ни в какую больницу его без документов не примут. По-моему, ему просто нужно отлежаться…
— Но не в именьице! — живо возразил братец.
Даже протестующе выставил руки.
— Почему не в именьице? У тебя и раскладушка на такой случай есть, — напомнила я.
— Потому что… я передумал ночевать в именьице, у меня завтра представление, мне будет удобнее ехать на работу из города!
Я вздохнула:
— Тогда звоню Косте, других вариантов нет.
— А такси?
Я посмотрела на обморочного мужика и оглянулась на заколоченный инструмент:
— Нельзя такси. Если те, кто засунул парня в гро… яль, будут искать его, такси наведет их на след. Думаешь, много такси приезжает по вызову в эту глушь?
Эмма только поежился.
А я достала из сумки мобильный и позвонила Косте.
Блестящий чистенький «БМВ» осторожно подполз к нам на брюхе по глинистой колее минут через двадцать.
Хороший у Караваева персонал, вышколенный! Водитель Костя прибыл по моему вызову без вопросов, правда, вид имел хмурый и недовольный, но я не обратила на это внимания — он всегда такой. Ну нет у человека чувства юмора и авантюрной жилки, обидела его природа — мать наша…
— Я вперед, вы назад! — Эмма, завидев красивую машинку, подскочил, торопясь занять лучшее место в салоне.
— Все назад, — возразила я и пояснила шепотом, чтобы не услышал водитель: — А то наш ненастоящий труп на бок завалится, его нужно придерживать с двух сторон.
— А если завалится, то что? Он вон в гро… яле валялся — и ничего, чем ему в «бэхе» хуже? — не понял братец.
— У Караваева будет много вопросов.
— Тогда ладно, — дискутировать с Караваевым Эмма опасается — Мишаня беспардонно давит авторитетом.
Мы подняли с травки ненастоящий труп, уже похожий на полуживой организм — во всяком случае, ходячий, — и затолкали его в машину. Залезли сами подперли тело с двух сторон своими плечами:
— Трогай, Костя!
— Куда?
— Ко мне, в «Баварию».
«Бавария» — это элитный жилой квартал, построенный по образцу и подобию европейского городка. Очень уютный, чистенький, аккуратненький и тихий.
Караваев смеется, что лично я с этим местом сильно диссонирую по стилю — мне, мол, больше подошло бы жить в цыганском таборе, — но я «Баварию» нежно люблю: это наш с Петриком приют спокойствия, трудов и вдохновения.
«Бэха» услужливо доставила нас к самому крыльцу, мы выгрузились так же дружно, как загрузились, и повлекли самоходный полутруп в подъезд. На лифте поднялись к двери квартиры, придавили кнопку звонка — искать свои ключи мне было несподручно, потому как сумка оказалась зажата между моим боком и бедром ненастоящего трупа.
— Иду, иду! — пропел внутри Петрик и распахнул дверь. — Оу? — Красивые брови моего лучшего друга выгнулись арками «Макдоналдса».
— Привет! — сказала я.
— Здоров! — сказал Эмма.
А ненастоящий труп ничего не сказал и даже глаза не открыл, чтобы посмотреть на Петрика. Может, оно и к лучшему: с непривычки это зрелище могло убить наповал.
На Петрике было коротенькое шелковое кимоно, сливочно-белый цвет которого красиво оттенял золотистый загар из солярия, на ногах — шлепанцы-гэта, открывающие свежий педикюр. На голове — писк парикмахерской моды: повязка-солоха из шелкового платка. Выпущенные поверх нее локоны переливались оттенками золота и бронзы.
— Вижу, ты был в салоне, — завистливо отметила я.
— Вижу, ты тоже провела время интересно, — ответил Петрик и посторонился, пропуская наше слитное трио в прихожую. — Откуда дровишки?
— Со свалки, — сказала я.
— Из рояля, — сказал Эмма.
А гость наш опять ничего не сказал.
— По-моему, вы друг другу противоречите, нет? Где свалка — и где рояли? — Петрик строго посмотрел на меня, на Эмму, задержал взгляд на госте и чутко потянул носом: — Хм, а я ошибся, он не пьян. Кто же это тут у нас такой хорошенький? И почему он в состоянии нестояния?
Мы с Эммой синхронно пожали плечами и чуть не уронили нашего хорошенького.
— Давайте-ка его куда-нибудь положим, — озаботился добрый хозяин Петрик.
Мы транспортировали хорошенького в гостиную и уложили его там на диван, а сами пошли в кухню, потому что Петрик авторитетно заявил:
— Я думаю, нам всем не помешает чашечка крепкого кофе.
— Эмма, сбегай за пиццей, — попросила я, и братец охотно унесся в итальянский ресторанчик, который очень удачно расположен на первом этаже нашего дома.
— Ты удалила ребенка, чтобы он не услышал шокирующего признания? — проницательно предположил Петрик.
Он повязал поверх короткого белого кимоно длинный вишневый фартук, переместился к плите и внимательно наблюдал попеременно за бронзовой туркой и за мной.
— Караваев улетел в Стамбул с Эллой! — не стала запираться я.
Петрик мне как лучшая подруга и старшая сестра.
— С той вульгарной особой с ногами владимирского тяжеловоза и грудью нахохлившегося голубя?!
Вот! Сказал всего несколько слов — а мне сразу же стало легче!
— Ты лучше ее в сто миллионов раз, и Караваев это знает, у него не такой уж плохой вкус, так что не спеши в нем сомневаться.
— Петрик, я тебя обожаю!
— А у тебя прекрасный вкус. — Дружище кокетливо поправил локон и вовремя снял с огня турку с кофе. — Тебе с молоком или без? Про сахар даже не спрашиваю, на нервах полезно сладенькое, так что к черту сегодня диеты. И, кстати, о сладеньком: что за прелестное чучелко ты притащила к нам в дом?
Петрик налил нам кофе, устроился за столом напротив меня и поморгал густыми длинными ресницами, торопя с ответом на его вопрос.
— Почему чучелко? — Я оглянулась на зеркало в простенке: в него мне был частично виден занятый гостем диван в гостиной.
— Ну, Люся! — Петрик вздохнул и закатил глаза. — На футболке логотип во всю грудь — это вульгурно! И сколько раз говорить, что модный лук не составить без тонкого чувства цвета! К морковному топу — низ тона пыльной лаванды, ты это серьезно? Нет, я понимаю, пастельный фиалковый — он бы еще как-то сочетался, но тоже не в виде коротких широких штанов, что это вообще такое, я даже не понял — бермуды?
— Это старые застиранные спортивные штаны Караваева. — Я невольно хихикнула.
— А? То есть наше чучелко стройнее и выше ростом, чем Мишель? — Петрик тоже глянул в гостиную через зеркало. — Стоп, а почему оно в одежде Караваева? — встревожился он. — Люся, ты пустилась во все тяжкие?!
— Надеюсь, Костя так не подумает. — Я тоже заволновалась. — Блин, он ведь мог узнать караваевские тряпки… Петя, я нашла это чучелко на дачной свалке. Оно лежало в выброшенном рояле и было голым.
— Совсем голым?!
— Не совсем, — я вспомнила. — В одном носке.
— Где был носок?
— Петя! На ноге, где же еще?!
— Ну, мало ли… Знаешь, как оригинально экипируются стриптизеры…
Тут хлопнула дверь — вернулся Эмма с пиццей, — и мы прервали едва начавшийся разговор о мужском стриптизе. Поели пиццы, выпили кофе, оставив на всякий случай немного того и другого нашему гостю. Потом Эмма поехал к себе, а мы с Петриком стали готовиться ко сну.
Чучелко уже крепко дрыхло, размеренно посапывая и не производя впечатления полутрупа. Щеки его порозовели, суровая складка между бровей разгладилась.
— Завтра будет как огурчик, — напророчил Петрик и облизнулся — такой любитель свеженького. — Нет, как редисочка — розовенький и крепкий! Иди уже спать, моя бусинка, у тебя сегодня был трудный день.
Разбудила меня громко пискнувшая эсэмэска.
