Позитивная социализация детей и подростков. Методология и эмпирика

Елена Ивановна Изотова, 2016

В монографии раскрываются особенности методологических, теоретических и эмпирических исследований в транзитивном обществе. Позитивная социализация современных детей, подростков и молодежи представлена как сложный конструкт, подразумевающий выделение в нем различных граней, слоев, уровней и соответствующую семантическую дифференциацию изучаемых явлений. Представленная работа насыщена эмпирическими иллюстрациями и демонстрирует широкую палитру современных феноменов развития личности в информационном и культурном полях социума. Показано, что изучение изменений культурно-психологической реальности подрастающих поколений требует гибких трансдисциплинарных подходов, открытых смешанных методологий и широкой инструментальной базы. Владение разными методологическими оптиками, готовность к обновлению, пересмотру и уточнению как предмета изучения, так и образа мира – залог успешности современного исследования. Книга адресована читателям, интересующимся проблемами психологии и методологии науки.

Часть 1. Психология перед лицом современности

Глава 1. Методологическая оптика как инструмент познания

Методологическая оптика — один из ведущих познавательных инструментов в постнеклассическом типе рациональности, справляющийся с проблемами сложности, разнообразия и изменчивости в сфере теоретического и эмпирического знания. Методологическая оптика — конструкт, позволяющий интегрировать, комбинировать и конструировать различные исследовательские стратегии в ситуации текучести (лабильности, изменчивости и ситуативности) современного познания.

Следует отметить, что методологическая оптика — не всегда осознаваемый посредник между исследователем и изучаемой реальностью, однако, будучи отрефлексированным в качестве познавательного инструмента в постнеклассическом типе рациональности, этот конструкт приобретает произвольность и пластичность. Овладев им, исследователь способен играть интеллектуальными стилями и познавательными стратегиями, изменяя ракурсы и способы ви́дения реальности в зависимости от решаемой задачи (Гусельцева, 2013в, 2015а).

Предварительно определив данное понятие, обратимся к предыстории его появления в психологической науке.

1.1. Методологическая оптика в качестве метафорического конструкта

Первоначально методологическая оптика, как и множество других понятий, появилась в психологической науке в качестве метафорического конструкта. Мы можем обнаружить различные его модификации. Так, в монографии М. Холквиста, раскрывающей особенности творчества М. М. Бахтина, используется термин «философская оптика» (Holquist, 1990)^[1]. В контексте социологических исследований Г. С. Батыгин, показавший связь выбора методологической стратегии с тем или иным ракурсом картины мира, отмечал: «Методология любой научной дисциплины <…> представляет собой <…> определенную оптику — взгляд на мир как разумно устроенную систему, которая в принципе поддается рациональному познанию» (Батыгин, 1995). В истории науки сходные вопросы обсуждал Л. Флек, создавший концепции «стилей научного мышления» и «мыслительных коллективов» (Флек, 1999). В наши дни обороты «исследовательская оптика», «социологическая оптика», «антропологическая оптика» обрели популярность и стали встречаться в научных публикациях довольно часто. Так, в рецензии на книгу «Визуальная антропология: настройка оптики» Т. А. Разумовская пишет: «В каком-то смысле метафора названия книги, обогащенная визуальным рядом оформления обложки, говорит о перспективах видения и интерпретации изображения: изменяя настройки исследовательской оптики, мы получаем возможность разноуровнего анализа (выделено мной. — М.Г.) визуальных данных, начиная с пересмотра поверхностных “очевидных” значений, углубляясь в контекстуальную рамку образа, реконструируя едва различные смысловые аспекты прошлого в настоящем» (Разумовская, 2010, с. 206). По сути дела, здесь ненароком оказалась сформулирована квинтэссенция культурно-аналитического подхода, согласно которому оперирование исследовательской, методологической оптикой открывает возможности не только разноуровнего, но и стереоскопичного, полипарадигмального, многоаспектного анализа (Гусельцева, 2015а).

В контексте культурно-аналитического подхода методологической оптикой принято называть саморефлексивную настройку исследовательского сознания, позволяющую сконструировать индивидуальный дизайн исследования и осуществить избирательное нюансирование локальной познавательной ситуации.

Таким образом, методологическая оптика выступает в качестве познавательного инструмента, интеллигибельного посредника между исследователем и изучаемой им реальностью. Идея культурных средств, посредников (медиаторов) между психикой и миром, конструирующих наше восприятие мира, восходит к И. Канту. В XIX в. она была востребована рядом ученых (в том числе А. А. Потебней, позднее — Л. С. Выготским), однако особый ракурс приобрела в эпоху постмодернизма, когда методология, согласно Н. С. Автономовой, стала уделять пристальное внимание именно посредникам (Автономова, 2008). Такими посредниками могут выступить интеллектуальный стиль, способ рассуждения, письмо (исследование по грамматологии Ж. Деррида — Деррида, 2000), особенности коммуникации (предмет изучения Ю. Хабермаса — см.: 2003).

Если в контексте культурно-исторической концепции получило распространение понятие «культурные средства», то неокантианская традиция оперирует категорией «посредник». Согласно И. Канту, наше представление о реальности опосредовано априорными формами сознания, то есть своего рода «врожденной оптикой». В дальнейшем Ж. Пиаже экспериментально доказал, что априорные формы сознания не предзаданы, а конструируются в процессе взаимодействия субъекта и мира (подробнее см.: Флейвелл, 1967). Методология конструктивизма, подчеркивающая не только историко-генетические истоки, но и рукотворность познавательной оптики, играет важную роль в современной психологии развития. Наряду с этим в контексте психотерапевтической практики, связанной с нарративным подходом (Psychology and Postmodernism, 1994; Watkins, 1986), было показано, что предстающая перед нами реальность сконструирована интерпретациями, которые, в свою очередь, обусловлены сложной игрой контекстов, жизненных историй, повседневных практик, текучих состояний и установок.

