Призрак прекрасной дамы

Елена Жукова, 2023

Вы верите в привидения? Вот и Матвей Назимов тоже не верил. Но однажды он приехал в гости к тётушке, которая жила в Петербурге, в старом особняке на набережной Мойки. Ночью Матвею явился призрак графини, бывшей хозяйки дома, и потребовал… Что может потребовать привидение от тридцатитрёхлетнего московского плейбоя?

Глава 6

Матвей захлопнул дверь за разочарованной ведьмой и вернулся в музыкальный салон. В зале царил идеальный порядок, и ничто не напоминало о паранормальных показательных выступлениях — ни кровавых луж на паркете, ни следов Виталины. Графиня Тормазова, снова постаревшая, в чепце и чистом, белом пеньюаре, заняла любимое место у фортепьяно. На том же стуле, внутри её призрачного тела, примостился подхалим Омка. Старуха почёсывала лысого уродца за ухом, а со стороны это выглядело так, будто она гладила свой живот. Походу, кошак не только видел, но даже чувствовал прикосновения её призрачного сиятельства.

— Это правда? — с порога бухнул Назимов.

— Что именно, cher monsieur?

— То, что рассказала Виталина. Что муж стрелял в вашего любовника. И вы погибли, заслонив его собой?

— C'est ridicule!²⁶ — скривилась старуха. — Я не желаю слышать этой непристойной галиматьи.

— А как вы умерли?

— Милостивый государь, — графиня оскорблённо вскинула подбородок, — благородные люди не задают дамам такие неприличные вопросы!

— А что тут неприличного? Вы были замужем? Это прилично спросить?

— Положим, нет, не была.

— Значит, всё, что тут наплела Виталина — это чистое враньё?

— Как же вы легковерны, Матвей-не надо по отчеству! Образованный человек, а верить изволите Бог знает кому!

— А кому я, по-вашему, должен верить? Вам? — страх и напряжение последнего часа вырвались наружу протуберанцем ярости. — Я всю свою сознательную жизнь считал, что привидений не существует. Но тут нарисовались вы. И теперь я уже не знаю, чему верить, а чему нет!

Старуха с сочувствием посмотрела на Матвея много повидавшими глазами:

— Pauvre garçon²⁷! Вам сколько лет? Тридцать?

— Тридцать три.

— О, возраст Спасителя. Самая пора становиться взрослым, сударь. В моё время тридцатилетние мужчины командовали полками. Корсиканец, хоть и был чудовищем, в тридцать стал Первым Консулом республики. А вы, monsieur, не можете справиться с одним собой.

Назимов вспылил. Аццкий абзац! Что они все заладили: мальчишка, пора взрослеть. Он давно уже считал себя полноценным мужиком: сам себя содержал, сам обслуживал, сам собой командовал и подчинялся тоже только себе. Какой ещё взрослости им не хватало?

— Я отлично справляюсь! — выкрикнул Матюха, и мячиком отскочившее от стен эхо дважды подтвердило его слова. — А если вы считаете меня недозрелым, то какого хрена прицепились ко мне?

— Не понимаю, сударь, причём здесь хрен, но я уже имела случай объяснить: мне нужна ваша помощь.

— Вы снова про ваш проклятый фамильный перстень? Хотите, чтобы я украл его для вас?

— Я хочу, чтобы вы вернули перстень законным владельцам — потомкам рода Тормазовых, — назидательным тоном повторила графиня уже предъявленное ранее требование. И словно точку поставила — ткнула пальцем в крышку пианино, и от этого с клавиатуры сорвалась звенящая решительностью нота.

— А если я не соглашусь, вы так и будете меня доставать?

— Доставать? Откуда?

— Доставать — значит приставать. Вы так и будете мне являться?

— Pardonnez-moi²⁸, но у меня нет выбора. На кону стоит судьба рода.

Матвей устал препираться. Походу, её приставучее сиятельство так и будет прессовать его, пока не добьётся результата. Аццкий абзац! До приезда Татки и Денисова оставалось ещё пять дней. За это время графиня успеет затрахать вусмерть. Лучше было заключить тактическое перемирие: выслушать её детективную историю, и сделать вид, что на всё согласен. А через пять дней просто слинять в Москву. И прощайте, ваше сверкательство!

— Окэ, рассказывайте, — Назимов плюхнулся на соседний стул и приготовился к длинному рассказу. — Что там случилось с вашей ювелиркой?

— Ну так-то лучше, милостивый государь! — графиня растянула в улыбке собранные на резинку губы. — Надеюсь, вы осведомлены про Французскую революцию? Liberté, Égalité, Fraternité²⁹.

Матюха смутился: что за экзамен по истории? Ну, слышал он ещё в школе про взятие Бастилии и про Парижскую коммуну. Хотя больше был знаком с продукцией одноимённой фабрики — как-то раз ему заказывали исследование российского обувного рынка. И ещё он помнил дату главного национального праздника Франции — четырнадцатое июля. В студенческие годы это был зачётный повод выпить.

— Какая связь: украденный перстень и Французская революция?

— Именно во Франции началась история перстня, — старуха выдержала драматическую паузу. — Это было в самый разгар якобинского террора — в девяностые годы прошлого века.

Назимов смутно помнил «лихие девяностые» прошлого века — на них пришлось его детство. Тогда, говорят, «новых русских» отстреливали, как тарелочки на стенде. Но массового террора стопроцентов не было. И точно не было никаких якобинцев.