Плохо соображая, где я, кто, когда, почему и зачем, я уронила руку под кровать, нащупала там мобильник, поднесла его к подслеповатым спросонья очам и посмотрела на экран.
Оказывается, у Доры тоже были вопросы. «Где тексты? Когда уже пришлешь?!» — гневно интересовалась она.
На часах было начало шестого, за окнами едва начинало светать.
— Тексты ей, — проворчала я, но все же села, перетащила ноутбук с прикроватной тумбочки себе на колени и в диком темпе — пальцы чуть не задымились — застучала по клавиатуре.
Минут за двадцать я доделала все, что задолжала со вчерашнего дня, отправила Доре и тут же написала ей сообщение: «Все у тебя в почте». Срочно докладывать об этом было необязательно, но меня тихо радовала мысль о том, что Доронину, как и меня, потревожит эсэмэска. Она же наверняка пульнула мне свое грозное сообщение и завалилась безмятежно спать дальше, а тут ей — на, получай! Симметричный ответ.
Злорадно улыбаясь, я вылезла из кровати, накинула поверх ночнушки халат и побрела в ванную. День мне предстоял непростой, начать его следовало красивой и бодрой, каковой я себя вовсе не чувствовала, после вчерашнего-то…
Ой!
Я уже миновала диван в гостиной, когда вдруг вспомнила, что как раз вчера на нем был устроен на ночлег подозрительный незнакомец.
Ойкнув, я спешно запахнула халат, оглянулась и тихо выругалась.
Диван был пуст.
Более того — накрыт покрывалом, поверх которого помещалась пирамидка из свернутого одеяла, подушки и разноцветных матерчатых квадратов, в которых я не сразу признала аккуратнейшим образом сложенные изделия одежно-бельевой группы: белую простыню, оранжевую футболку и сиреневые штаны. Вишенкой на торте это сооружение венчал красный клубочек, сделанный из одинокого носка.
Я заглянула в кухню, посмотрела в санузле и в прихожей — везде было пусто.
«То есть либо наш вчерашний гость среди ночи ушел по-английски…» — затянул мой внутренний голос.
— Голый?! — усомнилась я.
«Либо он переместился с дивана в гостиной на кровать в спальне Петрика, — не сбившись, продолжил мой внутренний логик, — где одежда им обоим как раз не нужна».
Я смущенно кашлянула. С Петриком у нас был железный уговор не водить в дом своих мужиков. До сих пор он неукоснительно соблюдался…
«Но, строго говоря, это не сам Петрик, а ты привела ему в дом мужика», — напомнил мой внутренний голос.
— Это казуистика! — возмутилась я.
— Где казуистика, почему казуистика? — Дверь, которую я сверлила недобрым взглядом, открылась, явив мне Петрика в милом утреннем неглиже — лиловых шортиках и розовом топе на бретелях.
Оправив перекрутившуюся маечку, дружище шагнул за порог и сразу же посмотрел на диван:
— Всем доброе у… У-у-у… — Его радостный голос сделался разочарованным. — Чучелко смылось? Вот так всегда. — Петрик тяжело опустился на диван и резким ударом локтя развалил аккуратную пирамидку. — Подберешь мужика на помойке, накормишь, отмоешь, приоденешь — тут-то он и тю-тю!
— Приоденешь? — отметила я. — То есть он от нас не голым ушел?
— Обижаешь! — надул губы дружище. — Конечно, не голым! Я ему дал свой трикотажный костюмчик цвета беж, белье, носочки в тон, тапочки для бассейна…
— Когда успел-то?
— Когда ты спать легла. — Петрик потупился, и я поняла, что не только забота обо мне, любимой, сподвигла его уложить меня спать пораньше. — Я вспомнил правила гостеприимства, завещанные тебе любимой бабушкой Зиной: накормить, напоить, в баньке попарить и спать уложить…
— Это правила гостеприимства Бабушки-яги!
— Тем более — заветы старины, освященные временем! — Петрик рассердился, вскочил, побежал в кухню, достал из холодильника нарзан и стал пить его — невиданное дело — прямо из бутылки. — Я подогрел ему пиццу, сварил кофе, выдал чистую одежду и полотенце, после душа предложил лосьон для тела и фен для волос, а он! Он…
— Ты чем-то напугал его? — осторожно спросила я, избегая беспощадной формулировки «Ты к нему приставал?».
— Ни словом, ни делом! — Петрик замотал головой, разлохматившись в одуванчик. — Он принял душ, от фена с лосьоном вежливо отказался, лег и уснул. А я пошел к себе…
— Но вы поговорили? Ты узнал, кто он такой и как оказался в заколоченном рояле?
— Конечно нет! В заветах гостеприимства наших бабушек что сказано? — Дружище вскинул руку и принялся демонстративно загибать пальцы, сверкая свежим лаком на ногтях. — Накормить, напоить, в баньке попарить и спать уложить! Пункт «расспросить и выпытать все шокирующие подробности» в плане первоочередных действий отсутствует!
— Понятно. — Я повернулась и пошла в ванную.
В нашей маленькой коммуне право первоочередного приема водных процедур — у меня. Я привыкла жить на бегу и без фанатизма выполняю ежеутренние ритуалы по наведению красоты, а вот Петрик…
— Я тебя ждать не буду! — покричала я под дверью ванной, когда уже вышла оттуда и мы совершили рокировку. Дружище заперся в ватерклозете, и там сразу же начался концерт со спецэффектами: загудела ударившая в ванну струя воды, запел сам Петрик, в щель под дверью пополз ароматный пар. — Мне сегодня нельзя опаздывать, иначе Дора уволит!
— Не жди, я подъеду позже, — донеслось из-за двери.
На кухне уже дымился кофе — бесценный Петрик сварил, пока я плескалась. Я торопливо сгрызла печенье, запила его горячим кофе, быстренько собралась и побежала на трамвайчик, на ходу прикидывая, ехать ли мне в офис или прямиком в Городской сад.
Сегодня у нас с Дорониной был особенный день — мы принимали в женский клуб «Дорис» новых участниц. Это торжественное мероприятие, которое проводится ежемесячно и всякий раз — в каком-нибудь необычном месте.
Клуб «Дорис» — это вам не старорежимный колхоз, для собраний которого вполне годится деревенский клуб с рассохшимися лавками и чахлой геранью на подслеповатых окошках.
Клуб «Дорис» — это добровольное объединение передовых гражданочек, шествующих в персональное светлое будущее по пути позитивизма. Да не босиком или в лапоточках, а в дорогущей обуви — туфлях от Эрме, Маноло Бланик, Лабутена и прочих Дольчей с Габбанами. Произвести впечатление на таких дам непросто, и мы с Дорой очень стараемся.
В прошлом месяце наше торжественное заседание проводилось в пентхаусе единственного в городе небоскреба. Мероприятие прошло во всех смыслах на высоте, но после, подсчитав расходы, Дора настоятельно попросила меня впредь выбирать места без поистине заоблачной аренды. Поэтому для очередного заседания я предложила ей на выбор колокольню заброшенного монастыря или беседку-ротонду на холме в Городском саду. Дора выбрала беседку — в конце апреля из нее открывался роскошный вид на свежие газоны и цветущие деревья.
— Такая красотища — и практически даром! — сказала моя начальница, потирая свои загребущие ручки.
У администрации Городского сада не было расценок на сдачу внаём парковых площадей, так что мы договорились на скромную оплату мимо кассы: пять тысяч в кармашек директрисе Горсада и по пятьсот рублей двум работягам, которые должны были перекрыть подъемы на нашу горку для посторонних.
Я поняла, что работягам мы даже переплатили, когда один из них попытался воспрепятствовать моему проходу к беседке. Второй в это время красил белой известью переносной заборчик из штакетника. Очевидно, директрисе тоже показалось, что пять тысяч ни за что — это многовато, так что она раскошелилась на изготовление специальных заграждений.
— Это свои! — покричала сверху Дора, увидев, что я вступила в дискуссию с работягами. — Вася, Федя, запомните Люсю и пропускайте ее!
