Пыль, пепел, кровь и песок

Елена Версэ, 2021

Шестерых сыновей в семье Аскуро ещё не рождалось. Бытует поверье, что шесть – это дурной знак и братьев всегда должно оставаться пятеро – таков баланс, которому не следует нарушаться, иначе кто-то обязательно погибнет… Но кто? И откуда исходит главная опасность: со стороны приверженцев войны внутри государства или же гораздо ближе – в твоей собственной семье? Кем окажется предатель и убийца – давним врагом, подкупленным слугой, братом или любимой женщиной? Комментарий Редакции: Роскошный роман с детально проработанным художественным миром, в котором водораздел между добром и злом проходит по тонкой, как стенка мыльного пузыря, грани между убийством и предательством. И так мало нужно, чтобы эта стенка в одночасье лопнула.

Часть II. Предательство

Но не все, оставаясь живыми,

В доброте сохраняли сердца,

Защитив свое доброе имя

От заведомой лжи подлеца.

Хорошо, если конь закусил удила

И рука на копье поудобней легла,

Хорошо, если знаешь — откуда стрела,

Хуже — если по-подлому, из-за угла.

И вовеки веков, и во все времена

Трус, предатель — всегда презираем,

Враг есть враг, и война все равно есть война,

И темница тесна, и свобода одна —

И всегда на нее уповаем.

В. С. Высоцкий

6. Багряный Бастион

В тот день небо было облачным и тревожным. Тучи ходили густыми пластами, и сквозь них то и дело проглядывали солнца — Амарар с Асанданом пылали как-то особенно, ослепительно-ярко. Два брата, два светила, два вечных спутника…

Тансиар стоял на верхней площадке одной из дозорных башен, у самых бойниц, и смотрел на бесконечное движение в поднебесье. Такое мирное и успокаивающее, так не похожее на эту жизнь, эту Вечность, полную тревог и забот. Хотя какие могут быть заботы у воина кроме войны?

Не далее чем пару дней назад они отбили недурно спланированную атаку хинетов на Гранатовом. Кочевники будто пробовали Бастион, находящийся под прямым непосредственным контролем у Альентэ, на прочность. Странно, что они полезли так упрямо и слишком уж в лоб, словно не ожидали встретить сопротивления. Нечто похожее было, когда Гранатовым командовал Диомар, но в то время кочевников поддерживали ашесы…

— Господин! — голос вывел Чиаро Аскуро из размышлений. — К тебе посыльный.

Гонец от старших братьев прискакал на взмыленном коне.

Как странно… Сыновья Вечности могли читать чужие мысли и, если очень сильно того хотели, направлять поступки простых римерианцев в нужное им русло, но обуздать время им было не дано — как и перемещаться в нем. Хотя для того, чья жизнь так велика, что перестаешь вести счет годам, это имеет не такое уж и большое значение.

— Тебя разыскивает Эдэрэр, господин! — добросовестный посыльный сообщил содержимое документа на словах, прежде чем Тансиар принял его из рук курьера и сломал печать.

— Чего он хочет? — не слишком-то почтительно отозвался Альентэ и пробежал глазами донесение.

— Он призывает тебя на помощь. Разведчики доложили, что ашесы хотят атаковать Багряный Бастион!

Взгляд воина переместился с бумаги на замученного гонца.

— Ашесы? — медленно переспросил Альентэ, глаза которого начали напоминать своим цветом сталь. — Ты не ошибся?

— Нет, господин. Пепельные нарушили договор, и их необходимо остановить, но это нужно сделать до того, как они достигнут Черты. Ваш брат на Рубиновом уже готовится к осаде, уводить оттуда войска нельзя. А Багряный оказался укреплен хуже остальных, там не хватает людей.

— Рийон об этом знает?

— Да. Еще вчера все было в порядке, а сегодня часть солдат исчезла, и никто не может сказать, куда и почему.

Солдаты — не иголки в стоге сена, где-то да объявятся. Другой вопрос: где и когда?

— Прелестно, — опасно усмехнулся Первый Воин, после чего уточнил, — а что требуется от меня? Отправиться на поиски бесследно исчезнувших? Или отбить атаку ашесов?

— Отбить атаку, господин…

— Сие означает покинуть крепость и выйти за Черту?

— Все верно, господин. — Гонец не без удивления смотрел на полководца.

Разумеется, посыльный понимал, что передает невозможный, невыполнимый приказ. У римериан считалось, что даже Прежние старались не выходить за Стену, когда та была, наконец, возведена. Гонцу могло показаться, но дикий, безумный огонек мелькнул в серых глазах Первого Воина.

— Какой ответ мне передать Эдэрэру, господин?

Держащий и ведущий сощурился, чем еще больше стал походить на птицу со своего знамени.

— Трион сейчас у Алого, Рийон у Рубинового, а где сам Нааяр?

— Эдэрэр вместе с третьим сыном Владыки. Он просил передать тебе, что пять конных сентур^[33] для подкрепления прибудут от Алого в намеченное время и соединятся с твоими людьми по ту сторону Стены.

Восемь Бастионов — Пурпурный, Алый, Багряный, Рубиновый, Гранатовый, Порфировый, Пламенный и Червонный, а в середине — девятый и самый важный — Эбен. Шесть братьев. Четверо стоят на страже Бастионов, Альентэ отвечает за Черту, Наследник — за Сердце, а Владыка — за все Царство.

— Вашими бы устами да Вечность славить, уважаемый, — Тансиар помедлил лишь долю секунды, после чего, поправляя перчатки, ответил:

— Ну что ж, передайте Нааяру, что я буду в назначенном месте на подъезде к Вратам Багряного Бастиона. Убежден, Наследник сдержит данное слово. Иначе, какой же он тогда Эдэрэр?

* * *

— Но еще никто и никогда не открывал Врата Вечности! — протестовал заместитель командира Багряного. Славный малый, но он остался без командования, которое куда-то запропастилось, и не знал, что делать. А приказ из Эбена есть приказ из Эбена — кому, как ни Альентэ, понимать это. И вовсе не потому, что много лет тому назад у тебя на кисти замкнули браслет из сатринита.

Впрочем, стоило признать, что Росано Лотарэ, а именно так звали этого приземистого малого, был прав: римериане не нарушали своих обычаев ни для кого. Исключение не сделали даже ради ашесского посольства, приехавшего на свадьбу своей Римы. Представителей пепельного народа подняли на Стену на специальном подвесном помосте, Врата при этом оставались закрытыми. К слову сказать, разведчиков переправляли по ту сторону Черты так же.

— Значит, я буду первым. — Полководец перед боем был спокоен, как некоторые перед молитвой.

— Альентэ, — не отступал военный, — но если мы распахнем Врата перед тобой, мы не сможем держать их открытыми. Нам придется…

— Закрыть их. Ну, разумеется! — невозмутимо откликнулся Чиаро.

— Но получается… если мы выпустим тебя, ты останешься один на один с этими… кошками!

— Со мною будут пять сентур Эдэрэра и еще полсотни моих людей.

Крылатые^[34], безусловно, способны на многое, но они не Извечные и не волшебники, чтобы даже пятью с половиной сотнями одолеть десять тысяч, из которых две — только разведывательный отряд, который ашесы по обыкновению вышлют вперед.

— Повелитель, — кто-то позвал Альентэ со спины, и говоривший с Чиаро счел разумным отступить.

На серебристых доспехах сокол, расправивший крылья для полета. Приятное лицо, волнистые светлые волосы, серо-зеленые глаза. Массимо Гаэтано Арто, пятидесятник, командир его Алеар или, как его еще называли, Лучник^[35].

— Ты слышал. — Развернуться в пол-оборота оказалось достаточно — Гаэтано уже стоял за спиной своего господина. — Что скажешь?

Чуткие, ловящие каждую деталь, немного тревожные глаза были чисты, как воды Ррамарры^[36].

— Повелитель, я последую за тобой, куда бы ты ни пошел.

— Я знаю это. — Чиаро Аскуро в задумчивости вглядывался в сгущающиеся сумерки. — Но туда, куда я собираюсь и где я рано или поздно окажусь, ты за мной пойти не сможешь. Да и не должен.

— Значит, я буду искать тебя там, повелитель, — не уступал Гаэтано. — И не успокоюсь, пока не найду.

Навязывание чужой воли — что может быть отвратительнее? Но что, если человек решает сам? Чиаро всегда считал Массимо другом, а не слугой. Правда, мнение Тансиара разделяли не все члены царственной семьи.

— Не приближай его, я ему не верю! Что можно ожидать от римерианца, на знаменах у которого волк^[37]?

— Ты веришь Вакке, я — Гаэтано. И вообще-то на знамени у него не волк, а собака, — решил уточнить Чиаро, но должного действия его слова не возымели.

— Тем хуже, — отрезал Наследник. — Волков хотя бы боятся… Но не сравнивай их: Вакка приторианец, его кровь чиста, а твой белый пес — низкородный выскочка, которому от тебя надо лишь продвижение по службе. Дашь слабину — и он без зазрения совести вонзит нож тебе в спину!

— Вонзить в кого-то нож — дело нехитрое… Но с каких это пор мы стали судить о людях по чистоте их крови? — нехорошо усмехнулся Альентэ. — Мало ли благородных подлецов и предателей сидели в свое время в Совете? Или протирали колени в Темполии? Вечные Силы, да их и сейчас там в избытке!

— Говори тише! — предупредил старший брат. — Пусть они и дальше думают, что знают о нас все, в то время как мы о них даже не догадываемся. А насчет твоего белого пса — считай, что я предупредил тебя.

Нааяр как всегда был категоричен в своих суждениях. Для Эдэрэра существовало четкое разделение: слуги для него оставались слугами, притории — приториями, а ашесы — ашесами. Отцу это нравилось, Чиаро откровенно бесило. Второй сын Владыки не любил делить всех и вся на черное и белое. Ведь цвета имеют свойство перемешиваться и меняться, а уж люди — тем более.

Помнится, он ответил тогда брату:

— Я услышал твое предупреждение. Но ответь мне на вопрос: если ты всегда делишь людей по крови, то как ты можешь доверять безопасность своего Царства наполовину бастарду?

Нааяр тогда невнятно хмыкнул, а Чиаро еще раз убедился в бессмысленности каких-либо доводов.

— Ну что ж, Массимо, — Тансиар попытался улыбнуться, но вышло совсем не радостно, — поступай, как велят тебе Вечность и Вечные Силы. На все их воля…

— Нет, повелитель. — Неужели Гаэтано впервые сказал слово поперек слова Альентэ? В это верится с трудом.

Взгляды двух эбенцев пересеклись. Один испытывающий и умеющий быть ироничным, другой — твердый, спокойный, уверенный.

— Не их и даже не моя. Только твоя, повелитель. Твоя и ничья больше.

* * *

Синее, серое, белое и — золотое. Вдали вздымаются, замыкая круг, горы в тумане, а на фоне неба — нерушимые стены. Римериан. Теперь он за спиной. Пурпурные флаги со Звездой и шитые серебром стяги с соколом развеваются над головами выстроившихся в ряд конников. Тучи прорезает свет обоих солнц, падая наклонными лучами. Ветер гонит облака, треплет знамена, а солнца путаются в них, будто пытаются разглядеть, узнать, запомнить каждое.

Конница пронеслась по узкому мосту и пересекла последнюю черту обороны. Всадники вырвалась на открытое пространство и один за другим замерли в пыли, поднявшейся из-под десятков копыт.

— Повелитель! — окликнул своего господина Гаэтано, нагнав его на резвом скакуне.

