Обретение настоящего

Елена Владимировна Семёнова, 2015

Героями вошедших в книгу рассказов стали самые разные люди: актёры и художники, врачи и учителя, сельские жители – люди, объединённые одним – живыми сердцами и “живыми глазами”, как говорит персонаж одной из повестей. В нашем холодеющем, суетном мире, во вселенском сиротстве обезбоженного человечества каждое такое сердце – на вес золота. И хотя живым, горящим сердцам часто всего труднее приходится выживать “с этой безмерностью в мире мер” (М. Цветаева), но, пожалуй, только им и открыто ещё истинное счастье. Ибо сердца угашенные уже не способны узнать его.

ПАЛАЧ И ЖЕРТВА

Из дневника Александры Ш.

«Вчера утром Б. дал мне пистолет. Значит, сегодня… Сегодня! Сегодня будет покончено с ещё одним кровопийцей. Этот невежественный палач приказал бить плетью политического узника, образованнейшего и тонкого молодого человека, якобы за возмутительные оскорбления, который тот ему нанёс. Сегодня состоится отмщение. Сегодня с ним будет покончено. А ещё будет покончено с проклятой серой жизнью, пустой и бесполезной, которую я вынуждена вести. Кто окружает меня? Люди, которые не в силах меня понять, которые не силах понять того, что так жить нельзя и преступно! О, как я устала от них! Что они знают обо мне? Что знают о жизни? Человек должен жить для борьбы, для блага будущих поколений, для высокой цели. Мы не хотим пассивно ждать какого-то будущего, мы хотим делать его сейчас, приближая заветный час нашей победы. Пусть всякий тиран знает, что над ним подвешен меч, который покарает его за кровь невинных. Я не убийца, я меч, карающий зло и приближающий торжество справедливости… Я погибну за высшие идеалы — и что может быть прекрасней этого?! Для чего ещё — жить? Чтобы выйти замуж, истребить высокие порывы души, предать идеалы и заживо погрести себя в пошлости семейной жизни? Нет! Это не моя доля! Я послужу всему человечеству и взойду на эшафот гордо, как Перовская, в сознании того, что долг мой исполнен…»

Когда Саша выводила нервным почерком последние слова, дверь её спальни с шумом распахнулась, и в неё вбежала младшая сестра, Варя, румяная четырнадцатилетняя хохотушка. На ней было прелестное голубое платье, а в руках девушка держала корзинку, в которой сидел очаровательный пушистый щенок.

— Шурочка, посмотри, какое чудо!

— Как ты смеешь врываться ко мне без стука?! — вскрикнула Саша не в силах сдержать гнева, судорожно захлопывая тетрадь. — Я же просила стучать!

— Извини… — испуганно отозвалась Варя, и на глазах выступили слёзы. — Я только хотела показать тебе… Дядя прислал его мне на именины…

О, Господи! У неё же именины сегодня! Совсем забыла… Нехорошо было срываться… Ведь Варенька ни в чём не виновата. Сестру, выросшую у неё на глазах, Саша искренно любила, а потому взяла себя в руки и, с усилием улыбнувшись, сказала:

— Прости, пожалуйста. Просто ты так неожиданно вошла… С днём Ангела тебя, сестричка!

— Спасибо, — лицо Вари вновь повеселело, и она подошла к сестре. — Прости, что я без стука… Я ведь знаю, что ты не любишь… Ты что-то писала, да? А что?

— Это неважно! Варя, я должна закончить… Давай поговорим позже! — Саша пыталась придать голосу ласковости, но чувствовала, что он всё равно звучит жёстко и раздражённо.

— Ты чем-то огорчена? Это из-за Митеньки?

Маленькая дурочка… Одна любовь в голове! Когда же она уйдёт, наконец?

— Нет, всё в порядке. И Митя здесь не причём. Варя, оставь меня, пожалуйста!

— Да, конечно… Ты выглядишь нездоровой. Я видела, у тебя ночью горел свет. Ты, наверное, читала, да? И у тебя теперь голова болит?

— Есть немного.