В исследовательской традиции аналитической психологии также обсуждалась тема интеллектуальных посредников в интерпретации исследуемой реальности. Например, представитель постъюнгианской психологии Дж. Холлис подчеркивал, что ви́дение реальности опосредовано множеством факторов, включающих генетическую наследственность, половую идентичность, особенности культуры и разнообразие семейного окружения (Холлис, 2008). Такого рода антропологическая оптика транслируется от родителей к детям, от наставников к ученикам: «И глядя на окружающий мир через унаследованные нами очки, мы упускаем из виду некоторые его важные аспекты» (Там же, с. 15). В свою очередь, историки культуры показывали, что ви́дение или картина мира меняются от поколения к поколению (Яковенко, 2013), а антропологическая оптика делает самоочевидными и тем самым «невидимыми» те культурные факторы, которые выступают естественной средой социализации ребенка.

Философ науки Э. Ласло писал, что «“непорочного восприятия” не существует — все, что мы видим и воспринимаем, доходит до нас окрашенным ожиданиями и предрасположениями» (Ласло, 1998). Одновременно эта избирательность восприятия, предпосылки и ожидания, базируется на особенностях той или иной культуры: «То, что люди делают, напрямую зависит от того, во что они верят, а их убеждения, в свою очередь, зависят от культурно окрашенного видения себя и окружающего мира» (Там же). В качестве основы настройки взгляда и избирательности нашего восприятия методологическая оптика обусловлена не только субъективностью исследователя, усвоенными традициями, культурным и «апперцептивным опытом», но и тем, каким научным языком мы пользуемся и какие задачи решаем. «Оптика — это стратегия взгляда. Исследователь видит мир таким, каким его делает доступным взгляду его собственный теоретический словарь. Изменяя “настройки” теории, мы изменяем пространство ее “оптических возможностей”» (Вахштайн, 2011, с. 15).

В этой связи следует отметить, что в психологии сложные реальности довольно часто обсуждаются посредством метафор, а не терминов. С позиции классического и неклассического идеалов рациональности такой уровень дискуссии является недостаточным для научного и позитивного знания. Однако постнеклассический стиль рациональности позволяет работать с метафорами в качестве инструментов познания, описывающих сложные и нередко эфемерные реальности. Согласно Х. Ортеге-и-Гассету, практически все знание о внутреннем мире метафорично: «Понятийный аппарат психологов — чистые метафоры…» (Ортега-и-Гассет, 1991, с. 212). Тем не менее метафоры выступают здесь в роли определенных средств познания, раскрывающих те аспекты реальности, которые ускользают от практики точных понятий (Там же, с. 207).

Проблема обнаружения латентных феноменов, видимости/невидимости культурно-психологических реальностей в зависимости от методологического инструментария получила развитие в контексте антропологического поворота социогуманитарных наук, постмодернистской и феминистской критики, где сложился консенсус представлений о том, что «каждый глаз видит по-своему» (Феминистская критика…, 2005, с. 182). Становление постнеклассического идеала рациональности вело к когнитивной сложности взгляда: «Один глаз видит то, чему его научила традиция, а другой ищет то, на что, как утверждала традиция, не стоит даже смотреть» (Там же, с. 183). Все это сделало актуальной тему латентности — выявление тех феноменов и фактов, которые, будучи невидимыми в оптике доминирующей парадигмы, получали раскрытие при смене взгляда, или с позиции наблюдателя маргинальных слоев культуры. В свою очередь развитие постмодернистских практик способствовало трансформации отношений между парадигмами: традицию больше не отрицали, а переосмысливали в разнообразии усложняющихся и дифференцирующихся контекстов. С позиций постаналитической философии довольно продуктивной разработкой в этом ключе выступил метод реконтекстуализации Р. Рорти (Рорти, 1997), обосновывающий возможности трансляции изучаемого феномена из привычных контекстов в новые и не всегда предсказуемые.

Не всегда очевидным образом проблематика методологической оптики связана и с разработкой темы толерантности. Так, тоталитарные эпохи влекут за собой определенный инерционный шлейф культурно-психологического наследия как в жизни общества, так и в эволюции науки, не позволяя в дальнейшем адекватно отвечать на вызовы современности. В отечественной интеллектуальной традиции это проявляется в нетерпимости к иному мнению и, одновременно, позитивной чувствительности к статусам и авторитетам, в сложности учета при построении картины реальности других подходов и альтернативных точек зрения, в то время как современная познавательная ситуация в общемировом контексте характеризуется открытостью дисциплинарных границ, методологическим плюрализмом и либерализмом, ростом полипарадигмальности и смешанных методологий (Варганова, 2009; Култыгин, 2001; Approaches and Methodologies…, 2008; Denzin, Sridhar, 2010; Morse, 1991; Della Porta, Keating, 2009; Tashakkori, Creswell, 2007). Более того, научные открытия чаще всего совершаются в пограничных областях и на маргинальных тропах научного знания (Бахтин, 1979; Кедров, 1990; Рабинович, 1979).

