Язверь

Елена Лебедева

Привычная жизнь героини меняется, когда она превращается в лемурга. Бесследно исчезает любимый. Новый знакомый открывает ей невероятные тайны о людях с редким даром перемещений в пространстве. Вместе они путешествуют по кротовым норам Вселенной, но как только между ними зарождается чувство, возвращается сбежавший жених и ведет себя так, как будто ничего не случилось. Из западни, которую подготовили для героини, спасения нет.

Глава шестая

«Фонтан и компания»

Ночной клуб «У Фонтана» расположен недалеко от транспортного кольца. Вблизи от продуктового рынка, который мэр грозился закрыть. Рядом — учебные корпуса медицинского института.

В восьмидесятые в здании работал небольшой кинотеатр. Позднее дом претерпел основательную перестройку. Пол кинозала был поднят и выровнен. Вместо сцены устроили обитель ди-джея. Амфитеатр приспособили под ресторан. Мраморные колонны у входа пострадали больше всего; их попросту заменили чем-то пафосно урбанистическим.

Местные жители утверждают, что когда-то во дворе дома-усадьбы находился фонтан. Будто бы его за ненадобностью разобрали, а память о фонтане осталась. На самом же деле, так Катя объясняла, Фонтан — это Эдуард Вазгенович Коршунов, хозяин злачного заведения. Отец Вадика получил кликуху на заре криминальной карьеры. Поговаривали, что Фонтан умеет как-то по-особому ладить с людьми. Что владеет искусством гипноза, может заговорить, убедить. Раньше Гера с ним не общалась, лишь видела мельком, со стороны.

Вадик Коршунов радушно встречал одноклассников. На нем шикарный прикид, дорогие ботинки, броский галстук неопределенного цвета и часы на правой руке.

Гера не видела Вадика с момента, как отгуляла на выпускном. Вадика не узнать: он возмужал, заматерел и очень, очень поправился.

— Нестерова и Самсонова! — раскрыл объятия Вадик: — Вас не узнать. Думал, Катя сменила фамилию.

— Сменила, потом разошлись, — она застреляла глазами. Катя оставалась кокеткой даже с таким уголовным типом, как Вадик.

— Ставлю сотню бачинских на то, что Гера не замужем!

— Не приемлю брак в принципе.

— Гермиона разборчива, — вспомнила детское прозвище Катя. — А ты, Вадик? женат?

— В разводе, как видишь.

Вадик требовательно ухватил Геру за пояс на джинсах. Его ладонь по-хозяйски спустилась в ее задний карман.

Значит, вот как он расставил акценты: готовился, думал о встрече.

Гостей пригласили войти. Стиль внутреннего убранства перекликался с помпезной колоннадой на входе: дорогая отделка, мебель из кожи, зеркала, потолки — все так сверкало, что девушки зажмурились. Вадик так и держал руку в ее заднем кармане.

Из холла они попали в зал с громоздкими люстрами, детали которых гроздьями свисали с мерцающего потолка. Танцпол под ногами искрился, и Гере померещилось, что сияние исходит из центра мелких вкраплений на плитке.

Впереди, за столиками, сидели одноклассники. Кто-то помахал им рукой, пришлось отозваться.

— Обычно здесь проходят тусовки. Сегодня обставлено по-другому.

— Славно, славно. Вполне!

— Отец врыл в это целое состояние.

— А что там в плитке блестит?

Вадик громко ответил:

— Плитка делалась на заказ. В Италии. Приколись? Фишка в том, что в темноте зал пронзают тончайшие нити.

Гера наигранно восхитилась:

— Да ты поэт.

— Катя, — он обратился к моей заскучавшей подруге. — Гермиону я у тебя забираю. Обещаю вернуть. Завтра.

— Возражаю, категорически.

— Так я и думал. Поэтому столик у нас с Герой отдельный. Тебе покажут, где сесть.

Он подозвал официанта, и Катю посадили так далеко, что Гера с трудом разбирала посылаемые ей сигналы. Катя напрасно волновалась. Между Герой и Вадиком такая же бездна, сколько песка между плодородными землями в пустыне Сахара.

— Слушай, — Вадик придвинулся, — давай выпьем за встречу.

— Выпьем. Давай.

Он щелкнул пальцами, и официанты принесли марочных вин на выбор; Гера разглядела год изготовления на этикетке одной из бутылок — тысяча восемьсот девяносто седьмой. Официант сперва неторопливо наполнил бокал Гере и только потом обслужил ее кавалера.

— За возобновление дружбы, — произнес Вадик торжественно.

