Портрет девочки в шляпе

Елена Дорош, 2021

Лора – искусствовед, специалист по установлению подлинности картин. Тихая, скучная работа? Как бы не так! Имея дело с портретами женщин из рода Строгановых, Лора оказывается в самом центре опасной и запутанной криминальной истории, корни которой уходят в глубь веков и за океан. Придется разбираться, где фальшивки, а где подлинники, причем это относится не только к картинам, но и к людям…

Тебе нужен Фриц

На месте удалось сделать немного. Лора пропахала картину вдоль и поперек, просветила, изучила все документы, но, вопреки утверждению восторженного Чернышевского, определенного мнения не составила. Оборудование в музее было «времен очаковских и покоренья Крыма», а значит, для дела не годилось. Наобещав с три короба всяких чудес, написав стопку расписок, отправив и получив кучу сканов с подписью директора, Лора вернулась и сразу побежала к другу детства.

Отдышавшись, она поставила на стол тубу с картиной.

— Надеюсь, там односолодовое виски двадцатилетней выдержки? — спросил начальник, роясь в столе.

— Принимай работу, а я пошла своими делами заниматься.

— С ума сошедши, Дорочка? — из-под стола показался круглый Вольдемаров глаз. — Мне возиться недосуг. У меня малые голландцы месяц пылятся, а ты хочешь, чтобы я на рельсы лег!

Он еще немного пошуршал в столе и спросил:

— Ну, что ты думаешь? Она?

— Не знаю.

— Другими словами, ты уверена, что это не Виже-Лебрен и не Анна Строганова?

— Нет, не уверена. Изображение действительно почти точно совпадает. Сюжет, фигура модели, поза, ваза. Все есть.

— А чего нет?

— Чего-то нет. Возможно, писалась с оригинала, но позже.

— Покажи.

Вольдемар Михайлович, надев очки со вставленными увеличительными стеклами, развернул полотно и стал смотреть. Потом снял «окуляры», как он любил их называть, и еще минут пять возил по картине носом.

— Да-с. Но все равно не пойму, с чего ты взяла, что это не она? Ни хрена же не понятно?

Лора вдруг поняла, что Вовчику очень хочется, чтобы картина оказалась подлинником. Славы жаждет?

— Тебе нужен Фриц, — вдруг сказал он.

— Зачем?

— Затем, что мне эта работенка не по зубам. Вещь разрушена капитально. Пусть не на сто процентов, но… Смотри, холст весь скукоженный, лак в трещинах по всему полю, то есть процент кракелюра, как я и думал, офигенный! А тут что? А здесь и здесь? Вообще катастрофа!

— Вовчик, я не верю, что ты собираешься это на меня повесить, — заныла Лора. — Где эта сволочь Гаврила Николаевич? Чернышевский все закрутил, пусть он и канителится.

— Чернышевский слег с воспалением легких. Это месяц, не меньше. Вся надежда на тебя. Кроме того, я даю тебе наводку на лучшего спеца. Да, да, да! Лучшего! Даже я это признаю. Готов подключиться — лично уговорить его взяться за перспективное предприятие.

— Ты уверен, что перспективное?

— Нет, не уверен. Поэтому рекомендую единственного, кто сможет отреставрировать полотно, при этом так, чтобы ты могла сделать однозначную атрибуцию и прославиться в веках.

Лора ныла и канючила до последнего, потому что была уверена — неведомый Фриц ни за что не согласится работать с картиной, вернее с тем, что от нее осталось. Однако Вовчик был непреклонен.

На следующий день она потащилась в мастерскую гения. Добираться да Гатчины пришлось на электричке: шоссе было забито машинами. Реставрационная мастерская располагалась в старом доме, недалеко от дворцового парка. Лора поднялась на второй этаж и постучала в обитую дерматином дверь. Ни слова в ответ. Она поискала глазами звонок. Не нашла и постучала громче. Снова тишина. Лора потянула за ручку. Дверь легко и бесшумно открылась. В угловой комнате было пять больших окон и столько света, что пришлось приложить руку к глазам козырьком, чтобы иметь возможность рассмотреть хоть что-нибудь.

— Здравствуйте, — наугад сказала она.

Что-то качнулось сбоку.

— Вот черт! — низким голосом сказал кто-то невидимый за ширмой, стоящей в правом углу.

— Извините, мне нужен Фриц!

— Кто?

— Фриц. Не знаю отчества.

За ширмой хмыкнули.

— А вы кто такая? — продолжая оставаться невидимым, поинтересовался низкий голос.

— Дора, — почему-то ответила она.

— А Дора — это Доротея или Иссидора?

