Пятьдесят свиданий с врагом

Елена Дженкинз, 2020

Потеряв семью, Джун Эвери нашла приют в радушном поместье Фрэнка Андерсона на окраине Эдинбурга. Идеальное место, чтобы забыть о призраках прошлого. И все бы ничего, если бы не Тони! Единственный сын нового опекуна заклеймил Джун двуличной вампиршей и разрушил ее наивные мечты. Уехав в колледж, она надеялась навсегда избавиться от этого наглого сероглазого сноба… Но жизнь непредсказуема. Фрэнка Андерсона больше нет, а его завещание уничтожат, если Тони и Джун не помирятся. Им предписано терпеть друг друга целых пятьдесят дней до Рождества. Настоящая катастрофа для давних врагов, ведь им придется решить: кто сдастся и уступит первым?

Глава 1

Джун. Сейчас

«Не бойся думать о прошлом, милая. Бойся забыть все хорошее вместе с плохим», — говорил Фрэнк.

В эту дождливую ноябрьскую пятницу Джун именно так и жила — прошлым.

Фрэнка больше нет. Погасли его карие глаза, которые согревали лучше пламени из камина, оборвался заразительный смех. Опекун больше не обнимал, когда мучили сомнения, не хмурился, поджимая губы, когда Джун и Тони случайно попадались в разгар очередной ссоры. Терпеливый был. Надеялся, что «дети» однажды обязательно найдут общий язык, но они были глупыми и не научились дружить даже ради лучшего-в-мире-человека.

А теперь поздно.

Наверное, знай она с самого начала, что Фрэнк смертельно болен, то притворялась бы лучше, хотя бы попыталась, но тот скрывал до последнего: лишь полгода назад признался, что у него сердце может остановиться в любую минуту. Ему предлагали пересадку. Да, опасно в его возрасте, и все же шанс был. Фрэнк отказался. Заявил, что именно в этом сердце живет память о его жене Иден, и с этим сердцем он умрет, пусть оно и ленится работать.

Упрямый оказался. Тони в него пошел, такой же настойчивый.

Джун нахмурилась и поправила волосы, убеждаясь, что они лежат идеально ровно. Прямые темные пряди едва доходили до лопаток. Новая прическа. Непривычно.

Церемония прощания началась, а Джун продолжала топтаться на тротуаре. В Эдинбурге в эту пору года было сыро, но красочно. Крик чаек со стороны залива пробивался даже через какофонию городской жизни, сливаясь с шумом автомобилей.

Джун одернула край черного жакета, провела ладонями по брюкам, разглаживая. В стройной, ухоженной студентке было не узнать ту ревнивую сиротку, которая боролась за место под солнцем в доме Фрэнка. Но чувствовала она себя сейчас именно так — напуганным ребенком: вход в часовню на окраине Эдинбурга страшил. Высокие резные двери с круглым тяжелым кольцом вместо ручки были закрыты. Джун всего-то нужно было подняться по ступенькам и зайти внутрь. Проводить Фрэнка в последний путь. А она не могла себя заставить.

Сотый раз за день полезла в карман жакета и вытащила бальзам для губ. Нервы ни к черту, губы пересыхали, как в пустыне. Джун было двадцать лет, а не пятнадцать, но волновалась сейчас не меньше, чем в тот далекий день, когда впервые ступила на землю поместья Иден-Парк.

Она закусила нижнюю губу до боли, сглатывая тревогу, прикрыла глаза и потянула за металлическое кольцо на двери. Ну вот. Получилось. Дыши, Джун.

В часовне оказалось теплее, чем снаружи, но она все равно передернула плечами, справляясь с дрожью.

— Наконец-то! — донесся возглас, и навстречу вышла Уитни, племянница Фрэнка. Джун виделась с ней пару дней назад, но подруга бросилась в объятия, словно сто лет прошло. — Я беспокоилась, что ты спряталась от нас.

— Ну что ты, как я могла. Это же Фрэнк… А Паркеры здесь?

— Нет, они в Италии. Прислали соболезнования.

На церемонию прощания собрались родственники, друзья, бизнес-партнеры. «Цвет» высшего общества шотландской столицы. «Цвет», в котором так и не нашлось места для Джун.