— Тебе надо прогуляться.

— Именно это я и хочу сделать.

Варя направилась к двери, и Саша услышала, как жалобно заскулил щенок. В былые времена она тотчас же бросилась бы гладить его, этот тёплый, шерстяной шарик, но теперь хотелось лишь остаться одной. И всё-таки Саша окликнула сестру:

— Варя!

— Да?

— Щенок, в самом деле, чудесный. Как ты назовёшь его?

— Ещё не знаю… Может быть, ты посоветуешь?

— Может быть… Но не сейчас.

— Приятной тебе прогулки, Шурочка!

Да уж, прогулка обещает быть приятной… Саша закусила губу, убрала тетрадь в ящик стола, достала завёрнутый в зелёный шёлковый платок браунинг и, спрятав его в сумочку, вышла из дому.

На улице был солнечный майский день, необыкновенно пряно пахли цветы и деревья, щебетали птицы, смеялась, играя, детвора… Казалось, весь мир радовался чему-то в этот погожий день, и тем чернее становилось на душе у Саши. Как чужды ей все эти люди, ничего не понимающие, прожигающие праздно свою жизнь, тратящие время на пошлую суету, как чужд весь этот мир с его радостями и скорбями. Скоро всё окончится… Лишь бы не дрогнула рука. Но она не дрогнет: Саша долго упражнялась в меткости, стреляя по мишеням…

Вот, и дом, где остановился генерал. Он, разумеется, не откажется принять молодую хорошенькую девушку — а дальше дело техники. Сколько раз Саша представляла себе, как будет стрелять в эту злобную тушу (а иначе царского сатрапа и представить нельзя). Ей даже снилась эта сцена.

— Доложите генералу, что Александра Юрьевна Шатаева просит принять её.

— По какому делу?

— По… по личному…

— Обождите здесь. Я доложу.

Сердце колотилось где-то в горле, Саша боялась не сдержаться и чем-то выдать себя. Но, вот, послышались шаги и голос, показавшийся ей почему-то знакомым. В то же мгновение в приёмную вышел высокий, поджарый господин лет шестидесяти с роскошными белыми бакенбардами и благородным, красивым лицом.

— Сашенька! — воскликнул он, распахивая руки для объятий. — Девочка моя! Какими судьбами?

Не успела Саша опомниться, как генерал обнял её и расцеловал.

— Не чаял, не чаял видеть! Я уж думал, забыла ты меня! Ты ж крохой была совсем… Вот, Митрич, погляди: родная дочь моего друга, однополчанина. Вместе служили в годы нашей молодости. А эту прелестную девицу, представь, я на руках носил! И куклу ей подарил… С синим бантом! До сей поры помню — вот, память-то!

При упоминании куклы с синим бантом Сашу как громом поразило. Вот, откуда ей знаком этот голос! Ну, конечно! Иван Петрович! Ближайший друг покойного отца! Покойная матушка говорила ещё, что он — самый красивый офицер, каких ей доводилось видеть. Об этом даже и теперь можно смело заключать. Живо ожили в памяти Саши обрывки детских дней. Вот, она на даче, которую на лето снимал отец… Качается на качелях. А Иван Петрович рядом. Качает. Смеётся. А потом подхватывает на руки и кружит… Нет, быть того не может! Не может быть, чтобы это и был тот мерзкий палач! Это какая-то чудовищная ошибка! Наваждение! Неужели это его должна она убить?..

А генерал не мог прийти в себя от радости:

— Вот так уважила старика! Спаси Христос! Не ждал, не ждал… От вас, молодёжи, не дождёшься внимания. Экая же ты красавица стала! А была такой крохой… А мы с твоим отцом были такими молодыми! Эх, золотое время было! Небось, от женихов-то отбоя нет? Ах, где мои двадцать лет! Митрич, что ты стоишь, оловянная твоя башка? Вели немедленно подать в мой кабинет кофию да пирожных. Идём, Сашенька! Сейчас посидим, поговорим… Вот, так порадовала старика! — с этими словами Иван Петрович взял Сашу под руку и повёл в свой кабинет. — А мне Митрич имя твоё назвал, а я думаю: ты или не ты? А уж, как увидел, сразу узнал. Очень ты на отца похожа! Жаль, не дожил…

Кабинет генерала был обставлен с безупречным вкусом. На стенах висели полотна, изображающие различные баталии, на полках расположены сувениры и заключённые в изящные рамки фотографии. На одной из них были запечатлены несколько молодых офицеров, в одном из которых Саша узнала отца.