— Век помнить будем, — пообещал Вася, с которым я уже почти успела поругаться, но все же отступил с моего пути.
Пыхтя и проклиная парадные каблуки, я взбежала на горку по винтообразной песчаной тропке и только наверху увидела, что могла бы красиво взойти по широкой прямой лестнице, которую уже накрыли красной ковровой дорожкой.
— Не дорожишь ты этой работой, я вижу! — с ходу упрекнула меня начальница.
Она была при полном параде: упакована в элегантный брючный костюм на порядок дороже моего собственного, обута в пресловутые лабутены, загримирована и щедро украшена бриллиантами. Два прозрачных камешка сверкали у нее в ушах, третий игриво прятался в ложбинке декольте, четвертый фонтанировал радужными искрами на пальце. В левой руке Дора держала кожаный блокнот ручной работы, пальцами правой искательно шевелила. Я вытянула у нее из-за уха золоченый карандаш, забрала себе блокнот и хладнокровно отбила претензию:
— Пусть эта работа дорожит мной!
После чего сразу же показала, какой я ценный сотрудник, бегло пройдясь по списку.
— Так, интерьер готов, кейтеринг будет через полчаса, клининг заказан на двенадцать, цветочники уже здесь, я видела, они выгружаются на входе в парк. Музыканта и видеооператора еще ждем… Между прочим, грим у тебя сегодня отличный, а вот с брюликами, по-моему, перебор: гарнитуры уже не в моде, это тебе и Петрик подтвердит.
— Я пожилая дама, мне простительна некоторая консервативность. — Дора кокетливо поправила натуральный седой локон.
— А, то есть с бриллиантами — это ты нарочно?
— По-моему, очень изящный способ подчеркнуть мой почтенный возраст. — Доронина вздохнула, как бы печалясь о своих годах — своем богатстве, и бриллиантовая горошина на упругих грудях задорно подпрыгнула.
Доре вообще-то всего двадцать семь, ее седые локоны — превосходный дорогой парик, а редкие морщинки старательно нарисованы визажистом, но — тсс! Клубным дамам об этом знать не следует.
По легенде госпожа Феодора Доронина разменяла уже восьмой десяток, но превосходно выглядит — максимум на пятьдесят! — благодаря собственной уникальной антивозрастной программе.
Цементную крепость этой версии придает тот факт, что семидесятитрехлетняя госпожа Феодора Доронина — вовсе не выдумка. Это родная бабушка Доры, которая официально является собственницей бизнеса, а на самом деле сидит себе в родной сибирской деревне, не мешая делам любимой внучки.
— Речь свою выучила? — спросила я строго.
— Когда бы я успела, ты ее только в шесть утра прислала! — Дора полезла в свою сумку «Биркен» и зашелестела бумажками. — Но тут вроде все как обычно, я смогу и своими словами близко к тексту…
Она надела очки в оправе от Диора и уткнулась в распечатку, шевеля губами и кивая. Я без помех огляделась и тоже удовлетворенно кивнула: декораторы постарались.
Круглый стол был накрыт белоснежной скатертью с аккуратно расправленными складками, стулья облачены в бледно-голубые полотняные чехлы, в проемах между колоннами парусили крылья полупрозрачных занавесей — все, как заказывали, в средиземноморском стиле.
Внизу загомонили. Я выглянула, увидела, что Вася с Федей преградили путь цветочникам, и велела их пропустить.
Цветочники вознеслись к нам с тележкой, из которой извлекли горшки с цветущей лавандой, готовую композицию из мелких белых роз и гирлянду плюща. Горшки расставили на полу и перилах балюстрады, плющом увили колонну, розочки водрузили на середину стола. Управились за четверть часа и укатили вместе с опустевшей тележкой, сдав пост сотрудникам службы кейтеринга.
Эти пришли с корзинами и подносами, мигом сервировали стол, оставили на пятачке у ротонды переносную стойку с бутылками и бокалами, а также идущего в комплекте с этим добром улыбчивого юношу в черных брючках и белой рубашечке — официанта и бармена, два в одном, — и тоже удалились.
Пришли музыкант и видеограф.
— Мы разве не скрипку заказывали? Гитарист — это как-то не по-итальянски, — Дора с сомнением глянула на длинноволосого парня со струнным инструментом.
— У него не гитара, а мандола. Она идеальна для исполнения итальянских песен, — объяснила я.
— А он и петь будет?
— «Санта-Лючию», например.
— Шикарно! — Начальница успокоилась и снова уткнулась в бумажки.
Я еще раз обсудила с музыкантом репертуар и последовательность его номеров, проинструктировала оператора-видеографа и посмотрела на часы в айфоне — было десять сорок, мы шли четко по графику.
В десять сорок пять явился Петрик. Красивый — глаз не оторвать!
— Дарлинг! — Дружище подошел приложиться к ручке Доры.
— От дарлинга слышу, — огрызнулась та, не отрывая взгляда от бумаг, но потом все-таки посмотрела на Петрика и смягчилась. — Хорош, чертяка! На гитариста только не зыркай, а то выдашь себя.
— Маловат у него инструмент, меня таким не пленить, — нашептал ей Петрик. И тут же по-хозяйски полез в Дорино декольте, поправляя бриллиантовый кулон. — Дарлинг, цепочка длинновата, давай ее чуток укоротим, чтобы все самое красивое у нас было на виду…
Они завозились, укорачивая цепочку, поправляя локоны парика, о котором все думали, будто это настоящие волосы Доры-Федоры, и заменяя белым шелковым платком черный брючный ремень, некрасиво разрывающий, по мнению Петрика, четкую однотонную вертикаль.
Наконец без пяти одиннадцать все было готово. Дора собственноручно позвенела серебряным колокольчиком, и по этому сигналу дрессированные Вася и Федя убрали заграждения у основания лестницы.
— Добро пожаловать, милые дамы! — звучно провозгласила Дора, встав на верхний край ковровой дорожки.
Снизу она должна была смотреться эффектно, даже величественно. Рослая, крупная, вся в белом, только подошвы туфель красные — в тон ковровой дорожке.
— Сдвинься в сторону, не замусоривай кадр! — напряженно улыбаясь, прошептал Петрик и не выдержал — самолично оттащил меня подальше от начальницы.
— Чем это я его замусориваю? Собой? — обиделась я.
— Своим костюмчиком в клеточку!
— Нормальный твидовый костюмчик, ты сам его одобрил!
— Да, но не в комплекте с Дориной роскошной «двойкой» из белоснежной альпаки! Этот твой твид — одно название, страшный сон Шанель и Лагерфельда, от него за версту разит синтетикой и китайским вещевым рынком! — Петрик уволок меня за колонну, там расстегнул на мне пиджачок, освободив все пуговки, кроме средней, поправил воротничок рубашки и примирительно сказал: — Ну, не дуйся, моя бусинка. Все мы сегодня тут статисты, наша прима — королева Феодора.
Я перестала хмуриться. В самом деле, что это я? В сегодняшнем спектакле у каждого из нас своя роль, и надо сыграть ее так, чтобы потом не было мучительно больно за урезанную Дорой зарплату.
Я примирительно улыбнулась Петрику, скользнула в беседку и еще раз прошлась по ней, проверяя, нет ли где какого беспорядка.
Ой, а таблички-то, таблички забыли!
Я бесцеремонно покопалась в Дориной сумке, нашла заранее приготовленные карточки и спешно рассовала их по подносам и блюдам с угощением.
Эти карточки — собственное изобретение Доры, на них указано количество калорий, которое можно получить, съев пирожное, канапе или фруктовый салатик. Цифры на карточках написаны нереально маленькие — специально, чтобы побудить гостей есть с аппетитом, сколько влезет, без боязни испортить фигуру. Дора считает, что дамы, вдоволь наевшиеся вкусного и сладкого, становятся добрее и сговорчивее. В начале мероприятия она обязательно подчеркивает, что все наше угощение до смешного низкокалорийное, приготовленное по суперсовременным технологиям здорового питания. Конечно же, это вранье, но кто проверит?