Она робко направилась вперед, здороваясь, принимая скупые, но искренние слова поддержки, ощущая себя чужой здесь.

А среди череды лиц, там, в первом ряду — он. Тони.

Сердце болезненно сжалось, но подойти к нему она не нашла смелости. Испугалась, что разрыдается. Увидит холодные серые глаза — и выдержка треснет по шву. Потому что это невыносимо. Потому что они два идиота.

Два законченных эгоиста.

Когда-то, в пятнадцать лет, Джун совершила ошибку, за которую поедала себя живьем. Зачем я свернула в проклятый магазин комиксов? Зачем?! Если бы вовремя пришла домой из школы, то остановила бы трагедию… До сих пор жила бы в Штатах. Все сложилось бы по-другому.

А сейчас, пять с половиной лет спустя, она сидела на скамье в нескольких шагах от Тони на похоронах лучшего-на-свете-человека и не могла простить себе, что довела отношения с единственным сыном Фрэнка до необратимой неприязни, когда нет желания даже пытаться что-то наладить. И посмотреть на Тони нет сил, с того кошмарного летнего дня, когда они перешли черту и сделали друг другу по-настоящему больно.

С тех пор они встречались только по большим праздникам в Иден-Парке, и все, на что хватало вежливости, — поздороваться с искусственной улыбкой, не глядя в глаза, и обсудить погоду в окружении общих знакомых.

Джун врала Фрэнку, доказывая, что помирилась с Тони, просто в учебу погрузилась с головой и нет времени чаще встречаться… Но опекун не мог не раскусить плохую игру.

Как это бессмысленно. Зачем, Тони, зачем? Почему из всех людей на земле ты один понимаешь, как мне плохо сейчас? А я даже посмотреть на тебя не могу, ведь станет только хуже.

Потому что стыдно. Перед памятью о Фрэнке чертовски, неимоверно стыдно…

Тони. Сейчас

Пришла все-таки. Думал, уже не объявится. Думал, сидит где-нибудь в кладовке и плачет о том, какая она бедная-несчастная.

Хватило бы совести в день чужих похорон только о себе и переживать.

Как же она злила. Даже сегодня.

Ну посмотри ты на меня, Бэмби, хоть поздоровайся, не позорься перед родственниками.

Но она не откликнулась на молчаливый призыв. Уставилась в пол и старательно пригладила волосы.

Волосы…

Зачем было обрезать, вылизывать, как искусственные? Не умеет вести себя прилично, так надеется внешним лоском обмануть людей. Как всегда, держит окружающих за идиотов.

— Тони, ты в ней дыру прожжешь, — прошептала Уитни, и он тяжело сглотнул, сжимая челюсти. Зажмурился, потер усталые глаза.

В свои двадцать один Тони ощущал себя стариком. Старше отца, которому исполнилось пятьдесят в феврале.

Пятьдесят — счастливое число Фрэнка. По поводу юбилея тогда закатили шумную вечеринку в Иден-Парке. И Джун, как обычно, даже не заговорила с Тони, отделавшись сухой улыбкой и пустым, безразличным взглядом. Игнорировала его весь прием.

Не то чтобы он за ней следил. Просто проверял, адекватно ли себя ведет. С нее станется устроить истерику на пустом месте. Да и отец просил присматривать за этой… за ней, в общем.

Черт, Фрэнк, надеюсь, ты уже в раю. Обнимаешь маму, рассказываешь, каким был упрямым бараном, что отказался от пересадки сердца.

Диагноз поставили три года назад. Сказали, Фрэнку недолго осталось, но он протянул гораздо дольше, чем пророчили врачи. Может, потому что жил в Иден-Парке, гуляя по Изумрудному саду и напевая любимые мотивы… Отцу было что вспомнить. Тони поражался, сколько всего старший Андерсон успел натворить в своей жизни.

И тем не менее. Подготовиться к смерти близкого человека невозможно. Это удар, который бесполезно блокировать, он проникает под кожу, как радиация. Разъедает, лупит по сердцу со всей дури.

Да посмотри ты на меня, Джун!!!

