Долгая дорога домой. Или загадка древнего дольмена

Елена Викторовна Тригуб

Елена Тригуб и ее «Долгая дорога домой» сумели вдохнуть новую жизнь в жанр российской «романтической фантастики». Ироничный и по-женски непосредственный взгляд на все, что может произойти с девушкой из Ростова, волею загадочного дольмена оказавшейся в Англии 19 века. Сумеет ли она вернуться домой? И стоит ли?

* * *

Вечером следующего дня мы улетали в Калининград.

«Пулково» меня разочаровал: люди прибывают в красивейший город через такие невзрачные воротца, что мне даже стало стыдно за Северную столицу. Впрочем, сам полет прошел неплохо, если не считать попадания в зону турбулентности, в болтанке которой «Боинг» дрожал, как умирающий динозавр.

Я не люблю летать. Тому есть две причины: во-первых, у меня закладывает уши, а, во-вторых, я банально боюсь. В случае катастрофы выжить шансов никаких, и эти нелепые манипуляции стюардесс с надувными жилетами явное тому подтверждение. Кто сможет остаться в живых посреди океана в надувном жилете? Как долго он протянет? Минут десять, пока не окоченеет, или пока его не сожрут акулы? В общем, я с облегчением вздохнула, когда шасси коснулись полосы аэропорта Храброво. Там, на выходе, нас встретил тот самый Коган, Михаил Давыдович, старинный Серегин друг.

Это был невысокий, плотный, небрежно одетый мужчина лет пятидесяти, лицо которого выдавало типично иудейское происхождение. Большие карие глаза с опущенными вниз внешними уголками придавали ему унылое, печальное выражение, а крупный мясистый нос был слегка грубоват для классического палестинского профиля. Очевидно, здесь проявились какие-то иные гены.

Рот, сокрытый в густой растительности курчавой черной бороды, выдавал добродушное лукавство, а обширный, выпуклый лоб свидетельствовал о недюжинном уме и безмятежности. Как могут сочетаться эти качества и пребывать в гармонии, ведь сказано же: «многие знания — многие печали»? Скорее всего, это следующая, недоступная мне ступень развития, присущая великим ученым, религиозным сподвижникам, монахам. Видимо, они в полной мере осознают справедливость Соломоновой мудрости о том, что «все проходит, пройдет и это». И не переживают вообще ни о чем.

Если бы снимался фильм о царской России, Коган с успехом мог бы сыграть директора гимназии. Во всяком случае, я его видела именно таким — образованным, интеллигентным, спокойным. Он оказался весьма и весьма словоохотлив, особенно если видел живой интерес собеседника к обсуждаемой теме. Тогда он заливался соловьем: сыпал фактами, датами, цитировал классиков, причем на языке оригинала. Впрочем, тут же спохватывался и возвращался к общедоступной речи.

Отнесся Михаил Давыдович к моему появлению в «клубе любителей дольменов», как показалось, неплохо. Но в первый момент, когда мы с Серегой вышли из здания аэропорта, его реакция была удивительной и необъяснимой. Коган уставился на меня, а его живое, подвижное лицо отразило целую гамму эмоций: удивление, ошеломление, сомнение. Слегка приоткрыв рот, он сорвал с носа очки в грубой роговой оправе, протер их полой собственной рубашки и водрузил обратно, рассматривая меня, как энтомолог редкую бабочку.

— Миша, это — Елизавета Павловна Бирт, орнитолог, моя коллега и хорошая знакомая. Она согласилась сопровождать нас на «Фрингилу», потому что тоже интересуется Камнями Силы, — представил меня Серега.

— Давно ли? — тихо спросил Коган, пожимая мне руку. В его взгляде мне почудились растерянность и сожаление.

— Всего пару недель! — улыбнулась я, — а вы — тот самый Михаил Давыдович, о котором Сережа так много рассказывал.

— Вообще-то, правильно говорить «Давидович», но если вам так удобнее…

Отрекомендовавшись, Коган пригласил нас в машину (старенький «Опель» с перевязанным изолентой боковым зеркалом и клацающей крышкой багажника), отвез в недорогую гостиницу — гостевой дом «Стрелецкий», что в самом центре Калининграда, неподалеку от знаменитых «Королевских ворот». На удивление, мне понравилось абсолютно все: и архитектура этого здания, типичная для восточной Пруссии, и уютный, светлый номер. Я с удовольствием приняла душ, переоделась к ужину и вышла в холл.

Серега уже ждал меня, и мы решили побродить по городу, остановившись где-нибудь перекусить. В Центральном парке, рядом с кирхой Королевы Луизы, мы обнаружили памятник барону Мюнгхаузену, дошли до Канта, осмотрели Кафедральный Собор и погуляли по парку. Отужинать решили в «Якитории»: не являясь поклонницей японской кухни я, все же, получила удовольствие: стильно, уютно, приятно.

За ужином я спросила Серегу, что бы мог означать тот удивительный взгляд Когана. Он расхохотался и воскликнул:

— Видишь, Лиза, какое впечатление ты производишь на мужчин! Признаюсь, не знал, что Миша такой ценитель женской красоты! Вот удивил!

Я ни на секунду ему не поверила. Конечно, я не урод, и цену себе знаю — в иные моменты даже считаю себя очень привлекательной. Но не до такой степени, чтобы пожилые ученые смотрели на меня с раскрытым ртом!

Утром мы выехали в Зеленоградск, где я не утерпела и искупалась в холодных водах Балтики. Далее наш путь лежал по единственной автодороге на Куршскую косу: Зеленоградск — Морское.

Ехали небыстро — очевидно, профессиональное вождение не входило в число достоинств Михаила Давыдовича. Он внезапно перестраивался, даже не думая включать соответствующий поворотник, резко тормозил, швыряя пассажиров носом в приборную доску, пересекал «сплошные»; светофоров для него просто не существовало. Единственное, что спасало Когана от ДТП — это низкая скорость движения: водители успевали среагировать и увернуться. Было страшновато, но зато я поняла, для чего были изобретены ремень безопасности, а также страхование жизни и здоровья.