Особенностью современной социокультурной ситуации развития подрастающих поколений является информационная эпоха, порождающая неоднозначные, онтологически и гносеологически сложные реальности^[2]. В связи с этим информационная социализация становится особым типом социализации современной личности, учитывающей измерения экзистенциальной и рефлексивной сложности, а полноте ее интерпретации служит лабильная и сверхрефлексивная методологическая оптика постнеклассического типа рациональности, реализующаяся в формах постмодернистского, системно-сетевого и трансдисциплинарного дискурсов. Более детально к особенностям информационной социализации и постнеклассической методологии мы обратимся в соответствующих разделах данной книги. Здесь же отметим, что если классический и неклассический идеалы рациональности ориентировались на оптическое постоянство в интерпретации видимого мира, то постнеклассическая рациональность отличается лабильностью методологических оптик и отрефлексированной произвольностью смены взгляда. В ее контексте сегодня наиболее плодотворно конструируются смешанные методы и методологии.

1.2. Методологическая оптика в смене типов рациональности

Представляя эволюцию научного знания посредством методологической оптики идеалов рациональности, напомним, что оригинальная концепция смены исторических типов рациональности в отечественной философии науки разработана В. С. Стёпиным (Стёпин, 2000). В психологии идея типов рациональности в наиболее полном виде обсуждалась в работах П. А. Мясоеда (2004), В. Е. Клочко (2007). Наша же авторская трактовка эволюции психологического знания в контексте смены типов рациональности (Гусельцева, 2003, 2006) опирается как на представления отечественных философов (П. П. Гайденко, М. К. Мамардашвили, В. С. Стёпина, В. С. Швырева), так и на эпистемологические разработки М. Вебера, Ж.-Ф. Лиотара, П. Фейерабенда, где интеграция данных идей осуществлена в концептуальных рамках культурно-аналитического подхода (Гусельцева, 2014б, 2015а).

Начнем с экспликации представлений о смене методологической оптики на основе концепции типов рациональности с тем, чтобы в дальнейшем показать, что смешанные методы и методологии являются частным случаем полипарадигмальности как общенаучного принципа постнеклассической рациональности.

1.3. Идеалы рациональности как конструкт анализа эволюции психологического знания

Исторические типы рациональности были выделены В. С. Стёпиным на основе изучения истории естествознания, следовательно, при их переносе на эволюцию психологического знания мы ориентируемся на смену типов рациональности как на идеальную модель (Гусельцева, 2006, 2014в). Методологическая оптика типов рациональности в анализе эволюции психологического знания подчеркивает взаимоотношения субъекта и объекта науки, а также характеристики возрастания сложности объектов исследования. Так, В. С. Стёпин выделил в эволюции науки три объекта исследования — механические, холические (саморегулирующиеся) и саморазвивающиеся системы (Стёпин, 2000). В классическом типе рациональности объект изолирован, в неклассическом — включен в мир как в систему, в постнеклассическом — объект развивается в сети сложных, текучих, зачастую неустойчивых взаимодействий.

При анализе психологической науки для дифференциации типов рациональности нам важно обратить внимание на такие методологические предпосылки, как механицизм, холизм и автопоэзис, а также на исследовательскую оптику, где объект изучения представлен непосредственно («постулат непосредственности»); опосредованно (будь посредником язык, деятельность, промежуточные переменные, переживания, продукты творчества); в разнообразии локальных и изменяющихся контекстов (Гусельцева, 2014в).

Классический тип рациональности оформился в качестве эпистемологического подхода в XVII — XIX вв., вместе со становлением европейской науки и дальнейшим расцветом классического естествознания (Стёпин, 2000). Данная методологическая оптика сфокусирована на исследовании изолированного (лабораторного) объекта, который естествоиспытатель (субъект) изучает эмпирически, экспериментально и как бы со стороны, то есть с позиции внешнего и беспристрастного наблюдателя (см. рис. 1). В качестве культуры мышления классическая рациональность ориентирована на внеисторический характер разума; ее методологические задачи — избежать изменчивости и вариативности знания (Гайденко, 2003).

Рисунок демонстрирует сосредоточенность поля рефлексии на объекте исследования. Цель познания в свете классического идеала рациональности — построение истинной, объективной картины реальности; описание вещей такими, каковы они есть «на самом деле». Становящиеся науки на данном этапе решают проблемы строгого определения границ собственного предмета и поисков объективного метода исследования. Приоритет отдается опытному и экспериментальному знанию, теории строятся на фактологической основе. Согласно исследовательским установкам научного сообщества, к теории ведет правильный метод, а достижение достоверности, объективности, валидности исследования требует элиминации случайных помех и субъективных факторов.

Рис. 1. Методологическая оптика классического идеала рациональности

Трактовка психики на классическом этапе развития науки, как правило, замыкала ее пределами сознания. Тем не менее естественнонаучная методология придала мощные импульсы развитию психологии в качестве эмпирической науки. Философская категория отражения легла в основу объяснения развития и принципов функционирования психики. Ведущей методологией здесь служил позитивизм как важное достижение в эволюции научного знания того времени. Следует подчеркнуть, что популярная в наши дни критика позитивизма справедлива лишь в стремлении ограничить его претензии на общенаучное мировоззрение и методологическую универсальность. В качестве классической (в лучшем смысле этого слова) методологии позитивизм до сих пор продолжает служить идеалу достоверного познания и доказательной науки.

Таким образом, ошибочно было бы полагать, что классический идеал рациональности остался позади в истории науки: с одной стороны, он вполне адекватен для решения ограниченного круга задач, с другой же — сохранился в качестве консервативной установки исследовательского сознания. Так, примером последнего служит убеждение ряда ученых, что «единственной теорией познания, согласующейся с наукой, является теория отражения» (Семенов, 1993, с. 18).