— Нимфадора, — начиная потихоньку беситься, сказала Лора.

Голос не сдавался.

— Нимфадора? А разве есть такое имя?

— А как же. В переводе с греческого означает «дар нимфы».

Еще минута, и я пошлю его к черту!

И тут из-за ширмы вылез высокий мужик, вытирая полотенцем мокрые волосы.

— Извините, что так вас встретил. Решил голову помыть, а тут вы.

Он стоял против света и разглядывал посетительницу, а она по-прежнему видела его плохо.

— Вы Фриц? — решительно пройдя вперед, чтобы уйти от ослепляющего солнца, спросила Лора.

— В целом да.

— А в частности? — она уже разозлилась и решила не церемониться.

— Иногда меня зовут Германом. Иногда Германом Александровичем.

— А Фриц тогда откуда?

— Из-за имени. Раз Герман, значит Фриц.

— Логично. — Ей стало смешно.

Лора развернулась и могла наконец рассмотреть Германа — Фрица во всей красе. Молодой. Это странно. Ожидалось, что корифей реставрации будет возрастным человеком. А этот едва ли намного старше ее. И на реставратора совсем не похож. Ну ни разу. Скорее на спортсмена или на… неизвестно кого, только не на жителя реставрационных мастерских. Стоит без майки, не стесняется. Конечно, чего стесняться таких плеч и мышц! Лоре отчего-то стало неловко.

— Тогда уж и я представлюсь. Долорес Сарита Алонсо.

Герман напялил футболку и протянул ей руку.

— Я слышал о вас. Много хорошего и…

— Плохого? — подсказала она.

— Ну, не то чтобы… Говорят, что вы заноза в заднице и характер у вас жуткий.

— На самом деле я гораздо хуже. Но на вас это не отразится, если поможете с одной картиной.

— Ого! С ходу за шантаж?

— А чего тянуть? Вольдемар Михайлович сказал, что, кроме вас, помочь некому. Так что обещаю — если согласитесь, доставать и вредничать не буду. Наоборот, буду паинькой.

— Точно? А то я немного побаиваюсь.

Лора улыбнулась своей знаменитой улыбкой и повела бровью.

— Зуб даю!

Они захохотали. Герман смотрел открыто, без подтекста, и смеялся хорошо. Лора немного приободрилась.

Фотографии на планшете он рассматривал долго, приближая, поворачивая и высветляя изображение. Лора уже решила, что Фриц все-таки откажется. Ну что ж. Тогда она с чистой совестью переложит эту непосильную ношу на Чернышевского, который, по слухам, пошел на поправку.

— Я попробую, — наконец сказал Герман, — только быстро не получится. И сразу скажу, что торопить меня бесполезно.

— Хорошо. Конечно, я понимаю. — Лора незаметно вздохнула. — Картина, если это все же она, ждала почти сто лет. Ее следы потерялись в начале двадцатого века. Считалось, что она вообще в Америке.

— Но я, кажется, видел этот портрет в интернете.

— В том-то все и дело. Изображение осталось. Картина исчезла.

— Расскажите. Лучше ищется, если знаешь, что искать.

Лора поведала историю парных портретов супругов Строгановых, которые были разлучены более двух столетий. Один сразу попал в Эрмитаж, а другой пропал во время своих путешествий по разным коллекциям.

— Портреты были разлучены? Они так любили друг друга? Я про Григория и Анну.

— Не знаю. Анна, урожденная Трубецкая, была на пять лет старше мужа. Григорий ей изменял направо и налево. Ходок был еще тот! После смерти Анны женился как раз на любовнице.

— Тогда горевать не о чем?

— Не уверена. Они прожили вместе тридцать лет и родили шестерых детей.

— Ого! Непохоже на несчастный брак?

— Точно. Один из сыновей, Сергей Григорьевич, кстати, Строгановское художественное училище основал.

— Вы именно там учились? В Строгановке?

— Именно. А что?

Спросила она почему-то с вызовом и вдруг поняла, что ужасно нервничает. А когда она нервничает, то ведет себя неадекватно — злится, ерепенится, грубит почем зря, а иногда и того хуже — нарывается на скандал. Так дело не пойдет, а то этот Фриц решит, что перед ним, как говорит мама, «фрустрированный девиант». Мама работала психологом и знала толк в терминах.

Надо отвлечься. Лора ухватилась за любимую тему.