Я вволю налюбовалась окрестностями, и по пути в Морское, и по дороге в Зеленоградск. Мы проезжали среди аккуратных селений с белыми красивыми домиками, крытыми одинаковой терракотовой черепицей и отделанными деревом. Я поразилась чистоте палисадников, ухоженности садов и опрятности надворных построек — нигде не встретилась мне ни единая груда хлама. Не увидела я и покосившихся заборов, слепленных из кусков ржавых труб, проволоки, кусков шифера и посеревшего от времени дерева. Кругом — ну прямо пряничные домики Гензеля и Гретель, на крышах которых свили свои гнезда аисты. Во все времена это считалось хорошей приметой: птица не станет растить птенцов в плохом месте.

Потом панорама за окном сменилась: мы проезжали через живой туннель — огромные старые деревья росли так близко от дороги, что их могучие кроны смыкались вверху, закрывая солнце. Мне захотелось выйти из машины и не спеша прогуляться, но просить об этом я не стала — а прислушалась к беседе, которую вели Коган с Серегой.

–…и когда ты это обнаружил?

— В тот самый день, когда позвонил тебе. Мы встречались с космобиологами на Косе. Я долго бродил с аппаратом по «пьяному» лесу, потом вышел к дюнам. Солнце садилось. Вдруг поймал еле уловимый гул. Его ни с чем не спутаешь. Пошел на звук, и точно: стоит сейд. И как поет! Я не поверил своим глазам, показатели просто зашкаливали! Подошел ближе, долго смотрел, проклинал себе за то, что не взял остальных приборов. Но кто же мог предположить…

— Значит, активизировался. Странно. Время-то неподходящее! Раньше я о таком не слышал…

— То-то и оно.

По дороге, соединяющей Россию с Литвой, мы въехали на косу — полоску земли между водами Балтийского моря и Куршского залива. Предъявив пропуска, мы оказались на территории Национального парка.

Многообразие и красота здешней природы поразили меня: солнечные березовые рощи сменил угрюмый сосновый лес, в который вползали языки песчаных дюн, а за этим всем синели холодные воды моря. Еще около сорока километров пути — и мы в Рыбачьем, где находится орнитологическая станция. Деревянные домики-срубы, огромные сети, вольеры, небритые, небрежно одетые люди а-ля Серега Жданов — все это казалось жутко романтичным и немного смешным.

Нас, как и всех специалистов, прибывших со стороны, расселили за казенный счет в небольшом гостином доме. Приняв душ и перекусив, мы отправились знакомиться с будущими коллегами и предстоящей работой — к великой радости Сереги, все это заняло немного времени. Приступить к своим обязанностям нам предстояло только с завтрашнего дня, поэтому Коган и Жданов быстро покидали в машину необходимую аппаратуру, и мы поехали в сторону Литвы, на высоту Эфа — комплекс смотровых площадок, с которых открывается вид на песчаные дюны и Куршский залив.

Сложно описать ощущение, возникшее у меня при взгляде на заброшенное, утонувшее в песке селение, которое угадывалось лишь по сохранившимся кое-где крышам домов и опорам ограждений. Словно картинка из фильма «Жизнь после нас»: сначала люди победили Природу, вырубили леса, истребили животных, а потом она отомстила им, похоронив под толщей песка всю цивилизацию. Грустно, страшно, закономерно.

По границам дюн кто-то разложил валежник: он должен был укреплять и удерживать песок. По пути следования туристов был сколочен настил из досок, наступать на песок строжайше запрещалось. Мы сразу же нарушили это правило, потому что надо было пробраться к сейду у самой кромки леса. Коган сказал, что этот мегалит — особенный: за столько лет его не смыло прибрежной волной, не разрушили штормы и ветра, не засыпал песок. Куршская коса, открытая для всех стихий, пощадила его — и это казалось необъяснимым и странным явлением.

Этот поход мне стоил очень дорого. С трудом передвигая ноги, погружаясь почти по колено в мягкий сухой песок, ощущая, как он набивается в кроссовки, носки и въедается в кожу, я утратила интерес к мегалитам, как минимум, наполовину. Жданову, который тащил на спине тяжелый рюкзак с аппаратурой, тоже пришлось несладко, но силы ему придавал дикий, звериный энтузиазм.

Минут через сорок мы были на месте. Среди сосен на земле, усыпанной хвоей, высилось странное сооружение: каменная плита размером с хороший обеденный стол, по ее краям — четыре мелких камня, не больше волейбольного мяча, а на них — огромный вытянутый валун: конструкция выглядела очень необычно и напоминала припавшего к земле огромного динозавра. Я поразилась размеру и весу центрального камня: как строителям удалось водрузить его наверх без подъемного крана? Благодаря «Дискавери» я смутно представляла себе, что у древних людей были разработаны какие-то системы рычагов и блоков, но все же… Это была просто титаническая работа.

Жданов тем временем извлек из рюкзака свой знаменитый фотоаппарат и сделал несколько снимков с разных ракурсов. Коган же занялся настройкой аппаратуры с непонятными аббревиатурами ИГА-1, ДРГ-05М и массой других букв и цифр. Потом началась работа, сопровождавшаяся непонятными репликами:

— Что по ИГА? — спросил Жданов.

— Около 12 метров. Почти как у всех.

— Фон бета?

— У камня — 2,5. Так… на границе — 1,5. Жаль, что мы не попали сюда в полдень. Придется завтра опять ползти через песок.

— Интересно, поменяются ли показатели во время заката?

— Мне жаль тебя разочаровывать, мой друг, но, по-моему, сейд спит.

— Это я уже и так понял! — на Серегу было жалко смотреть, таким расстроенным он выглядел.

Мы остались у камня ждать заката. Михаил Давыдович, пользуясь этой вынужденной паузой, рассказал мне, чем они только что занимались. С помощью прибора ИГА-1 он измерил границу действия сейда и получил 12 метров в радиусе. Радиоактивный фон изменился в этих пределах с 15 микрорентген до 8 (имелось ввиду гамма — излучение). Бета — активность Коган измерял с помощью дозиметра ДРГ-05М. У самого камня прибор показал 2,5 единицы, а на границе его действия — только 1,5. По его словам, эти показатели были обычными для «спокойного» состояния камня, но во время активизации могли возрасти в десятки раз.

По его теории, именно во время таких неожиданных скачков мегалиты и начинают проявлять свои загадочные свойства, которые необъяснимым образом влияют на оказавшегося рядом человека. Низкочастотные колебания всегда присутствуют рядом с сейдом или дольменом. Их резонирующая частота — 2,8 ГЦ. То есть мегалиты «поют» или гудят именно на этой частоте.