Неклассический идеал рациональности рождался на рубеже XIX — XX вв. Ведущей наукой в фарватере эпистемологического поворота здесь явилась теоретическая физика. Одновременно значимую роль в эпистемологии социогуманитарных наук сыграл структурализм. Методологическая оптика данного типа рациональности направлена на рассмотрение взаимодействий субъекта и объекта, которые включены в единый познавательный мир или систему (см. рис. 2). На рисунке изображена прикованность взгляда к установочному ракурсу: будь то объект, взаимодействие объекта и субъекта или взаимодействие объекта и субъекта в системе (системах).

Важное место в неклассической парадигме занимают категория деятельности как «транслятор» между субъектом, объектом и миром, а также идея относительности (опыта, метода, теорий, картины мира). При помощи разных методов и теорий ученые создают здесь уже не абсолютный универсум, а идеальные модели реальности, ощупывая пресловутого «слона» с различных сторон. Отрефлексированной методологической проблемой на данном этапе развития становится необходимость преодолеть фрагментацию исследований в том круге познания, где представлены разные модели реальности и языки описания. Неклассическая культура мышления признает исторический характер разума, но тем не менее довлеет к позитивизму.

Трактовка психики в неклассическом типе рациональности выходит за пределы сознания: предмет исследования становится открытой системой. Ведущей и весьма эффективной методологией неклассического типа рациональности является системный подход. Существенную роль здесь играют идеи холизма. Наряду с принципом отражения на передний план выдвигается принцип активного преображения реальности. Неклассическая психология деятельна, психотехнична и осмысливает себя активно вмешивающейся в реальность. Также не чужды ей идеи конструктивизма^[3] (см., например: Kvale, 1994).

Рис. 2. Методологическая оптика неклассического идеала рациональности

Подчеркнем, что идеальную модель смены типов рациональности не следует отождествлять с исторической реальностью, где отдельные признаки «неклассики» исследователи обнаруживают как в конце XIX в., так и в 1960-е гг. Более того, если ранняя неклассика строга, позитивистски ориентирована и стремится к образцу классической науки, то поздняя неклассика отличается либерализмом и толерантностью к разнообразию, что в дальнейшем станет существенной характеристикой уже постнеклассического типа рациональности. (О дифференциации внутри неклассического типа рациональности подробнее см., например: Гусельцева, 2006, 2013 в.)

Постнеклассический идеал рациональности сформировался на рубеже ХХ — XXI вв. При этом признаки постнеклассики могут быть обнаружены в более широком временнóм диапазоне, включая 1960-е гг. и даже отдельные идеи античных авторов (например, см.: Тульчинский, 2002). Исследователи отмечают взлет социогуманитарного знания, получающий поддержку именно в постнеклассическом типе рациональности. «На передний план вышли проблемы социокультурной обусловленности научного познания, анализ взаимодействия науки с другими феноменами человеческой культуры, исследование познавательных процедур в связи с исторически меняющимися ценностями и мировоззренческими ориентациями» (Стёпин, 1991, с. 136).

Постнеклассическая культура мышления признает множество типов рациональности, в том числе рациональность мифа (например, см.: Хюбнер, 1996). Исторический стиль анализа распространился здесь даже на естествознание, наука изучается как часть культуры (Гайденко, 2003). Познавательная ситуация характеризуется растворением дисциплинарной модели знания и методологическим ситуативизмом, где наиболее эффективными оказываются проблемные, а не предметные исследования. Постнеклассическая рациональность отмечена вкладом в эпистемологию социологии, культурологии и этнографии (антропологии). Важную роль в ней играют идеи самоорганизации, категория культуры (значимость культурных факторов) и рефлексивная сложность (сверхрефлексивность).

В постнеклассической науке на передний план выдвигается новый тип объекта — это открытые, саморазвивающиеся системы (Стёпин, 2000; Клочко, 2007), возрастает саморефлексия науки (Gergen, 1994), анализ познавательных контекстов, набирает силу так называемое движение антропологического поворота (Панченко, 2012; Платт, 2010; Прохорова, 2009). Отметим, что антропологическая оптика не чужда и синергетической трактовке постнеклассической рациональности. Так, В. Е. Клочко пишет: «Согласие между теми, кто хочет “объяснять психику”, с теми, кто хочет “понимать человека”, возможно только в том случае, если сработает новая установка: чтобы объяснять психику, нужно определенным образом понимать человека» (Клочко, 2007, с. 158). Одна из важных методологических проблем постнеклассического типа рациональности — интеграция знания как на конкретном общенаучном, так и на мультидисциплинарном уровнях. Несмотря на то что в постнеклассической науке распространена трактовка психики как сложной саморазвивающейся системы, нам важно подчеркнуть именно множественность и дополнительность ракурсов изучения предмета психологии. Наряду с проблемами активного преображения и конструирования реальности, где субъект и объект развиваются в поле влияния разнообразных систем, в качестве разновидности психологической детерминации обсуждается принцип автопоэзиса.

Каждому типу рациональности присуще множество атрибутов. В свое время Б. Спиноза обратил внимание, что у мира как субстанции атрибутов гораздо больше, нежели мы воспринимаем или рефлексируем. Данная идея работает и в отношении анализа типов рациональности, где их ведущие особенности выявляет оптика исследовательской задачи. Так, например, при сравнении неклассического и постнеклассического типов рациональности могут быть выделены соответственно: установка на конфликт с иными подходами (а не на солидарность), подозрительность (а не доверие), тотальность, а не ситуативность и т. п. — как отличия интеллектуальных стилей данных типов рациональности (Гусельцева, 2013в).