— Девяностые какого века? — переспросил он.

— Восемнадцатого. Тысяча семьсот девяносто третий год — самый кровавый во всей революционной смуте.

— Тогда это поза-поза-прошлый век, — подсчитал Матвей.

— Ах, как бежит время! — сентиментально вздохнула старая графиня. И, помолчав несколько секунд, продолжила. — Так вот, девяносто третий — это год казни его величество короля Людовика шестнадцатого де Бурбона и его несчастной супруги Марии-Антуанетты. После этого полились целые реки крови. По ужасному закону «О подозрительных» эти les monstres³⁰ — якобинцы могли арестовать кого угодно. «Подозрительных» хватали целыми семьями — только за то, что их имущество приглянулось каким-нибудь корыстолюбивым голодранцам. А потом так называемый революционный трибунал тысячами оправлял этих ни в чем неповинных людей на гильотину. Вы знаете, сударь, что такое гильотина?

— Примерно представляю.

— С помоста гильотины сыпались головы аристократов, а толпа насаживала их на пики и носила по улицам. Представляете, даже дети, enfant innocent³¹, играли, поднимая на палки отрезанные кошачьи головы.

— Какой кошмар, — искренне ужаснулся Назимов.

— Вот именно, сударь. Le cauchemar.

— И как со всем этим связан ваш перстень? — вернул погрузившуюся в воспоминания старуху к сути дела Матвей.

— О, это страшная и в то же время очень романтическая история. Владельцем перстня был виконт де Жуайёз. Но в девяносто третьем его, жену и четверых детей арестовали как подозрительных. Надежды спастись не было — всех их ожидала гильотина. Старшая дочь — Луиза де Жуайёз, ей тогда было всего семнадцать, — приглянулась коменданту тюрьмы. И он сделал ей непристойное предложение: купить жизнь ценой… virginité³². Ну, вы понимаете?

Матюха понимающе кивнул головой: даже не зная слова, нетрудно было догадаться, чего желал дорвавшийся до власти плебей от юной красавицы-аристократки.

— Так вот: Луиза решилась предпочесть смерть бесчестию. Но родители, спаси, Господи, их души, — старуха благочестиво осенила себя крестным знамением, — умоляли её согласиться, чтобы хотя бы один член семьи остался в живых.

То ли её сиятельство была хорошей рассказчицей, то ли действовала потусторонняя магия, но перед глазами Матвея кинофильмом замелькали живые картины. Он видел большой подвал, набитый людьми, как консервная банка — кильками. И даже ощущал ноздрями тяжёлый дух темницы — запах пота, страха и отчаяния. Серолицые заключенные кучками сидели и лежали на полу. Здесь, в темнице, аристократы походили на груды некогда ценного, но износившегося до негодности тряпья: дырявый бархат, изорванные кружева, грязные, съехавшие набок парики. Родные испуганно жались друг к другу: утешали и утешались, согревали и согревались в последней близости. Родители обнимали детей, мужья — жён. В углу исступлённо плакала женщина, в другом — кто-то монотонно рассказывал о своей подошедшей к финишу жизни.

Назимов, как живую, видел Луизу де Жуайёз — худенькую бледную девушку с огромными глазами, в которых навсегда отпечатался ужас увиденного. Испачканное золотистое платье болталось на исхудавшей фигурке одёжкой с чужого плеча. Луиза зябко куталась в грязный лоскут ткани, что ещё недавно был дорогой турецкой шалью.

— В ночь, когда Луиза пошла к своему мучителю, — продолжала графиня, — papa³³ передал ей единственное уцелевшее сокровище — перстень с рубином. Он хотел, чтобы дочь продала драгоценность и на вырученные деньги добралась до Петербурга. Здесь, при дворе государыни-императрицы, служил её кузен.

И снова Назимов, будто в кино, смотрел, как девушка в золотом платье, высоко вздёрнув голову, шла к двери, где ждал её гнилозубый коротышка с трехцветной кокардой на груди. Как на пороге она остановилась и бросила мученический взгляд на обречённых родителей, сестёр и брата.

— Комендант тюрьмы, — продолжала графиня, — хоть и был canaille³⁴, всё-таки имел некоторые представления о чести. Он снабдил Луизу документами, одеждой простолюдинки и дал немного денег. А фамильный перстень она спрятала под чепцом в волосах — у неё были роскошные густые волосы. Через три месяца скитаний, голода, страха, горя, полуживая и полубезумная, mademoiselle де Жуайёз прибыла в Петербург. К тому времени её кузен уже получил известие о казни родственников. Поэтому, когда Луиза появилась у дверей его дома, он был fou de joie³⁵.

— Кем он был? — перебил Матюха в раздражении от очередного трескучего пассажа.

— Кем? — выцветшие брови её сиятельства озадаченно столкнулись на лбу. — Сейчас уже и не припомню… Кажется, служил по дипломатической части.

— Я не об этом, — досадливо поморщился Назимов. — Я про ваше «фу дё…»?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

26

Какая нелепость!

27

Бедный мальчик!

28

Извините меня.

29

Свобода, равенство, братство.

30

Чудовища.

31

Невинные дети.

32

Девственность.

33

Отец.

34

Мерзавец.

35

Вне себя от радости.