И она будто услышала. Вздрогнула, выпрямив спину, и скомкав платок в руках, медленно подняла голову.

Тони даже дышать перестал. От презрения. От ярости… Да просто так, потому что день паршивый, как и все дни в течение последних лет.

Один короткий взгляд в знакомые глаза, и горло стянуло от сожаления, в груди кольнуло от тоски. Джун, твою криминальную мать…

Как же он, черт возьми, ее понимал сейчас. Второй раз в жизни по-настоящему сочувствовал. И да простит его Фрэнк, но все, чего хотелось, — подойти и взлохматить ее гребаные волосы, чтобы она наконец ожила. Чтобы бледное лицо залилось краской от возмущения.

Но она не дала возможности даже кивнуть в знак приветствия. Затравленно мазнула по Тони беглым взглядом и сразу отвернулась.

Джун никогда не умела держать лицо. Не умела и не научилась. Только волосы зачем-то выпрямила, и это до зуда в пальцах раздражало. Может, потому что до сих пор не давала покоя ее двуличность. Неужто Джун рассчитывала одурачить кого-нибудь строгим видом смиренной девочки? Как была оторвой, так и осталась. Будто бы Тони не знал, что она крутит романы направо и налево в университете. В одном городе ведь живут. Он же не глухой.

Протянуть бы руку и сорвать с нее маску кротости. Содрать вместе с этой паршивой смиренностью, которая душила его сейчас, и закричать: «Кому ты врешь, Джун? Кому?! Где ты раньше была вот такая, невинная и робкая? Куда, черт возьми, подевалась твоя честность, когда ты выставила меня исчадием ада перед Фрэнком? Ты не знала, что у него с сердцем проблемы, но я-то знал. И пришлось годами врать ему, что мы с тобой помирились, лишь бы он не нервничал… Век бы тебя не видеть, Бэмби. Тебя и твои прилизанные волосы…»

— Перестань таращиться на нее! — шикнула Уитни, и он отвел взгляд, буквально силой себя заставил. И сразу передернуло от озноба, холодом обдало. — Ты в порядке? — забеспокоилась кузина, и Тони кивнул, прикрывая глаза.

Все просто супер.

Супер-охренеть-как-плохо.

Все всегда было плохо, если рядом находилась Джун.

Джун. Пять с половиной лет назад

Перед тем, как переступить порог нового дома, она с минуту вытирала подошвы кроссовок, чтобы не дай бог не наследить. Погода была сухая, июльская, а мерещилась грязь. На обуви. На руках. На душе.

Какой же неказистой Джун выглядела со стороны, наверное. Бедный Генри, дворецкий. Он не знал, как угодить ей, потому что не привык к подросткам, питающимся фастфудом.

— Нет, я не хочу воды. Можно мне колы? — спросила она, когда ее со всем почтением усадили на роскошный бархатистый диван в главной гостиной особняка.

— Эм-м… боюсь, мисс, у нас нет колы. Могу предложить компот из вишни.

— Ничего себе. Вы сами его делали?

— Да, у нас в Речных садах растут вишневые деревья.

Джун присвистнула и сразу прикусила язык. Расправила воротник мешковатой клетчатой рубашки, которую нашла среди вещей отца перед вылетом из Лос-Анджелеса, и выпрямила спину.

— Тогда мне компота, пожалуйста… э-э…

— Генри.

–…Генри.

Дворецкий мягко улыбнулся и ушел, а она, пунцовая от стыда, сидела и потела от ужаса. Казалось, что сейчас хозяева придут и слёту раскусят в щуплой девчонке ее — отброса общества. Выгонят пинком. И придется побираться по Америке, как хиппи в 1960-х.

Джун все еще не была готова принять то, что произошло. Не могла… просто не могла озвучить в своей голове трагедию, которая сломала на долгие годы. Которая перекрывала кислород, стоило только начать думать об этом — том, что все могло быть иначе, если бы…

Если бы Джун не пошла в дурацкий магазин комиксов после школы, а сразу отправилась домой. Туда, где рушилась жизнь единственного человека, который ее любил.

Одна крошечная ошибка — и у Джун не стало дома.