Подчеркнем, что наш ракурс рассмотрения типов рациональности обращен прежде всего на методологическую оптику. Методологическая оптика постнеклассического идеала рациональности нацелена на решение сверхзадачи — объять необъятное. С этим связаны такие особенности анализа, как подвижность, динамичность, сложность, текучесть, ситуативность, своего рода эклектичность (новая эклектика). Исследователь рефлексирует множественность теорий, методов, подходов, которые верны в контексте локально решаемых задач, раскрывают разные аспекты реальности, меняются вместе с ситуацией, работают на опережение и т. п. Следствием этого становятся усилие, а в дальнейшем и навык сверхрефлексивности, интеллектуальной игры антиномиями (и то, и это), практика смены оптик (подробнее см.: Там же).

Таким образом, постнеклассика решает задачи коммуникации подходов, поиска объединяющих горизонтов. Методология здесь выступает в качестве работы перевода между концепциями, демонстрируя, каким образом одну и ту же реальность раскрывают различные концептуальные языки. В этом контексте появляются разные модели интеграции психологического знания, среди них — триангуляция^[4] (если прибегнуть к данному понятию в качестве метафорического конструкта: встречаясь, два подхода, например позитивизм и герменевтика, уже не ведут борьбу за «место под солнцем», а прокладывают «третий путь») (см. рис. 3).

Рисунок демонстрирует свободу в выборе установочного ракурса: концентрация ли непосредственно на объекте (в соответствии с идеалом классической рациональности), на взаимодействии ли объекта и субъекта, или на взаимоотношениях объекта и субъекта, представленных в разнообразии систем (в соответствии с идеалом неклассической рациональности). Помимо этого здесь добавились, с одной стороны, множественные поля рефлексии, а с другой — обзорное поле рефлексии, где осуществляется произвольное конструирование картины мира на основе разных исследовательских ракурсов. Среди интегрирующих исследовательских стратегий наряду с вышеупомянутыми возможны: «триангуляция» (как чередующаяся смена методологической оптики) и «смешанные методы» (смена исследовательской оптики и скольжение мысленным взглядом от одного познавательного ракурса к другому). Сочетание ракурсов создает новые, избыточные, иногда неожиданные и ранее не очевидные возможности. Наиболее проблематичной и одновременно креативной областью становится обзорное поле рефлексии, где решаются задачи синтеза и интеграции исследовательских стратегий.

Рис. 3. Методологическая оптика постнеклассического идеала рациональности

Однако, чтобы методологический плюрализм не скатился к «либеральной пошлости» (liberal platitude) (Della Porta, Keating, 2009, p. 4), важно продумать, каким образом разные методы, теории, подходы могут быть взаимосогласованы. Особенно актуальной здесь становится задача свести воедино отрефлексированное разнообразие исследовательских ракурсов. Для решения этой задачи используются различные стратегии — коммуникативные, интегральные, диалогические, сетевые (см.: Гарбер, 2006; Мазилов, 2003; Уилбер, 2013; Янчук, 2007; Chew, 1968). В зарубежной же эпистемологии социогуманитарных наук наиболее активно обсуждаются идеи триангуляции (triangulation) и смешанных методов (multimethods, mixed methods) (Approaches and Methodologies…, 2008; Bryman, 2006, 2007; Creswell, 2003; De Lisle, 2011; Johnson, Onwuegbuzie, Turner, 2007; Olsen, 2004; Tashakkori, Creswell, 2007; Thurmond, 2001; Terrell, 2012; etc.).

Особенно следует отметить работу Ф. Аркидьяконо и Е. Де Грегорио, посвященную смене стиля мышления в психологии под воздействием смешанных методов и методологий, анализу условий их продуктивного использования и открывающимся в новой познавательной ситуации научным перспективам (Arcidiacono, De Gregorio, 2008). Авторы подчеркивают, что выбор методологии не может быть абстрактным, а определяется поставленной задачей. Важно поддерживать вариативность доступного познавательного инструментария, чтобы диапазон выбора ученого не был ограничен привычкой к определенным методам и парадигмам. Смешанные методы исследования способствуют более глубокому изучению феноменов в разных аспектах и на разных уровнях анализа, иными словами, они адекватны более сложному представлению о реальности, в свою очередь, обогащая и психологические теории (Ibid.).

В постнеклассическом типе рациональности, поддерживающем конвергенцию наук о природе и наук о духе, качественные и количественные стратегии не противопоставляются, а делят между собой сферы влияния: количественный анализ направлен на исследование объективной реальности, качественный анализ служит изучению ее субъективных аспектов (Della Porta, Keating, 2009). На определенных этапах исследования количественные методы требуют качественного наблюдения, тогда как качественный анализ в целях повышения собственной валидности стремится получить количественное подтверждение. Более того, в современной социокультурной ситуации развития науки произошла легализация смешанной методологии, где уклон в сторону позитивизма или герменевтики определяется исследовательскими предпочтениями.

1.4. В защиту плюрализма: смешанные методы и методологии

Познавательную ситуацию в социальных науках детально обсуждают Д. Делла Порта и М. Китинг, доказывая продуктивность методологического плюрализма: «Вместо того чтобы искать единую теорию поля, социологи должны увидеть методологический плюрализм в качестве позитивного и естественного состояния реальности» (Della Porta, Keating, 2009, p. 2). Социогуманитарные науки начиная с последней четверти ХХ в. дискутировали вопросы разнообразия онтологий, подходов, методов и методологий. Неклассическая эпоха в развитии этих наук вошла в историю как время методологических войн, характеризуясь противопоставлением двух направлений, опирающихся соответственно на количественную и качественную эпистемологию.

