Разбитая гитара. Книга 3. Разлука

Елена Владимировна Мейсак, 2017

Единственный сын Амиры при загадочных обстоятельствах исчезает с собственной коронации. Пытаясь защитить сына, Амира совершает роковую ошибку, которая повлекла за собой жертвы. Она оказывается в тюрьме по обвинению в двойном убийстве. Теперь она одинока, раздавлена и никому не нужна. Как вырваться из западни и найти того, кто ее подставил? Шокирующая развязка неожиданна. На пути Амиру ждут удивительные встречи и любовь, о которой мечтают многие. Но она поставила на кон свою жизнь, и если не докопаться до правды, то сделка будет проиграна, ее вычислят и ликвидируют, а с ней и всех остальных. Содержит нецензурную брань.

3

В Кастании этот день был объявлен днем национального траура. Государственные флаги были приспущены, в Соборе Святого Доминика, где еще три недели назад короновали будущего наследника престола, украшенный белыми цветами, стоял гроб.

Почти вся страна пришла попрощаться с юным королем, которого они почти не знали, но которого уже успели полюбить за его юношескую непосредственность и теплую, добрую улыбку, которой он неизменно одаривал каждого, с кем встречался на своем пути.

По толпе время от времени пробегал высоковольтный гул. Со стороны королевской семьи на прощании присутствовали лишь дальние родственники. Отец короля, его высочество Анхель Оливера, погиб при невыясненных обстоятельствах еще почти двадцать лет назад, в смутное время девяностых, когда мир сотрясали конфликты, гражданские войны и развалы целых империй. Дед, правящий монарх Массимо Оливера, скоропостижно скончался от инфаркта полгода назад.

Со стороны семьи Бертран-Лефевр присутствовала бабушка монарха, няня короля и новый супруг его матери, Драган Кажич. Присутствовали также члены правительств и дипломаты целого ряда дружественных Кастании стран, представители духовенства, многочисленные представители телевидения с камерами, да и просто обычные горожане, которые проехали длинный путь для того, чтобы проводить в последний путь короля, жизнь которого оборвалась, так практически и не начавшись.

По толпе время от времени пробегал шепоток. На похоронах не присутствовала мать монарха, Амира де Оливера! О ней вообще ничего не было слышно с тех самых пор, как известие о скоропостижной гибели короля потрясло страну.

Шепоток поделился на два враждующих между собой лагеря. Одни не могли скрыть своего возмущения. Какая неслыханная наглость! Да что позволяет себе эта выскочка! Как она посмела не явиться на похороны собственного сына! Как может она опозорить честь страны и корону своим демонстративным, пренебрежительным, вопиющим отсутствием!

Другая половина лагеря лишь сочувственно вздыхала. Вряд ли они могли осуждать женщину, у которой Господь отобрал то, чего толком никогда и не давал. Это по большей части были люди старшего поколения, которые еще помнили историю этой семьи, помнили пышную свадьбу наследного принца с чужеземкой арабских кровей, которую принц повстречал во время поездки в Египет. Люди помнили, какой радостью, надеждой и любовью были наполнены их лица, и как быстро потом все это сошло на нет по воле какого-то сумасшедшего, приказавшего расстрелять оркестр в котловане не слишком знакомой им страны на Балканах.

Они помнили, как ее высочеству пришлось покинуть страну, и как долго она жила под вымышленным именем, скрываясь от мира и своего палача. И как Инфант первые шесть лет своей жизни прожил во Франции, воспитанный бабушкой и няней, которые теперь стояли, убитые горем, у красиво украшенного гроба.

Как можно осуждать женщину, на долю которой в ее жизни выпало все, кроме самой жизни?

Люди горько вздыхали. Словно бы какое-то неведомое проклятие плотным туманом опустилось на эту семью. То отец умер молодым, а теперь вот и сын. Перед Богом, болезнью и пулей все равны: и монарх, и монах. Так думали люди из другой враждующей половины.

Тем временем королевская гвардия вынесла гроб и водрузила его на катафалк, который по традиции страны проедет по городу, прежде чем тело молодого короля обретет вечный покой от мук земных в Базилике Сан-Родриго, где в фамильной усыпальнице покоился Массимо Оливера и другие члены королевской фамилии.

Траурный кортеж держал путь в Базилику. Гроб с телом короля был закрыт и накрыт государственным флагом Кастании. Люди в толпе плакали.

И вдруг катафалк остановился. По толпе вновь пробежал зловещий шепоток.