Четыре недели в социальной службе прошли, как в едком густом тумане.

«Твои родители часто ссорились?»

Да, часто.

«Как думаешь, мама выстрелила намеренно? Она раньше угрожала твоему папе?»

Отстаньте от меня. Оставьте меня в покое!

Джун зажимала уши руками, но назойливые голоса продолжали звучать, и один — хуже всех. Ее собственный. Ты должна была успеть!

Казалось, удушливое чувство вины пропитало насквозь. Все, что оставалось, — принять самосуд как норму. Иначе можно сойти с ума от груза противоречивых эмоций.

Отец был мотогонщиком, довольно известным в ранней молодости. Он всегда старался предусмотреть события наперед, но вряд ли ожидал, что закончит именно так… Себе Джун тоже придумала самые страшные варианты будущего, но оказалось, что папа заранее составил завещание. В случае, если дочка останется одна, он просил связаться с его старым другом Фрэнком Андерсоном. Такая новость по-хорошему шокировала, потому что больше всего Джун опасалась, что ее отправят к старшему брату папы, Тристану Эвери, или еще хуже — к его родителям в Шотландию. Все эти люди представлялись злобными и высокомерными, и пусть она их никогда не встречала, но добрых слов в их адрес точно не слышала.

Узнав, что уедет из Штатов, Джун испытала облегчение. Было больно смотреть по сторонам. Казалось, люди тычут в нее пальцем и шепчутся за спиной: «Смотри, это же Джун Эвери. Дочка стервы Анджелы и бедняги Ллойда. Кто же мог подумать…»

Действительно, кто мог подумать, что вечные скандалы между родителями выльются в трагедию и мама застрелит отца из его же пистолета именно в тот момент, когда Джун возвращалась домой из школы. Свернув к проклятому магазину комиксов.

С того дня лицо матери будто стерлось из памяти, Джун не хотела о ней помнить. Не собиралась навещать в тюрьме. Не собиралась думать о ней. Жалеть. Все. Нет ее. Пусто. Вместо имени — туманное прозвище, как в «Гарри Поттере»: Та-кого-нельзя-называть.

Глупая, глупая Джун. Тогда она не понимала, что себе же делала хуже. Стыдилась матери, а потом стыдилась того, что было стыдно. Это многоэтажное чувство вины разрушало ее, уничтожая самооценку… Нет-нет, она давно перестала терзаться, но в те времена ей казалось, что наступил конец света. Что лучше бы она закрыла отца и погибла сама.

Конечно же, сочувствующих после трагедии было больше, чем тех, кто записал Джун в список ненадежных личностей. Дочь убийцы. Да, люди шептались — но многие жалели, а не обвиняли во всех грехах. Но тем летом ей было плохо, и мир казался плохим, поэтому она отделила себя от него. Так появилась Джун Эвери, гордая воительница, одна против враждебного мира.

Фрэнк быстро оформил документы, и в жаркий летний день социальный работник доставил ее из Штатов в огромное шотландское поместье, которое поразило девочку, привыкшую к довольно стремному городскому пейзажу на окраине Лос-Анджелеса.

Когда она сидела на диване и ждала прибытия Фрэнка, то настраивала себя на худшее. Сердце ухало в груди, папина рубашка не выдерживала напора взбесившихся гормонов.

— Мисс Джун, они приехали, — объявил Генри, и через пару минут послышались мужские голоса.

Она поднялась, потирая ладони о джинсы.

В комнате появились Фрэнк и его единственный сын, Тони, который был на год старше самой Джун.

— Привет, — дружелюбно поздоровался опекун и взмахнул упаковкой из шести жестяных банок. — Я тебе колы привез, подумал, вдруг захочешь.

И улыбка такая искренняя, добрая. И свет в карем взгляде. Никакого снобизма, скованности в движениях… У Джун слезы навернулись на глаза. Ей редко что-то покупали, да еще так удачно.

— Привет, — сказала она сипло и настороженно покосилась на Тони.

…Он пытался. Честное слово, он явно приложил максимум усилий, чтобы гостеприимно улыбнуться, но получилась только кислая гримаса.