Я еще раз огляделась, подобрала забытые Дорой на стуле бумажки, поправила скрутившуюся плеть плюща. Все готово.
Парень с мандолой — как его? Мандолист? — заиграл что-то легкое, приятное, отчетливо итальянское. Официант-бармен выстрелил в воздух пробкой шампанского и принялся наполнять бокалы.
По красной ковровой дорожке величественно, как айсберг из тумана, выплыла первая гостья — тоже в белом, как и Дора. Она ревниво оглядела нашу королеву, чуть поморщилась досадливо, но тут же расплылась в улыбке и подошла к Ее Величеству Феодоре Первой-но-не-единственной лобызаться в румяные щечки.
— Принимай тело, — шепнула я Петрику.
Он ловко выдвинулся вперед, галантно подхватил даму-айсберг под пухлый локоток и переправил ее к официанту с велком-дринком, освобождая доступ к королевскому телу следующей гостье.
Мероприятие шло по плану. Нарядные радостные гости явились, расселись и зазвенели бокалами и приборами, наваливаясь на «низкокалорийное» угощение.
Дора встала во главе стола и, не мешая дамам наслаждаться едой и напитками, непринужденно произнесла речь, которую я сама написала, а потому не слушала. Так, улавливала краем уха знакомые фразы и рассматривала новых членов нашего клуба.
Тут надо сказать, что к названию «Дорис» у меня есть претензии. Что за Дорис, кто это? Понятно, что Доронина так затейливо сократила фантазийный формат своего бизнеса: «ДОставка Радости И Счастья», но все же Дорис — это женское имя, так кто же она такая?
— Единственная Дорис, которая мне вспоминается, это одна из сводных сестер Золушки, уродливая хозяйка таверны «Отравленное яблоко» в мульте про Шрека, — объясняла я подружке-начальнице. — Тебе с твоим клубам нужны такие ассоциации?
— Не критиканствуй, — отмахивалась Доронина. — Небось это не единственная Дорис в мировой литературе и кинематографе.
— Есть еще рыбка Дори из доброго диснеевского мультика…
— Ну, вот видишь!
–…Но она совершенно чокнутая, хотя и славная.
— Я бы сказала иначе: она милая и необычная, — не вняла моим увещеваниям непробиваемая Доронина и даже изобразила голубую рыбку на эмблеме своего клуба.
Караваев, которого очень забавляет то, чем мы с Дорой занимаемся, так и называет ее детище: клуб «Килька»!
Задумавшись, я пропустила большую часть Дориной речи. Застала уже самый финал.
— Счастье неуловимо! — вдохновенно вещала королева Феодора. — Ему невозможно позвонить, пригласить в гости или послать открытку, его нельзя увидеть или пощупать, зато в полной мере можно ощутить. У счастья нет адреса, зато он есть у счастливых людей. У счастья нет лица, но его можно увидеть на лицах тех, кто нашел его. У счастья нет половых признаков, однако оно приходит и к мужчинам и к женщинам. У счастья нет желудка, но его надо постоянно подпитывать.
Тут Дора бросила в рот виноградину, отсалютовала слушательницам бокалом, глотнула шампанского и повторила:
— Да, да! Я считаю, что его, это чудесное ощущение счастья, нужно в себе растить, беречь и всячески подпитывать.
Она сделала паузу, выразительно оглядела охотно подпитывающихся дам и закончила:
— Добро пожаловать в клуб «Дорис» — высокое собрание знатоков и ценителей простых и действенных рецептов женского счастья!
Дамы зааплодировали. Шустрый официант рысцой пробежался вокруг стола, наполняя бокалы, и члены клуба выпили за женское счастье.
Я незаметно покосилась на наручные часики. Доронина, прикрывась бокалом, вопросительно глянула на меня. «Тяни время» — показала я ей условленным жестом. Доронина кивнула и предложила присутствующим проявить гендерную толерантность — выпить и за мужское счастье тоже.
— То есть — за нас, прекрасных! — весело объявила она.
Дамы оживились, захихикали, снова зазвенели бокалами.
У меня в кармане беззвучно вздрогнул мобильник — пришла эсэмэска от Эммы: «Попали в пробку, будем через минуту». Я жестом изобразила эту минуту, подняв указательный палец. Дора понятливо кивнула и вальяжно молвила:
— Вот тут мне коллеги подсказывают, что в народе бытует мнение, будто у каждой женщины есть один-единственный суженый, ряженый, на роду написанный мужчина. Это, конечно, не так.
Дамы завозились, одобрительно кивая и заинтересованно блестя глазами. Я расслабилась. За Дору можно не беспокоиться, она умеет и любит заговаривать людям зубы. Минуту уж точно продержится.
— Частенько можно услышать: как мало нужно человеку для счастья! — разливалась наша королева. — По моим наблюдениям, тот, кто так говорит, обычно имеет в виду не себя, а какого-то другого человека. И скорее мужчину, чем женщину. Сразу оговорюсь: я не принадлежу к растущей армии воинствующих феминисток! — Дора вскинула руки, как бы отбивая возможные нападки. — Я всегда любила, люблю и, надеюсь, буду любить мужчин…
— Одного конкретного мужчину, я надеюсь! — подал голос Петрик, сидящий по правую руку Ее Величества и играющий роль юного принца-консорта.
Королева-бабушка ласково улыбнулась ему и подмигнула дамам.
— Мужчины достойны нашего женского восхищения как создания более искренние и простодушные. Для сиюминутного счастья им действительно может быть достаточно сущей малости: качественной телевизионной трансляции футбольного матча, жестоко покоренного Эвереста, разгаданной тайны Бермудского треугольника или победы над мировым злом.
— Горячего борща с салом! — вставил Петрик, печально оглядев сладкий стол.
Дамы захохотали. Королева похлопала принца по плечу:
— Крепись, любимый! — И вновь с улыбкой обратилась к дамам: — С нами все не так просто. Женщине для полного и безоговорочного счастья нужно то, что обозначается словом из трех букв.
— Правда?! — показательно обрадовался принц Петрик, провоцируя новый взрыв смеха.
— Вы о чем сейчас подумали? — притворно нахмурилась Дора. — Неверно. То есть верно лишь отчасти. Правильное слово — «всё»!
Хохочущие дамы забили в ладоши. Петрик в напускном отчаянии помотал головой, красиво разлохматив сияющие кудри.
— Душевное спокойствие, мир и лад в доме, регулярные купания в любви и обожании. — Дора ласково потрепала Петрика по волосам. — Здоровье и благополучие всех членов семьи, успех в делах и творчестве, тотальный контроль над свободными радикалами — вот наша женская программа-минимум! Обязательных составляющих женского счастья может быть сколь угодно много, и отсутствие хотя бы одной из них непоправимо нарушает гармонию…
Тут гармонию нарушил дробный топот, похожий на цокот копыт. Дора замолчала и оглянулась.
В беседку, стуча по мрамору металлическими набойками на каблуках, влетела невысокая пухлая дама неопределенных лет — в тесных джинсах и балахонистой белой рубашке, под воротником которой пестрел яркий шейный платок, повязанный на манер пионерского галстука. В руке у толстушки был лаковый клатч, на запястьях звенели браслеты.
— Машенька? — удивилась Дора.
Стильные дамы при виде цыганистой Машеньки начали морщиться и переглядываться с видом «это еще кто?». Счесть ее опоздавшей к началу мероприятия не позволяло отсутствие свободных посадочных мест.
— Я на секундочку! — Машенька швырнула на стол свой клатч и кинулась на шею Дорониной. — Дорочка, дорогая, спасибо, спасибо, не знаю, как и благодарить, у меня все получилось!
— Да? — Дора поверх плеча повисшей на ней Машеньки извиняюще улыбнулась заинтригованным дамам. — Присядешь с нами, расскажешь о своих успехах?
Я встала, демонстрируя готовность уступить новой гостье свое место за столом. Машенька отцепилась от Доры и помотала головой:
— Не могу, я на секундочку забежала, меня там ждут.
— ОН? — многозначительно уточнила Дора.