— Жалко, что ты не была при изучении анализов крови людей и животных! — вступил в разговор грустный Серега, — Ее биохимия меняется, и это факт, первое объективное доказательство воздействия камней на живые организмы, которое нам удалось получить.

— А может дольмен или сейд иметь границу в 100 и более метров? — спросила я у Когана, вспоминая историю потерянной невесты Сереги.

— Теоретически, да. Но для этого должна возникнуть очень высокая, небывалая солнечная активность. На практике мне не приходилось встречаться с подобным явлением. Поэтому мы и приехали сюда: когда я звонил Сергею, этот сейд был активен и мог выдать интересные показатели. Но, видимо, мы опоздали.

— Жаль… А мне так хотелось увидеть что-то необъяснимое! — вздохнула я.

— Ну, ничего, не расстраивайтесь, Лизонька! На косе вы обязательно увидите много интересного, например, «танцующий лес».

— Я что-то слышала… это место, где растут кривые деревья? Как в Питере, на месте Сенной площади?

— Наверное. Но лучше один раз увидеть, не так ли? Надеюсь, на Фрингиле вас не завалят работой.

Мы дождались заката, еще раз провели измерения, но показатели не изменились. Коган отнесся к этому обстоятельству с присущим ему философским спокойствием, а расстроенный Серега никак не мог взять себя в руки. Еще раз преодолев дюны, мы притащились к гостиному дому и посвятили остаток вечера очистке вещей от песка. Серега закрылся в своем номере и даже не вышел к ужину — мне пришлось разделить ночную трапезу с Коганом, во время которой у нас состоялся весьма интересный разговор.

Разумеется, мы говорили о мегалитах. Я расспрашивала, доктор с удовольствием отвечал — и за один этот вечер мой багаж знаний получил существенное пополнение. Я узнала о поселениях куршей и жмуди, о тевтонском ордене и о мифологической великанше Неринге, которая, якобы, и насыпала косу, о разбойнике-язычнике Генрихе фон Кунцене и о черной кошке из трактира Росситтена (так раньше назывался поселок Рыбачий). Мы выпили вина, что послужило только на пользу рассказчику: Коган оказался настоящим Котом-Баюном в человеческом обличье.

Подали десерт. Воспользовавшись паузой в разговоре, Михаил Давыдович перехватил инициативу и, в свою очередь, принялся расспрашивать меня о детстве, юности, пристрастиях и увлечениях, работе в зоопарке и дружбе с Серегой. Мне показался несколько странным этот интерес к моей непримечательной персоне — временами мне казалось, он хочет меня от чего-то предостеречь, но не решается говорить откровенно, обходясь полунамеками и скомканными фразами. Особенно странной мне показалась следующая реплика:

— Вас не удивило, Лизонька, это внезапное и недюжинное пристрастие, который наш уважаемый Сергей Николаевич проявляет к вам? Безусловно, вы — девушка красивая и умненькая, как мужчину, вы его заинтересовали, я хорошо понимаю. Но этот внезапный вызов на Фрингилу… он стоил Сергею немалых трудов… это вовлечение вас в исследования… как-то странно, вы не находите? — и он впился в меня пытливым взглядом своих иудейских, абсолютно трезвых глаз.

Мне стало не по себе.

— Михаил Давыдович, вы что-то хотите мне рассказать? — спросила я, подавшись к нему через стол. Коган смутился, отвел взор в вазочку с оплывшим десертом.

— Не более чем УЖЕ сказал. Вы молодые, вам видней… Знаете ли, я в огромном долгу перед Сергеем и обязан блюсти его интересы, как бы мне не было тяжело. Так что, «падающего — толкни…»

Это сейчас я понимаю, что доктора надо было «дожимать» в тот момент, когда он был готов открыться. Это спасло бы меня от многих неприятностей в будущем, но кто же знал?

Разговор перешел на литературную тему: я тоже любила Ницше и сделала Когану комплимент по поводу его великолепной памяти и умения цитировать к случаю. На самом деле Михаил Давыдович представлялся мне эдаким постаревшим Зуи из новеллы Сэлинджера.

— Это не большая заслуга для человека, который когда-то был литературным критиком! — скромно ответил он, а я изумилась: еще и критик!

— Не представляю, как все это можно совмещать и помнить! — восхищенно произнесла я, а Коган засмеялся:

— Тогда вот вам еще одна цитата: «Любой человек должен уметь менять пеленки, планировать вторжения, резать свиней, конструировать здания, управлять кораблями, писать сонеты, вести бухгалтерию, возводить стены, вправлять кости, облегчать смерть, исполнять приказы, отдавать приказы, сотрудничать, действовать самостоятельно, решать уравнения, анализировать новые проблемы, бросать навоз, программировать компьютеры, вкусно готовить, хорошо сражаться, достойно умирать. Специализация — удел насекомых».

Мы поговорили о Хайнлайне, Ницше, Кафке и, в конце концов, переползли на ритуалы «древних видящих» Карлоса Кастанеды. Коган высказал мысль, поразившую меня некоей дикостью и оригинальностью: а не происходили ли сновидческие путешествия дона Хуана в дольмене? Может быть, путешествия духа по другим мирам, требующие времени, совершались тогда, когда тело пребывало под защитой неуязвимого каменного стража, закрытого от стихий каменной пробкой? А если пойти еще дольше — может быть, эти путешествия были реальными, в то время как человеку казалось, что он просто спит? Частоты дольменных «песен» близки к медитативным частотам, например, к буддистскому «оооооооммммм»… Опять же Индия! Используя определенные практики, посвященный впадает в транс, а его сподвижники запечатывают дольмен. Во время высокой солнечной активности срабатывают необъяснимые свойства мегалита, и человек растворяется в ином измерении, думая, что все это ему просто снится… А в момент возвращения видит себя, постаревшего, и понимает, что это был не сон, а сама жизнь, и сходит с ума…

Гипотеза была очень интересной. И вполне себе правдоподобной.

Разошлись мы по номерам за полночь, а уже рано утром я решила прогуляться на пески к заливу. Шла, наслаждаясь предрассветной тишиной, нарушаемой лишь шумом ветра и прибоя, вдыхая полной грудью холодный северный воздух, напоенный терпкими запахами сосен и моря.