Ему было шестнадцать. Темно-каштановые волосы средней длины, опрятный школьный костюм с эмблемой частной школы. Стильный, ироничный, на многие вещи смотревший свысока. И на Джун он тоже посмотрел свысока, поэтому она мгновенно ощетинилась и записала его в представители враждебного мира. Задрала повыше подбородок и чопорно сказала:

— Благодарю, мистер Андерсон, но я не пью колу, это очень вредно. Генри уже принес мне вишневого компота.

Тони хмыкнул, но Фрэнк хлопнул сына ладонью по спине, и тот вымучил:

— Чувствуй себя как дома, Джун. Теперь это и есть твой дом.

— Генри покажет тебе твою комнату, — радушно добавил опекун. — Ты, наверное, устала с дороги. Через два часа ужин, а пока можешь разобрать свои вещи. И зови меня просто — Фрэнк.

Вещей у Джун почти не было. Только рюкзак с вещами первой необходимости и небольшой дорожный чемодан с комиксами, как камень, который она привязала к своей душе. Чтобы никогда не забыть об ошибке, не простить себя. На комиксах лежали запасная пара джинсов и пара папиных рубашек. Ничего больше она не захотела забирать из дома.

— Благодарю, Фрэнк. Не могу передать, как несказанно я рада стать частью этого замечательного места, — четко произнесла она заученные слова. — Я обязательно спущусь к ужину. Премного благодарна.

К ужину она не спустилась. Накрыла паническая волна, и Джун рыдала до полуночи. Генри принес поесть прямо в комнату: вегетарианское рагу, теплые булочки — но аппетита не было.

Фрэнк заранее позаботился и накупил всякого девчачьего барахла, одежды, школьных принадлежностей. Джун такие комнаты только в кино видела. Опекун переборщил с розовыми оттенками, которые она не переносила на дух, но чужая забота по живому резала, заставляя плакать громче.

Нет, семья Джун не была нищей в Лос-Анджелесе, но папина карьера покатилась по наклонной и он начал играть на ставках, а мама не работала, и часто приходилось считать каждый пенни, чтобы купить куриных наггетсов на ужин. Особенно в те недели, когда отца не было дома, потому что он мог исчезнуть на месяц, не сказав ни слова. Джун никогда не винила его: он ведь мотогонщик, не мог усидеть на месте.

Самое обидное, что отчаянный, непостоянный Ллойд Эвери родился в состоятельной семье и когда-то учился в одном университете с Фрэнком в Нью-Йорке. Они были лучшими друзьями, папа даже спас его однажды: вытащил из реки и откачал (они тогда с утеса прыгали, испытывали судьбу). Но потом все пошло наперекосяк. Ллойд бросил учебу за месяц до диплома, ушел в экстремальный спорт и сомнительные дела, выбрал жену по своему усмотрению — и родные от него отвернулись, предатели. Списали его со счетов, как просроченный товар. Из-за этого Джун и не переносила упоминаний о семействе Эвери.

Связь с Фрэнком тоже тогда оборвалась: он вернулся в Шотландию из Штатов и занялся семейным бизнесом.

Джун много слышала о Фрэнке Андерсоне, когда росла. Он был единственным настоящим другом отца, его кумиром. Папа идеализировал годы своей юности, называл их лучшим временем жизни. Поэтому в первый же день пребывания в Иден-Парке Джун поклялась себе, что станет лучшей девочкой на свете, чтобы Фрэнк гордился ею.

Увы, она не умела быть лучшей — в отличие от Тони. Подружись они, могла бы спросить у него совета, а вместо этого молча завидовала. В итоге, простые истины, которые Тони знал с пеленок, ей давались кровью и потом. Она совершала ошибки и набивала шишки, вместо того чтобы попросить о помощи.

…Боже, с ней было ужасно трудно, конечно. Но у Фрэнка оказалось огромное сердце. За три года, которые Джун прожила в поместье, он ни разу не упрекнул ее, не обидел. Вместо этого всегда мягко улыбался и подбадривал.

Фрэнка она не причисляла к плохому миру. Он был исключением, ее богом, и она всячески старалась угодить ему, чтобы он от нее вдруг не отвернулся.

