Площадь

Елена Крюкова

Зимняя площадь. В метели на площади появляются женщины.Мы слышим исповедь каждой.Боль и радость. Надежда и отчаяние. Красота и подвиг.Неужели когда-нибудь оборвется путь? Заметет снегом память?Нет! Родная площадь запомнит нас. И наши лица. И этот ветер, этот снег.Главный герой книги – беспощадное Время.Его труднее всего любить и понимать…

Верую

«Верую — в жесткий кусок…»

Верую — в жесткий кусок.

Верую — в холодный глоток.

Верую —

в седой висок

И в электрический ток.

Верую —

в бездну тьмы

И в света яркий пучок.

Верую — переживем мы

Последнего дула зрачок.

Верую — в лед и в соль,

И в снег,

жгущий огнем.

Верую — истово —

в боль,

Идущую день за днем.

В пахучий разлом хлебов.

В пощечину — подлецу.

Верую —

да, в любовь! —

Что не ведут

к венцу.

«…Уведи меня из подворотни…»

…Уведи меня из подворотни,

Где промерзла аж до самых пят.

Век красавиц, говорят, короткий.

А грехи, быть может, не простят.

И за то, что в волосы втыкаю

Мелкий гребень, что отраву пью —

Ох, геенна ждет меня такая!

Думать дико про судьбу мою.

И за то, что стала я богата,

Тело распинаючи свое, —

Знаю, знаю, ждет меня расплата:

Выжато предсмертное белье.

Высушено в сини, на морозе,

Колом встало — хрустнет под пятой!

…Кто поверит — плачу!..

Эти слезы

И не снились Магдалине — той…

«Время, прости, хочу себя зачеркнуть…»

Время, прости, хочу себя зачеркнуть —

Вымарать письмена,

чьи кровью — каракули — влет…

Время, прости, иногда сбивается Зимний Путь

На бездорожье, на распутную грязь,

что к подошвам льнет.

Время, не согрешишь — не покаешься,

знаем давно…

Разная есть любовь…

в ней убивают, до крови бьют…

Время, я все еще вижу открытое настежь —

в мою смерть —

окно,

А там над красными крышами —

радужный, грозный салют.

Время, меня любили, били, ломали крылья,

любили опять,

А однажды так сердце расквасили

в кровавый теста комок,

Толкнула раму, на подоконник — прыг,

в небо черное глядь —

А там, в алой ризе, в мафории золотом,

луноликий Бог.

И стояла, вцепившись в грязную раму

одинокой рукой,

Ногтями теплое тело стекла царапая,

одиноко орущий кот,

Не шагнуть во тьму, не поднять суму,

не сойти с ума,

это ж праздник такой,

О, блаженная жизнь, хохочи, не зажечь свечи,

тебя не застрелит никто,

не казнит, не взорвет.

Время, прости! Вот так я, вопя, хрипя,

лицо к любовному небу задрав,

и осталась жить.

Твой павлиний салют виноват.

А может, алый закат.

Время, стыдно.

Хочу боль замазать шелестом трав.

Хочу заново плыть

В золотую любовь. В сильный синий ветер,

в полный рост идущий, в накат.

Нам, безумцам, нетленным самоубийцам,

еще купол неба коптить и коптить.

На всем белом свете не счесть наших —

с высоты нездешней —

последних шагов.

А хитрое Время счастливцев

подвешивает над пропастью

на цирковую нить,

На тонкую лонжу,

чтоб, в крике распялив рот,

сверху видели свой полет —

бездонный, без берегов.

«…Ох, холод!..»

…Ох, холод!

Зимнюю службу

Служить тяжело.

Хочу в тепло!

Похожая на беса

И на козленка,

Бодая пургу,

бежит девчонка.

Ближе подходит. Глядит с опаской.

По лицу ветошь-непогода

Размажет лживую краску!

На груди — странная брошка:

то ли белая жаба,

то ли белая кошка…

А, это бумажная белая роза —

Как с венка могильного,

срезана криво-косо…

Роза вянет от мороза,

ваша прелесть — никогда…

В козьи кудряшки завиты косы…

глаза — горящие города…

Сквозь туши потеки

Глядит — не мигая —

На медный, жестокий

Огонь трамвая…

— Иди, подружка, грейся!

Есть у меня шаль

пуховая.

— Небось не мерзну, коньячку было не жаль! —

бедовая.

— Стою давно. Мороз! Сережки уж к ушам

припаяны…

— И правда. Это наша вымерзла душа —

неприкаянная.

— Ты здесь давно?

Твой бар завьюженный гудит

и мается…

Гляди, гляди, — как на тебя из тьмы глядит

тот пьяница!

А ты? К нему походочкой своей

что тянешься?..

А на груди — алмазный скарабей?..

— Не тронь!

Поранишься.

« — Эй, Козуля!..…»

— Эй, Козуля!.. —

Вполоборота

и хохочущей нагло гортанью:

— Да иду!

Ждет меня работа!

Ночью ли,

раннею ранью —

— Эй, Козуля!.. —

и козочкой каблучки

Выбивают в снегу полыньи…

Нет страдания.

Нет тоски.

Нет — любви.

Но однажды,

за злато купленная,

Захрипит на подушке сырой:

— Я уже этим Богом

искупленная…

Окно — открой!

…И полетит

Снег в лицо —

черный, сухой графит.

И кольцо с изумрудом

бросишь негру в рожу:

— Ты не знал, что Козуля…

стоит… дороже?

И, во тьме сапоги напяливая,

И, словами ругаясь мужичьими,

Побежишь…

— Козуля! —

…но следы твои —

подпалинами,

Копытами козьими,

лапами песьими,

лапками птичьими.

…Козуля! Косу твою на ладони —

взвесь…

Девчонка (угрюмо):

— А у меня ведь имя есть.

«Я — Вера…»

Я — Вера.

Негде ставить пробы.

Я — правда о добре и зле.

В купели талого сугроба

Меня крестили в феврале.

И бабка привязала крестик

Под мой младенческий матрац:

— Пока дитя светло-безгрешно —

Пущай помолится за нас!..

Меня молиться не учили.

Меня учили просто — врать.

Духами волосы мочили.

Так не хотели умирать.

Да умирали — мать и бабка…

Рыданьем резали лимон…

Кромсали сельдь

для бедной пьянки,

А чай заваривали в банке,

Глотали

после похорон!

И спирт, разбавленный водою,

Соседки-санитарки дар,

Сворован — дело молодое —

Бросал в тяжелый зимний жар…

Я розу гладила, щипала —

Ложь погребального венка.

На память сорвала… украла…

На жизнь… на долгие века…

В сыром прокуренном подвале,

На голубином чердаке

Конец ознакомительного фрагмента.