Влажный песок, испещренный следами птиц и животных, упруго пружинил под ногами. Я отыскала в нем несколько больших крупинок янтаря и положила в карман, на память. Затем, повинуясь внезапному порыву, разделась догола и погрузилась в ледяную серо-зеленую воду, дрожа от холода и возбуждения: так смело я еще никогда не поступала! Через несколько секунд озноб прошел; я легла на спину, покачиваясь на волнах, и «улетела» куда-то далеко, за облака. Тоже своего рода медитация. Поэтому голос Сереги, внезапно прозвучавший прямо у моего уха, произвел эффект разорвавшейся бомбы:

— Я смотрю, ты тоже любишь купаться по ночам? Значит, еще в одном мы сходимся!

От неожиданности и смущения я мгновенно перевернулась на живот, замолотила по воде руками и даже немного хлебнула солоноватой горечи.

— Тихо, тихо, я тебя не съем! — засмеялся Серега. — Я думал, что ты меня видела!

— Никого я не видела! А с твоей стороны неприлично вот так подкрадываться к голой женщине!

— Ну, я же не знал, что ты голая, пока ближе не подплыл. И, знаешь, я ничуть не жалею, что сделал это! — засмеялся Жданов.

— Немедленно уходи! То есть, уплывай!

— Хорошо. Тебе тоже пора выходить, уж посинела вся… Я оставлю тебе полотенце! — и широкими, мощными гребками он поплыл к берегу. Когда Серега вышел из воды и стал неторопливо одеваться, я поняла, что для купания он тоже использовал только один костюм — костюм Адама. Это был первый случай в моей жизни, чтобы понравившийся мне мужчина видел меня обнаженной и сам демонстрировал свое тело — да еще и вне постели. Когда он скрылся за кромкой леса, я выскочила на берег и растерлась докрасна махровым Серегиным полотенцем. Тело горело от холода, а щеки — от смущения.

Встретились со Ждановым мы только на станции, когда пришла пора приступать к работе. Правда, его направили в центр по ликвидации птичьего гриппа, а меня — к ловушке.

Такую конструкцию увидишь не каждый день — огромный, длинный «чулок» десятиметровой высоты, постепенно сужающийся и заканчивающийся маленькой камерой. В него залетают разные птицы, которых надо вынуть, классифицировать, взвесить на электронных весах, положив вниз головой в маленький стаканчик, надеть на лапку кольцо и отпустить. В первый же день работы мне повезло — удалось окольцевать корольковую пеночку — чрезвычайно редко встречающуюся птичку. Затем я помогала одному из сотрудников проводить экскурсию для туристов, который рассказывал им о видах пернатых, обитающих на Куршской косе.

Надо сказать, что работать на станции мне понравилось. Познакомившись поближе с коллегами, я нашла их довольно милыми, общительными и очень компетентными людьми. С Серегой мы виделись реже, чем в зоопарке, несмотря на то, что жили и трудились рядом. Разочаровавшись в сейде, он с головой ушел в решения «птичьих» проблем, связанных с обнаруженным штаммом. Коган же уехал в Калининград, пообещав вернуться в понедельник — мой выходной — и сводить в «танцующий» лес.

Запланированный день оказался солнечным и тихим. Михаил Давыдович явился рано утром, позавтракал с Серегой и уже ждал меня в вестибюле. Мы решили отправиться на прогулку пешком, чтобы, по его словам, «больше увидеть и почувствовать». Выйдя из поселка, мы двинулись по молчаливому и суровому сосняку.

В этом странном месте царили тишина и покой, не нарушаемые ни птичьими трелями, ни шумом ветра в кронах. Сначала нас окружали обычные сосны, но среди них все чаще и чаще стали попадаться искривленные деревья — и вот мы оказались в середине сказочного «танцующего леса». Название вполне себе поэтическое, но первое впечатление, мысль, проскользнувшая в моей голове, была совершенно не о танцах.

Змеи.

На мгновение мне показалось, что деревья вокруг — это полчище гигантских, копошащихся полозов, которые замерли, затаились и прикинулись соснами, чтобы напасть в тот момент, когда забредший сюда человек потеряет бдительность.

В кривых стволах некоторых деревьев угадывались очертания знакомых предметов, другие же казались просто фантастическими фигурами. Спирали, кольца, переплетения раздвоенных веток, знак бесконечности… Посмотреть было на что, но это не вызвало у меня восхищения или детского удивления. В этом лесу мне определенно не нравилось.

Тем не менее, виду я не подавала. Пока мы неспешно брели от одного дерева к следующему, Коган рассказывал мне легенду о Предиславе. На самом деле, кочующая дюна много лет назад засыпала рыбацкий поселок Предин, на месте которого и выросли «танцующие» сосны. Молодая христианка Предислава играла на лире неподалеку. Ее музыку услышал прусский князь Бартий, язычник. Прельстившись красотой девушки, он предложил ей руку и сердце, но музыкантша ответила, что не может стать супругой иноверца. Тогда князь попросил доказательств силы того Бога, в которого она верит. «Докажи, что твой Невидимый Бог сильнее этих деревьев!» — воскликнул он. Тогда Предислава вновь заиграла на своей лире, а сосны закружились в причудливом танце и склонились перед нею.

Легенда, что уж там говорить, и вправду красивая.

— А какова причина искривления этих деревьев на самом деле? — спросила я.

— Существует много версий. Одни считают, что все дело в гусеницах, которые съедают верхушку молодого побега, другие — что верхушечная почка этих сосен очень слабая, поэтому сильные балтийские ветра искривляют ее. Космобиологи, от которых я, кстати, и узнал об активизации сейда, уверены, что где-то здесь имеется энергетический разлом.

Потоки негативной энергии выходят из земных недр, причем они имеют форму не вектора, а спирали; деревья служат ей своеобразными проводниками. Пруссы-язычники считали, что деревья, чей ствол образует полное кольцо, являются воротами в мир духов. Кстати, вы не заметили, Лизонька, как странно работает в этом месте вестибулярный аппарат?

Действительно, я почувствовала некое смутное несоответствие ощущений еще около получаса назад, и только сейчас поняла в чем дело: мы шли под гору, а казалось, что поднимаемся вверх.