— Вот, — кивнул на снимок Иван Петрович, — это мы по окончании училища… Молодые совсем! Садись, девочка моя.

Саша опустилась в глубокое кресло. Ей казалось, будто бы всё происходящее она видит в нелепом сне, от которого хотелось быстрее очнуться. Подали ароматный кофе с корицей и сливочные пирожные. Саша сделала несколько глотков и подняла глаза на генерала. Он смотрел на неё с такой ласковостью и радостью, что Саша чуть не расплакалась.

— А я и не знал, что вы живёте в этом городе, иначе навестил бы вас.

— Здесь дом бабушки… Мы живём у неё.

— Вот как? Не знал, не знал… Да, разбросало нас время. После смерти твоего отца, я кочевал из гарнизона в гарнизон: служил в Туркестане, на границе с Китаем, потом в Польше, потом недолго в столице… По правде говоря, мне очень не нравится то, чем приходится заниматься теперь. Бороться с этими… революционерами! Я солдат, а не тюремщик… Надеюсь, вскоре эта вакханалия прекратиться, и я смогу заняться своим делом.

— Что же, Иван Петрович, вам и расстреливать приходилось?

— Бунтовщиков-то? Бывало, что и так… А что делать? Кто осуждает солдата, когда он убивает на войне неприятеля? Здесь тоже война, если посчитать, сколько крови проливают эти отщепенцы… Дайте им волю — они бы всю Россию в крови утопили. Война… Только на этой войне не пожнёшь лавров, потому что она грязна, и воевать приходится не с врагом, а с горсткой смутьянов, которые, как опасная зараза, распространяются в нашем обществе, отравляя и убивая его.

— И вам не было жаль их?

— Давай оставим эту тему, — генерал поморщился. — Благородной барышне не след знать о столь гнусных вещах. Поговорим о чём-нибудь более приятном. Расскажи, как вы живёте? Как Володя, Варя? Как матушка?

— Матушка скончалась три года тому назад, — ответила Саша.

— Вот как… — Иван Петрович вздохнул. — Не знал! Царствие Небесное! Хорошая была женщина… А Володя? Варя?

— Володя в столице. Учится в Николаевском училище…

— А! Будущий кавалерист! Отменно, отменно! Отец непременно гордился бы им. Верю, он будет таким же блестящим офицером, преданным Царю и Отечеству. А сколько же теперь лет Вареньке?

— Четырнадцать. Сегодня её День Ангела…

— Вот как? Постой, постой… — генерал поднялся, открыл какой-то ящик, порылся там и извлёк оттуда две фарфоровые фигурки: старика-мудреца и молодой девушки. — Эти статуэтки я привёз из Китая. Говорят, они приносят счастье. Возьми их. Одну оставь себе, а вторую подари от моего имени Вареньке. А я уж непременно выберусь к вам на днях с визитом.

— Благодарю, — Саша тоже поднялась, не чувствуя ног. — Мне уже пора… Спасибо за кофе.

— Спасибо тебе, что не забыла старика! Ах, как бы я хотел иметь такую дочь, как ты! Передавай нижайший поклон бабушке!

— Непременно, Иван Петрович.

Генерал проводил Сашу до самых дверей, где они простились. Саше казалось, что ещё немного — и она задохнётся. Что-то давило ей грудь, перехватывало горло. Она не смогла! Не смогла! У неё не хватило духа убить этого палача, расстреливавшего без жалости лучших людей, которых он смеет называть отщепенцами! О, непростительная слабость! Непростительная! Но убить друга отца, человека, который так искренно радовался ей — как?.. О, как всё ужасно, как ужасно! Саша почти бежала по улице, не помня, себя, задевая прохожих.