— ОН! — ликующе подтвердила Машенька и щедро рассыпала воздушные поцелуи. — Девочки, всем удачи, верьте Доре, она такая, такая… Люблю! Целую! Вернусь из Греции — позвоню!
Толстушка вылетела из беседки так же стремительно, как и влетела.
— Кто же ОН-то? — Дора шагнула к балюстраде, провожая Машеньку задумчивым взглядом. Дамы моментально повскакивали с мест и кукушечками высунулись меж колонн, чтобы тоже увидеть, кто ОН и какой.
Я тоже подошла и посмотрела. Рядом тут же возник Петрик.
— О, а малыш подкачался, — одобрительно сказал он мне на ухо, — уже не бледный глист — юный мачо!
ОН и впрямь смотрелся очень неплохо. Голубые джинсы подчеркивали длинные стройные ноги, эластичная черная футболка обтягивала широкие плечи и рельефную грудь.
Дамы в беседке заахали умиленно и восторженно.
ОН, увидев, что его рассматривают, просиял белозубой улыбкой и помахал дамам ручкой.
— И бронзант хороший, загар совсем как натуральный получился, — отметил Петрик.
Толстушка Машенька, с необыкновенной легкостью проскакав по ступенькам, влетела в объятия мачо и заливисто засмеялась. Мачо мужественно хохотнул, подхватил даму на руки и унес за поворот, где мы уже не могли их видеть.
— Хоть бы не уронил ее, — пробормотала я.
Как бы мачо не пыжился, он не Геракл.
— Ничего, там кусты мягкие, — успокоил меня Петрик.
Мы вернулись к столу. Дамы с задумчивыми и мечтательными лицами занимали свои места.
— Люся, Маша сумочку оставила! — спохватилась Доронина.
Все уставились на забытый клатч. Я подошла и взяла его, но неудачно — вверх ногами, так что на пол выпали какие-то бумаги. Я подняла их: рекламный буклет элитного жилого комплекса и два билета на самолет.
— Кто-то вьет уютное гнездышко, — с пониманием прокомментировала Дора, щелкнув ногтем по буклету.
— И летит на Санторини, — завистливо добавила я и под тихий стон присутствующих заторопилась на выход. — Догоню, верну ей…
Эмма с Машенькой ждали меня на парковой лавочке с видом на карусели.
Машенька успела стереть косметику, закатала джинсы, сняла с шеи старомодный платочек, повязала его на голову на манер банданы и теперь выглядела на свои честные двадцать. Эмма перестал пыжиться, изображая гренадерскую стать, и вольготно раскинулся на лавочке — долговязый парнишка, похожий на молодого лося. В руке у него был рожок с мороженым — надо полагать, очень вкусным. Эмма сладко чавкал и жмурился от удовольствия.
— А вот и наши денежки! — увидев меня, обрадовалась Машенька.
Я молча вручила ей «забытый» клатч и выдала им обоим по тысяче рублей.
— Ну, как мы сыграли? — явно напрашиваясь на похвалу, спросил Эмма.
— Публика в восторге. — Я отправила в ближайшую урну уже ненужный рекламный буклет и фальшивые авиабилеты, напечатанные на принтере.
— А можно мне в следующий раз роль со словами?
— Со словами роль только у Доры. Шли бы вы отсюда, чтобы наши дамы вас не увидели, они уже скоро будут расходиться.
— Ну и ладно, нет слов — есть деньги. — Машенька, не столь амбициозная, как ее партнер, встала с лавочки и потянула за собой Эмму: — Пойдем, Витек, в пельменную.
— Пелемень! Требуют наши сердца! Пелемень! Требуют наши глаза! — радостно запел вечно голодный братец, послушно топая за подружкой.
Я проводила веселую молодежь добрым родительским взглядом и пошла обратно в беседку.
Дамы во главе с Дорой под руководством оператора выстраивались на лестнице для общего фото. Дело это было непростое, потому как каждая мадам желала оказаться ближе к центру. Оператор проявлял чудеса дипломатии, королева Феодора, вокруг которой группировались ее новые подданные, молчала и улыбалась — она была выше мелочной суеты. Я не стала мешать многотрудному финальному процессу и поднялась к беседке с другой стороны, по тропинке.
За круглым столом сидел один Петрик. Он скинул пиджак, расстегнул рубашку и, мыча от удовольствия, ел пирожные, на которые при дамах вынужден был смотреть с показным отвращением.
Снаружи, за колоннами, звенел посудой, складывая ее в корзины, бармен-официант. По песчаной дорожке со скрипом подъехала тележка цветочников.
— Флористику забираем?
— Забирайте.
Позвонили декораторы, сказали, что уже подъехали за мебелью. Подошел оператор и напомнил, что рабочку с камеры на общаке он сольет, как обычно, в облако, а крупные планы предоставит по запросу. Я кивнула, слегка покривившись: не люблю отсматривать видеозаписи, а придется. Дора требует от оператора фиксировать реакцию дам на ее слова, а от меня — конкретизировать, кого что очевидно зацепило. Это очень помогает нашей августейшей начальнице в дальнейшей работе с новыми вассалами.
Проводив милых дам, в беседку вернулась Доронина. Она скинула туфли, с наслаждением потопала босыми ногами по холодному мрамору и пафосно изрекла:
— Как говорят в Голливуде — я слишком стар для этого дерьма!
— Пора убираться отсюда, — ответила я другим расхожим штампом.
— Сдадим декорации и бутафорию — и уберемся, — согласилась Дора, массируя голени. — Ох, нелегок наш хлеб…
— Нет хлеба — будем есть пирожные, — перефразировала я другую королеву.
— А где сочувствие, не поняла?
— Ты ждешь от меня сочувствия? — удивилась я.
— А ты не ждешь?
— Жду. Зарплату!
— Какая же ты корыстная. — Доронина с кряхтением разогнулась, полезла в сумку, достала пухлый бумажник, посмотрела на меня, покачала головой и пошла расплачиваться с музыкантом и оператором.
Вот так всегда! Кто больше всех работает — тот меньше всех ест.
Сокрушенно вздохнув, я нагребла на тарелку пирожных и села рядом с Петриком.
— Телефончик музыканта дашь? — спросил дружище, наблюдая, как Дора, шевеля губами, отсчитывает гонорар томному длинноволосому мандолинисту.
— Понравился? А говорил, инструмент у него маленький…
— Надо рассмотреть поближе…
— Чего хихикаем? Что замышляем? — вернулась Доронина.
Строгая, сердитая. Не любит расставаться с денежками.
— Да мы тут о своем, о девичьем. Ты скажи лучше, как наши успехи?
— Неплохо. — Складочка на лбу Доры, единственная настоящая среди нарисованных морщинок, разгладилась. — Пять записей на личные консультации, десять броней на майские костры с очищением и созиданием и полный аншлаг на шаманские банные практики.
— Значит, мы в прибыли, — резюмировала я и встала, потому что пришли декораторы забирать стол и стулья. — Гоните мою зарплату, Федор Михалыч, я хочу купить себе новый костюмчик, этот Петрик заклеймил как китайскую дешевку.
— Шопинг, шопинг, мы идем на шопинг! — по-детски обрадовался Петрик.
— Ладно. — Дора открыла бумажник и выдала нам денег. — Но чтобы новость на сайте и посты с фотками в соцсетях были к вечеру, а не завтра на рассвете!
— Да, моя королева! Будет исполнено, моя королева!
Начальница закатила глаза, а мы с Петриком, толкаясь локтями и хихикая, поспешили удалиться.
Предаться разнузданному шопингу не удалось.
Мы с другом еще не успели выйти из парка, как позвонила Доронина.
— Далеко убежали? — грозно громыхнула она.
— Э-э-э… — Я замялась, не зная, как лучше ответить.
— До канадской границы, — шепотом подсказал Петрик, чутко уловив раскаты грома в трубке.
— Как раз выходим из парка. — Я решила не врать, потому что голос у Доры был уж слишком озабоченный.
Должно быть, что-то случилось.
И точно!