— Энергетические потоки могут влиять не только на особенности роста деревьев, но и на поведение насекомых. Муравьи, например, в «плохих» местах образуют «петлю смерти». Видели когда-нибудь? Жуткое зрелище! Целые колонии начинают двигаться по кругу — получается огромное шевелящееся кольцо или петля. Муравьи ползают по кругу без отдыха, пока не погибнут от голода и жажды. Подобные аномалии встречаются и в других местах — например, на Соловецких островах, в Сибири, даже в Японии… Вы слышали что-нибудь о Дзюкае?

— Нет, ничего. А где это?

— На острове Хонсю у подножия горы Фудзи. Вот местечко, я вам доложу… Если «сон разума рождает чудовищ», то все они, наверное, поселяются именно там. Представьте себе темный, жуткий, трудно проходимый лес с кривыми, раздвоенными, переплетенными меж собой деревьями, чьи стволы покрыты сизым мхом и паутиной, с ледяными и каменными пещерами, с «лианами» из ядовитых, бледных плющей, и лишайниками. Там стоит такая тишина, что он нее закладывает уши. Как вы понимаете, ни птиц, ни животных в этом лесу не найдешь.

Лес этот произрастает на сильнейшей магнитной аномалии. Начиная со времен Средневековья вплоть до девятнадцатого века, бедняки приносили туда членов своих семей, тех, кого не могли прокормить — стариков, инвалидов, маленьких детей — и оставляли их там умирать голодной смертью. Представляете, как это увеличивало негативную энергетику леса! Считается, что души этих несчастных не находят упокоения и продолжают бродить среди деревьев, ищут живых, чтобы отомстить… А сейчас Дзюкай называют «лесом самоубийц», потому что ежегодно полицейские находят там до ста трупов в петлях виселиц, с пустыми баночками из-под таблеток в руках, с перерезанными венами…

— Ой, Михаил Давыдович, какие ужасы вы рассказываете!

— К сожалению, все это правда. У границ леса правительство поместило таблички с призывом одуматься и позвонить психологу. Кстати, гибнут там не только суицидальные личности, но и любопытные адреналинщики, которые забираются в Дзюкай, чтобы пощекотать нервы. Дело в том, что выйти из леса нельзя, это «one way ticket».

— Но почему?

— Потому что там нет ориентиров, звуков, дорожек; заблудиться можно уже в десяти метрах от дороги. Телефон, компас и GPS, как Вы понимаете, не работают. А самое интересное — это утилизация трупов…

— Хватит! У меня уже волосы шевелятся от страха! Давайте вернемся обратно!

— Простите, Лизонька, не хотел Вас пугать… Но вообще, между нами говоря, лучше бы Вы занимались своими птичками…

— Лучше чем…?

–…чем обзаводиться столь опасным хобби. А вот и аллея! Мы почти дома. Ну что же, я с вами прощаюсь, дорогая моя, передавайте поклон Сергею и… скоро увидимся!

Почему-то мне показалось, что он хотел сказать «будьте осторожны!» — наверное, чересчур близко к сердцу восприняла готические ужасы Дзюкая.

Прошла еще одна неделя. Работа, птицы, туристы, экскурсии… Наступил понедельник — наш выходной день. Жданов пригласил меня на романтическое свидание: организовал пикник на пляже, чему я очень обрадовалась.

К сожалению, день оказался пасмурным и прохладным, словно уже наступила осень: от пронизывающего ветра с моря у меня окоченели руки. Пришлось прятать их в карманы Серегиной кашемировой толстовки, в которую он меня и укутал. Мы выпили коньяка, закусили угрем, а потом долго сидели на берегу, обнявшись — смотрели, как волны разбиваются о камни на тысячи соленых брызг. Жданов шептал мне на ухо какие-то нежности, потом мы упоительно, страстно целовались.

Врать себе было бессмысленно — железные обручи на моем сердце лопались один за другим. Я надолго запомнила этот день: с одной стороны, как яркое эротическое переживание — ожидание и предвкушение события всегда сильнее, чем ощущения от самого события. С другой стороны, я поняла, что окончательно влюбилась в Серегу без памяти, потеряла последнюю возможность критически оценивать ситуацию, анализировать и рассуждать. И, как следствие, пропустила еще один ключ к пониманию происходящего.

— Лиза, верный мой оруженосец, давай закончим здесь и махнем на юг в отпуск! — задумчиво произнес Жданов, глядя, как на фоне полотна сизого, влажного неба мечутся белые чайки. — Только ты и я. Будем жить в маленьком белом коттедже, есть свежие фрукты, шашлык и рыбу, пить настоящее горское вино, греться на солнце, собирать красивые полированные камни, а по ночам — купаться в теплой воде под звездным небом и заниматься любовью… А еще я хотел бы увидеть ТОТ дольмен! — он поцеловал меня солеными от брызг губами, и мое сердце замерло от переполнявшего его счастья. Вопрос, не высказанный, но почти осязаемый, повис в воздухе, но ответа в тот день я не дождалась — как, впрочем, и в последующие.

Любил ли меня Серега Жданов? Я считаю, что любил. Почему? Очень хочется в это верить.

— А где этот маленький белый коттедж, этот земной рай? — улыбнулась я.

— Представь себе, на нашем родном юге, в районе Геленджика. Один знакомый сдаст нам свой дом… Ведь нам не нужен берег турецкий, правда, моя…?

— Оставляю тебе право решать этот вопрос. Выбирать дом должен мужчина, а делать его обитаемым — женщина.

— Вот умница! Так мы и поступим.

Мы посидели на берегу еще часок, пока окончательно не замерзли и не вернулись в гостиницу, где целомудренно разошлись по своим номерам. Серега не стремился затащить меня в постель, и тогда я усматривала в этом серьезность его намерений.

* * *

Довольно долго не происходило вообще ничего, о чем мне стоило бы упомянуть. Работа, одинокие прогулки, нежные свидания со Ждановым, круженье головы и трепет сердца — так продолжалось до тех пор, пока неожиданно, за три дня до окончания нашей командировки, не приехал Алексей Евсеев, третий представитель «дольменного братства».

К слову, мне он совсем не понравился: долговязое, сутулое, субтильное существо с бледно-серой кожей, бесцветными глазками за толстыми линзами очков, длинными и тонкими паучьими ручками и ножками — типичный книжный червь. Говорил он тихо и невнятно, избегая смотреть в глаза собеседнику, во всяком случае, мне.