Полководец обернулся на зов и осадил своего разогретого скачкой Ньевэ. В блестевших диковатых глазах белогривого жеребца норова было не меньше, чем у его хозяина. Бунт, буря, пожар, сама стихия, казалось, были заключены в этом четвероногом. Вот он вздыбился на задних ногах, умудрившись вытянуться чуть ли не в свечу, но Чиаро с легкостью осадил бунтовщика. Это не было неповиновением, скорее, выражением неодолимой жажды жизни, о которой полководец знал и за которую прощал своему любимцу все его выходки.

— Они так и не пришли… — Массимо не стал пояснять, но Тансиар понял без лишних слов: пятидесятник имеет в виду людей Эдэрэра и обещанное подкрепление.

— А ты ждал их? — Какие злые у повелителя глаза! Но цвет они не поменяли.

— Нет, повелитель… — Массимо поежился от взгляда Альентэ, но возразить не успел или не смог, а тот коротко усмехнулся:

— Вот и славно. — На лице сына Владыки играла жестокая улыбка. Он предполагал, что так будет? И был к этому готов? — Мы здесь для того, чтобы драться, и бой нам сегодня обеспечен. Чего еще можно желать?

Действительно, чего?

Гаэтано склонил голову в молчаливом согласии, не переставая верить в то, что Наследник выполнит данное слово и пришлет помощь — ведь им не удержать Багряный без нее. Да, они, не раздумывая, простятся со своими жизнями и прольют кровь здесь, возле камней на золотом песке, но… Нет, подмога придет, должна прийти, и ее надо дождаться! Другой вопрос, что же так задержало их в пути? И сможет ли Альентэ выгадать время?

— Ветер меняется! — крикнул кто-то из Крылатых, указывая на трепыхающиеся на ветру серебряные стяги с летящим соколом. Птица словно ожила, она действительно летела — серпообразные крылья метались и тревожно трепетали на ветру.

И в эту же минуту серебристо-серый лаггар опустился на вытянутую руку в перчатке.

— Ну, здравствуй! — поприветствовал птицу Чиаро. — Вернулся? Что видел? Что слышал? Рассказывай.

«Киииик-кииик-кииик» — протяжно откликнулся хищник, издав пронзительный, рвущий душу жалобный крик, чем-то похожий на зов чайки.

— Ах, вот оно что! — звонко засмеялся Альентэ. — Выходит, ты мне больше не понадобишься. Лети! — Он протянул руку, отпуская вольную птицу ввысь, но вопреки всем законам природы лаггар вцепился в перчатку мужчины острыми когтями и, видимо, не собирался ее отпускать.

— Ты не понял? — словно к равному обратился к соколу Чиаро, наклонив голову и заглядывая в карие, почти черные птичьи глаза. — Здесь ты мне больше не нужен. Улетай!

Тансиар с силой встряхнул кистью, и на этот раз сокол оторвался от руки. Птица взмыла в небо, сделала пару широких кругов и исчезла в лучах солнц.

Второй из рода Аскуро, пришпорив снежного Ньевэ, выехал вперед перед вытянувшейся линией Алеар. Озаряемый нестерпимо-яркими для глаза солнечными лучами, неподвижно застывший в седле всадник в синем казался частицей той небесной синевы, на фоне которой в ожидании стояли его люди, а его жеребец — неотъемлемым продолжением всадника, ослепительным осколком света, от которого исходило магическое сияние.

«Земля дрожит…» — как-то отвлеченно подумал Массимо, ощутив легкое подрагивание амуниции. Лошади занервничали минутой ранее — они почувствовали это первыми.

Гаэтано поспешил подъехать ближе к Альентэ, чтобы спросить, какие будут приказания, и увидел, как на лице господина отразилась целая гамма чувств: решимость, злость, задор, готовность и нетерпеливое предвкушение скорого боя, опасности, смерти.

Аскуро не стал оглядываться, чтобы удостовериться, что люди его брата так и не появились. Вместо этого он сощурился и негромко, но отчетливо, не отрывая взгляда от горизонта, проговорил:

— Они уже здесь.

И Массимо Гаэтано понял, что времени у них не осталось и что рассчитывать придется только на собственные силы.

* * *

Чередование света и тени, проносящиеся и уходящие вдаль облака, сквозь рваные разрывы которых струятся отвесные столбы света. Будет гроза. Она неизбежна, ее принесет ветер. Восточный ветер. Он дует им в спины, а римерианам — в лицо. Он подгоняет их, и они идут. Они уже пришли.

Теперь Массимо видел и слышал их. Даже отсюда.

Дикие крики — боевой клич, тяжелое бряцанье оружия, кованая поступь близящейся схватки. А на горизонте — всадники. Их много. От края до края синеву медленно затягивала черная полоса вражеских знамен. Темная линия росла с каждой минутой, закрывая собой остатки светлеющего неба. Вечные Силы, как же их много!

— Повелитель, это действительно ашесы! — Лучник не верил своим глазам, но данность от этого не менялась. — Силы, но почему?

Серебро конной упряжи яркими лунными росчерками прорывается сквозь тьму, а впереди закутанный во все черное на диком вороном коне, пущенном в карьер, не дожидаясь своих воинов, как будто он мог завоевать Римериан в одиночку, несся главарь ашесов.

— Договор расторгнут, — услышал Гаэтано голос Альентэ. — Ты выполнишь мою просьбу, серкано^[38]?

Повелитель впервые в Вечности назвал его так.

— Да, господин, приказывай!

— Если уцелеешь сегодня, станешь моим нареченным братом и будешь называть меня по имени.

Тансиар от души рассмеялся, глядя на изумленное выражение лица своего пятидесятника, и вынул меч, высоко подняв его над головой. Его примеру незамедлительно последовали остальные Крылатые — свет заиграл на пятидесяти клинках — и Алеары взяли с места шагом, переходя на легкую рысцу.

Лошади, несущие всадников, встряхивают головами, перебирают ногами, подбирают под себя солнечный песок и поднимаются над землей, будто взлетают, плывут, парят в золотистом мареве, чтобы потом снова опуститься на песочную твердь. Запела труба, в унисон ей заржали кони. Прибавили — рысь перешла в галоп. Вытянутые тени помчались, растягиваясь по песку. И вот они уже несутся наметом, покрывая оставшееся до противника пространство. Мельтешение сотен конских ног. Земля, песок, пыль вздымаются вокруг. Хрип лошадей, пронзительное ржание, направленные вперед копья, единство конного строя. Тянущиеся как Вечность секунды ожидания. Секунды до столкновения. Конники несутся навстречу друг другу, все ближе и ближе. Усиливается, все сильнее нарастая, шум. И земля, словно в ответ, гудит под ногами…

Вот оно! Врезающееся в строй ашесов острое копье римерианцев, и замыкающийся со всех сторон вокруг него серп. Чудовищный круг замкнулся. Вот и все.

Ряды сшиблись с оглушительным грохотом. При невероятном по силе и скорости столкновении воинов выбрасывает из седел на невообразимой скорости, откидывая в разные стороны. Животные переворачиваются друг через друга, взвиваются ввысь, вставая на дыбы, лишаясь седоков, и падают, опрокидываясь на спины, подминая под себя людей.

Римерианец, чудом усидевший в седле, успевает отбиться от пепельного, обходящего его справа, но в этот момент с другой стороны его настигает мощный удар по щиту, который он не успевает отразить. Заваливаясь на правый бок, падает, теряет щит. Тут же к нему бегут двое в черном. Одного он отталкивает, вкладывая в удар всю свою силу, другому одним взмахом меча вспарывает грудь. Брызги, две ярко-алые струи багряными лентами взмывают в воздух.

Тансиар подсекает проносящегося рядом ашеса. Тот, запрокидывая голову, валится на круп своей лошади. Еще один выпад — другой противник просто вылетает из седла, и последний сильный удар обрушивается на пепельного сверху. Меч входит в чью-то плоть по самую рукоять так, что выдернуть непросто. Испуганная лошадь вскакивает, задевая задними копытами раненого, но еще живого воина. Свой? Кажется. Но он уже не встанет. Он мертв.

Рубящим движением Аскуро сносит голову одному ашесу, собравшемуся атаковать не видящего его римерианца сзади. Грудь Ньевэ окроплена кровью, как священной ррамаррской водой, но он несется вперед, безоговорочно повинуясь движениям руки хозяина. Беспорядочная мешанина из лошадей и людей. Что в ней можно понять и как разобрать, где свои и где чужие?

— Господин, берегись!!!

Кто это? Какой знакомый голос! И кого он зовет, его? Стрела проносится мимо, сразив пепельного всадника. Взявшая разгон, но потерявшая седока лошадь оглушительно ржет, врезается в двуногих, прокладывая себе путь. Теперь уже поздно! Спереди и слева. Слева — пеший с фалькаттой^[39], спереди — с копьем. Время замедляется, и он видит это, как во сне: Ньевэ начинает медленно вставать на дыбы, поднимаясь вверх. Белая шея и спутанная грива у самого лица. Ашес неотвратимо заносит копье, откуда-то возникают еще двое, три тонких прута вонзаются в грудь и шею снежного жеребца, а тот, что слева, врезается мечом в щит. Чиаро заваливается назад, не в силах более удерживать равновесия, в то время как сзади еще один умело подсекает незащищенную ногу животного. Ньевэ отбивает задними ногами и кричит, разъяренно, отчаянно, гневно…

Я виноват, я подвел тебя… Такого, как ты, больше не будет. Никогда! Aimrir ereo! Cer mai…^[40].

Можно было не лезть в бой самому, послать других, оставить Гаэтано за стенами и взять другую лошадь. Но ты захотел встретить свой последний бой вместе с ними. Вот только твоя смерть — она только твоя, не стоило вмешивать сюда тех, кому бы еще жить и жить…

Безумное время восстанавливает свой обычный ход, но для того, чтобы отреагировать, его Тансиару уже не хватает: одним мощным ударом какой-то коренастый ашес выбивает его из седла. Пыль, песок, кровь — бросаются в глаза, но не успевает полководец оказаться на земле, как на него уже скачет еще один воин в черном. Пепельный прицеливается, рука рассчитывает удар, однако Чиаро в последнюю секунду успевает перекатиться через неподвижно лежащего Ньевэ. Копье попадает мимо цели. Альентэ вскакивает на ноги, поудобнее перехватывая оружие. Оно все еще при нем, а, значит, ничего не кончено…

Падение откликается в виске, пульсирует, ноет. «Массимо!» — внезапная мысль на секунду озаряет готовую лопнуть от боли голову. Ведь это он звал его! Или нет? Силы, в этом месиве уже ничего не поймешь! Где он? Жив? Мертв? Покалечен?..

И вдруг, словно по волшебству, в сливающемся гуле и сотканном из разных цветов полотне мира, которое сейчас окружало его, Чиаро услышал голос:

— Я здесь, господин!

И правда — он увидел, как к нему, рубя направо и налево, пробирался сквозь дерущуюся, орущую, непролазную толпу пестрых тел Гаэтано.

— Уходи! — закричал ему Тансиар, напрягая последние силы, наотмашь саданув по груди первого попавшегося под руку ашеса. Другого, подскочившего сбоку, он оттолкнул, третьему прямо в шею — туда, где очень кстати была брешь в доспехах — всадил кинжал по рукоять. Выдернул. Не забывай оружие в теле врага, если бой не окончен…

— «Вечности — слава!» — что есть мочи громко, с одной целью — чтобы услышал повелитель — выкрикнул девиз Крылатых Массимо.