Вино оказалось странным на вкус, но приятным. Гера не заметила, как быстро опорожнила бокал.

— Повторим?

— Повторим.

«Пить больше не буду. Сделаю вид, что глотаю, но к вину не притронусь. Если голова останется светлой, Вадик для меня не опасен».

Вадик ударился в воспоминания:

— Слушай, помнишь, как мы яростно спорили?

— Мы разные, в этом проблема, — она снова глотнула вина и закрыла глаза.

— Нравится? Хочешь, подарю пару бутылок?

— Не откажусь.

Вадик оказывал Гере особенное внимание, и она видела, что дело здесь не в желании восстановить прежнюю «дружбу». Их школьные отношения были натянутыми, никаких нежных чувств с ее стороны. Вадик подкидывал ей такие сюрпризы, от чего у нее возникали проблемы. Мышь в ранце, испорченные тетради с контрольной, выброшенный в окошко учебник — такие «знаки внимания» дружескими не назовешь. Когда перед выпускными он отличился опять — сжег кислотой ее юбку, терпение кончилось. Они подрались в раздевалке для мальчиков.

Раньше Гера считала Вадика человеком с ограниченным потенциалом. Спустя годы он научился производить впечатление, но все равно оставался все тем же мелким засранцем.

И этот засранец сидел напротив нее, как преданный друг.

— Куришь? — он протянул сигарету.

— Только в торжественных случаях.

— А сейчас какой случай?

— Пожалуй, особый.

Он щелкнул зажигалкой, она прикурила. Затянулась.

— Над тобой отличная вытяжка. Работает как пылесос.

Она запрокинула голову. Уходящие ввысь серебристые трубы висели над каждым столом. В их светильнике точечные лампочки располагались по краю, а в недрах трубы слышался гул.

— Батин столик. Мощная вытяжка только здесь, в остальных послабее. Дорогая игрушка. Смотри!

Он оторвал край от салфетки, положил на ладонь, поднял руку — медленно, искоса поглядывая на Геру. Бумага запрыгала, приподнялась над ладонью и пулей улетела в трубу.

— По краю вытяжки детекторы с нейтрализатором запаха, вроде аэрозоля. Аэрозоль нам доставляют из-за границы. В основе всей этой байды — лавандовое масло. Лаванда перебивает многие запахи, — Вадик что-то покрутил, и серебристая конструкция чуть соскользнула вниз. — Оп! Лампу можно поднять или изменить освещение — такое вот изделие номер один.

— Твой отец сидит на марихуане?

Он косо на нее посмотрел:

— Ты что, вчера родилась?

Гера положила сигарету на край низкой креманки с апельсиновым джемом, поданным к мясу. Горстка пепла упала на стол.

Вадик поглаживал ее по спине.

— Сейчас начнется представление. В духе «Голубого огонька» времен застоя, прикалываешься?

— Не успеваю. Но вижу, что ситуация «один-ноль» не в пользу директрисы. И чья это инициатива?

— Требование руководства школы. Как говорится, без комментариев.

Привычный к оргиям клуб превратился в театр абсурда. На сцене до смешного неубедительно смотрелись артисты, исполнявшие песни из репертуара далеких восьмидесятых. Гера понимала: программа одобрена директрисой.

Верхний свет погасили. Зал пронзили тонкие нити; — плитка волшебным образом отражала лучи, наполняя дымную, прокуренную атмосферу мистической аурой.

Звуки становились громче, от ярких вспышек софитов в глазах появились круги. Теперь Гера двигалась резко: предметы двоились, подробности смазывались.

В проходах между столиками танцевали. Люди соединялись, превращаясь в многоруких чудовищ, как будто бы она попала на бал индийских богов. Она протерла глаза.

Откуда-то появилась уборщица и старательно замахала тряпкой.

Или это стриптизерша, танцующая возле швабры?

Или черная колдунья Мамбо?

Темнолицая Мамбо мечется возле шеста в стенаниях, сыплет под ноги то ли муку, то ли снег. Плачет, поет, взывает к лоа: «Папа Легба, открой ворота! Папа Легба, открой ворота!». Самозабвенно красива сейчас колдунья. Ее лицо разглаживается, светлеет. Руки переплетаются, двигаются в такт барабанным звукам. Мука сыплется перьями убитого петуха, застилая глаза. «Я слежу за тобой», — шепчет ей на ухо Мамбо. — «Я вернусь, чтобы открыть нужную дверь».

Вадик дернул ее за руку, и она очнулась. Вино запросилось наружу.

— Что с тобой? Дать глоток минеральной воды?