Джун не понимала, что любовь начинается с себя; если не нравится собственное отражение в зеркале, то отражением в чужих глазах сыт не будешь — это дорога к притворству ради похвалы и навязчивому страху, что однажды станешь не нужна… Нет, Джун не понимала этого, поэтому снова и снова соревновалась с Тони, чтобы получить порцию добра от Фрэнка. Когда не получалось, а опекун все равно хвалил, она краснела, как помидор, а потом выла полночи, закрыв голову подушкой и кусая простыню. Она ведь не заслужила похвалы. Не справилась. А значит, Фрэнк пожалел ее в очередной раз, хотя в душе, конечно же, разочарован.

…Как бы там ни было, постепенно богатый пригород Эдинбурга стал для нее родным домом. До боли хотелось «подойти» по стандарту, как подходит деталька в часовой механизм. Это была ее мечта: стать достойным винтиком в уютном оазисе, который благодаря Фрэнку уцелел на краю враждебного мира.

Уже через месяц жизни в Шотландии она начала изучать вакансии в местных магазинах, салонах, госпиталях — и заметила, что чаще других попадаются объявления о поиске сотрудников в элитную ветклинику мистера Уиллоби, приятеля Фрэнка. Тогда Джун решила, что в будущем станет уважаемым ветеринаром. Животных она обожала, в отличие от людей.

Но как она ни старалась расслабиться, изнутри поедал страх. А что, если местные узнают правду? Узнают, что в ней течет кровь убийцы. Придется уехать из Иден-Парка. От нее ведь все отвернутся… естественно.

Опекун поклялся, что никому, даже своему сыну, не расскажет о том, что именно произошло с Джун, и она ему поверила.

Она всегда верила Фрэнку.

Тони. Сразу после знакомства

В столовой золотились светом люстры, но в большое французское окно все еще проникали тусклые лучи солнца. Тони любил много света.

— Джун поужинает у себя, она устала, — объявил Фрэнк, и он безразлично пожал плечами, мол, мне-то какая разница. Но тем не менее уточнил:

— Что у нее все-таки произошло, пап?

— Горе.

— Это я знаю, а подробнее?

— Ни к чему тебе лезть к ней в душу. Оставь. Лучше жуй брокколи.

Тони скептически вскинул бровь, не согласный, потому что имел право знать, с кем придется иметь дело. Вдруг девчонка не в себе? У него до сих пор глаз дергался, стоило вспомнить ее взгляд. До костей проняло. Мутный, осуждающий, будто Тони не имел права на собственный дом.

Мутный… Хм. Какого же цвета у нее глаза? Болотные, неприятные какие-то.

Но Тони никогда не был жестоким, так что жевал брокколи и искренне надеялся, что сможет наладить отношения с подопечной отца. Все-таки два года придется провести под одной крышей, пока он не поступит в университет и не переедет в центр Эдинбурга, чтобы в поместье не мотаться изо дня в день.

Мысленно Тони уже был студентом. Не мог дождаться, когда войдет в семейное дело, чтобы помогать отцу в бизнесе.

— Майлзы и Паркеры завтра на ужин придут. Представим им Джун.

— Хорошо, — согласился он, и Фрэнк пристально посмотрел на него, слегка наклонив голову. — Что?

— Ты на Джона Бендера похож.

— На кого?

Отец усмехнулся.

— Герой старого фильма. «Клуб «Завтрак». Посмотрел бы.

— Хорошо, посмотрю, — пообещал Тони и перед сном нашел в кинотеке «Клуб «Завтрак». Он всегда слушал Фрэнка, ценил даже незначительный совет, принимал к сведению любое замечание. Отец был главным авторитетом в его жизни. Примером для подражания.

И точно. У Тони была прическа, как у Джона Бендера, психованного парня из фильма: длинноватые спереди волосы, закрывавшие щеки до линии скул.

Прикольно.

О нескладной девчонке, поселившейся в доме, он сразу забыл. Джун ушла на второй план, затерявшись среди более важных мыслей.

К завтраку Тони спустился первым. Он бегло пролистал финансовую газету, которую принес Генри, и начал просматривать сводки в интернете.