Однако вместе со становлением постнеклассического идеала рациональности борьба методологий постепенно сменялась идеями толерантности, когерентности исследований, стратегиями солидарности и поддержкой, значимостью деталей и полутонов. Изменилась исследовательская позиция в целом: вместо взаимоисключающих стратегий ученые научились видеть их взаимодополнительность. Одновременно шла дифференциация эпистемологически близких подходов, которые в отличие от крупных школ интенсивнее стремились к размежеванию (Della Porta, Keating, 2009).

С января 2007 г. «солидное американское издательство “Sage Publications”» (Варганова, 2009) начало ежеквартальный выпуск «Journal of Mixed Methods Research» (как следует из названия, посвященного смешанным методам исследований). Первый выпуск данного журнала, отмечают авторы редакционной статьи Дж. Кресвелл и А. Ташакори, открыл новую эру в концептуализации и использовании интегрирующих подходов на всем пространстве социальных и поведенческих наук (Tashakkori, Creswell, 2007). Несмотря на огромный объем литературы, посвященной вопросам методологии, типологии и оценки смешанных методов исследований, данное эпистемологическое поле все еще продолжает интенсивно развиваться.

Вышеназванный журнал был задуман в качестве пространства для дискуссий и коммуникации ученых, использующих в собственной практике смешанные методы и методологии, позволяя им также преодолевать междисциплинарные и межкультурные барьеры, расширять философские и методологические горизонты. Каждый выпуск журнала по установившейся традиции включает разнообразие исследовательских жанров, представленное методологическими, теоретическими и эмпирическими статьями, обзорами книг и даже анализом программного обеспечения (Там же).

До сих пор остается дискуссионным само понятие смешанных методов, где избегающие теоретической рефлексии практики обозначают таким образом сочетание количественных и качественных исследований в своих проектах. В эпистемологическом же ракурсе принято различать смешанные методы, касающиеся сбора и анализа двух разновидностей данных (качественные и количественные), и смешанные методологии как способы интеграции двух подходов к исследованию (количественные и качественные) (Morse, 1991). В интеллектуальном кругу «Journal of Mixed Methods Research» смешанные методы и методологии принято трактовать в самом широком смысле, включая сбор и анализ данных, синтез результатов, обоснование выводов с опорой на количественные и качественные подходы, объединение разных методов в одном исследовании или создание полипарадигмальной исследовательской программы (Tashakkori, Creswell, 2007). При этом ключевым понятием здесь является интеграция (Bryman, 2007).

Дискутируются философские основания смешанных методов и методологий, в том числе — считать ли общим концептуальным полем прагматизм, единый философский подход или сочетание множества философий (Tashakkori, Creswell, 2007). Широко обсуждаются проблемы, возникающие при комбинировании методов, методологий и общенаучных парадигм. Так, А. Ташакори и Ч. Тэдли, рассматривая вопросы дифференциации смешанных методов и смешанных методологий, пришли к выводу, что корректнее проводить различие между смешанными и квазисмешанными методами исследованиями, где в последнем случае итоговой интеграции не происходит (Tashakkori, Teddlie, 1998).

Хотя дискуссии, посвященные разнообразию методологических возможностей и стандартам исследований, опирающиеся на комбинирование качественных и количественных подходов, активизировались на рубеже веков, сама идея смешанных методов и методологий появилась гораздо раньше (например, см.: Campbell, Fiske, 1959). Одну из первых концептуализаций осуществил Н. Дензин, не только развивший методологию триангуляции, но и выделивший виды последней — триангуляция данных, триангуляция методов, триангуляция исследователей, триангуляция методологий (Denzin, 1970). В дальнейшем список пополнился триангуляцией анализа (Kimchi, Polivka, Stevenson, 1991).

Работы Н. Дензина послужили легализации в социальных науках идей методологического плюрализма и либерализма. В 1970-е гг. он призвал социологов привыкнуть к мысли, что не существует «лучшего», единого, везде пригодного метода. Напротив, один метод, один наблюдатель и одна теория ведут к заведомо пристрастной интерпретации. Каждый из методов (экспертов, теорий) имеет свои сильные и слабые стороны, раскрывает отдельные аспекты изучаемой реальности. Стратегия же триангуляции предполагает использование в решении поставленных задач возможности нескольких методов и методологий. Более того, применение в одном исследовании разных типов триангуляции получило название множественной триангуляции (multiple triangulation) (Denzin, 1970).

Эпистемологический смысл триангуляции — подтверждение фактов и достижение полноты картины исследуемой реальности. Однако сама по себе триангуляция — не панацея, В. Термонд подчеркивает, что данная стратегия не усилит изначально слабое исследование: обращаясь к триангуляции, исследователь должен четко понимать, какие именно задачи он здесь решает (Thurmond, 2001). Как уже отмечалось, проблему итоговой интеграции результатов исследований, использующих идеи триангуляции и смешанные методологии, поставил во главу угла А. Брайман (Bryman, 2006, 2007).