Когда нас представляли друг другу, этот странный человечек, как и Коган в свое время, выразил своей тощей фигурой и малоподвижным, вялым лицом удивление, но отнюдь не восхищение. Другие мужчины, не связанные каким-либо образом с Серегой, реагируют на меня совершенно по-другому: кто-то откровенно любуется, кто-то скользнет цепким взглядом, а кто-то просто не замечает — и это нормально, потому что у каждого свой вкус.

Но в рядах «дольменопоклонников» мое появление всегда вызывало только одну реакцию — изумление. Это меня несколько напрягало, как и все, чему невозможно дать объяснение. Он сухо поздоровался, а потом весь вечер делал вид, что Елизавета Бирт — это пустое место, просто лишний, придвинутый к столу четвертый стул. За ужином он много рассказывал о своей работе, об индийских мифах, курганах и дольменах. Я запомнила немного, потому что весь вечер активно топила свое раздражение в вине. Он что-то говорил о раскопках курганов, разбросанных по равнинам между Днестром и предгорьями Кавказа; о странных находках, где, по его мнению, содержатся зашифрованные знания Вед; о Гандахарве, спасителе, в задачу которого входило поддержание связи между своим народом и миром божественным. Каждый год лучший из добровольцев проходил длительный обряд посвящения, в конце которого его ждала символическая смерть.

Я, на свою беду, открыла рот и сказала, что подобные обряды можно найти у множества древних народов: и у кельтов, и у евреев, и у индейцев. Евсеев смерил меня удивленным взглядом, словно только что обнаружил мое присутствие, и в ответ на эту невинную реплику обрушил на мою голову безмерное количество данных, цифр, имен и событий. Я не смогу воспроизвести и половины всего, но общий смысл передам: не надо смешивать мух и котлеты. Мне осталось только замолчать и прильнуть к Серегиному плечу.

Впоследствии мне постоянно казалось, что Евсеев меня недолюбливает, как и всех женщин вообще, а мое присутствие в их компании его раздражает.

Оказалось, что приехал он не просто так, а с новостями. Где-то на юге Англии «дикарями» отдыхали его приятели. Блуждая по стране в поисках приключений и достопримечательностей, они на несколько дней остановились в Солсбери и отправились осматривать Стоунхендж. Там, в толпе многочисленных туристов, они познакомились с пожилым англичанином, который сообщил им интересную информацию: якобы мегалитический комплекс Стоунхенджа — это «мертвые» камни, лишенные энергии и силы. Дескать, многовековое паломничество и расхищение древнего памятника по кусочкам нарушило его тайную «работу» — даже синие камни во внутреннем круге, которые испокон веков считались священными у друидов, теперь превратились в обыкновенные булыжники.

Но вот на севере, в Йоркшире, сохранился живой, «поющий» дольмен. Знают о нем немногие, в основном, только местные жители расположенного неподалеку городка. Грибники и школьники-натуралисты не раз слышали его песнь в предрассветной тишине, и скоро, почти через два месяца, 23 сентября — в День Осеннего Равноденствия — дольмен может принести долгожданный сюрприз.

Стоит ли говорить о том, как заблестели Серегины глаза во время этого рассказа? Он жадно выпытывал подробности, спрятав свои дрожащие от возбуждения руки под крышку стола. А мне, как назло, «поплохело»: от духоты, сигаретного смога и изрядного количества выпитого вина разболелась голова, к горлу подступила тошнота, рот наполнился противной кислой слюной. Извинившись, я вышла из-за стола и отправилась на улицу, чтобы проветриться.

За мною следом вышел Коган: как истинный джентльмен, он не захотел оставить даму одну в щекотливой ситуации. Конечно, на его месте должен был быть Серега, но ему сейчас было явно не до меня — азарт вновь охватил все его существо. Михаил Давыдович деликатно взял меня под руку, и мы принялись прогуливаться по проселочной дорожке.

Мне стало лучше.

— О каких это синих камнях говорил Алексей? — поинтересовалась я.

— О тесаных глыбах из крапчатого долерита, которые добывались в Презелийских горах. А это, между прочим, в двухстах двадцати километрах от Стоунхенджа. Они составляют внутренний круг комплекса. Эти камни, входящие в состав рудных и угольных пород, на самом деле имеют голубовато-зеленую окраску, и они намного мягче, чем мегалиты из эйвберийского песчаника, образующие внешний круг. Риолиты и редкие песчаники, по последним данным, родом из Уэллса. Согласно легендам их принес из Ирландии чародей Мерлин. Именно в них многие видят тайную силу постройки.

— А что это за материал — долерит?

— Магматическая порода, похожая на базальт. Я, кстати, совершенно не удивлен, что комплекс «мертв»: во-первых, на протяжении веков камни неоднократно переставлялись с места на место, во-вторых, некоторых не хватает, а оставшиеся стоят в бетоне во избежание дальнейшего разрушения памятника.

— А раньше Стоунхендж обладал теми же свойствами, что и дольмены?

— Кто знает? Возможно. Или же у него была иная сила. На данный момент доказано, что этот комплекс является точной моделью солнечной системы в поперечном разрезе, согласно которой, на момент возведения комплекса, в ней было не девять, а двенадцать планет.

— Неужели? И куда же они исчезли?

— Две из них находятся за орбитой Плутона, а одна располагалась между орбитой Марса и Юпитера, на месте сегодняшнего пояса астероидов. Возможно, когда-то на планете произошла катастрофа, и от нее остались лишь осколки. А те две нашим астрономам еще предстоит открыть, когда техника достигнет качественно иного уровня развития. Кстати, по представлениям многих древних народов, в том числе и индусов, в солнечной системе действительно было двенадцать планет. Хокенс, английский ученый, доказал, что солсберийский кромлех позволяет с удивительной точностью определять положения Солнца и Луны, прогнозировать приливы и отливы, затмения и дни с повышенной энергетической активностью. Недаром древние говорили о Стоунхендже: «свяжи солнце каменной цепью…»

— А сколько всего камней было использовано при строительстве?

— Поскольку доказано, что строительство велось в три этапа, и мегалиты переставлялись по нескольку раз, точно сказать не могу. На данный момент считается, что это сооружение состояло из восьмидесяти пяти мегалитов, тридцати каменных блоков и пяти трилитов. В диаметре внешний круг составляет порядка тридцати трех метров. Это было поистине величественное сооружение. Жаль, что мы уже не увидим его в былой красе и славе.