С той стороны еще был шанс прорваться, там оставалась брешь, через которую можно было попытаться уйти. Тансиар ушел бы, но не этот глупый мальчишка! Вот уж в ком не было ни капли крови приторианца! Презренный! Нааяр был прав. Как они глупы, все эти римериане, смотрящие на них, как на богов! Прежние давно ушли, а, может, их и не было вовсе. Никого и ничего. Никогда. А они верят… Наивные дураки!

— Гаэтано, слышишь меня? Я приказываю! Уходи!!! — уже орал полководец. — Убирайся, пока жив!

Но наглец не слушался и продолжал рубиться.

Да что ж ты делаешь, непроходимый глупец, а? Что?! Ради кого или чего? Ты славишь Вечность — а что ты знаешь о ней?!

— Повелитель! — снова прорезал несмолкаемый шум единственный важный во всем этом голос, он был совсем рядом, но поперхнулся очередной атакой, на Чиаро набросились трое, потом их заслонила толпа других, и Тансиар потерял своего пятидесятника из виду.

Заставляя мысли пресечься, на Альентэ с разбегу налетел очередной ашес и атаковал его копьем. Чиаро чудом отбил первый выпад, второй и ухитрился насадить врага на клинок прежде, чем тот сумел понять, что к чему. Но тут же из пыльной дымки появляется еще один. Всадник в черном. Перехватывая нацеленное в его грудь копье, Аскуро успевает так вывернуть оружие, чтобы на полном ходу спешить противника. Ашес мешком сваливается с коня. Один падает, и вместо него появляются двое. Потом еще один. И еще. Ну уж нет! Рано! Рано… Показалось, будто Тансиар просто отмахнулся от кого-то и не будь в его правой руке меча, а в левой — кинжала, ашес бы просто упал, чтобы очнуться через несколько секунд. Но алая струя проделала тот же путь, что и рука воина, в точности повторив его жест.

Секунда в запасе — Аскуро оглядывается вокруг. Никого! Вокруг него не осталось его людей. Только воины с черными знаменами… Поздно. Он окружен. Обрывки слов, конское ржание, лязг оружия, чужой говор — повсюду. Как глупо! Как непоправимо глупо…

В одно мгновение Чиаро обступили более двадцати воинов в черном, и Альентэ уже приготовился дать ашесам бой, но почему-то плотное кольцо пепельных почти сразу же разомкнулось.

— Я здесь, повелитель! — Все посмотрели в образовавшийся проход, откуда прозвучал слабый, с хрипотцой голос, и полководец увидел: ашесы пропускали в круг полуживого римерианца. Его лоб кровоточил, правый рукав был разорван и насквозь вымок от крови, а сквозь пробитую броню на груди виднелась страшная полосная рана. Римерианец неуверенно переступал ногами и покачивался, словно был пьян. Несколько раз он оступился, едва не упав, но те пепельные, что стояли ближе к нему, подхватили, молча указывая направление. Переговариваясь на своем, ашесы не двигались с места и лишь кивали, указывая в сторону хромающего пятидесятника. Выходит, их осталось двое? Похоже, что так. Алеары разбиты, сокрушены, почти уничтожены. Но разве они проиграли?

Истекая кровью, Массимо Гаэтано волочил пробитую обломком копья ногу. Он был почти мертвец и знал это, но что-то неведомое остальным понуждало его продолжать идти. Последний из Алеар не сумел дойти до своего господина несколько ун, когда рядом возникли пепельные с фалькаттами. Они не торопились — раненый при всем желании не смог бы оказать сопротивления. Ашесы подошли к Массимо с двух сторон, аккуратно придерживая римерианца за плечи, и почти без размаха снизу вверх пронзили его в подреберье, насаживая на свои мечи.

Время снова остановилось. Что-то острое резко кольнуло сзади в бок. Но эта боль ничто, она не сравнится с той, другой… От осознания, что ты теперь один. Тансиар схватился за кровоточащую рану и, рухнув в пыль на одно колено, задрал голову, обессилено наблюдая, как ничего не видящий и каким-то чудом стоявший на ногах Гаэтано вздрогнул, подался вверх — пепельные все еще поддерживали его за руки. Красная струйка вытекла изо рта друга, потянулась на подбородок, потекла по открытой шее к распахнутому, окропленному кровавыми бисеринками вороту рубашки. Агония длилась секунды, после чего римерианин уронил голову на грудь и обмяк. Раненым зверем Тансиар глухо и коротко взвыл, видя как добивают человека — единственного человека — которого он всего час назад назвал братом и в безотчетном порыве рванулся к другу, но пепельные загородили путь.

Наверное, это была высшая милость — прекратить муки умирающего, но для Тансиара сейчас это был не довод. Он и в страшном сне не мог представить, что за него будут так умирать.

— Бить в спину? — Внезапно — пепельный этого явно не ожидал — Альентэ рывком встал на ноги и, развернувшись, рубанул мечом с размаху — наискось от плеча до бедра, рассекая ранившего его ашеса надвое. — Как некрасиво!

Изумленные враги на миг отступают назад. Но лишь на миг.

Так не умирают, но так и не живут. Он не подпустит их к себе, он умрет в бою. В своем последнем бою. А дальше — Небытие, Пустота… Или все же Вечные Странствия? Дым костров, сумерки, туманная дорога, вьющаяся лентой в полевых травах и высоких тополях… Будь ты проклят, брат, но ты тоже пройдешь ее! Ты пройдешь ее следом со мной, раз тебя не было здесь сегодня! Пройдешь до конца…

Бешеные глаза. Одинокая хищная птица с подбитым крылом, окруженная дикими и сильными кошками. Она уже не может улететь, но она не может позволить себе не жить.

В воздухе просвистел кинжал. Тансиар не вскрикнул, он настороженно, под стать дикому зверю, принюхался и не ошибся. Запахло сначала соленой, а потом гнилой водой. Откуда вода в пустыне? Здесь только песок. Кровь и песок.

Он последний раз бросил взгляд в небо — где-то там, в вышине, разрезая серпообразным крылом предвечернюю синеву, кружила одинокая птица.

7. Falce^[41]

Жесткий ворс ковра раздражал щеку, но оторвать словно налитую жидким свинцом голову от низкой кушетки было практически невозможно. Тансиар при всем желании не смог бы сказать, сколько времени прошло — сутки или целая Вечность. Виски сводило невидимым обручем, в глазах все плыло, но сквозь полосы света Аскуро все-таки смог увидеть как уже немолодой, но сильный, поджарый ашес на бешеном, горячем коне спешился у входа в палатку.

Худое лицо, впалые скулы, острый нос, усы и борода. Черные одежды. Тюрбан. В его длинные, по плечи, волнистые серебряные волосы почти неразличимо вплетались нити седины. Так вот какой он, отец Анаис. Асид-Син-Ахди, сын знатного воина Айудима и муж Суримы Дарары из рода Каэно. А рядом с ним — точная копия пепельного в молодости, только волосы короче и нет морщин. Тансиар слышал о нем. Старший сын верховного воина и второй после отца военачальник ашесов — Анзар Рир^[42] Каэно, Черная Рысь. Родись он в семье Аскуро, ему было бы уготовано великое будущее, но здесь, на землях ашесов, он никогда не будет править, только царствовать. Здесь лишь внучка Гарам и дочь Дарары Каэно унаследует все.

Первым заговорил старший из мужчин, на римерианском обращаясь к страже:

— Поднимите его. Я хочу видеть того, кто вводил моих военачальников в дрожь и лишал их сна. Я хочу смотреть в глаза римерианину.

Альентэ подхватили под руки, поволокли и поставили на колени перед вождем ашесов.

— Даже плененным ты не выглядишь побежденным, поэтому встань, римерианан. Ты узник, но не слуга и не раб. Поднимайся же!

Силы появились откуда-то из глубины сознания совершенно внезапно и буквально подбросили его на ноги. Всего секунду назад он не мог и помыслить, чтобы встать, а сейчас… откуда?

— Так вот ты какой… Воин с дымчатым взглядом далеких костров. — Теперь воины стояли лицом к лицу, и Аскуро мог рассмотреть Асида-Син-Ахди вблизи: сеть глубоких морщин на лбу и мудрые, очень усталые карие глаза. — Мои советники требуют выдать твою голову. Что мне ответить?

Тансиар скривил тонкую линию губ в усмешке:

— Ты спрашиваешь у меня, Вождь?

— Твои не смогли тебя защитить, — сын Айудима провел рукой по золотой вышивке на своей груди, другой рукой придерживая меч в богато украшенных золотом ножнах.

— Они и не собирались этого делать, — пожал широкими плечами Аскуро.

Старший Каэно выглядел озадаченным.

— Ты говоришь странные вещи, римерианин.

— Не более странные, чем я сам. А в данный момент они, скорее всего, празднуют мою скоропостижную героическую кончину.

— И ты так просто говоришь об этом?! — изумился Сурир.

— Лишь потому, что знал, что так будет.

— Ты храмовник? — склонил голову к плечу муж Суримы. — Темполиец? Ты способен видеть будущее?

— Я вижу римериан, особенно некоторых из них. Причем достаточно хорошо.

— Почему тебя называют «Чиаро»?

— Откуда мне знать? — отозвался Тансиар. — Спроси у тех, кто придумал это прозвище.

— Мне известно, что на вашем языке это означает «темный».

Тансиар снова молча пожал плечами.

— Ты горд, — продолжал разговор предводитель ашесов, — и ты был рожден, чтобы обрывать жизни. Но неужели ты не думал, что кто-нибудь однажды заберет твою?

— Все мы умираем, — ответил Альентэ. — Рано или поздно. Так или иначе.

— Твоя семья принесла моему народу несчетное число потерь и разрушений. Почему вы, римериане, воюете? За что вы боретесь?

— Я исполняю приказ, — нехотя откликнулся Аскуро, начиная ощущать неподвластное рассудку раздражение. — Но, если хочешь знать, это не то, чего бы мне хотелось. К тому же на этот раз не мы напали на вас, нарушив перемирие, а вы.

Почему же стоявший перед ним чужак и дикарь, который к тому же был главным врагом Эбена, так сильно отличался от Нааяра, отца, любого из приториев, которых довелось встретить на своем пути Тансиару? Что-то в нем было, в этом пепельном, что заставляло уважать его с первого взгляда и первого слова до последнего. Вот каким должен быть настоящий вождь, правитель, воин. Сам скачущий навстречу врагу, а не прячущийся за высокими стенами и чужими спинами.

— Отец, — вмешался в разговор вождя с пленником его сын Анзар, до этого стоявший в стороне. — Что прикажешь сделать с этим римерианцем? Отвезти его в Каву? Или расправиться с ним немедленно?

Повелитель ашесов задумался. Морщины, которыми был испещрен его лоб, стали еще глубже. Старший Каэно покачал головой:

— Нет, сын.

— В таком случае, он может стать заложником, — настаивал Анзар. — Чтобы получить назад своего полководца, Владыка пойдет на уступки. И прежде всего вернет нам Анаис — ей не место среди клятвопреступников и лжецов.

— Сын, разве ты не слышал, что сказал римерианин? Они бросили его, оставили умирать под стенами…

— Я убежден, что он лжет, отец. Римерианин просто сбивает свою цену! — недолго наблюдавший за сомнением на лице Вождя, вспылил Рир. — Он один из Аскуро, отец! Его семья сделает все, чтобы заполучить назад своего Первого Воина. А как же наши погибшие братья? Те, которых заманили в ловушку и предательски убили по время молитвы? Их люди нарушили священное право и напали на обращающихся к Богам и Вечным Силам! Мы обязаны почтить память убитых. Обычай велит нам исполнить обряд священной мести и пролить кровь виновных!