— Аля! Аля! — окликнул её кто-то.

Саша остановилась и огляделась. Прямо возле неё остановился щегольской экипаж, из которого выглянула хорошенькая головка, увенчанная модной шляпкой. Юля Муразова. Ближайшая подруга. Пустая, легкомысленная девица, увлечённая лишь танцами, модными романами и нарядами… Как не вовремя! Неужели ещё её глупую болтовню слушать теперь?! Нестерпимо!

— Аля, друг мой, тебя не дозовёшься! Откуда и куда ты так стремительно бежишь?

— Я… гуляла…

— Гуляла?

— Да.

— Что ж, не говори, если не хочешь…

И прищурилась! Уже выдумала себе всякой ерунды! Теперь поедет звонить по всем знакомым, что Саша Шатаева влюбилась и, кажется, тайно встречалась с мужчиной. Иной мысли разве возможно родиться в этой глупой завитой головке?! Но пусть, пусть! Разве это важно теперь?! Пусть рассказывает, что хочет…

— Может быть, тебя подвезти?

— Не стоит. До дома рукой подать — я прогуляюсь.

— Воля твоя. А я еду к Горицким… У них сегодня намечается нечто весёлое. Не хочешь присоединиться?

— Их веселье смертельно скучно.

— Какая ты, Аля, стала злая, холодная… Положительно, ты что-то скрываешь. Я нарочно заеду к тебе нынче или завтра.

Этого ещё не хватало! Как же все опостылели! Нет этой муке конца!

— Не стоит, Юля. Я сегодня дурно чувствую себя, а завтра, быть может, меня не будет дома.

— А куда ты собираешься?

— Навестить старого друга моего отца. Я сегодня узнала, что он в городе. Он меня на руках носил.

— Ты не могла найти дела скучнее? Уж лучше ехать к Горицким!

— Вот и поезжай!

— Странная ты сегодня, Аля. Я бы на твоём месте позвала врача.

— Спасибо за совет. Прощай!

— Прощай! — Юля пожала плечами и обиженно надула губки.

Обиделась! Тем лучше! Значит, в ближайшую неделю она уж точно не явится со своими глупыми разговорами, дабы дать почувствовать Саше свою обиду. Это, однако же, удача! Пусть едет к Горицким, пусть поёт глупые куплеты, которых понабрались все нынче от певичек варьете, только не лезет в душу, не мозолит глаза…

Дома Саша застала праздничный обед. Как же всё не вовремя! Бабушка тотчас заспешила к ней:

— Шурочка, а мы уже начали волноваться! Тебя так долго не было! Что с тобою? Ты такая бледная! Может быть, позвать врача?

— Не нужно, — Саша изобразила улыбку. — Просто у меня немного болит голова. Мне лучше прилечь.

— Как, ты не поздравишь сестру с праздником? — сплеснула руками бабушка.

— Обязательно поздравлю, — Саша достала из сумочки статуэтку китайской девушки и протянула Варе. — С Днём Ангела, сестричка!

— О, какое чудо! Где ты нашла?

— Где нашла, там уже нет… Я рада, что тебе нравится.

— Наверное, ты купила у Гербера? У него бывают очень забавные вещицы, но очень дорогие… Шурочка, милая, ты самая хорошая! Я так люблю тебя!

О, как это невыносимо! Все любят! Все заботятся! Лучше бы прогоняли и проклинали… Мочи нет выносить их любовь! Тем не менее, Саша заставила себя полчаса посидеть за обедом, что-то съесть и выпить. После этого она поднялась в свою комнату, заперла дверь и бессильно повалилась на кровать… Довольно! Она не годится для борьбы! Не может убивать! Как можно стрелять в человека, радостно распахивающему тебя объятья? К чему эта мука? Пусть кто-то другой идёт и стреляет, а Саша больше не пойдёт… Пойти завтра же и отдать пистолет… И покончить с этим делом! Пусть решают сами, без неё…

С этой мыслью Саша заснула. Ночью ей снились кошмары. Она то просыпалась, то впадала в забытье, то бредила… Ей снилось, что её выводят на плац, ставят перед шеренгой солдат, и невозмутимый Иван Петрович командует:

— Пли!