— Вы, конечно, знаете, парные портреты всегда сходны — поза, одежда, поворот головы, — тоном экскурсовода заговорила она. — Кстати, портрет Григория, на мой взгляд, удачный. Он не такой зализанный, как другие работы Виже-Лебрен. Очень живой. Портрет Анны должен быть идентичен по стилю и написан в той же манере. Щеглеватых почему-то очень надеется, что и это — работа Виже-Лебрен. Хотя, по-моему, его вполне устроит даже копия.

— А вы как думаете? — поинтересовался Фриц.

— Мне кажется, это полотно немного моложе оригинала. Но я могу ошибаться.

Фриц еще раз задумчиво посмотрел на фотографии.

— Портрет Григория Строганова, насколько я помню, овальный, а эта работа прямоугольная.

— Посмотрите внимательнее. Вот сюда.

— На фото всего не видно, но… Его дорисовывали?

— Ага, и гораздо позже.

— Согласен. Вы умница.

— Согласна. Я умница.

Герман улыбнулся про себя.

— Хорошо. Будем считать, что вы покорили меня своим умом.

Лора вздернула бровь.

— А еще чем?

«Всем»! — чуть было не сказал он.

— Тем, что это, возможно, действительно портрет Строгановой. Мне будет интересно.

— Почему?

— Ну, может быть, потому, что моя фамилия Строганов.

Лора вытаращила глаза.

— Вы Строганов? Но ведь потомков по мужской линии не осталось. Последний умер в Ницце в 1923 году.

— А я и не говорил, что потомок. Просто однофамилец. Но это же интересно: искать людей с такой же фамилией.

— Наверное. Я тоже недавно узнала о своей фамилии много интересного.

— Ваша фамилия, кажется, испанская?

— Да. Мой дед из детей испанских коммунистов, которых вывезли в СССР. Раньше я думала, что он просто детдомовец без роду без племени. А оказалось, из испанских грандов. Алонсо де Витория.

И зачем она это говорит? Можно подумать, хочет впечатление произвести. Вот, мол, посмотри, какая я крутая!

Фриц в самом деле был впечатлен.

— Ого! Звучит! Знаете, меня дед тоже из детдома забрал. Так что я точно без роду без племени.

— Фамилия вашего деда Строганов?

— Да нет. Сайкин.

— Значит, вы уже в детдом поступили Строгановым?

— Наверное. Честно говоря, не задумывался.

— Так, может…

Он засмеялся.

— Воображение у вас богатое, сразу видно. Только Строгановых, в отличие от Алонсо де Витория, в России пруд пруди. Тем более что потомков по мужской линии, как вы сказали, не осталось. А это значит, что мы с вами не пара. Вы грандесса, а я крестьянский сын.

— Кажется, я вам себя еще не предлагала.

— Да я не в том смысле.

— Я шучу.

— Я тоже.

Они посмотрели друг на друга. Первой не выдержала Лора. Она перевела взгляд на рабочий стол и спросила уже другим тоном:

— Вы икону Николая Мирликийского реставрируете? Можно посмотреть?

— Можно. Почти закончил, так что не сглазите.

Она подошла и посмотрела.

— Пятнадцатый век. Таких уже мало осталось. Нашли в одном разрушенном храме под Вологдой. Хранилась в тайнике. Сильно пострадала, конечно. Но лик сохранился, поэтому я взялся.

Они вместе склонились над небольшой иконой.

— Какие линии чистые. Словно рисовали в одно касание, — с искренним восхищением сказала Лора.

— Простота без пестроты.

— Точнее не скажешь. Это ваши слова?

— Нет, Епифания Премудрого.

Лора видела, что Герман доволен своей работой. Их головы почти соприкасались, и она внезапно почувствовала, что щеки начинают гореть от этой близости. Что такое? Первый раз видит человека, а уже на него запала?

Лора быстро выпрямилась, чуть не стукнув Германа по носу. Он вовремя отпрянул. Они снова посмотрели друг на друга и на этот раз покраснели оба. Что за ерунда? Как школьники!

Она сделала неприступное лицо, но чувствовала, что получается неважно. Щеки горячие, а мина при этом холодная! Дурацкое сочетание! Надо сваливать, пока он ничего не заметил!

— Ну что же. Если мы договорились, то свяжемся, когда вы определитесь по срокам и стоимости, и тогда я привезу договор и картину, — сказала она, копаясь в сумочке в поисках телефона.

Герман молчал, и Лоре пришлось снова на него посмотреть. Солнце светило ему прямо в лицо. У него были светло-зеленые глаза с темным ободком по краю и черные ресницы. Не глаза, а девичья погибель.

— Вот мой телефон. Рабочий и сотовый.

Лора быстро пошла к двери, уже из коридора кивнула, прощаясь, и быстро побежала прочь. Что это с ней?