— Не выходите пока, пробегитесь по аллеям, поищите одну красавицу из наших новеньких, она из беседки вышла, а к своей машине с водителем не пришла. А он тут волну-у-уется! — По тону чувствовалось, что избыточное волнение потерявшего хозяйку водителя их величество не одобряют.
— Что за красавица?
— Афанасьева Ольга Петровна.
— Приметы дай. — Я не успела запомнить наших новеньких по именам и фамилиям.
— Да такая блондинистая, вся в розовом. Петрик наверняка запомнил, от нее неправильными духами пахло.
— Сейчас поглядим.
Я сунула мобильник в карман и посмотрела на Петрика.
— Неправильно пахнущая блондинка в розовом — тебе это о чем-нибудь говорит?
— Это говорит мне о вопиющем отсутствии вкуса! — Дружище скривился. — К парфюму-то нет претензий, «Розес де Хлое» — композиция две тысячи восьмого года, уже почти классика. Дамасский сорт слегка разбавлен бергамотом, лимоном и личи, воссоздана атмосфера утонченного парижского сада…
— Так в чем проблема-то? — перебила я нетерпеливо.
Петрику только дай порассуждать о чем-нибудь эдаком — успеешь состариться, пока он выговорится.
— Да в том, что никак не подходит к такому парфюму многослойный наряд из розового шелка с оборочками! Пахнешь, как роза — хорошо, но не надо при этом наряжаться царицей цветов, это явный перебор, наряд для карнавала!
— Отлично, значит, ты эту розовую тетку запомнил и узнаешь, если увидишь?
— Даже если не увижу, я ее с закрытыми глазами узнаю — по запаху!
— О’кей, тогда я смотрю, а ты нюхаешь.
Мы резко сменили курс и пробежались по Городскому саду, высматривая розовые оборки и вынюхивая дамасский сорт с бергамотом, лимоном и чем-то там еще.
На магистральных парковых аллеях гражданкой Афанасьевой Ольгой Петровной не пахло. На тропки в зарослях соваться не хотелось: обута я была неподходяще для активных разыскных работ. На каблуках по гравию не побегаешь.
— Пройдем еще вон по той асфальтированной дорожке — и этим ограничимся, — с пониманием отнесся к моей проблеме чуткий Петрик. — Больно надо из-за какой-то розы-мимозы обдирать каблуки! Куда пойдем, направо или налево?
— Туда. — Я мудро выбрала путь в направлении выхода из парка.
И трагически ошиблась: за первым же поворотом дорожка почти потерялась в зарослях цветущих кустов. Пришлось буквально продираться через жасминовые и сиреневые джунгли!
Дорожка, как на грех, оказалась отнюдь не прямой — не иначе ландшафтный дизайнер планировал ее с тяжелого похмелья, сильно дрожащими руками.
Я с громким треском и тихим матом петляла среди цепких кустов вслед за Петриком, который мужественно шел первым, протаптывая путь своими более удобными, чем мои каблучищи, оксфордами…
И вдруг я поняла, что слышу треск и шорохи со стереоэффектом! Впереди шумел Петрик, а сзади-то кто?
Я оглянулась через плечо и отчетливо увидела в зеленях за спиной приближающуюся крутую волну. Кто-то еще ломился сквозь недобитый нами жасмин, следуя тем же курсом!
Мое воображение мигом нарисовало злого лесного кабана с маленькими глазками и большими клыками. Моя рассудительность оценила крутизну волны, затронувшей даже макушки кустов, и решила, что кабан для этого маловат. Воображение с готовностью развеяло кабана и нарисовало большого и злого лесного медведя.
— Откуда в парке лесной медведь? — решительно не согласилась я и повысила голос: — Эй, кто там?!
Волна остановилась. Обрадованная, я развернулась и двинулась в обратном направлении. Волна, секунду помедлив, тоже покатилась назад.
— Врешь, не уйдешь!
Я ускорилась, преследуя условного кабаномедведя, и наверняка настигла бы его, не попади мой каблук в глубокую трещину на асфальте.
«Крак!» — сказал мне на прощание каблук.
Я выругалась и вовсе непечатно.
— Что? Почему? Зачем? — примчался Петрик, оценил диспозицию, присвистнул и резюмировал без должной скорби: — На этом поиски пропавшей тетки окончены, не будешь же ты скакать в одной туфельке, как Золушка.
Дружище поддержал меня, проследил направление моего напряженного взгляда и уточнил:
— А ты зачем побежала обратно?
— Затем, что нас кто-то преследовал! Крался в зарослях, пригнувшись. А когда понял, что я его заметила, развернулся и дернул в обратном направлении!
— Это могла быть собака, — предположил Петрик.
— Ага. Скажи еще — кабан или медведь.
— Постой-ка…
Отважный дружище оставил меня в относительно устойчивом равновесии (как, интересно, цапли подолгу стоят на одной ноге и не падают?) и пошел вслед за собакокабаномедведем.
Мы с моей рассудительностью отметили, что Петрик сотрясает кусты отнюдь не так мощно. Значит, тот, кто следовал за нами, покрупнее будет.
— Это была не собака. — Мой друг вернулся, помахивая какой-то тряпочкой, как народная плясунья — платочком.
Тряпочка была черная, маленькая, трикотажная, неправильной формы. Ее будто зубами выдрали… Неуемное воображение снова нарисовало мне собаку, кабана и медведя, любезно предложив разных зубастых на выбор.
— Натуральный хлопок, — так и сяк покрутив лоскуток, сказал Петрик. — С добавкой эластана ткань бы тянулась, а так порвалась на раз-два.
— Чего это она вдруг порвалась?
Воображение, чтоб ему, живо нарисовало батальную картинку «Петрик, терзающий врага, не щадя маникюра своего».
— А там среди жасмина акация прячется, тоже цветущая, но жутко колючая — шипы с мой мизинец, — охотно пояснил Петрик и завертелся, пытаясь заглянуть себе за спину. — Посмотри, моя-то одежда не пострадала?
Я посмотрела и доложила:
— На брюках сзади есть затяжка, но ее можно вправить, а дырок нет, не волнуйся.
— Ну как же не волноваться, если за нами кто-то следит? Это же не к добру?
— Конечно, не к добру. Я вот каблук сломала! — расстроилась я.
— А он футболку порвал, так что пока мы равно несем потери, — попытался меня утешить Петрик. — Давай-ка выбираться из этих джунглей к цивилизации, надо вызвать такси.
Кое-как мы добрели до края парка, вызвали такси. Уже из наемного экипажа я позвонила Дорониной, чтобы сказать ей: по аллеям мы прошлись, но тетку в розовом не увидели.
— Ну и хрен с ней, с этой розой! — припечатала начальница.
Видно, осиротевший шофер уже не стоял у нее над душой и необходимости выбирать выражения не было.
На такси мы с другом доехали до торгового центра. Там я села на мягкий пуфик в салоне обуви и наслаждалась тем, как суетятся вокруг меня бесценный Петрик и активизированные им продавщицы.
Уже в новых туфлях я с Петриком под ручку прошвырнулась по магазинам. Мы прикупили себе обновок, потом выпили кофе, снова вызвали такси и отправились, нагруженные пакетами и коробками, домой.
И все это время мне казалось, что за нами наблюдают! Я озиралась, засматривалась в зеркальные стекла витрин, приглядывалась к окружающим людям и к машинам, следующим за нашим такси.
Какая-то подозрительная темная тачка как приклеенная катилась за нами от торгового центра до самого въезда в «Баварию», и отвязалась, только когда мы проехали за шлагбаум.
Ощущение недоброго взгляда в спину вызывало чувство жжения между лопатками, сильно мешало получать удовольствие от шопинга и вообще изрядно нервировало.
— У тебя нет ощущения, будто происходит что-то странное? — спросила я Петрика, когда мы уже оказались дома и зашли на кухню попить водички.
— Такое ощущение у меня есть, — согласился дружище. — Чего у меня сейчас нет, так это времени на пустые разговоры. Нужно срочно доверстать каталог…
— А мне новость о сегодняшнем мероприятии сделать…
— Значит, не будем сейчас думать о странном.