— Ни я, ни мои люди на вас не нападали, — с полным спокойствия достоинством ответил Альентэ, обратившись к молодому воину в черном. Но тот, переключив внимание на Тансиара, смерил его взглядом:

— Тогда кто вырезал наших соотечественников, явившихся к вам с миром, чтобы стать свидетелями на свадьбе моей сестры?

Значит, посольства больше нет. Вот и причина, почему ашесы напали первыми. Если, конечно, то, что говорят пепельные, правда.

— Мне это неизвестно, — ответил Тансиар.

— Первого Воина Вечного Царства не сочли нужным известить о расправе? — со злым сарказмом переспросил пленника Анзар.

«Выходит, что не сочли», — согласился про себя Тансиар, обдумывая открывающиеся детали и стараясь соединить концы.

Римерианин сохранял хладнокровие и уверенность, но Анзар не верил ни единому его слову, да у сына Вождя и не было причин ему доверять — Рир всю свою жизнь воевал против вот таких вот двуличных потомков Вечности, славившихся сладкими речами, которые чаще были приправлены не медом, а ядом.

— Твои люди действовали без твоего ведома? — допытывался молодой Каэно. — Какой же ты после этого Альентэ?

— Я повторюсь, — лицо Тансиара стало жестче, — что мои люди были при мне. Кто убивал ваших — я не знаю.

— Они приехали на свадьбу твоего брата после приглашения из Эбена. Они поверили слову Владыки Врат Вечности!

— Значит, это была ловушка, — закономерно предположил Аскуро. — И, насколько я могу судить, весьма удачная… А ваши послы оказались столь же наивны, сколь и глупы.

— Ты!!! — не выдержал Рир. Щека младшего воина нервно дернулась, глаза зажглись ненавидящим огнем, и Анзар стремительно повернулся к Вождю. — Отец! Позволь мне… осквернить руки в нечестивой крови!

Рир коротко и громко скомандовал:

— Стража! — Пепельные в миг заполнили палатку Вождя, взяв его с сыном в полукруг, и стали теснить пленника к выходу.

— Ты не можешь, сын мой, — пребывая все в той же странной задумчивости, ответил Вождь.

— Но почему? — видно было, что Анзар сдерживался из последних сил. — Небытие побери, почему?!

Анзар схватил римерианца за руку, с презрением сжав пальцы на локте.

— Не торопись, — Асид-Ахди тяжело вздохнул и посмотрел на сына, а затем тихо проговорил. — Сперва выслушай, что скажет та, которую не обмануть. Кровь, как и Вечность, всегда права.

И тут Рира словно что-то остановило, нежно, но твердо, а потом отбросило назад, но пальцы, сцепленные на руке пленника, он все-таки сумел не разжать. Слух уловил едва различимый, похожий на журчание ручья голос. Его невозможно было не запомнить, не услышать, не узнать.

— Erman erei, in ese liorin ove lio, ese sienin en liim ereo. Nor entarrir ove lio nie manor, nie armet. Carinrir lio, vei carinei ereo. Rimerianum an meriti^[43]. Отныне и навсегда вы братья. Вы оба.

Сознание угасло, а когда Анзар пришел в себя, он сидел на подушках в дальнем конце палатки, стражи будто и след простыл, а отец мирно разговаривал с Темным.

— Ты был серьезно ранен, но теперь исцелен, — говорил отец.

— Могу я узнать, кто это сделал? — дерзости в голосе пленника поубавилось, словно Темный понял для себя что-то очень важное.

— Какое это имеет значение, римерианин?

— Я должен знать.

Анзар видел и слышал как будто в тумане, но воспоминание об услышанных словах вынудило его открыть отяжелевшие глаза. Это была она! Его сестра! Как такое возможно? Получается, она не хотела, чтобы Темный погиб? Не желала ему смерти? Вечность! У него не получается даже рукой пошевелить… Что это с ним?

— Хорошо, — согласился отец, — я скажу, но что это изменит?

— Истина всегда меняет многое.

— Ты прав. Мы смогли помочь тебе, потому что почувствовали в тебе нашу кровь. В свое время я знал Владыку — ты мудрее него. Жаль, что я отдал дочь не тебе.

Он что-то такое помнит… все тело болит, но он плывет, как на волнах, а перед собой видит зеленые глаза. Ее глаза. Темно-зеленые тяжелые серьги качаются, густые смоляные волосы чуть шевелит ветер… Он тянется к знакомым чертам, пытается коснуться их, но его укладывают назад, на искусно вышитые причудливыми узорами подушки.

— Анаис… была здесь? — сам не веря тому, что говорит, спрашивает Тансиар.

— Нет.

— Но я видел женщину… со смарагдовыми глазами! Таких глаз больше нет ни у кого на свете, только у нее!

— Ты прав, — коротко и понимающе улыбается Асид. — Таких, как они, больше не найти. Но ты видел не мою дочь. Это была Дарара Каэно, ее мать. Это она излечила тебя. Никому другому подобное оказалось бы не под силу.

Так это была не Анаис, а ее мать… Сурима, почитаемая всеми ашесами правительница Тьерны, любимая Дочь Вечности.

— Но зачем? — Темный не выносил жалости и не принимал чужой помощи. Он был горд, как тысяча халуптов^[44], этот Сын Вечности.

— Как я уже говорил, в тебе есть наша кровь, римерианец. И когда-нибудь, когда ты будешь нуждаться, она поможет тебе. Твой браслет едва не помешал Суриме — тот, кто надел его на тебя, не хотел, чтобы ты излечился от ран. Но снять его Дочери Вечности оказалось не под силу — ибо узы, связавшие тебя, держат крепче смерти. Вернее, снять бы она, конечно, его бы сняла, но, став свободным, ты бы в тот же миг умер. Сурима решила по-другому…

— Я могу спросить у тебя? — Тансиар пытался осмыслить все, что услышал, но выходило это из рук вон плохо.

— Спрашивай, о чем хочешь.

— Что с моими людьми? Они все убиты?

— Жизнь возвратилась к тому, которого ты защитил своим словом и своим мечом. Ты не мог сделать для него больше. Остальных вернуть мы не в силах — ушедшие один раз, уходят навсегда.

— Им и вправду лучше было умереть… — Взор Первого Воина был непреклонен. — Впрочем, как и мне.

— И даже тому, кому ты дал обещание сделать его своим нареченным братом?

Лицо Чиаро в секунду преобразилось. Он нахмурился, сузив серые глаза. Глаза цвета пепла — он не думал об этом раньше.

— Твой друг жив, — уверил его Вождь ашесов, подтвердив свои слова кивком.

— Но я видел… — попытался возразить воин.

— Что ты видел?

— Твои воины пронзили его своими фалькаттами! — Чиаро не хотел вспоминать, но картинка сама всплыла в памяти. — У меня на глазах!

— Что еще ты видел? — мягкий внимательный взгляд. Ну откуда это странное чувство? Отец никогда не смотрел на него так. Никогда! А мать? Матери он не помнил.

— Массимо упал, после этого ранили меня… Выходит, если Сурима вылечила одного, значит, она могла вылечить и другого!

— Не вылечить, — уточнил Асид-Ахди, — а вернуть к жизни.

— Но разве такое возможно?

— Данные клятвы должны быть исполнены. Иначе зачем они тогда вообще нужны? — улыбнулся Каэно.

— И чем ты теперь прикажешь расплачиваться с тобой?

Тансиар не знал, радоваться ему или нет. Одно он понимал: той, какой была его жизнь до Багряного Бастиона, теперь она уже не будет. Хотя, может, оно и к лучшему? Ты узнал, какова она на вкус, горькая правда.

— Ты ничего нам не должен, — очень серьезно качнул головой Сурир.

— Я так не думаю, — произнес Чиаро Аскуро, вставая. — Скажи мне, Вождь, смогу ли я увидеть Гаэтано, того воина, которого вернула к жизни Сурима?

— Ты можешь увидеть его, когда пожелаешь, — ответил Асид-Ахди.

— А что будет с нами дальше? Мы останемся твоими пленниками, или ты отпустишь нас?

— Я могу тебя отпустить, но если ты вернешься, тебя там убьют. И твоего серкано, к слову, тоже.

— Значит, такая уж у меня судьба…

Вождь пристально смотрел на своего то ли пленника, то ли гостя.

— Ты удивительно равнодушен к собственному благополучию!

— Ты прав. — Чиаро невольно тронул браслет на правой руке. — Могу ли я попросить тебя о еще одном одолжении?

— Проси, римерианин, — в уголках карих глаз появились морщинки. — Делая осознанный шаг вперед, не отступают назад.

— Когда я уйду, проследи, чтобы Массимо не последовал за мной и остался здесь. Хотя бы на какое-то время. Он попытается сбежать, чтобы найти меня, а я этого не хочу.

— Хорошо. Мои люди присмотрят за ним, обещаю.

— Никогда не думал, что буду благодарить за что-то пепельного, но спасибо вам. Тебе и Суриме. Вы все сделали правильно, и все-таки вы совершили ошибку.

Асид-Ахди поднял голову, желая услышать, что имел в виду Альентэ, и Тансиар сквозь зубы негромко проговорил:

— Вам нужно было снять с меня браслет.

8. Право крови

Не привыкший к подобного рода многочисленным и ответственным собраниям Сидаль вначале с трепетным волнением наблюдал за облаченными в красное с золотом избранными приториями, чинно сидевшими на скамьях у стен по правую и левую стороны от Престола Эдэра. Но время шло, и скука пробивалась наружу редкими зевками, которые младший сын Владыки мужественно старался скрыть, ежеминутно напоминая самому себе об оказанной ему чести и той ответственности, которую на него возложили. Кажется, получалось не очень.

В центре расставленных полукругом кресел восседал отец, а по обе руки от него по старшинству расположились его сыновья. Установленная раз и навсегда очередность никогда не нарушалась, став традицией. Сделано это было исключительно для удобства. По правую руку Владыки всегда находился Наследник, по левую — Альентэ, так что Владыка в любую минуту, если на то была необходимость, мог обратиться к своим сыновьям за советом. Трион занимал место по правую руку от Нааяра, а Рийон — по левую от Альентэ, что весьма порадовало неугомонного ветреного брата — они с Чиаро уже давно были не разлей вода. Орьену и ему, Сидалю, как самым младшим, отводились места на концах Полукруга. Первому — возле Триона, второму — возле Рийона. Однако не прошедший обряд не мог присутствовать на Совете, не говоря уже о том, чтобы сидеть в Полукруге, но несмотря на это готовому провалиться сквозь землю от стыда и смущения младшему из братьев с разрешения отца и Наследника позволили присутствовать, правда, без права голоса. Сидалю предстояло занять место среди знатнейших и древнейших фамилий Римериана, но ему, конечно же, хотелось большего — находиться рядом с братьями, как равному с равными.

Право заседать в Эссельсе для приториев передавалось по наследству. Если род одного из членов Совета пресекался, этим правом с одобрения Владыки наделялся ближайший родственник почившего по мужской линии. Приториорат по сути не имел никакой власти кроме совещательной, однако традиции в Римериане чтили свято.

Пропускать заседание Эссельсов было не принято, подобное послабление мог себе позволить только Чиаро, но сегодня кресло между отцом и Рийоном пустовало. Первый Воин не присутствовал по уважительной причине, о которой несколько дней назад стало известно всему Эбену, — Альентэ был мертв.