Ранее проблемы интеграции методов и методологий обсуждал Ж. Морс, предложивший различать исследования, использующие качественные и количественные технологии при сборе материала, и посвященные проблеме интеграции разных подходов глубокие теоретические работы. Более того, «смешивание» методов и методологий происходит разными способами и по разным основаниям: типы исследовательских вопросов (с опорой на качественные и количественные подходы); стили исследования (импровизация vs строгая процедура); разновидности отбора проб (вероятностные и целенаправленные), процедуры сбора данных (фокус-группы и опросы), оформление данных (численные и текстовые), анализа данных (статистические и содержательные), выводов («эмические» и «этические», «объективные» и «субъективные») и т. д. (Tashakkori, Creswell, 2007).

Осмысливая проблему согласования различных эпистемологических и онтологических предпосылок, Ж. Морс выделил два пути совмещения количественных и качественных исследований. В одном случае качественные методы играют роль предварительных разведывательных или дополняющих стратегий при ведущей роли количественной методологии. Во втором случае, напротив, ведущей является качественная методология, а количественные методы несут вспомогательную нагрузку. При этом исследователь так или иначе вынужден определиться с собственной исходной позицией, следовательно, несмотря на плюрализм познавательного инструментария, идеалом рациональности здесь остается теоретический монизм (Morse, 1991).

Д. Делла Порта и М. Китинг подчеркивают, что выбор между «жесткими» количественными методами и «мягкими» качественными стратегиями не должен определяться идеологическими предпосылками, но направляться адекватностью решаемой задаче. Современное социогуманитарное знание в целом продуктивно развивается в рамках как позитивистской, так и герменевтической методологии. В пределах одной науки ученые ориентированы на разнообразные исследовательские перспективы: одни оперируют позитивистской эпистемологией и налегают на количественный анализ, другие привержены релятивистской позиции и предпочитают анализ качественный. На протяжении каждого исследования сложно сделать однозначный выбор между позитивизмом или интерпретацией, количественной и качественной методологией. В повседневности познания нет единой методологии, а есть множество изменяющихся выборов и тенденций. Именно наличие многообразных расхождений способствует поиску консенсуса между полярными позициями, где возникающее «перекрестное участие» (overlapping membership) исследователей в разных проектах делает границы между позитивистскими и герменевтическими подходами проницаемыми.

Вместо следования дихотомическому мышлению, утверждают Д. Делла Порта и М. Китинг, продуктивной оказывается модель континуума. Поскольку социальные науки нередко осмысливали себя в качестве «третьего пути» между естествознанием и гуманитаристикой, у них легко возникает искушение методологического заимствования в двух местах (Della Porta, Keating, 2009). Заметим, что и в развитии психологии подобного рода эпистемологические стратегии представляются весьма эвристичными.

Несмотря на гетерогенную и мозаичную в наши дни исследовательскую реальность, где представлены разные типы рациональности и исследовательские установки: консервативные и либеральные, охранительные (по отношению к классическому наследию) и модернистские, — отечественные социогуманитарные науки в целом и психология в частности сохраняют традиции интеллектуального изоляционизма^[5]. Перспективным в его преодолении представляется развитие смешанных методологий и культивирование постнеклассического идеала рациональности. Данная концептуальная рамка является эвристичной и для развития отечественных научных школ культурно-исторической и деятельностной психологии, где категории «деятельность» и «культура» встречаются в смешанной культурно-деятельностной парадигме, а относительно чистые линии культурно-исторической и деятельностной школы при комбинировании получают второе дыхание (см., например: Асмолов, Володарская, Салмина и др., 2007). Модель психического служит другим примером интеграции психологического знания в свете постнеклассического идеала рациональности (Сергиенко, Лебедева, Прусакова, 2009).

Новые методологии возникают в ответ на вызовы изменившейся познавательной и социокультурной ситуации. Так, «текучая современность» (З. Бауман) как метафорический конструкт находит отражение не только в текучести процессов современной социализации (Марцинковская, 2013а), но и познания. В этой связи эпистемологическую поддержку в свете идеала постнеклассической рациональности получают разновидности смешанных исследований, включающие идеи триангуляции, мультидисциплинарности, полипарадигмальности и т. п.

Концептуальная рамка культурно-аналитического подхода, использующего типы рациональности в качестве одного из возможных конструктов для анализа эволюции научного знания, позволяет рассматривать смешанные исследования как закономерный этап развития науки, опирающейся на философские предпосылки методологического либерализма и плюрализма. Прибегая к образному языку сравнительной психологии В. А. Вагнера, можно констатировать, что выделенные в классическом типе рациональности и сформировавшиеся в неклассическом типе в качестве научных школ «чистые линии» исследовательских традиций в последней четверти ХХ в. превратились в «смешанные линии»: в синтетические (интегративные, коммуникативные) подходы, в смешанные методы и методологии, сложные комбинации исследовательских традиций. В неклассическом типе рациональности такого рода вещи пренебрежительно назывались «эклектикой», постнеклассический же идеал рациональности помог обнаружить в них эвристику. Иными словами, произошла смена взгляда, и снова «камень, который отвергли строители», лег во главу угла^[6].

Постнеклассическая методологическая оптика характеризуется тем, что разнообразные теории, концепции, подходы предстают в качестве элементов интеллектуальной мозаики, из которой под конкретную исследовательскую задачу создается ситуативная интеграция знания. Такого рода исследовательская установка позволяет не только преодолевать фрагментацию исследований, соединяя запросы практики с требованиями теоретической сложности анализа, но и постигать реальность глубже, шире, полнее, удерживая в сознании «ускользающий мир»^[7].