А интересно, скомандовал бы или нет? Ведь она — враг… Кто осудит солдата… Это его долг! И он исполнил бы его! А она свой долг исполнить не смогла… С этой мыслью Саша проснулась. Быстро одевшись, она вышла из дома. На небе бродили облака, сквозь которые просачивался золотистый свет солнца. Было душно, как частенько бывает перед грозой, и люди ходили медленно, точно лениво, сонно. Саша собиралась идти совсем в другую сторону, на секретную квартиру, чтобы отдать пистолет, но ноги сами поворотили к дому Ивана Петровича. Оказавшись перед ним, она закусила губу. Нет, не может она предать своих товарищей, которые доверили ей это дело… Личные чувства не причём. Дело должно быть сделано. Саша позвонила в колокольчик…

Снова приёмная, снова радушное лицо, ласковый голос, объятия и оцепенение от этого нежного отношения.

— Что-то случилось, Саша? Я не ждал тебя так скоро. Хотя я очень рад, что ты пришла. Ты передала бабушке, что я собираюсь быть у вас днями с визитом?

— Да… — едва слышно ответила Саша.

— Прости, девочка моя, я с радостью бы ещё поговорил с тобой, но мне нужно теперь же ехать по делам службы.

По делам службы… Спасать отечество от бунтовщиков? Вот, теперь бы и остановить его… Вот, сейчас… Господи, дай сил!

— До встречи, моя милая! Прости ещё раз! Заходи непременно вновь — я всегда тебе рад!

И ушёл, сел в экипаж, уехал… А она не успела. Не смогла. Опять не смогла! Саша готова была разрыдаться. Она опрометью сбежала с крыльца и помчалась по улице, не замечая ничего вокруг.

Как только Саша переступила порог дома, ей навстречу поднялся Митя Сумароков:

— Здравствуйте, Александра Сергеевна! А я вас уже четверть часа жду!

Какое несчастье! Ждёт! Зачем ждёт? Какой он нарядный сегодня. Какой красивый. С цветами. Истинное мучение! Опять будет сыпать комплементами, говорить о любви… Зачем только он любит её? Любил ба какую-нибудь Юлечку или Сонечку! Прогнать его, прогнать… Но как? Жаль его… Как — обидеть? Ведь он же добрый, честный, хороший человек… Прогнать, прогнать… Раз и навсегда! Чтобы дорогу забыл! Для его же пользы! Жалость — что ещё за пошлость!

— Что вам нужно, Дмитрий Иванович?

— Я хотел говорить с вами.

— Я не расположена сегодня ни с кем говорить!

— У вас что-то случилось? Я могу вам помочь? Шурочка, вы только скажите! Одно ваше слово — и я мир переверну! Я всё для вас сделаю!

— Нет, у меня всё хорошо. Просто у меня… голова болит и я хочу побыть одна…

— Александра Сергеевна, ведь я вижу, что что-то случилось. Расскажите! Я пойму вас! Ведь я вас люблю!

— Замолчите! Замолчите! Замолчите! — неожиданно для себя вскрикнула Саша. — Не смейте никогда мне этого говорить! Оставьте меня! Совсем оставьте!

— Александра Сергеевна, что с вами? — тревожно просил Митя.

Саша закрыла лицо руками и заплакала:

— Да уйдите же вы, наконец!

Взбежав по лестнице, она метнулась в свою комнату и заперла дверь. На лбу её выступил пот, было отчего-то нестерпимо жарко. Саша выпила стакан воды, протёрла смоченным платком лицо и шею, опустилась в кресло. На какой-то момент она впала в забытьё, во время которого ей вновь виделись кошмары. Во рту было сухо, а тело бросало то в жар, то в холод. Очнувшись, Саша сунула руку в сумочку, и рука её нащупала что-то холодное. Это оказалась статуэтка старика.