— Все равно, Стоунхендж есть Стоунхендж! Было бы здорово взглянуть на него хоть одним глазком!

— Думаю, вам вскоре представится такая возможность! — добродушно улыбнулся Коган, — или я совершенно не разбираюсь в людях.

Когда мы с Михаилом Давыдовичем вернулись в кафе, Жданов и Евсеев сидели, склонившись голова к голове, над листками бумаги с какими-то расчетами. Оказывается, они уже приняли решение немедленно лететь в Англию и исследовать «поющий» дольмен. А к двадцатым числам сентября — приехать вновь, чтобы сравнить результаты измерений, проведенных в обычный день и в день осеннего равноденствия.

«Какое дорогое хобби — летать туда-сюда!» — подумала я, а вслух спросила:

— Сережа, а как же быть с работой? А паспорта? А визы? Все это займет столько времени… А где взять средства?

— Не волнуйся, дорогая, и не забивай себе голову: денежные проблемы должен решать мужчина. С зоопарком я улажу. Попрошу отпустить нас с тобой в БС, мы это заслужили.

— Чем это?

— Как? А кто с риском для жизни и здоровья столько дней ликвидировал штамм птичьего гриппа на «Фрингиле»? Нам вообще положена надбавка за вредность и дополнительный оплачиваемый отпуск! Загранпаспорта есть у всех, так? — он обвел взглядом нашу компанию, — отлично. Значит, дело только за визами.

— Как у вас со временем? — обратился Серега к мужчинам.

— Я смогу поехать дней на восемь, — отозвался Евсеев, — давно мечтал осмотреть Стоунхендж, даже если он уже «мертв».

— А я — в отпуске, вольная птица! — улыбнулся Коган.

— Хорошо. Ты ощущаешь перелетное стремление?

— Еще бы! Старик едет с вами, не сомневайтесь! Хотя перелетов не люблю.

— Ну, извини. Поезда из России в Англию пока не ходят. Значит, давайте поступим так: скоро мы с Лизой закончим свою смену на станции, и можно будет махнуть в Москву. Там я займусь визами — есть у меня один человечек, поможет — а вы организуете сборы и проложите маршрут.

Возражений ни у кого не возникло. В каждой устойчивой группе должен быть лидер и, видимо, в «клубе любителей дольменов» им был Серега. Коган — это своего рода «серый» кардинал: сидит себе, помалкивает, улыбается в бороду… А Евсеев… пока я не поняла, что он из себя представляет.

Через три дня мы попрощались с «Фрингилой» и ее славным коллективом орнитологов — отметив окончание удачной работы бурной пирушкой, мы уехали в Калининград, а оттуда вылетели в Москву. Остановившись в недорогой гостинице рядом со станцией метро «Комсомольское», мы занялись подготовкой к отъезду.

Коган принялся тестировать аппаратуру, Серега поехал оформлять документы, а Алексей начал составлять маршрут путешествия. Без дела осталась только я — целыми днями гуляла по улицам, осматривая достопримечательности и посещая музеи. В Третьяковке — живопись, что ни говори, величайшее искусство — больше всего меня впечатлили залы Верещагина, Брюллова и Врубеля. Такие разные, но удивительные таланты! Занесло меня и в Музей искусств имени Пушкина, я долго бродила по полупустым залам, спиной ощущая колючие взгляды огромных ассирийских грифонов — но, скажу честно, особого интереса не испытала. Наверное, если бы меня сопровождал Коган, то смог бы многое рассказать такой невежде, как я.

Визовый вопрос решился за какие-то три — четыре дня: я почти не удивилась, уже уверовав в Серегино могущество. Администрация зоопарка также легко предоставила нам отпуск без содержания: к этому времени билеты на рейс «Москва — Лондон» были уже у нас в кармане: мы были готовы вылететь рано утром.

«Клуб любителей дольменов» постановил первым делом осмотреть Стоунхендж, а затем отправиться на Север, в Йоркшир, чтобы найти «поющий» дольмен. Проблема была в том, что никто не знал его точное местонахождение: приятели Алексея не посчитали нужным это выяснить. Было известно лишь то, что он находится в лесу рядом с местечками Сильвербрук и Хашвуд, в районе города Олдбриджа.

Все эти дни Жданов пребывал в эйфории — он был уверен в том, что нам, наконец, повезет. Коган был настроен более скептически, вернее, философски смотрел на вещи. Вечером перед отъездом он предложил составить мне компанию и прогуляться вместе по набережной Москвы-реки.

С экологией, конечно, у столицы большие проблемы. В душном, липком воздухе, состоящем из углекислого газа, выхлопов отработанного топлива и миазмов, поднимающихся от речной воды, я почувствовала себя выброшенным на берег дельфином. Тем не менее, я твердо решила получить удовольствие от прогулки и остановить меня ничего уже не могло.

Мы неторопливо шли и беседовали — и опять-таки, о дольменах. Коган рассказал мне еще одну из гипотез предназначения этих странных сооружений, а также менгиров и сейдов.

— Видите ли, Лизонька, подобные каменные стелы были распространены не только во всей Европе, но и во всем мире. Помимо тайного предназначения, которое мы и пытаемся разгадать, они символизировали собой главенствующее в природе мужское начало. Я читал, что даже крестьяне в гораздо более поздний период ставили менгиры посреди своих полей, надеясь, что священное изображение мужского полового органа принесет богатый урожай. Женщины подносили камням дар — чаще всего, овощи или фрукты — и молили о ниспослании им ребенка. А дольмены, наоборот, представляли собой женское половое начало. Некоторые исследователи предполагают, что рядом с ними свершались магические ритуалы, связанные с половым актом. Отверстие в дольменах предназначалось для попадания внутрь солнечных лучей, символизирующих мужской половой орган.

— Именно поэтому дольмены и обращены фасадом к солнцу?

— Кто знает… Я убежден, что многие обряды, ритуалы и легенды были созданы древними только для того, чтобы скрыть правду, чтобы никто не проник в их тщательно оберегаемые тайны.

Коган высказал удивление по поводу того, что наш английский мегалит, судя по всему, проявил активность в такое неподходящее время:

— Видимо, все дело в солнце. Когда повышается его активность вне установленных, известных человечеству, ритмов, жди любого сюрприза. Например, уровень радиации вокруг дольмена может подняться до отметки, опасной для жизни; «песнь» мегалита способна зазвучать на частотах, разрушающих биоритмы человека, и привести к возникновению тяжелых заболеваний. Да мало ли, что еще может случиться…

— А какие ритмы солнечной активности точно установлены? — спросила я.

