Осколки. рассказы

Елена Голубкова

Тексты с ее странички в Интернете популярны, они смешат и веселят. Иногда заставляют задуматься. Они откровенны, немного ироничны. Но светлы и полны оптимизма.

© Елена Голубкова, 2015

© Наталья Рубцова, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Версавия

Одно из первых осмысленных воспоминаний — она. Репродукция, потом — набросок, проступающий рисунок…

Стол (чертежный, с наклонной доской), солнце, пахнет деревом (дедушка только что отпилил кусок фанеры), вижу мамин профиль, брови нахмуренны — и она рисует ее. Линия груди, белая рука, масляный блеск кожи служанки… стрекоза, я налюбоваться ею не могла. И струйка воды в бассейне. Наверное, ей нужно было очень.

Все мое младенчество моя мама, примеривая что ли на себя все это — беспардонного упрямого младенца, несложившийся брак, изменившуюся себя — рисовала и рисовала. Бесконечно. Всех рафаэлевских Мадонн. У сестры дома хранятся эти рисунки — мадонны обнимают пухлощеких ангелочков (я в это время съела банку витаминов, повергнув участкового педиатра в шок), нежно гладят их сонных (я соответственно вместо дневного сна в яслях сделала подкоп, подговорив на это пухлого Олежку — он казался мне крайне перспективной копательной силой)… Мадонны, надо сказать, мне совершенно не нравились. Они как одна были похожи на поликлиническую медсестру Нюсю, от которой ни один ребенок не ждал ничего хорошего. И вот эти вот «тютютю, тебя сейчас комарик укусит!» не способны были обмануть даже грудничков. 5тью годами позже, моя новорожденная сестра выбила ей зуб, закрепив мнение о нас с ней, ах, как жалко — такая семья хорошая, а эти — бандитки просто! Мадонны множились и множились, материнство как-то не укладывалось в голове…

А потом она взяла ее.

На смену вороху бумаг с мадоннами пришел отпиленный кусок фанеры и репродукция брюлловской Версавии. Матушка почему-то с остервенением работала над телом — бедра, живот… Арт-терапия? Может быть. Остальное лишь наметив, фанерную копию убрали… Сначала в шкаф, потом на антресоли… Эта фанера кочует со мной долго. Почему-то я ее увезла (матушка замахала руками — делай с ней, что хочешь!)… Меня вначале возмущало совершеннейшее несоответствие копии — той, исходной. У нее вообще другое тело, намеченное лицо — имеет хоть и похожие, но совсем иные черты. Темные брови, огромные глаза. Прекрасная эфиопка рядом — так и не была дописана, не говоря уже о моей любимой стрекозе. Понадобилось много лет, чтобы я поняла, что это… попытка изобрести себя заново. Найти. Понять. И нельзя там что-то править. Я дописала все. Моя Версавия — получилась наверное совсем другая, чем та, которую дописала бы тридцать лет назад матушка. Она очевидно взрослее и юной жены военачальника у Брюллова. У эфиопки больше общего с Виолой Дэвис, чем со служанкой на подлиннике. Но эта — моя — Версавия расплетает волосы. Журчит вода, наполняя бассейн. Шелковые сандалии лежат на бортике. Летают стрекозы. Круг замкнулся.