Посередине дороги нарисовалась фигура, с головы до пят укутанная в черное кружево. Лицо фигуры скрывала черная вуаль. С минуту она стояла, гипнотизируя взглядом процессию, потом подошла к катафалку и откинула вуаль. Приложив два пальца к губам, фигура дотронулась ими до лакированного гроба, а затем, резко развернувшись на сто восемьдесят градусов, пошла прочь от толпы. Ветер внезапно сорвал ткань с головы женщины, обнажив непослушную копну из белых кудрей.

***

Москва. Примерно год спустя.

В уютной квартирке в центре, с окнами, выходящими на Красную площадь, прямо на полу из начищенного до блеска паркета, сидела, прислонившись к стене, фигура, облаченная в черные брюки и простую черную футболку с высокой горловиной.

Фигура молча смотрела в окна. Взгляд ее был абсолютно пустым, как будто бы группа разбойников, пробравшись в недра ее души, разграбила все ее тайники, унеся из потайных уголков все ценное, оставив лишь голые плиты и наскальные фрески.

В руке у женщины красовалась самокрутка. Она неспешно затягивалась ей, глубоко вдыхая сероватый дым с характерным запахом и медленно выдавливая его из легких. Огонек тлел меж тонких пальцев.

Она вспоминала недавно прошедший суд. Как быстро, оказывается, можно все обстряпать, если ответчик не оказывает сопротивления.

Как быстро можно добить лежащего на земле, сломленного человека со скрюченной судьбой, по жизни которого не зарастала тропа лишь из горьких воспоминаний того, что когда-то называлось счастьем.

Теперь она снова свободна. Свободна не только от Кажича, столь варварски предавшего ее в самую тяжелую минуту, но и от своей маленькой дочки, которую она назвала Салимой, в честь несчастной матери Люка.

Законы всех стран, времен и народов стараются в первую очередь соблюдать интересы ребенка. Только кто же мог знать, что в казенных глазах ребенку окажется лучше с отцом, вновь начавшим мотаться по миру с концертами, чем с матерью-наркоманкой, страдающей хроническом пост-травматическим синдромом, как выразился ее муж, если можно его так было назвать.

Хотя, может быть, он и прав. Что она может сейчас предложить своему ребенку, если вечера она коротает в компании самокрутки, сидя на полу и рефлексируя о том, как могла бы пройти жизнь, если бы ни…

Глаза ее были выплаканы до дыр, душа стерта в порошок, а в раздавленном сердце больше нет места для любви. И никогда больше не будет.

Так пусть же ее дочка, ее милая Салима, которую она с таким нетерпением ждала, пусть хоть она будет счастлива. Возможно, она бóльшую часть времени будет проводить с няней. А может быть, Кажич будет таскать ее за собой по миру, где, как известно, все аэропорты и концертные площадки похожи, словно братья-близнецы.

Кто знает, может быть этому хрупкому созданию перейдут ее гены, и она тоже будет играть на фортепиано когда-нибудь.

Конечно, это было всего лишь решение суда местной инстанции, и если поднапрячься, можно подать апелляцию в вышестоящий суд, да хоть до верховного суда можно дойти, были бы силы.

Только вот сил-то как раз у нее оставалось ровно на то, чтобы просиживать вечерами на полу, а рука не могла поднять ничего, тяжелее сигареты.

Кажется, в Патонге такие состояния называли депрессией, но только какая теперь разница.

Она медленно затянулась опять. Перед глазами вновь, словно кучевые облака, поплыли воспоминания. Вот она стоит в концертном зале.

«Может быть, вам остаться сегодня? А то вдруг наш красавец решит появиться на свет прямо посреди концерта?» — ничто не заставит ее забыть эту фразу.

Вот комочек радости по имени Эстебан прижат к ее груди. Она сжимает его маленькое тельце и, слегка прикрыв ресницы, снова и снова радуется его приходу в этот мир.

Амира вдруг вспомнила, какое чувство всеобъемлющего счастья ее охватило, когда она обнимала его, будущего короля, одетого в мягкий фланелевый комбинезончик. Она вновь увидела, как он сунул палец в рот и с каким любопытством обозревал все вокруг своими детскими глазенками.

Вот она стоит за можжевельником. Через секунду няня упадет, проиграв сражение со снотворным, а Амира выйдет один на один с сыном, который ее так и не узнает тогда.

Перед глазами один за одним мелькали кадры.

Вот они летят в Боснию, и она гадает, не слишком ли рано собралась посвятить ребенка в свои секреты. И как он сжал своей ручонкой ее руку тогда. Когда они услышали Вторую Симфонию, ту самую, под которую он чуть не родился.

Она вспоминала, каким мудрым мальчуганом он был, и как ставил ее в тупик своими вопросами. А потом, когда немного подрос, с какой ловкостью общался с любым человеком. И как она тогда подумала, что из него вышел бы неплохой дипломат. Или политик.