— Нет, — она повела рукой, — мне… нужно… носик припудрить!

Не успела она отойти от стола, как к ней подошел невысокий мужчина.

— Потанцуем?

Она узнала Пашу Карпухина — личность талантливую, неординарную, обласканную директрисой. Из-за модной испанской бородки Паша выглядел солидно, хотелось обратиться к нему по имени-отчеству.

— Не может быть! Пашка? Сколько лет, сколько зим!

Паша обнял Геру за талию, и они заскользили по кругу.

— Как поживаешь?

Одноклассник вежливо отозвался:

— Неплохо. Как ты?

— Работаю. Не замужем.

— А я женат. У меня две дочери-погодки: четыре и три года.

— Как летит время. Где ты работаешь?

— Я психиатр. Приходится работать с такими необычными типами!

— Почему ты выбрал психиатрию? У тебя же красный диплом был — открытая дорога в МГУ.

— Психиатрия мне интересна.

— Чем?

Павел охотно углубился в дебри вопроса:

— Как ты думаешь, почему люди воспринимают реальность по-разному? И где та грань, переступив через которую становишься нашим клиентом?

Гера пожала плечами:

— Никогда не задумывалась. Это повод для размышления.

— Вот! — он с размаха сжал ее плечи. — Нужно задумываться о жизненных гранях. Чужие судьбы — они, как одежда. Ничто не мешает тебе видеть мир чужими глазами. Сравнивая себя с кем-то, ты учишься взгляду со стороны. Но главное даже не это. Фотографы знают: правильный ракурс обеспечивает им успех фотоснимка. Но как это — правильно? Из положения лежа? Подбородок задавит. А если подняться повыше? Ага! Открылись прекрасные глаза, нежный лоб и чудесные ушки. Каждый из нас видит то, что хочет увидеть. То же самое с чувствами. Вот как ты представляешь себе сожаление?

Гера включилась в игру:

— По-моему, это ощущение неудобства. Потеря комфорта, утрата.

— Это твое восприятие. И не факт, что Вадик с тобой согласится. Один из моих пациентов утверждал, что сожаление — это ветер.

— Необычно и красиво. Но непонятно.

— Представь себе ма-аленький смерч. А теперь представь, что этот смерч уносит все сожаления. Чувства, унесенные смерчем — красиво? Жизни, отобранные человеком, который не сожалеет — красиво?

«Как бы перевести разговор на что-то другое?»

Она со вздохом сказала:

— Не хочу, чтобы ты разглашал врачебную тайну. С меня хватит историй.

Но Паша искренне рассмеялся:

— Всего одна поучительная история. Поступает к нам на днях больной с паранойей. Убедить пациента, что он болен, нельзя; скорее он убедит окружающих, и ему, к слову, поверят. Отсутствие самокритики — характерный признак болезни. Началось все с обычной простуды. Казалось бы, поболеешь и выздоровеешь? У нашего больного все протекало сложнее. Быстро вернуться к здоровой жизни не получилось: не помогли ни аспирин, ни антибиотики. Больному стало казаться, что его заболевание неизвестно современной науке и вылечить его обычными средствами невозможно. Кто-то посоветовал лекарство, стимулирующее иммунитет, чтобы выздоровление состоялось быстрее. Тут и произошел перелом. Он убедил себя, что вирус спрятался в клетках, вызвал мутации, и что скоро он станет сверхчеловеком. К тому времени простуда у человека прошла. Он стал ходить на работу, встречаться с женщинами — намеренно «заражать» их. Только представь — намеренно. Чтобы укрепиться в догадках! Но и настоящая, психическая болезнь не дремала. С каждым днем наш пациент убеждался, что его сверхспособности уже проявились; подтверждением этому стали изменения во внешности тех самых женщин — он их видел иначе. Я опускаю тот факт, что, с его слов, повторное заражение ведет к дальнейшим мутациям; все это лирика, Гера.

— А паранойя? Он считал, что за ним кто-то охотится?

— Какие-то воображаемые люди, это не важно. Мания преследования вписывается в общую симптоматику и только подтверждает диагноз. Главное, что истории, которыми меня снабжают пациенты, уникальны, хоть книги пиши!

Лицо Паши Карпухина отдалилось, голос потерял выразительность. Перед глазами Геры снова появилась легкая дымка. Она поняла, что теряет сознание; так мозг пытался сбросить груз информации.

Только что она услышала историю эволюцинатов от человека, которого невозможно заподозрить во лжи. Паша лгать не умел.

Конец ознакомительного фрагмента.