Сидаль до сих пор не верил в абсурдную новость. Сколько ни пытался, он не мог представить себе брата мертвым, но не доверять донесениям с границы причин не было. Младший силился найти хоть какое-то разумное объяснение случившемуся, но все равно оставалось слишком много вопросов. Почему Альентэ не дождался помощи? Что толкнуло его повести людей на верную гибель? Это было и похоже и не похоже на Чиаро. Брат не рассчитал свои силы или разведка донесла неполные сведения о численности врага? В первом случае вся вина без сомнения ложилась бы на полководца, который отвечает не только за себя и своих людей, но и за всю Черту, но вот во втором… Что если имела место трагическая случайность? Стечение обстоятельств? Люди не безгрешны, они часто ошибаются, делают неправильные выводы, лгут, а иногда — предают. Что если Чиаро предали? Кто-то из ашесов мог перекупить разведчика, чтобы тот сообщил заведомо ложную информацию. Что, если так и есть? Отец и Нааяр оказались правы: пепельные коварны, верить им нельзя. Римериане зря раскрыли чужакам свои объятия, приняли дикарей как почетных гостей, впустили их к себе домой, даже породнились с ними, чтобы положить конец многовековой вражде. Но с волками не заключают союзов, они всегда голодны и им всегда мало. Иначе зачем бы тогда приехавшие на свадьбу ашесы, которые, как предполагалось, должны были служить гарантами мира, еще на торжестве стали задирать людей Оффериона Вакки? Альтерийцы всегда отличались своим свирепым необузданным нравом и вспыльчивостью, не говоря уже о том, что их клинки были одними из лучших в Римериане, не считая людей Тансиара. Тьернийцы наверняка были об этом осведомлены, но их это не остановило. Напротив. А не прощающие нанесенных обид и всегда готовые к драке подчиненные Вакки только того и ждали — вооруженное столкновение было неизбежно.

Однако в тот роковой день, как потом рассказали младшему сыну Владыки, отнюдь не альтерийцы стали зачинщиками беспорядков. Кто-то из пепельных начал приставать к горожанке, та попыталась отвергнуть грубые ухаживания чужака, но он был не один. В итоге беззащитную девушку затащили в один из безлюдных переулков, избили и обесчестили. Мимо проезжал отряд подчиненных Вакки, и им ничего не оставалось, как вступиться за несчастную, пусть она и не была приторианкой. Растерявшиеся пепельные оказались в меньшинстве и вынуждены были укрыться в ближайшей молельне, но это им не помогло — разгневанная толпа ворвалась в храм и буквально растерзала чужаков.

Сложившим оружие римерианам и тьернийцам удалось прожить бок о бок в согласии всего несколько дней. Примирить между собой два народа, тысячелетиями проливавших кровь друг друга, оказалось не под силу никому: ни Владыке, ни его старшему сыну и Наследнику, ни прекрасной Риме. Тансиар был тысячу раз прав. Мир в Римериане держался на кончике его клинка, и никакое родство не могло изменить эту данность. Брат жил, служа своему отечеству, и погиб, продолжая служить ему. Теперь его нет. Не перед кем извиняться и признавать свою неправоту, а с самим собой переругиваться и спорить можно бесконечно.

Теперь на повестке дня стоял главный вопрос: кто примет на себя командование войсками? В связи с разрывом, приведшим к обострению отношений с Тьерной, и ее нападением на Черту следовало незамедлительно выработать и утвердить план дальнейших действий.

Одним из первых выступал некто худощавый, с постной миной на морщинистом лице, вещавший о тяжких временах, пришедших на смену спокойствию и благоденствию. Ему со знанием дела поддакивал другой, хмурый и приземистый. Он лил воду про недостаточную защищенность границ, необходимость укрепления двух восточных Бастионов, требовал расследования, настаивал на поиске и наказании виновных. Потом со своего места с достоинством встал Батисто Скараменти, мягко намекнувший на то, что не мешало бы устроить переговоры с пепельными, разобраться в произошедшем и выяснить причины расторжения мирного договора с их стороны. Предполагаемое преступление нескольких тьернийцев (которое, к слову, еще требовалось доказать), пусть они и были посланцами Кавы, не должно повлиять на решение о дальнейшей судьбе двух народов. Разумнее было бы найти жертву нападения и свидетелей неприятного инцидента, а таковых не могло не быть в столь густо заселенном городе, как столица, пообещать им неприкосновенность и заставить говорить.

Скараменти освистали, даже не дослушав, и приторий, которого Сидаль всегда глубоко уважал, придерживая длинные одеяния, был вынужден вернуться на свое место.

Младший Аскуро честно старался вникнуть в суть докладов выступавших, но понимал не все, увязая в мудреных, подчас витиеватых речах приториев. Говорили они много и вроде бы по делу, но складывалось впечатление, что Эссельс просто тянет время, не собираясь ни выдвигать какие-либо предложения, ни принимать конкретных решений. Мертвые были мертвы, как, впрочем, и девушка, на которую те напали. Выяснилось, что ее нашли с перерезанным горлом на следующее утро. Ашесов заочно осудили, людей Оффериона Вакки планировали наградить, а мир тем временем был разбит, как глиняный кувшин. Но в данный момент всех интересовало другое — кто поведет за собой войска в будущей войне, которая — как теперь становилось очевидно всем — была неизбежна? Последнее слово принадлежало Владыке. И его ждали все.

Осанистый вельможа расправил длинный багрово-золотой балахон, в который были одеты все представители Совета, и со значением произнес:

— От лица Вечности и Вечного Царства предлагаем возложить на себя ношу того, кто будет отныне именоваться Первым Воином Вечности, Триону Аскуро, Третьему сыну Владыки Римериана и внуку Великого Дориолана Избавителя.

И это тоже было данью традиции. Первым Воином не мог стать никто иной, кроме следующего по старшинству, но имя неизменно называл Эссельс, а Владыка согласно исстари заведенному правилу его утверждал.

Послышались одобрительные возгласы. Древний зал загудел, подобно улью. Чиаро был прав, когда избегал появления на Советах всеми возможными способами. В данный момент Сидаль был с ним целиком и полностью солидарен. Это же надо битый час обмусоливать раз и навсегда решенный за них обычаем вопрос!

Однако мысли младшего Аскуро оставались лишь его мыслями, что никоим образом не мешало приториям гудеть и дальше.

— Брат Эдэрэра достоин этой чести!

— Да не оставят тебя Вечные Силы!

Кто-то процитировал часть девиза на гербе Аскуро:

— «En irim Reunione — Ruayome Aetene, Aetenie Ruayome e erdene en liim!»^[45]

И голоса на разный лад подхватили:

— «Remor remorenisu, fier fieriu, lian lianenisu, cailian etraienisu!»^[46]

Единство разбил еще очень молодой приторий, покинувший свое место и вышедший в самый центр залы с ритуальными словами:

— Во имя Вечности и Вечных Сил к тебе, Владыка, обращается Ее слуга! Позволь мне высказаться перед Сыновьями Звезд и перед равными себе!

Никто не мог лишить притория права слова, хотя данный порыв неизвестного Сидалю члена Совета явно стал для отца неожиданностью, которую тот тщательно попытался скрыть.

— Говори, — с достоинством повелел отец, утвердительно кивнув. — Но прежде пусть к нам присоединится мой младший сын. Я хочу видеть его среди равных ему. Сидаль, займи положенное тебе по рождению место!

Остальные чувства, вспыхнувшие румянцем на щеках, вытеснил восторг, нахлынувший на Сидаля, когда он под взглядами полусотни знатнейших мужей вошел в заветный Полукруг и сел рядом с Рийоном. Отец нарушал правила специально ради него? Искал его поддержки? Хотел показать семейное единство? Как бы то ни было, сейчас он был здесь, и он сидел рядом с братьями! В трудный для Царства момент семья нуждалась в нем.

Одинокий приторианец вскинул голову, и взгляд его стал вдохновенным:

— Уважаемый Приториорат, я бы скверно исполнил свой долг или даже счел его неисполненным вовсе, если бы не напомнил досточтимому Совету, что изначально Вечность все же выбрала исполнителем своей воли не Властителя Земли. И все мы знаем имя того, кого она предпочла взамен всем остальным!

Имен друг друга притории, как повелось с древности, на Совете не называли, так как все слуги Вечности были перед ней равны, а жаль… Сидалю хотелось бы узнать, как звали этого человека! Если младшему Аскуро не изменяла память, его часто видели в обществе Скараменти. Вроде какой-то его родич.

А молодой человек тем временем продолжал говорить, и голос его рвался под самые своды:

–…и выбор сей оказался верен, ибо само время доказало его правоту! Немногим дано мужество сражаться, когда враг в большинстве, стоять насмерть, когда истекаешь кровью, знать, что за спиной — Вечное Царство и нельзя отступить, понимая, что никто не придет на выручку и шансов спасти свою жизнь нет! Мало того, полководец стал первым в истории римерианином, для которого открыли Врата Вечности, чтобы выйти навстречу врагу, в то время как он мог преспокойно дожидаться подмоги, не покидая стен крепости. Так признаем же во всеуслышанье, что Тансиар Аскуро пал смертью храбрых, закрыв своей жизнью и жизнями своих людей Багряный Бастион!

— Это Джулиано Ллеато, — коротко пояснил Рийон, наклонившись к младшему брату. — Племянник этра^[47] Чиаро.

В отличие от Сидаля Властитель Ветра был введен в Совет более двух столетий назад и заседал там достаточно долго, чтобы знать всех его членов поименно. Брат вообще был талантлив, вот только расточал он свои таланты исключительно на вино и подруг. Разумеется, за две сотни лет в Эссельсе сменилось по меньшей мере четыре поколения приторианцев, неизменными в нем оставались только члены семьи Аскуро, возраст самого старшего из которых равнялся времени, за которое успевают родиться и умереть порядка двадцати поколений людей.

Выходит, Джулиано — сын сестры Батисто Скараменти, чей муж занимал кресло в Совете и недавно скончался, иначе молодой человек не смог бы претендовать на это место.

Сидаль смутился, подумав про себя, что ему и вправду следует серьезнее заняться генеалогией и выучить если не всех представителей знатных семей, то хотя бы их глав. Отныне он тоже член Совета, а это обязывает. Вот Чиаро наверняка знал всех приториев не только пофамильно, но и по именам. Младший Аскуро не раз замечал, как легко и непринужденно брат вступал в диалог с тем или иным придворным, когда последний обращался к нему. Чиаро… Они все говорят и думают о нем, как о живом, а его — нет! Это какая-то жестокая шутка! Или немыслимая подлость… А, может, и то и другое? Брат больше не появится, улыбаясь своей знаменитой улыбкой, не взъерошит младшему светлую шевелюру, не расскажет что-нибудь до жути захватывающее и интересное. Его нет и больше не будет. Но как такое возможно? Как?!

Младший из Сыновей Вечности посмотрел на бывшего наставника Альентэ — Батисто Скараменти победно улыбался, не сочтя нужным скрывать свое торжество.

— Отец недоволен, — Рийон стрельнул глазами направо от себя. — Подобная дерзость Скараменти дорого обойдется. Странно, никогда не замечал за ним склонности к необдуманным поступкам! Если, конечно, у него нет запасного козыря в рукаве. Да и парень его… либо совсем рехнулся, либо знает, что делает — одно из двух. Вот только в этой семье сумасшедших с роду не водилось, в отличие от нашей. Однако Джулиано говорит, а мы почему-то молчим…

— Так вот как это нынче называется? — Послышался откуда-то из ближних рядов хрипловатый голос.

Младший приторий повернулся лицом к вставшему немолодому мужчине.

— Что именно имеет в виду уважаемый? — вежливо обратился к нему племянник Батисто.

— Ну, это же очевидно, молодой человек. Полководец, пусть даже один из лучших, совершил непростительную ошибку. Он проявил малодушие и самоуправство, нарушил прямой приказ, завел людей в ловушку и оставил там умирать.