Потом она вдруг увидела, как его похитил какой-то псих незадолго до смерти Люка.

А затем клубящийся вихрь памяти перенес ее на церемонию коронации. Тяжелый меч медленно опустился на плечо сына, которого она вот только вчера прижимала к себе, такого кроху. Услышала, как он произносил клятвы верности короне и своей стране.

И, наконец, в ее голове вспухшим утопленником всплыла мерзкая запись, на которой было показано, как из какого-то автомобиля на полном ходу в сточную канаву выбросили его бездыханное тело.

Да, изверги не посмели обезглавить короля, как они всегда поступали в подобных случаях со всеми остальными людьми. Но тело Эстебана получило слишком много повреждений во время падения из автомобиля, поэтому-то и хоронили его в закрытом гробу.

Амира не заметила, как самокрутка выпала из ее руки и потухла, а сама она, зажав голову между коленями и вцепившись пальцами в собственные волосы, выла белугой, рыдая во весь голос, не видя и не слыша ничего вокруг.

Вдруг она встрепенулась. Сегодня же особенный день. День ее рождения. Она не справляла этот день уже чертову дюжину лет, умноженную еще на такую же дюжину.

Она подошла к небольшому черному роялю, одиноко примостившемуся в углу комнаты. Присев на банкетку, она открыла крышку и равнодушно поглядела на клавиатуру. Как же давно она не подходила к инструменту. Интересно, получится ли сыграть сейчас что-нибудь технически сложнее собачьего вальса.

Достав новую самокрутку, она зажгла ее и, держа в зубах, стала лениво блуждать по клавишам. Положив дымящийся окурок в пепельницу, она заиграла Вторую Сонату Шопена, постепенно складывая ноты в аккорды, отрывистыми стаккато уносившими ее в мир фортиссимо, через скерцо бросив прямо в похоронный марш.

Она играла эмоционально, надрывно, руки тяжело опускались на клавиши. Волосы ее разметались по лицу, словно в тифозной лихорадке, в свете уличного фонаря зловеще поблескивали на левой руке черные татуировки, которых у нее к этому времени было уже две.

Из-под пальцев словно бы выскакивали маленькие демоны, черными нитями ткавшие узоры на черном ковре ее души.

Закончив играть, она цинично подумала, что соната пришлась сегодня весьма кстати.

И раз уж Бог умудрился не только выпустить ее на свет белый в эту самую чертову дюжину, но еще и столько развлечений ей уготовил, сегодня она этот бесподобный день отпразднует, — так размышляла Амира, в то время, как новый красный огонек подбирался все ближе к основаниям пальцев.

И вот, в десять вечера в ее квартире собрались все помои общества, которые она только смогла собрать за столь непродолжительное время.

В квартире ревела музыка, звенели бокалы, гремели бутылки, пьяно ржали какие-то девки, а дым от самокруток был уже таким сизовато-серым и плотным, что если бы кто-то догадался повесить в воздухе топор, то топор бы, наверное, не упал.

Те гости, у которых не хватало терпения добраться домой, предавались прелюбодеянию в немногочисленных спальнях этой милой квартиры. А те, у кого не хватало времени добраться до спален, пользовались укромными уголками за шторами и просто теми, куда удалось попасть.

Амира наблюдала за всем этим борделем сквозь мутноватую пелену, подернувшую ее некогда прекрасные глаза из черного бархата.

Вдруг один из гостей, подошедший к полке с виниловыми пластинками, наобум вытащил одну.

— Слышь, это еще кто? — туманно пробормотал он, — пацаны, гляньте-ка, какие раритеты тут собраны! Шостакович. Что творит дурь с людьми, а?

Парень противно и громко заржал, видимо, наслаждаясь эффектом от собственного остроумия.

— А че? Мож вальсик станцуем? — он поставил пластинку в проигрыватель, — представим, что мы все тут знатные господа, да к тому же, богатые.

— Позвольте представиться, князь Игорь к вашим услугам! — парень явно наслаждался моментом, — не угодно ли вальсик-с? А может быть, пройдем сразу в коечку? По-княжески, так сказать? Но хотя бы скажите для начала, как вас зовут, прекрасная незнакомка?

— Если ваши голосовые связки не порвутся произносить это, то для вас я Амира бинт Сархан бен Хосни ибн Аль-Галиб. А если же для вас это будет задачей по-княжески непосильной, вы можете называть меня просто госпожа де Оливера. И кстати, Дмитрий Шостакович был советским композитором, в наше прогрессивное время это должно быть известно даже таким дебилам, как вы.

Она смотрела на парня в упор. Пелена с ее глаз упала наземь и рассыпалась в прах. Ее глаза, словно две ночных галактики, засасывали все вокруг в черную дыру.