— Если брать глобально, то это период в одиннадцать лет. Уже научно доказана синхронизация максимумов активности солнца с периодами пандемий и стихийных катаклизмов — таких, как пожары, землетрясения, небывалые разливы рек и озер, а также с небывалым размножением отдельных биологических организмов. Почитайте свидетельства средневековых авторов: вы увидите, что вспышки чумы, проказы, туберкулеза, волны катаклизмов, нашествия саранчи, сжиравшей урожаи на корню, приходятся на каждые одиннадцать лет. Максимумы солнечной активности также совпадают с возникновением революций, войн, массовых волнений. Отсюда можно сделать вывод, что она непосредственно влияет и на отдельного человека, и на социум в целом.

— Михаил Давыдович, а что это такое — солнечная активность? От чего она зависит? Понимаю, что задаю дилетантские вопросы, но очень не хочется так и оставаться в своем невежестве, — улыбнулась я.

— О чем вы, Лизонька! Знать все, к сожалению, невозможно. Я вот, например, ничего не смыслю в ваших птичках, но если возникнет необходимость, не постесняюсь обратиться к вам или Сергею за консультацией, — он улыбнулся. — Вы спрашивали, что мы называем солнечной активностью… Дело в том, что одни части солнца все время перемещаются относительно других. В таких системах постоянно генерируются мощные магнитные поля, которые взаимодействуют друг с другом, и вызывают эту самую активность. Когда солнечные магнитные поля входят во взаимодействие с земными, мы получаем магнитные бури — ту самую активность. Именно магнитные поля, а не само Солнце воздействуют на биологические организмы и технические системы Земли. Поэтому я и говорю: если дольмен ожил, то без Солнца здесь не обошлось. А значит, надо быть готовыми ко всему.

Я немного помолчала, а потом решилась задать вопрос, который втайне волновал нас всех:

— Михаил Давыдович, вы считаете, что в таком состоянии мегалит может открыть портал?

— Хм… не исключаю такой вероятности. Что мы знаем о коридорах времени…

— А что мы знаем? Я, например, совсем ничего!

— И я немного, на уровне домыслов и бабушкиных сказок.

— Пожалуйста, Михаил Давыдович, расскажите мне все, что знаете сами! — воскликнула я, сжимая его руку. Как и в каждой женщине, во мне проснулась любопытная обезьяна.

— Бог с вами, Лизонька, вы еще, чего доброго, станете кому-нибудь пересказывать этот фольклор и ссылаться на меня как на источник. Позору не оберешься на старости лет!

— Нет-нет, честное слово! Расскажите! — умоляла я профессора, как капризная девчонка.

— Что же, как вам будет угодно. Извольте. Но еще раз предупреждаю: все это слухи, предположения, догадки, под которыми, возможно, нет реальных оснований.

Есть гипотеза, что слегка выгнутые зеркала, преломляющие лучи солнца, замедляют ход времени: оказавшийся между ними живой объект может долго сохранять молодость, так как все биологические процессы его организма будут замедлены. Кстати, о чем-то подобном догадывались и египетские жрецы: они предписывали фараонам в солнечное время суток держать в руках полированные металлические цилиндры. Еще, вроде бы, Иоанн Богослов получил откровение о свойствах выгнутых зеркал, которое и передал потомкам в притче. Я ее, к сожалению, не читал.

Академик Козырев (одиозная личность, про которую многие слышали, но мало кто видел) якобы сделал зеркало, которое изменяет ход времени. Он считал время некой конкретной энергией, пружиной, способной или концентрироваться — тогда время «сжимается», или распространяться — тогда время «растягивается».

В начале 1990-х годов прибор под названием «зеркало Козырева» использовался в опытах, проводившихся в Институте экспериментальной медицины под руководством академика Казначеева — испытуемые начинали ощущать себя участниками давних, канувших в лету, событий. Правда, неизвестно, переносились ли испытуемые в прошлое, или это его хроника транслировалась к нам в настоящее… Есть свидетельства, что многие люди, участвовавшие в эксперименте, ощутили в себе суицидальные наклонности, и часть из них покончила жизнь самоубийством — видимо, в открывшиеся порталы уносится человеческая энергия и воля, как и в лесу Дзюкай.

Вогнутые полированные чаши использовались жрецами многих народов для предсказаний и вызова духов предков — например, широко известное «зеркало Соломона». Если отринуть мистику и подумать об этом с научной точки зрения, возможно, древние умели открывать мини-порталы и видели иные миры или другое время.

Существуют предания, как о зеркалах естественного происхождения, так и о рукотворных образцах, сделанных древними посвященными. Лично у меня вызывает определенное доверие история об экспедиции на Тибет, во время которой ее участники поднялись высоко в горы и там, видимо, наткнулись на подобное естественное зеркало, но оказались с другой его стороны, ужимающей время, либо нашли открытый портал. Во всяком случае, вернулись они глубокими стариками и вскоре умерли.

— Михаил Давыдович, но причем же здесь дольмены? — удивленно спросила я. Конечно, его рассказ меня очень заинтересовал, но никакой привязки к текущим событиям я в нем не нашла.

— Лиза, если бы я знал, причем здесь дольмены, то мы не летели бы завтра в Англию. Мы как раз и пытаемся обнаружить ответы, взаимосвязи, зависимости. Если и мегалиты, и зеркала способны открывать порталы, то какими общими физическими свойствами они обладают? Способны ли они к взаимодействию? А может быть, к примеру, зеркала — это машины времени, а дольмены — проходы в другие пространственные измерения, или наоборот… Вопросов здесь гораздо больше, чем ответов. Это и интересно, не так ли? Можно строить различные гипотезы (тренировать мозг), и искать для них подтверждения или опровержения.

«Итак, Коган хочет тренировать мозг. Евсеев мечтает об открытиях и славе великого ученого. Я рассчитываю заполучить Жданова. А каков истинный мотив Сереги?» — пронеслось у меня в голове. Действительно, что это за дорогостоящее хобби, ради которого люди, далеко не последние в определенных кругах, носятся по свету, тратят уйму денег и сил… Жаль, что не было времени и возможности задуматься об этом более серьезно.