— Оставил умирать и сам остался! Однако почтенному приторию не к лицу бросаться подобными обвинениями, не так ли, мэтр Эскамас? — смотря прямо в глаза старшему, спокойно проговорил Джулиано. — Для начала пусть досточтимый приторий приведет убедительные доказательства своих утверждений, прежде чем произносить их вслух. Уважаемый там присутствовал? Слышал собственными ушами распоряжения, которые отдавал Альентэ? Видел исход сражения?

Именуемый мэтром равнодушно пожал плечами:

— Мне достаточно и того, к чему его решения привели. Да, наш доблестный полководец отразил множество атак на границе Римериана. Он защищал нашу родину бессчетное количество раз. Его единственная вина заключается в том, что он не смог устоять перед чарами чужеземки.

А вот это уже было интересно. Обвинять Альентэ за поражение при Багряном Бастионе — еще куда ни шло, оно напрямую касалось безопасности границ Римериана и его жителей. Хотя многие бы еще поспорили, было ли поражение поражением или оно стало подвигом, обессмертившим имя полководца, когда Сын Вечности отдал свою жизнь, защищая собой жизни простых солдат из гарнизона Багряного Бастиона. Но вот вмешиваться во внутрисемейные дела Аскуро до сей поры не позволялось никому.

— Хочу напомнить почтенному приторию, о ком он позволяет себе говорить, — сверкнул глазами Джулиано. — Анаис Каэно является супругой Наследника и нашей царицей, а всем нам известный полководец не проиграл ни одной битвы за Римериан, досточтимые притории! — племянник Батисто Скараменти медленным взглядом обвел представителей Совета. — Ни одной!

— До сего дня, — нехорошо улыбнулся его оппонент, и пошло-поехало.

Приторианцы сцепились не на жизнь, а на смерть, и Сидаль догадался — это вступили в открытый бой две противоборствующие по взглядам партии Эссельса. Однако младшему из Детей Звезд казалось странным другое. То, что притории не сошлись во мнениях, было, как говорили, делом обычным, а вот то, что ни отец, ни братья, как верно подметил Рийон, ни слова не сказали в защиту члена своей семьи, пусть и погибшего, удивляло. Будто единодушно набрав в рот воды, царственные братья и Владыка молча взирали на завязавшийся диспут и не торопились прекращать спор двух приториев.

— Да, Трион идеальный кандидат… — игнорируя очередные ядовитые высказывания мэтра Эскамаса, в полголоса подтвердил Рийон. — Он будет беспрекословно выполнять все, что ему велят, тут отец не ошибся. По части исполнительности и покорности ему нет равных. Вот только из него такой же воин, как из тура — жеребец. Пока брат развернет своего боевого коня, он словит спиной дюжину стрел и пропустит всю битву. Хотя думать-то как раз за него будут другие. Нет, решительно, грациозно танцевать, охотясь на добычу, отведено гепардам, а валить быков и ломать им хребты — львам. Каждый должен знать свое место и, что еще важнее, оставаться на нем. Но отец не привык отступать от намеченного, и ему нужно соблюсти видимость…

Сидаль еще раз посмотрел на Триона. Властитель Ветра будто в воду глядел. Хмурый, как бурелом, и молчаливый, как стена, неразговорчивый старший брат никому не скажет поперек и слова, с ним будет проще. Не то, что с Чиаро. Рядом с конем, на котором ездил Третий сын Владыки, принадлежащий Тансиару Ньевэ казался пушинкой, белым невесомым перышком. Снежный красавец не вернулся домой, оставшись на поле боя вместе с хозяином. Их не разлучила даже смерть…

Трион Аскуро тяжело, грузно поднялся. Могучего телосложения, ширококостный и плечистый, кандидат на роль Первого Воина внешне действительно производил внушительное впечатление. И даже более чем. Если бы брат родился животным, то непременно стал бы медведем или быком. Чиаро же всегда больше напоминал то ли птицу, то ли кошку, то ли скакуна — легкого, неудержимого, свободного…

— Я готов принять то, что угодно возложить на меня Вечности и Силам.

Определенно, с ним переговорили заранее, и он согласился на все, ведь выбора у него нет, но, Силы! Разве он не видит, что эта должность не для него? Что она создана для того, кто, обнажив клинок, мчит своего коня наперегонки с ветром и судьбой? Для того, кто смеется им в лицо? И кому они улыбаются в ответ?

— Да будет так! — важно провозгласил осанистый приторий, объявивший волю Совета в самом начале. — И ты, зовущийся Трионом Аскуро, именуешься отныне и до своей смерти…

Величественную речь и не менее величественный, поставленный на многих Эссельсах голос бесцеремонно прервал непонятный шум. Внушительных размеров врата, которые во время Совета держали закрытыми, распахнулись и явили изумленным взглядам помощника Верховного темполийца. Ворвавшийся в зал Совета и нарушивший тем самым неписаные устои храмовник чуть ли не бегом бежал через огромный зал, потрясая чем-то перед собой, при ближайшем рассмотрении оказавшимся ритуальным клинком, который использовался при посвящении представителей членов семьи Аскуро в воины. И, как ни странно, при всем при этом жрец успевал вещать ровным, отчетливым тоном:

— Трион Аскуро не может стать Альентэ и не станет им до тех пор, пока жив тот, за кем это право было закреплено самой Вечностью и Четырьмя Великими Силами!

Храмовник обернулся и посмотрел куда-то назад, подал знак, и слуги, как оказалось, вошедшие за ним, расставили на принесенном низеньком столике шесть небольших серебряных кумганов.

— В этих сосудах — кровь Сыновей Вечности, которую я беру в свидетели, — объявил спятивший темполиец, указывая перстом на закрытые кувшины. — А это Дитя Звезд, — рука служителя остановилась на все еще стоявшем в изумлении Трионе, — есть и будет только тем, кем оно является до срока, который никому не ведом. Не меньше, но и не больше. Вот оно, слово Вечности. Узрите и покоритесь Ее воле, ибо нет ничего превыше и священнее ее!

Жрец поднял за ручку второй кувшин, нагнул его и подставил под скатившуюся тоненькую струю принесенный клинок. На молочно-белый пол, сорвавшись с лезвия, упали несколько алых капель. Храмовник благоговейно замер, затаив дыхание. И спустя какие-то мгновения, заставившие весь зал замолчать, над клинком воспарила ярчайшая кроваво-красная звезда с восемью лучами, играя и переливаясь на скупом свету.

— Право, подтвержденное кровью! — вытянув над головой меч, непонятно чему возликовал темполиец. — Остывшая кровь не может воззвать к Силам!

— Чью кровь ты пролил, священник? — низкий, будто осипший голос вставшего с трона отца вынудил Сидаля вздрогнуть. — Здесь не Темполий, и это не лучшее место для твоих ритуалов!

— Место не имеет значения, — возразил Владыке бесстрашный темполиец. — Оно не меняет данности. Вечность не ошибается. Вечность всегда права!

— Что же тогда получается? — зачастили неминуемые вопросы.

— Как это возможно?

— Обман?!

— Кровь не лжет! Но тогда…

— Этого не может быть! Свидетели утверждают…

— Ашесы…

— Крылатая гвардия…

— Неужели Тансиар Аскуро…

По рядам мужчин, встающих, чтобы лучше рассмотреть опаленную багрянцем сталь и до сих пор переливавшуюся над ней всеми оттенками алого звезду, словно прошла живая волна.

И в тот же миг высокие двойные двери вновь распахнулись, пронзая длинным столбом света, словно мечом, утонувший в безмолвии зал.

9. Алеарианец

— Мне показалось или здесь действительно кто-то звал меня? — Красивый голос одновременно с насмешкой и холодным вызовом прозвучал под высокими древними сводами.

Рийон узнал эти знакомые интонации прежде, чем увидел говорившего. Он узнал бы их где и когда угодно.

В ставшую еще более гулкой тишь в полном воинском облачении, придерживая узкий меч, не медленно и не быстро вошел Тансиар Аскуро. Брат уверенным шагом направился к трону — на нем не было ни царапины. Он будто вернулся с прогулки, а не из смертельной схватки. Весь залитый светом, проникшим через витражи и падавшим ему на плечи и спину, подобно плащу, Альентэ как никогда походил на Первого Воина Римериана. Серебристые легкие с виду доспехи, меч, решительные шаги, сияние солнечного дня, вдруг проникшее в почти что подземную темень Эссельса, и он сам, слитый воедино с этим светом.

Тансиар, не замечая никого вокруг, подошел к ступеням, ведущим к восседавшим в Полукруге братьям и отцу, и, преклонив колено, произнес:

— Во имя Руайома и именем его. Приказ Владыки Царства Вечности выполнен. Багряный Бастион вне опасности, и я вернулся, чтобы служить Эбену и Римериану и продолжать исполнять свой долг.

Онемевший на короткое мгновение, однако уже почти справившийся с собой Вэнэнадор Аскуро хрипло воскликнул:

— О, Боги! Сын мой, ты жив!!! — и Рийон вдруг понял, что восклицание это безнадежно запоздало.

Спустившийся с трона с дрожащими губами и протянутыми руками Владыка прижал к груди поднятого с колен сына. Красивая сцена. Настолько красивая, что даже начинаешь ей верить. С сюжетом для фрески или картины, которую, возможно, кто-нибудь когда-нибудь и напишет со слов очевидцев.

— А разве я давал кому-то повод считать себя мертвым? — Предгрозовые черные глаза были безмерно глубоки и почти веселы, если бы не те молнии, что мерцали в них. Первый Воин коротко поклонился. — Господа, отец, — на губах Альентэ играла самая что ни на есть учтивая светская улыбка. — Еще слишком рано скорбеть обо мне. Или уже слишком поздно. Вы согласны, господа?

И все же, как ни пытался Чиаро это скрыть, Рийон заметил, что правое запястье брата было обвязано красным платком. Так он все-таки ранен? В руку?!

— Чиаро!!! — первым сорвался с места Сидаль. Братишка не посмел бы подать голос раньше отца, но теперь уже было можно. Огромные глаза младшего лихорадочно блестели, и он часто дышал. — Нам сказали, что ашесы… Мы думали… — Мальчишка захлебывался словами и переполнявшей его радостью. — Ты выжил! Как?!

— Да, брат, — вовремя прервал неуместное на Совете излияние чувств Нааяр, — мы уже и не рассчитывали увидеть тебя живым.

— Мне известно, на что вы рассчитывали, — более чем прохладно кивнул в ответ Тансиар.

— Но где Первый Воин был все это время? — донеслось из первых рядов. Ясное дело, что притории не могли упустить возможности докопаться до истины. — И как он выжил? Согласитесь, уважаемые, мы вправе это узнать!

Кажется, опять мэтр Эскамас. Или кто-то из его шайки. Никак не уймутся!

Но оказалось, что Рийон возмутился зря — Чиаро расставил все точки над «i» сам, даже не повернувшись к разгалдевшимся седовласым приториям:

— Я буду отвечать только Владыке и Эдэрэру, — красиво прозвучал в тишине одинокий и надменный голос. — Разумеется, если они сочтут нужным спросить меня.

Все верно. Дети Вечности отвечают только перед ней и перед друг другом.

Глаза Чиаро впились в старшего брата и отца. Текли, будто вживую, секунды, но никто так и не произнес ни слова и не задал ни единого вопроса. Не захотели? Не ожидали? Были не готовы?

В конце концов, заговорил Владыка. Он явно был чем-то раздосадован. Но чем? Сегодня его Второй сын, защитник рубежей и главная опора трона, был вырван из лап смерти, воскрес из мертвых, возвратился из небытия!