Тихие шаги отвлекли, и он вскинул голову.

Джун, в школьной форме размера на два больше, ступала по мраморной плитке почти бесшумно, хотя шла в школьных туфлях на низких каблуках. На цыпочках топала, как балерина.

Странная.

До каникул оставалось три недели: 24 июля — последний день в этом учебном году. Можно было и не отправлять Джун туда, но Фрэнк решил, что ей стоит сразу познакомиться с местными.

— Доброе утро, Тони, надеюсь, тебе хорошо спалось. — Она плюхнулась в кресло, но тут же выпрямила спину; пиджак с эмблемой школы висел на худых плечах. — Как там сегодня индекс Доу-Джонса?

Тони поперхнулся куском яичницы и зашелся кашлем.

— Вырос на шесть пунктов, — прохрипел он, и Генри, который проходил мимо, похлопал ему ладонью по спине.

— Отлично! Кажется, я заработала три бакса! Прекрасный день, не правда ли?

Тони не сомневался, что она понятия не имела об индексах. Просто старалась вписаться в тему. Но сам факт того, как уверенно она откинула назад длинный хвост курчавых темных волос, поразил. Вчера она выглядела нервной и напуганной, как олененок Бэмби, а сегодня…

И тут она посмотрела на него. Прямо, с колючим любопытством.

У нее не мутные глаза. Они зеленые, как мокрая трава в Речных садах.

— Очень рад за тебя, Бэмби. Три бакса прибыли — это круто, — ляпнул он, и девчонка сощурилась.

— Прости, как ты меня назвал?

— Бэмби… из-за глаз. Они у тебя большие. Это комплимент, — придумал он на ходу.

Она задрала курносый нос и повела плечом, как королева.

— В таком случае, благодарю, Тони.

— Не за что, Бэмби. — Он сдержал смешок. Еле удержался, чтобы не прыснуть. Ну и забавная она все-таки. Вообще не понимает подколок.

Трудно же ей придется…

Фрэнк лично отвез их в школу и крутился вокруг Джун, как курица-наседка. По-другому он не умел. Если взваливал на себя ответственность, то нес с энтузиазмом. К тому же отец этой Джун спас Фрэнку жизнь когда-то. А сейчас дочь старого друга осталась сиротой, и предстояло вернуть долг, позаботившись о ней… Это все, что Тони знал о гостье, и все, что ему полагалось знать. Для остальных Джун была дальней родственницей из Штатов.

Тони ничего не имел против, честное слово. Да пусть живет, на здоровье. В огромном доме они даже пересекаться не будут, разве что за завтраком и ужином.

…А вечером случилась первая стычка. Размолвка на пустом месте, стартовая в долгой череде изнуряющих, язвительных поступков Джун.

В гости пришли Майлзы и Паркеры.

Летиция Майлз была теткой Тони, единственной сестрой Фрэнка. Профессиональная наездница, жена актера Колина Майлза. Их дочке Уитни в марте исполнилось тринадцать. Тони подарил кузине книжку по психологии подростка, чтобы заранее готовилась ко всякой жести.

Уитни обалдела от счастья, что в Иден-Парке появился новый «постоялец», и утащила не менее обалдевшую от чужого напора Джун рассматривать семейные картины, чтобы рассказать о предках клана Андерсонов.

Зачем Джун знать о предках? Она же здесь временно.

Тони сам не понимал почему, но Бэмби его напрягала. Было в ней что-то такое… ненастоящее. Он не мог раскусить ее. Да и бог с ней. Делать больше нечего, как анализировать эту странную девчонку, тем более когда Паркеры пришли в гости в полном составе.

О, эти Паркеры. Потомки старой английской аристократии. Их предки перебрались в Шотландию в XV веке в свите королевы Джоан Бофорт.

Паркеры выглядели, как семья с картинки какого-нибудь отфотошопленного журнала: консервативные родители и трое вышколенных детей. Они существовали с наследства, которое включало несколько крупных поместий в разных странах и несметные счета в банках Швейцарии и Англии. Свои средства Нэнси Паркер — глава семьи — приумножала, пропуская через Anderson&Son. Она являлась главным инвестором Фрэнка.