— Значит, ты приносишь счастье? — Саша расхохоталась и в ярости швырнула фигурку об стену, отчего китайский мудрец рассыпался на мелкие осколки.

— А теперь я также уничтожу твоего хозяина, — прошептала Саша. Она тяжело поднялась и вышла из комнаты. Навстречу ей бросила испуганная бабушка:

— Шурочка, ангел мой, что с тобою? Господи, да на тебе лица нет! У тебя жар! Ты вся горишь! Я сейчас позову доктора! Матвей! Матвей! Живо беги за доктором!

Саша скользнула мимо отвлёкшейся на Матвея бабушки и выбежала на улицу.

— Шура, стой! Догоните её кто-нибудь! Горе-то какое!

На улице шёл дождь. Саша радостно подставила ему своё горящее лицо и побежала по лужам к дому генерала. Иван Петрович только что вернулся. Промокшая до нитки, с разлохмаченными полосами, с горящими глазами, Саша вошла за ним в дом. Увидев её, генерал поднёс руку к сердцу:

— Дитя моё, что с тобою? Боже мой, да ты совсем больна! Ты не в себе! Я сейчас же прикажу отвезти тебя домой… Нет, лучше я сам отвезу тебя, моя девочка.

О, сколько неподдельной тревоги и нежности было в этом отеческом голосе. Слёзы покатились по щекам Саши, смешиваясь с дождевой водой. Трясясь от рыданий и озноба, она прошипела:

— Ненавижу, ненавижу… Не смогла! Опять не смогла! Будьте вы все прокляты!

И, оставив генерала в полном замешательстве, Саша вновь помчалась по улице, сквозь пелену расходящегося дождя, озаряемая светом молнии. Глупо, как глупо! Теперь все будут смеяться и показывать пальцем! Не смогла! Ясное дело, барышня! Куда ей до настоящей борьбы, настоящего дела! Позор! Нет, этого не будет! Этого не должно быть!

Дома Сашу ждали перепуганная бабушка и сестра, прижимавшая к груди щенка, тоже казавшегося напуганным, а с ними приведённый Матвеем доктор. Все они кинулись к ней, но Саша рукой велела им остановиться:

— Не приближайтесь ко мне! — хрипло закричала она. — Вы все! Вы ничего не знаете, вам ничего не понять! Живите, как живёте, а меня не трогайте! Оставьте меня!

— Сашенька! — со слезами вскрикнула бабушка.

— Сестра, опомнись! Ты нездорова! — всхлипнула Варя, подаваясь вперёд.

— Прочь! Все прочь от меня! — Саша взвилась по лестнице и, захлопнув дверь спальни, заперла её на ключ. В неё тотчас начали стучать с мольбами открыть и позволить помочь.

Саша, шатаясь, подошла к столу и опустилась на стул. Всё кончено. Она оказалась негодной к борьбе. Значит, незачем жить. Довольно, хватит… Хорошо, что не отдала пистолет… А куда стрелять? В голову? Нет, лучше в сердце… В самое сердце… Бах — и никаких мук больше… Надо только записку написать… Ему написать…

«Уважаемый Иван Петрович!

Вы тиран, деспот и палач лучших и благороднейших людей. За это вы приговорены к смерти. Три раза и приходила к вам, чтобы привести приговор в исполнение, но не смогла, потому что чувства взяли во мне верх над идеей, и в этом мой позор. Я не смогла убить вас, а потому во искупление того убиваю себя!

Александра Шатаева».

А если бы был жив отец? И его бы — приговорили?.. Но это не важно теперь. Запечатать и надписать. В собственные руки… Вот, теперь всё…

— Шура, умоляю, открой!

— Сестричка, что ты там делаешь?! Скажи что-нибудь…

Нечего говорить… Живите, будьте умнее и счастливее… И не огорчайтесь слишком… Руки дрожат… Как бы не дать промаха… Обеими руками, под грудь, в самое сердце… Ну, с Богом!