— Мы хотели бы узнать от тебя подробности, Тансиар. Расскажи нам, как все было. Мы внимательно слушаем Первого Воина Римериана.

* * *

— Тансиар говорит правду, отец, — дослушав речь брата до конца, подал голос Рийон, поднимаясь со своего места. Четвертый сын Владыки слишком редко выступал на Совете, чтобы его слова остались незамеченными.

Остановив синий взгляд на отце, Наследнике и Тансиаре, он обращался только к ним.

— Лишь благодаря вмешательству Альентэ и его алеарианцев нам удалось отразить нападение и сохранить Багряный и Рубиновый Бастионы. Брат, не дожидаясь помощи, бросился в бой, став живым щитом меж нами и ашесами.

— Где же твои люди, Тансиар? — поинтересовался Владыка. — Где твои конники из Крылатой гвардии?

— Они остались там, где велел им их долг, — серый взгляд словно клинком полоснул по знакомым лицам. — Думаю, что присутствующим здесь это известно.

— Тогда прикажи им: пусть алеары явятся сюда и свидетельствуют в твою защиту! — воскликнул Рийон. — Они были непосредственными участниками боя, видели все собственными глазами… Их слово многое будет значить!

— Их слово и в самом деле значило бы многое, — согласился Тансиар. Зимний взгляд Альентэ на миг потеплел, но вернувшийся холод убил его. — Вот только это невозможно.

— Но почему? — никак не мог взять в толк упорство брата Властитель Ветра.

Тансиар отвернулся, и теперь Рийон видел только профиль брата: сведенные брови, прямой нос с едва заметной фамильной горбинкой, прищуренные глаза и в этих самых глазах — Вечность. Чиаро хочет казаться безразличным, но Рийона ему не обмануть. Властитель Ветра знает своего брата. Это маска, которую Чиаро научился надевать с детства, чтобы никто не мог прочесть его мысли, понять их до конца.

— По какой причине ты не хочешь вызвать их как своих свидетелей? — задал вопрос молчавший до этого Орьен. — Ты опасаешься за их жизни? Думаешь, им будут мстить?

— Едва ли. — Ни единый мускул не дрогнул на безупречном лице Первого Воина. — Разве что они восстанут из мертвых, и их убьют еще раз.

Рийон, услышав последнюю фразу брата, осекся на полуслове:

— Неужели ты хочешь сказать, что… твои люди погибли?! Все до единого?!

Сидаль заметил, как кто-то из приториев наклонился к другому и негромко произнес:

— Алеары — мертвая гвардия… В это трудно поверить!

— Нет гвардии — нет проблемы, — последовал равнодушный ответ. — Теперь Офферион Вакка может вздохнуть с облегчением. Крылатые были ему как кость в горле…

— Слава Силам, что их предводитель остался жив, — ушел от опасной темы третий, вклиниваясь в диалог.

— Как знать, почтеннейший, как знать!

— Насколько гвардия опередила своего господина?

— И разделит ли полководец участь павших?

— Жаль, что мертвые уже ничего никому не скажут. Я бы не отказался послушать их версию!

— Уважаемый прав, мертвые умолкли навеки, но остались живые. Главный вопрос — надолго ли.

Дальше Сидаль не слушал. Голос синеглазого брата вернул в медленно становившееся кошмаром настоящее:

— Принятый нами бой и многочисленные свидетели дают мне право утверждать совершенно определенно: без Тансиара мы бы не устояли. И за то, что Багряный Бастион еще принадлежит нам, мы должны благодарить в первую очередь Альентэ. Что скажешь, Тансиар? — будь это дело только «семейным» и не сиди перед полукругом толпа приториев, Рийон назвал бы брата «Чиаро». Но не здесь и не сегодня.

— Я скажу, — бесстрастно отозвался Альентэ, — что Рийон имеет все основания, чтобы делать собственные выводы. Как из моих слов, так и из увиденного им самим. Более того, стоит добавить, что пепельные знали, какой именно из Бастионов окажется слабее, и шли именно на него.

— Ты преувеличиваешь, сын, — тут же подхватил Владыка. — Откуда они могли знать?

— Преувеличиваю? — глаза Первого Воина сузились. — Я бы не преувеличил, даже если бы сказал, что их кто-то предупредил.

— Считаешь ли ты, что нас предали? — вспыхнул Нааяр. Праведное негодование закипело в его темнеющем взгляде. В данную секунду он ненавидел врагов Римериана сильнее, чем все собравшиеся во Дворце Заблудшего Солнца вместе взятые. — И если да, то кто? Ты кого-то подозреваешь? Назови его имя во всеуслышание!

— Кем бы он ни был, от ответа ему не уйти. — Тансиар на считанные мгновения задержал внимание на лице брата. — И тому, кто стоит за ним, тоже.

— Насколько нам известно, отряд пепельных был немногочисленным. — Вмешался в разговор Орьен, уводя разговор в более безопасную тему. — Он не представлял серьезной опасности.

Чиаро медленно повернулся к Нааяру:

— Кажется, именно ты, брат, приказал мне прийти к Багряному Бастиону? Я пришел.

— В самом деле, Нааяр, — возмутился Орьен. — Если опасности не было, тогда зачем ты вызвал Тансиара?

— Таков был мой приказ, я это не отрицаю. Но предполагалось, что Альентэ должен будет ждать подкрепление, а не выходить за стену раньше времени.

— Двадцать сентур ашесов, к сожалению, не стали дожидаться, когда ко мне придет помощь, а помощь запаздывала… — Поединок взглядов кончился тем, что Наследник отвернулся, а Чиаро медленно окинул глазами весь Эссельс:

— Меня интересует другой вопрос, кто и куда перебросил войска с Багряного? И почему Бастион ослабили до такой степени, что потребовалось мое вмешательство?

— Насколько мне известно, своих людей отвел сам Рийон, — пробасил Трион, выступавший еще реже Орьена. — Не так ли, брат?

— Да, это так, — командующий Рубиновым смотрел прямо, все знали его пронзительный синий взгляд, — по просьбе Наследника я отвел три сентуры на север, но в крепости оставались еще семь.

— Видимо, войдя в Бастион, я как-то упустил их из виду, — усмехнулся Тансиар. — И куда же испарились семь сотен человек?

— Это мне неизвестно. — Рийон мог злиться и недоговаривать, но он никогда не показывал своих истинных чувств при чужих и никогда не лгал. Так полагали в Эссельсе, так же думали и в семье.

— Прелестно! — припечатал Чиаро. — А вы допросили командира Багряного? Как такое может быть, что у командующего из-под носа уводят войска, а он ни сном, ни духом? Кстати, самого командующего по прибытии на место я тоже не застал.

— К сожалению, сделать то, о чем ты говоришь, уже не представляется возможным, — пояснил Нааяр, — потому что на днях командир Багряного Бастиона был найден мертвым.

— Небытие! — выругался Рийон.

— При нем что-нибудь обнаружили? — спросил Орьен. — Какие-нибудь бумаги? Что-то, что пролило бы свет на его поведение?

Наследник покачал головой:

— Нет, ровным счетом ничего.

— Если при нем не нашли приказа, выходит, он покинул пост самочинно? — допытывался Орьен.

— Возможно.

— Толомео Альмена служил у меня больше двадцати лет! — Рийон знал своего подчиненного лично и мог поклясться, что изменником тот не был. — Он не оставил бы пост без веской причины!

— И все же он сделал это, — заметил Наследник.

— А что говорят подчиненные Альмены?

— Они выполняли приказ, в подробности их не посвящали.

— Я отказываюсь в это верить! — сощурился Рийон, сложив руки на груди. — Среди моих командиров нет предателей!

— А все-таки если предположить, что Альмена выполнял приказ, который, как он посчитал, исходил от одного из Аскуро? — предположил Орьен. — Что тогда?

— Распоряжение могли привезти из Эбена или с Бастионов, — справедливо рассудил Трион и так понятное всем. — И подписано оно должно было быть либо Владыкой, либо Наследником, либо Альентэ. Никто иной не имеет полномочий отдавать подобные приказы.

— Да, — согласился Орьен, — но подпись, кому бы она ни принадлежала, могли подделать.

— Силы, кто?!

— Те, кому это выгодно. Сторонники ашесов или противники мира.

Рийон в задумчивости склонил черноволосую голову к плечу:

— Но зачем им убивать исполнителя, который действует по Уставу и выполняет то, что ему прикажут?

— Хороший вопрос! — согласился Орьен. — Возможно, чтобы скрыть следы. Мертвые уже ничего не расскажут, а вот живых еще нужно найти.

— Однако, уважаемые притории, один из них как раз стоит перед нами, — с любезной улыбкой напомнил Нааяр.

Рийон посмотрел на Чиаро. На лице Первого Воина не отражалось ни гнева, ни сомнений. Альентэ был сама учтивость. Эта полуулыбка. Этот спокойный взгляд. Сказать по чести, слишком спокойный. Но Рийон мог поклясться чем угодно, что за ним буря, и не дай Силы кому-нибудь попасть в нее!

Тансиар лишь мимоходом коснулся правого завязанного платком запястья, и его рука сильнее сжала эфес. О да, полководцу рады дома.

— Кто еще так думает? — Тансиар отошел от трона и не спеша оглядел всех собравшихся в зале приториев. От Рийона не ускользнуло, что многие ежились под пристальным взглядом Первого Воина. — Кто поверил слухам о моей измене?

Знатные вельможи хмурились, пытаясь докопаться до правды, кто-то растерянно крутил головой, кто-то просто отводил глаза.

Зал утонул в безмолвии точно так же, как когда увидел алую звезду, воспарившую над клинком. Полководец принес своему народу победу, но полководец вернулся из плена противника, чего никогда и ни с кем не случалось раньше. Живой и, похоже, даже не раненый. Один. Так что же все-таки произошло под Багряным на самом деле? О чем недоговаривали в семье Аскуро? И что скрывал сам Альентэ? Вопросов было больше, чем ответов.

* * *

Младший из сыновей Владыки не знал, что и думать. Сидеть на виду у всех вдруг стало мучительно и невыносимо, но гораздо хуже было самому Чиаро. На него смотрели все. На него всегда смотрели, поэтому брат умел не только обороняться, но и нападать. В отличие от Тансиара Сидаль таким умением похвастаться не мог, что и доказал, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. Младший вздрогнул и нашел глазами причину своего беспокойства.

— Ты тоже записал меня в изменники, а, братишка? — Тансиар, остановивший свое внимание на младшем Аскуро, словно молнией пронзил Сидаля прозвучавшими словами. Брат никогда не осуждал и никогда не смотрел так, словно насквозь. Читая мысли и убивая последнюю надежду, которая и без того была едва жива. Так, пожалуй, он глядел на своих врагов перед тем, как проткнуть их грудь своим клинком. И Сидаль сейчас ощущал этот неподотчетный, первозданный страх, который испытывали жертвы брата. Все те, чью кровь он пролил, чьи жизни отнял. Младший вдруг как будто наяву услышал прерывающееся дыхание и затихающие биения сердец, жар последних минут, увидел страшные багровевшие свежей кровью раны и понял, что отныне ничто не смоет эту кровь, застывшую у Первого Воина на руках, липкую и остро пахнущую чужой смертью. Выходит, Нааяр говорил правду, и Альентэ их всех кормил сказками? Ему всегда нравилось убивать, забирать чужие жизни. Что может быть прекраснее ощущения, когда еще горячая кровь стекает по рукояти твоего меча, и ты слышишь, как твой противник задыхается в последней предсмертной агонии? Да, пока что ты ему не враг и даже не соперник, но настанет момент, когда он придет и за тобой… Силы! Откуда взялись эти нелепые мысли? Чиаро любит своего младшего брата, он никогда не причинит ему вреда!