— Мы подумаем об этом завтра?
— Нет. — Петрик был немногословен — торопился закончить свою работу. — Встретимся на кухне…
— Место встречи изменить нельзя?
— В восемнадцать ноль-ноль…
— Сверим часы?
— Да Люся, кончай уже хохмить! — Дружище вспылил, и я вскинула руки — мол, все, сдаюсь, больше не буду. — За ужином поговорим, океюшки?
Мы разбежались по комнатам, чтобы засесть за компьютеры.
Примерно через час — точно в срок — я вышла из своей комнаты, но Петрик уже хлопотал на кухне. Когда я явилась, в духовке уже что-то аппетитно шкворчало, а дружище снимал с себя фартук.
— И что у нас на ужин? — поинтересовалась я, принюхиваясь в предвкушении.
— Лазанья. Ты моешь овощи и делаешь салат.
Петрик вручил мне переходящий фартук, открыл бутылку вина и устроился на высоком барном стульчике с бокалом красного сухого. Я поняла, что можно начинать отложенный разговор.
— Так вот о странном. Начиная с сегодняшней прогулки по парковым кустам меня не покидает неприятное чувство, будто на меня постоянно кто-то смотрит.
— Конечно, на тебя постоянно кто-то смотрит, — охотно подтвердил дружище. — Ты же у нас красотка, моя бусинка, на тебя всегда приятно посмотреть.
— Мерси за комплимент, но я не об этом. Мне кажется, за нами следят. Ты не заметил, что вслед за нашим такси до самой «Баварии» ехала какая-то подозрительная машина? Мы закатились под шлагбаум, а она осталась за оградой, но пешеходам ведь не нужен пропуск на территорию…
— Ты хочешь сказать, что кто-то может наблюдать за нами прямо сейчас?! — Сообразительный Петрик подхватился, спрыгнул с табурета и кинулся к окну, на бегу скомандовав мне: — Свет погаси!
Я послушно щелкнула выключателем.
На улице еще не стемнело, но в кухне горели точечные светильники над рабочим столом — я очень тщательно перебираю свежую зелень для салата. Не люблю, знаете ли, находить в своей тарелке жучков-червячков.
— И что там?
В отличие от Петрика, я не спешила подойти к окну. Мало ли, вдруг за нами и вправду следят. И не просто так, а с конкретной нехорошей целью. Да я тысячу раз видела в кино, как растяпу у окна снимает вражеский снайпер!
— Вроде все как обычно. Разве что наша пиццерия сегодня расширила свой летник, столы и стулья чуть ли не по всей площади стоят. Народу много, свободных мест мало. О, теперь там будет живая музыка — я вижу подобие деревянной эстрады, а на ней какая-то грудастая брюнетка в жутко пошлом платье из серебряной чешуи страстно тискает микрофон. Но еще не поет. — Петрик приоткрыл, послушал и снова закрыл окно, после чего доложил: — Пока еще Челентано разливается.
В пиццерии «Адриано» постоянно крутят одни и те же песни старых добрых итальянцев — лучшие хиты с фестиваля в Сан-Ремо. Хорошо, что у нас тройной стеклопакет и отличная звукоизоляция, иначе я спятила бы, день-деньской слушая Тото Кутуньо, Андреа Бочелли, Джанни Моранди и Аль Бано с Роминой Пауэр.
— То есть среди сидящих за столиками в новом летнике может быть и тот, кто сейчас наблюдает за нами, — сделала вывод я. — С площади прекрасный вид на наши окна…
Свистнули, съезжаясь вместе, крылья плотных штор.
— Даже так? — Я неприятно удивилась.
Мой друг-дизайнер обожает воздух и простор во всем, не только в верстке. В общих помещениях нашей квартиры — в кухне и гостиной — мы даже на ночь не задергиваем шторы. Петрик утверждает, будто в закрытом пространстве у него начинается клаустрофобия. Как же он проникся моими пугающими рассуждениями, если сам занавесил окно!
— Не нравится мне все это, — сказал дружище, вернувшись на барный стульчик и жадно глотнув винишка.
Я ничего не успела сказать — зазвонил мой мобильный, оставленный на барной стойке. Петрик покосился на подрагивающий аппарат и почему-то шепотом сообщил:
— Незнакомый номер.
У меня руки были мокрые, и я глазами показала другу — возьми, мол, телефончик.
Петрик послушался, принял звонок и тихо, таинственно прошелестел в трубку:
— Слушшшаю…
Я качнулась к нему, вытягивая шею. Секунд на двадцать установилась немая сцена с участием двух персонажей — кривобокого жирафа (я) и вспугнутого суслика (Петрик). Потом суслик шевельнул лапкой, сбросил звонок и насвистел мне:
— Ни звука…
— В смысле?
— Ну, тишина была в трубке. Одно зловещее сопение!
— Давай не будем накручивать. — Я тоже взяла бокал, плеснула в него вина и выпила его залпом. — Мало ли кто позвонил. Может, по работе. И, может, как раз связь оборвалась. Это еще ни о чем не говорит.
«Бум-бум-бум!» — загремела стальная входная дверь.
Мы с Петриком вытаращились друг на друга новыми пятирублевыми глазами — круглыми и лихорадочно блестящими.
«Бум-бум-бум» в дверь повторилось с заметным повышением громкости.
Я тихо, крадучись двинулась в прихожую.
— Куда? Возьми хоть что-нибудь! — яростно прошептал мне вслед Петрик.
Дружище явно не имел в виду хлеб-соль для торжественной встречи. Я еще не подошла к двери, когда он настиг меня со скалкой в одной руке и пустой бутылкой в другой. Надо же, мы успели выпить все винишко?
— Держи. — Петрик отдал мне скалку, оставив себе бутылку, и мы одинаково вздернули их в высоком замахе.
«Бум-бум-бум-бум!» — шумно завибрировала дверь.
Кому-то не терпелось отведать нашего гостеприимства.
— Кто там? — напыжившись, громко и грозно вопросил Петрик.
— Свои, — уверенно ответил неузнаваемый хриплый бас.
— Ну, хлеб да соль вам, коль свои, — пробормотала я, свободной рукой нащупывая дверной замок. — Точнее, скалка вам да бутылка…
Прятаться от неведомой опасности — это не мой стиль. Я Люся Суворова, и славная фамилия обязывает меня бесстрашно принимать бой!
Я широко распахнула дверь.
— Эй, вы чего? — прохрипел неузнаваемый бас. — Ужрались, что ли, и деретесь тут? Как знала, что не надо вам зарплату давать.
Под арку, образованную нашими с Петриком воздетыми руками с бутылкой и скалкой, слегка пригнувшись, отважно шагнула Доронина. Она прошла в прихожую, развернулась и хмыкнула через плечо:
— Ну, прям «Рабочий и колхозница», скульптора Мухиной на вас нет!
Не дожидаясь приглашения, Дора протопала в кухню и громыхнула о столешницу принесенными бутылками.
— Вот почему она не звонила в дверь, а стучала ногами, — глубокомысленно изрекла я. — У нее руки были заняты!
Петрик очнулся и побежал проявлять гостеприимство — не то, которое со скалками-палками, а традиционное, с хлебом-солью. Точнее, с салатом и лазаньей.
— О, коньячок? Очень кстати, мы как раз уже допили вино, — услышала я и тоже побрела из темной прихожей на свет, звук и запах.
Лазанья как раз дошла до кондиции.
Мы сели за стол и поужинали. За едой ни о чем неприятном не разговаривали — Дора, наш видный специалист по правильному питанию счастья, утверждает, что портить себе удовольствие от приема вкусной еды ни в коем случае нельзя. Мол, разрушительные вибрации и негативные флюиды недобрых слов передаются насущному хлебу, салату, лазанье и коньяку, с ними вместе попадают в организм и с удвоенной силой терзают нас изнутри.
Поэтому лишь когда хозяюшка Петрик убрал со стола опустевшие тарелки и выставил рюмки и вазочку с конфетами, я спросила:
— Федор Михалыч, у тебя все в порядке?