Она словно бы очнулась от глубокого сна. Когда же она умудрилась так низко пасть, что какая-то вокзальная гопота, этот рабоче-крестьянский сброд предлагает ей пройти в коечку?

А самое главное, как она умудрилась забыть о том, кто она такая? О том, что многие самые сильные и влиятельные люди этого мира с ней и ее семьей — на ты?

Ее рука непроизвольно сжалась в кулак. Она инстинктивно отошла к окну, чтобы, чего доброго, не вмазать юнцу промеж глаз и не ухудшить свое и без того совсем не радостное положение.

Любой скандал, даже тот, который можно разглядеть лишь под тысячекратным увеличением микроскопа, сейчас будет против нее, отбирая и без того жалкие шансы вернуть хоть когда-нибудь свою дочь.

Все в тот момент забыли про Шостаковича, но вот он-то про них не забыл, на счет раз-два-три набирая известный темп. Влюбленные начали внезапно показывать полуголые телесные конструкции из-за оконных штор.

Амире внезапно пришла в голову мысль покинуть этот балаган. Она прошла в спальню, достала из сейфа документы, ключи и карточки, а из небольшого шкафчика — чемоданчик с вещами. Напоследок решив зайти в комнату зачем-то, она развернулась к выходу, да так и застыла на месте.

В дверном проеме стояла высокая фигура, полностью замотанная в черный балахон.

«По всей видимости, мужчина», — решила хозяйка квартиры.

Лица фигуры не было видно. На голове у нее красовался длинный капюшон, под которым виднелась маска с черными прорезями.

Амире стало не по себе. Что, если это один из головорезов, убивший ее сына? И теперь он пришел, чтобы прикончить и ее?

Тем временем фигура медленно подошла к проигрывателю и остановила пластинку, а затем наугад выудила с полки другую. Ей оказался сборник вальсов советской эпохи, видимо доставшийся квартире в наследство от прежних хозяев.

Гость вставил пластинку в проигрыватель, игла мягко коснулась виниловой поверхности, и из колонок с еле уловимым характерным поскрипыванием вновь полилась музыка. На этот раз вниманию присутствующих предстал вальс Хачатуряна.

Пришелец молча подошел к Амире и протянул руку, затянутую в черную перчатку.

Амира не знала, как реагировать на все это. Видимо, она просто докурилась до ручки, раз ей мерещатся высокие фигуры в черных балахонах. Однако незнакомец не уходил, а его рука все так же мозолила пространство перед ней.

Не зная, что делать, Амира вложила свою руку в его, и они закружились в танце. Со стороны это, наверное, выглядело комично, однако Амира не могла взять в толк, откуда это инопланетное создание так хорошо знает движения, а самое главное, попадает в ритм? Этот вальс был довольно-таки быстрым, и кто попало его не станцует. Одни сплошные загадки.

Незнакомец невозмутимо и уверенно вел, а когда вальс закончился, выпустил ее руку и подошел к кому-то из гостей, которому жестом приказал пройти на выход. И как ни странно, гости повиновались его молчаливой просьбе. Наверное, тоже подумали, что допились и докурились до ручки.

Мало-помалу все разошлись. Амира и таинственный незнакомец остались одни. Она смотрела на него, ожидая, что он, все же, обозначит, зачем пришел, и что ему было здесь нужно.

Он же просто стоял и смотрел на нее в упор минуты две-три, словно удав, гипнотизировавший глазами свою добычу. После чего он так же таинственно, не проронив ни слова, развернулся и вышел. Слышен был лишь глухой отзвук его кожаных ботинок, эхом раздававшийся по паркету. Черный балдахин развевался под скоростью шагов, и взору Амиры предстали длинные, стройные ноги в наутюженных черных брюках.

Еще через секунду незваный гость исчез. О том, что кто-то здесь был, помнила лишь створка деревянной двери гостиной, наотмашь хлопнувшая вслед.

Немая сцена продлилась еще пару минут. После чего Амира внезапно, резким прыжком подскочила к столу, на котором в хаотическом беспорядке стояли стаканы, бутылки, пепельницы с окурками, и яростно стала сбрасывать все это на пол.

Через два дня шасси пассажирского лайнера мягко коснулось взлетно-посадочной полосы международного аэропорта Патонга.

Встречавшие в зале прилета не обратили внимания на невысокую женскую фигуру, облаченную в простую белую футболку и черные военные брюки. За плечами ее болтался полупустой брезентовый рюкзак, который и составлял весь ее багаж.

Женщина вышла из здания аэропорта, села в машину такси, которая повезла ее на север, где пики гор загадочно улыбались смотрящим на них путешественникам. Добравшись до воинской части, она отпустила машину и твердой рукой нажала кнопку звонка.