Однако в изменившейся познавательной ситуации как отечественные социогуманитарные науки, так и современная российская психология испытывают определенные трудности, связанные с консервативными традициями. Крайне значимым здесь представляется преодоление интеллектуальных установок, отсылающих к якобы единственно правильным трактовкам, верным подходам и методологиям, препятствующих развитию как свободы мышления, так и здорового критицизма. Важно стремиться к выработке интеллектуального навыка многомерного анализа, «вертя» в рефлексивном поле сознания условия и допущения, при которых оказываются верны та или иная позиция, теория, метод, подход. «Презумпция ума» (Мамардашвили, 1992) здесь выступает как интеллектуальная норма постнеклассического типа рациональности.

Парадокс постнеклассического идеала рациональности проявляется в том, что отказ от охраны предметных границ усиливает исследовательские позиции точно так же, как поддержка разнообразия делает развитие системы более устойчивой.

Тренды и трансформации, наблюдающиеся в эволюции научного познания, обобщены нами под названием постнеклассической эпистемологии. В заключение главы сформулируем ее основные позиции:

• происходит конвергенция естественнонаучного и социогуманитарного знания, снимается противоречие между количественными и качественными стратегиями; так, в современной познавательной ситуации гуманитарные дисциплины при необходимости обращаются к строгим процедурам анализа, а естественные науки проявляют интерес к философскому дискурсу и интерпретативным техникам;

• в качестве общенаучного исследовательского багажа используется широкий круг методологического инструментария, наработанного в сфере разных наук, при этом данный познавательный инструментарий подбирается под конкретно поставленную задачу;

• поддерживаются толерантность к эклектике, гибкость в использовании разных исследовательских приемов, поиск эвристических стратегий;

• как функции исследовательского самоконтроля выступают критическое мышление, эпистемологические дискуссии, открытость, коммуникативность и рефлексивность ученых^[8]; немаловажную роль играют широкая доступность текстов и библиотек, а также новые технологии, повышающие скорость обработки информации и передачи знаний;

• поощряется проницаемость дисциплинарных границ, вылазки за пределы профессии, междисциплинарные проблемно-ориентированные исследования, полипарадигмальные подходы;

• возрастает обусловленность научного знания личными качествами ученого, его субъективностью, исследовательской репутацией, индивидуальными пристрастиями, мотивированностью, добросовестностью и мастерством^[9].

Глава 2. В поисках новых методологий: задачи методологического, теоретического и терминологического обновления психологической науки

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

М. Холквист сравнивает методологию М. М. Бахтина с методом «мысленного эксперимента» А. Эйнштейна, подчеркивая, что оба автора стремились преодолеть ограничения, связанные с существующей ситуацией наблюдателя. Найденные учеными методологические средства М. Холквист называет «философской оптикой» — «a conceptual means for seeing processes invisible to any other lens» («концептуальное средство, позволяющее увидеть процессы, недоступные для любой другой линзы») (Holquist, 1990, p. 20). Если А. Эйнштейн в мысленных экспериментах продемонстрировал тот факт, что картина мира наблюдателя зависит от его положения в пространстве и времени, то М. М. Бахтин, введя понятия «хронотоп» и «вненаходимость наблюдателя», показал, что открывающаяся наблюдателю реальность обусловлена его позицией в коммуникативной сети. Отметим, что Х. Ортега-и-Гассет осмысливал сходные оптические проблемы в терминах «перспективы», а Г. Гадамер — «горизонта».

2

В концептуальных рамках культурно-аналитического подхода проведена дифференциация разных аспектов сложности: онтологическая сложность (устройства бытия) и гносеологическая сложность (познания) относительно объективной реальности; экзистенциальная сложность («жизнь прожить — не поле перейти») и рефлексивная сложность (осмысления жизни) относительно субъективной реальности; ноэтическая сложность (отражения реальности в слове) и поэтическая сложность (сотворения понятия, достоверно отражающего реальность) (Гусельцева, 2014б, с. 331).

3

«В некотором смысле советская культурно-историческая школа после Выготского и теория деятельности Леонтьева и Давыдова близки к социальному конструктивизму, особенно в диалектических отношениях человека и мира и исторической и культурной обусловленности деятельности» (Kvale, 1994, p. 46).

4

В социальных науках и в психологии триангуляция выступает как метафорический конструкт, связанный с идеей, что разнообразие подходов укрепляет общую конструкцию итогов исследования. Триангуляция определяется как применение нескольких, преимущественно качественных и количественных, методов в изучении определенного феномена с целью увеличения достоверности исследования (Thurmond, 2001).

5

Так, Е. А. Сергиенко отмечает, что важное идейное направление зарубежной психологии Theory of Mind недостаточно представлено в российских исследованиях: «Данное направление в отечественной психологии разработано очень слабо и представлено фактически несколькими авторами, тогда как продуктивность и научная перспективность данного подхода уже доказаны в мировой науке» (Сергиенко, 2012а, с. 21).

6

Здесь: аллюзия на известную цитату Л. С. Выготского (Выготский, 1982, с. 388).

7

Название книги социолога Э. Гидденса, которое наряду с «текучей современностью» З. Баумана выступило плодотворной метафорой к анализу современной познавательной и социокультурной ситуации.

8

Ср.: «Критерий научности, согласуемый с логикой качественных исследований, — это рефлексивность как инструмент экспликации негласно разделяемых систем правил и значений, придаваемых коммуникациям и взаимодействиям друг с другом» (Мельникова, Хорошилов, 2014, с. 31).

9

«Практическое применение триангуляции во многом зависит от профессиональных компетенций и опыта исследователя» (Хорошилов, 2012, с. 29), что свидетельствует о возрастающей роли индивидуальных стилей профессионализации.