— Хочешь знать, чего я приперлась на ночь глядя — так и спроси, — огрызнулась Доронина, наполняя рюмки.
— Я вежливая!
— Так вежливо спроси.
— О’кей. Чему обязаны вашим визитом, уважаемая?
Уважаемая хлопнула рюмашку, развернула конфету, сунула ее в рот и с оттопыренной щекой промычала:
— Хреново мне…
Я отняла у нее конфетный фантик, чтобы она не хрустела им, сворачивая и разворачивая — есть у Дорониной такая дурная привычка.
— Я вижу, ты осипла, дарлинг. Фарингит, ларингит? Слишком много сегодня говорила, да еще это ледяное шампанское… — Сердобольный Петрик погладил Дору по плечу, обтянутому белым хлопком футболки.
Начальница успела сменить наряд и имидж, явившись к нам уже не королевой, а нормальной — или слегка с приветиком — молодой бабой. Теперь на ней были простецкие джинсы с футболкой — кеды она сбросила в прихожей. На лице — никаких нарисованных морщинок, на голове — никаких фальшивых локонов. Стрижка фасона «тифозный барак» — очень короткий ёжик, сегодня — синий. Дора, когда она не в образе августейшей Феодоры Первой, очень любит экспериментировать с цветными тониками для волос.
Я засмотрелась на начальницу и упустила момент, когда опять запел мой мобильный. Вечная командирша Доронина, не дождавшись адекватной реакции на звонок с моей стороны, сама цапнула телефон и сиплым басом выдохнула в него:
— У аппарата!
Будь я на другом конце воображаемого телефонного провода, подумала бы, что речь об аппарате самогонном. По голосу Дору с ее фарингитом-ларингитом запросто можно было принять за сильно пьющего мужика.
Надеюсь, это не Караваев мне звонит.
Я потянулась отнять у Дорониной трубку, но та отодвинулась. Несколько секунд она прислушивалась, морщась, потом с недоумением посмотрела на дисплей, пожала белыми хлопковыми плечами и отдала мне мобильник:
— Фигня какая-то.
Я забрала свой аппарат, посмотрела — снова вызов с неизвестного номера — и спросила:
— Кто это был?
— Никто. Дед Пихто. Мне не представились.
— А что-то сказали?
— Не-а. Молчали, только дышали жарко. — Доронина поставила на стол локти, подперла ладонями щеки и вдруг заныла, застрадала: — Ой, девки… Что за жизнь у меня такая горемычная? Ни мужа, ни деток, ни кошечки с собачкой, никакого бабского счастья, вообще ничего…
Мы с Петриком переглянулись, понимая, что Ее Величество накрыло откатом.
Когда подолгу напоказ притворяешься видным специалистом по счастью, демонстрируя полную безмятежность и нерушимое блаженство, неизбежно случаются такие приступы грусти-печали.
Дора еще молодец — успела прибежать к нам с Петриком, чтобы не страдать при чужих людях. Я-то уже знаю, как надо действовать в подобных случаях.
— Ничего у тебя нет, это точно. Только квартира в центре, дача за городом, домик у моря и банковские счета — рублевый и долларовый…
— И криптовалютный! — встрепенулась Доронина, ревниво отметив неполную ревизию ее имущества. — Я вам говорила, что прикупила кусочек биткоина?
— Да что ты?! — Петрик изобразил повышенное внимание.
Он тоже в курсе, что лучше всего нашу королеву отвлекают от душевных страданий вопросы развития бизнеса и умножения капитала.
— Ну! Купила, да! А биткоин-то все растет! — Доронина перестала кукситься. — Но вы же меня знаете, я все яйца в одну корзину не складываю. Думаю еще недвижки прикупить, клубу не помешает собственный офис…
Тут она снова нахмурилась.
— С клубом-то что не так? — не поняла я. — Ты же сегодня чуть ли не все опции распродала.
— Угу. — Доронина снова потянулась за бутылкой. — С клубом все было бы хорошо, если бы не некстати пропавшая тетка, эта розовая дура…
— Давайте не будем обобщать. — Петрик одернул свою шелковую рубашечку цвета утренней зари. — Любовь к розовому — еще не признак слабоумия.
— Там есть и другие признаки. — Дора щедро набулькала себе в рюмку коньяка. — Во-первых, эта ду… душистых прерий роза, как там ее? Ольга Петровна! Она велела шоферу ждать своего возвращения, а сама куда-то сдернула.
— Мадам не обязана отчитываться перед прислугой, — заметила я.
— Во-вторых, позже днем у нее была назначена деловая встреча, на которую она не пришла, — укоризненно покосившись на меня, продолжила Дора. — В-третьих, в их благородном семействе заведено встречаться дома за ужином, а мадам попрала традиции и не вышла к столу. И, главное, никого не предупредила, что никуда не явится — ни к шоферу, ни к адвокату, ни к ужину!
— А нам-то что? — не поняла я. — Ну, загуляла тетенька. Скандал в благородном семействе. Клуб наш при чем?
— Ну, привет! — Дора выпучила глаза. — Как ты не понимаешь?
— Мы в ответе за тех, кого приручили! — провозгласил Петрик и стратегически отступил к мойке — сражаться с грязной посудой.
— А если с ней действительно что-то случилось? — Доронина продолжала таращиться на меня. — Мы же будем последними, кто ее видел!
— И что? — Я все еще не понимала, в чем проблема. — Постой… Ты, похоже, недоговариваешь. Мы чего-то не знаем?
Я оглянулась на Петрика у мойки — он замер с намыленной губкой в поднятой руке. С нее хлопьями падала пена.
— Когда я покидала парк, его уже прочесывали в поисках пропавшей тетки, — неохотно призналась Дора. — У нее муж не то сильно состоятельный, не то очень влиятельный, не то два в одном. Полиция мгновенно возбудилась — невиданное дело…
Тут, перебив хозяйку, завопил Дорин мобильник. Она нервно выдернула его из кармана и с размаху влепила себе в ухо:
— Ну?!
Смартфон уныло и непонятно заквакал. Дора помрачнела пуще прежнего.
— Ладно. Сейчас пришлю адрес.
Горбясь и хмурясь, она затыкала пальцем в дисплей.
— Чей адрес ты пришлешь и кому? — У меня возникло нехорошее подозрение.
— Ваш и кому надо, — огрызнулась начальница.
Потом она вздохнула и сказала почти виновато:
— Вернее, кому не надо, но он пристал как банный лист — «нужно срочно встретиться, есть важный разговор».
Она приложила руку к разгоревшемуся лбу, пробормотала:
— Пойду-ка я умоюсь, — и, тяжело поднявшись, побрела в ванную.
— По-моему, наша Дорочка заболела, похоже, у нее повышенная температура, — проводив подругу-начальницу озабоченным взглядом, сказал Петрик. — Надеюсь, это не ковид, ведь мы с тобой еще не сделали вторую прививку.
— Нет, это не ковид, — успокоила его я. — Я лучше знаю Дору и помню эти признаки со студенческих лет. Доронина хамит и краснеет от беспомощности, когда теряет уверенность в себе и своей нерушимой правоте, а признаться в этом не может. Она реально встревожена, друг мой Петрик. Вот только чем?
— Возможно, ее гость нам это прояснит.
Но гость, явившийся примерно через четверть часа, не захотел вести свой важный разговор при всей честной компании. А мы-то с Петриком уже и четвертую рюмку на стол поставили, и конфеток в вазочку подсыпали, и лимончик нарезали!
— Где мы можем уединиться для приватной беседы? — вполголоса осведомился вновь прибывший у Доры, которая, зараза такая, до самого его появления так и сидела в санузле.
То ли долго и упорно гасила там холодной водой разгоревшиеся щеки, то ли (что более вероятно!) пряталась от наших с Петриком расспросов.
— Поговорим в гостиной, — даже не спросив нас, хозяев, решила Доронина и, заведя туда своего гостя, со скрежетом закрыла раздвижные двери перед нашими любопытными носами.
Конец ознакомительного фрагмента.