Но как бы Нэнси ни любила деньги, она часто повторяла, что лучшее ее достижение — это идеальные дети.

Крис, средний сын, был лучшим другом и одноклассником Тони. Старшая сестра, Олсен, собиралась стать журналистом и вызывала уважение зрелостью и самостоятельностью. А младшая, Мелани… не то, чтобы Тони был в нее безумно влюблен, но именно на такой девушке он хотел бы жениться когда-нибудь. Мел ассоциировалась с уютом и теплом. Такая же добрая, какой была его мать. И внешне тоже похожа на Иден: рыжие волосы, ясные глаза… правда, голубые, а не серые, но это нюансы.

— Ты уже познакомилась с Джун? — спросил Тони, и Мел улыбнулась.

— Да, она замечательная. Мы точно подружимся. Я решила ее поддержать морально. Все-таки новая страна. Тяжело…

— Так что за секреты вокруг этой девочки? — тихо спросил Крис, и Тони неопределенно повел плечом, засунув руки в карманы брюк.

— Никаких секретов. Она американка, дальняя родственница. Отец взял к себе, чтобы дать ей нормальное образование.

— Хм, — ответил Крис и пристально посмотрел на Джун, которую снова куда-то тащила неуемная Уитни. — В таком случае, нужно помочь ей обжиться в наших джунглях. Не представишь нас?

— Да ну тебя, Крис, выключи рыцаря. Расслабься. Она все равно не оценит.

Но Джун оценила. Она посмотрела на Криса с немым восторгом, будто увидела ожившую мечту. Спокойный, вежливый кареглазый блондин, Крис умел собрать вокруг себя толпу, были у него задатки лидера. Вот и Джун поддалась очарованию. Она таращилась, как… Бэмби. Своими этими глазищами, напуганными и раболепными. Мямлила, как несказанно, неимоверно она за все благодарна… Господи. Нужно будет научить ее нормально разговаривать, чтобы не позорилась.

Она не дышала, стараясь не упустить ни одного слова из уст Криса. Руки прятала, явно потели. Чудачка. В семью Паркеров захотелось попасть? Наивная. Ее даже на порог не пустят.

Тони отвел ее в сторону, когда гости направились в столовую, и тихо посоветовал:

— Джун, перестань заглядывать Крису в рот.

— Прости, а тебе какое дело? — шикнула она.

Он растерялся.

— Я к тому, что девчонки всё видят. Уитни болтливая, начнет вслух подкалывать, она Криса на дух не переносит. Зачем, чтобы Паркеры проявляли к тебе лишнее внимание? Станут задавать вопросы о прошлом…

В колючих глазах промелькнул жуткий холод, который пробрал его до основания.

— О каком прошлом? — отчеканила Джун.

— Не знаю, Фрэнк ничего конкретного не рассказывал… да мне, в общем-то, все равно. Но я о том, что ты никакая не родственница, а не пойми кто без рода, без племени. Тебе ведь еще три года учиться здесь, не порти себе репутацию в первый же день.

Она выдохнула с явным облегчением, поняв, что ему ни черта не известно о ней, а потом прищурилась.

— Я премного благодарна тебе за заботу, Тони. Но я сама разберусь, как мне жить. Может, я и была бездомной, но ведь ты сам вчера сказал: теперь здесь мой дом. И я отсюда не уйду, понял?

Она фурией метнулась следом за Уитни и весь вечер пялилась на Криса, глаза чуть на стол не выпали, прямо в картофельно-луковый суп… Просто жесть. Тони мог поклясться, что Бэмби сделала это на зло, чтобы не смел ей указывать.

Она на любой совет будет неадекватно реагировать? Будет каждый раз что-то ему доказывать?

Да ну ее к черту! Какая она все-таки странная.

Успокойся, Тони. Она сирота. Не знает, как себя вести. Что ты завелся-то?

Но Джун раздражала… Он с первого взгляда понял, что от нее будет куча проблем. Она испортит ему жизнь. Да за что?

А просто так.

В этом была вся Джун. Ей не требовались причины, чтобы рушить мир вокруг себя. Она наслаждалась самим процессом.