— Поверил? — хищно растянув губы в усмешке и обнажив ровные зубы, задал вопрос нет, не брат, — Первый Воин. — Чему еще ты поверил?

Никаким языком было не описать, как стыдно и больно стало младшему Аскуро. Сидаль на короткий миг сам почувствовал себя изменником. Его не оставляло ощущение, что он теряет что-то очень важное вот сейчас, прямо в данную минуту, но остановить этого, увы, не мог, потому что… Сидаль с ужасом понял, что он действительно больше не верил своему старшему брату.

— Я говорил тебе не доверять всему, что ты слышишь. Особенно из некоторых сомнительных уст, — сказал напоследок Тансиар младшему и отвернулся.

Вечные Силы, теперь Чиаро возненавидит его! Что же он натворил?! Потерял своего любимого наставника и брата, которого боготворил! Прилюдно отрекся от него!

Ужас сжал горло Сидаля мертвой хваткой, в то время как Эдэрэр и Владыка обменялись взглядами, и последний, величественно поднявшись со своего трона, произнес:

— Тансиар Аскуро, Первый Воин Римериана, именуемый также Альентэ, наш возлюбленный сын и брат, мы готовы предложить тебе подтвердить правоту твоих слов кровью и доказать свою невиновность, пройдя через обряд в Темполии в присутствии свидетелей и самой Вечности в лице ее служителей. В противном случае мы будем вынуждены принять единственно возможное решение.

Секунды капали, как кровь с клинка, срываясь в ту самую Вечность, почитать которую были призваны все римерианцы.

Чиаро вскинул подбородок и с убийственным хладнокровием проговорил, чеканя каждое слово, дробящееся под многовековыми сводами на осколки эха:

— Я благодарю за оказанную мне Римерианом, Престолом и досточтимыми приториями честь и отказываюсь от нее.

— Тансиар, — понизил голос отец, — я надеюсь, ты понимаешь, что это означает?

— Это означает лишь одно: если мне не верят в собственной семье, мне больше нечего и некому доказывать. Так же, как нечего мне добавить ко всему вышесказанному.

— В таком случае, — устало опустил плечи Владыка, — если это твое последнее слово, мы просим тебя не покидать Эбен до последующих разбирательств по данному делу.

— Господа, отец, — Чиаро заканчивал тем же, чем начинал: прекрасными манерами и отточенной вежливостью, походящей скорее на смертельное оскорбление. — Будьте спокойны, я его не покину.

Тансиар безупречно поклонился отцу и братьям и под дружно умолкший зал зашагал к выходу. Напряжение еще висело в воздухе, все не переставали ждать чего-то, но, уходя, Альентэ не обернулся.

10. Выбор

Тревога. Для младшего из братьев Аскуро это чувство было в новинку. Семья всегда представлялась ему чем-то единым и неделимым, незыблемым и неизменным, а отношения в семье — простыми и понятными. Каждый занимал определенное место, у каждого было свое дело и одновременно у всех — одна общая цель: благоденствие Царства Вечности. Нааяр занимался управлением и политикой, делом всей жизни для Тансиара была война, Трион покровительствовал строительству и труду и благоволил к архитекторам, мастеровым, земледельцам, Рийон любил веселые праздники, развлечения и игры, Орьен чтил медицину и религию, отдавая предпочтение трактатам философов, мудрецов и священнослужителей, а Сидаль уважал искусство и восхищался творениями художников, поэтов и музыкантов.

Но после того самого дня, когда воскресший брат появился в дверях Совета, в сердце угнездилась и пустила корни тревога, а обычная уверенность в правильности происходящего пошатнулась, подобно лишенному фундамента дому, возведенному на зыбкой почве. Твердую землю под ногами заменило некое подобие топи, неизвестно откуда взявшейся, но схватившей за ноги не хуже самой настоящей трясины. И с каждой мыслью, с каждым словом топь эта становилась все зыбче, а то, что раньше представлялось четким и ясным, переставало быть таковым.

Пока длился Эссельс, на языке у Сидаля крутилось множество вопросов, однако с появлением Тансиара они все разом вылетели из головы, и под конец Совета остались только три: как брат выжил, где он был все это время и почему не давал о себе знать? Именно их младший Аскуро намеревался задать и получить ответы, которые могли хоть что-нибудь прояснить. И это тягостное ожидание вкупе с мучительной неизвестностью и засевшими где-то глубоко подозрениями перевешивали радость от спасения брата.

Любой другой простой римерианец в первую очередь обратился бы за помощью и советом к родителям или друзьям. Но Сидаль Аскуро простым римерианцем не был и иногда искренне об этом жалел. Признаться честно, в последнее время все чаще. Что касалось родителей… его отец был Владыкой Римериана, а свою родную мать младший из братьев, как, впрочем, и все они, видел редко.

Сидалю было известно, что давшую жизнь звали Каэзия и что она была родом из благородной приторианской семьи Эленгуэм^[48], из которой вел свое происхождение и Верховный темполиец, приходившийся царице-матери двоюродным братом. О гордости этого семейства ходили легенды, впрочем, ее хватило как минимум на трех сыновей царицы из пяти. Обычно Сидалю удавалось увидеть мать лишь издалека: несколько раз на службах в Темполии, праздниках и других подобных церемониях, на которых позволялось присутствовать женщине. Так было заведено, что после истечения пятнадцати лет со дня рождения ребенка, считалось, что сын не нуждается больше в опеке матери и что дальнейшее слишком близкое общение может дурно повлиять на мальчика.

Женщины в семье Аскуро согласно чтимой издавна традиции были весьма ограничены в своих правах. Данный факт не вызывал ни недовольства, ни возмущения, ни желания что-то изменить. Приторианки принимали устоявшиеся в обществе законы как должное и считали неприемлемым нарушать их. Первостепенной и самой важной задачей для благородной дамы являлось рождение детей, тем более если эта дама удостаивалась чести принять фамилию Аскуро.

Впрочем, следует сказать, что мать и не искала встреч со своими сыновьями. А когда встречалась с ними на приемах или публичных празднествах, строго следовала этикету, по которому каждому из молодых людей согласно очередности их рождения следовало приблизиться, поцеловать царице руку, осведомиться о ее здоровье и, обменявшись парой приличествующих моменту фраз, не задерживаясь, отойти. Выражение излишних чувств, мягко говоря, не приветствовалось. Да и оставались ли они по прошествии многих десятков лет у людей, оторванных или намеренно удалившихся друг от друга?

Их будет Пятеро. Каждый из Четырех на своем месте и Один, что соединит их всех.

Пятеро… Эдэрэр и четыре его брата? Но их шестеро. Кто же лишний? Кто-то из старших или он сам, родившийся последним? Пятеро созданы для Ритуала, как Амарар и Асандан для дня, а Яман и Сакхр — для ночи. Ритуал — священный долг и занесенный над всеми ними с рождения меч. И когда этот меч падет на их головы, никому не известно, даже Верховному темполийцу.

Сидаль часто задумывался над особенной цифрой, значившей в его семье слишком многое. До появления на свет Тансиара пятеро сыновей у Аскуро рождались исключительно во времена войн и катаклизмов, и место каждого из них было обозначено задолго до их первого вздоха. Так же, как и Силы, которые со временем становились им подвластны. Приход Пятерых означал не что иное, как приближение тех событий, для которых они и были призваны в этот мир, чтобы осуществить то, что лишь им одним было по силам, а именно — совершить Призыв. В Римериане свято верили, что с начала времен Пятеро рождались в переломные для Царства Вечности моменты и, совершив то, что было предназначено, уходили. Так было при последнем Призыве с Дориоланом Избавителем и его братьями, так было до него, так будет и впредь.

Но шестерых сыновей у Аскуро еще не рождалось. Храмовники верят, что шесть — это дурной знак, что братьев всегда должно оставаться пятеро — таков баланс, и он не должен нарушаться, иначе кто-то обязательно погибнет. Страшные слова, услышанные Сидалем, когда он был еще ребенком, в свое время напугали маленького Аскуро, и он запомнил их на всю жизнь.

Однако когда спустя сутки после рождения Нааяра у отца и его пепельной наложницы, взятой в плен после очередной стычки с ашесами, появился Чиаро, младенцу решили оставить жизнь, несмотря на то, что нежданный ребенок своим появлением невольно нарушил устоявшийся тысячелетиями порядок. Измена жене не осуждалась в обществе так, как измена мужу, но покой царской семьи она на некоторое время все же потревожила, особенно когда после этой связи родился ребенок. Мать восприняла неверность отца со стойкостью лучшей из представительниц своей семьи. И все же пепельная, подарившая Римериану будущего Альентэ, после рождения своего первого и единственного сына прожила недолго. Еще при жизни матери Чиаро злые языки сулили ей неотвратимое возмездие за то, что она встала между законными супругами и пошатнула вечный союз. Другие уже после смерти пепельной вполголоса обвиняли в гибели тьернийки законную жену Владыки. Ходили слухи, что царица поспособствовала устранению соперницы, но Сидаль в них не верил. Мать всегда была тише воды ниже травы. За все время их с Владыкой союза она ни слова не сказала поперек отцу. Что ей оставалось? Только смириться, не потеряв при этом своего достоинства. И она смирилась, а Силы просто пошли ей навстречу.

Сидаль мало что знал о матери Чиаро, да и те отрывочные сведения помнил лишь по рассказам старших братьев, поскольку к моменту рождения младшего из Аскуро ее уже не было в живых, а во дворце об обстоятельствах зачатия будущего Альентэ предпочитали умалчивать. Появление внебрачного ребенка восприняли как должное, отец уравнял его в правах с остальными своими детьми — и на этом все вопросы были исчерпаны.

А про пепельную говорили, что она действительно была особенной, эта таинственная женщина, пленившая сердце Владыки Римериана и невольно возбудившая вокруг себя столько толков и разговоров. Красивая, должно быть, получалась история: властитель Царства Вечности взял в плен чужестранку, которая сама потом завладела его мыслями и сердцем! Должно быть, Анаис походила на нее — иссиня-черные волосы, белая, будто светящаяся в лунном свете кожа, тонкие черты лица и восхитительные глаза! Отец просто не мог не полюбить такую женщину, тем паче, что она разительно отличалась от их матери, светловолосой, кроткой, послушной, чересчур набожной.

Тансиар в жизни не обратил бы внимание на приторианку, если бы она хоть сколько-нибудь была похожа на его мачеху. Старшему брату всегда нравились яркие, полные жизни и любви к этой самой жизни женщины. Бледные, смотрящие в пол серые мышки его не привлекали. Рийон тоже назвал бы урожденную Эленгуэм безвольной, разумеется, не будь она его матерью. Но она была ею, и ее надлежало почитать. И они почитали.

Однако пока Каэзия Аскуро молилась Силам за сохранение величия их семьи, ее сыновья выросли и перестали нуждаться в ней. Теперь у каждого из них была своя жизнь, своя судьба и свой герб^[49]. У кого не было своего собственного герба, так это у Чиаро. Незаконнорожденным детям он не полагался, но по воле отца после проведенного ритуала, указавшего на Тансиара как на будущего Альентэ, Нааяр разделил свой герб и хотел было отдать брату Орла, но Чиаро и тут не изменил себе. «Раз бастардам не положен собственный герб, что ж, не будем дразнить Богов», — ответил тогда Тансиар и отказался от предложения Наследника. А через какое-то время алеарианцы сами поместили себе на знамя любимую птицу Чиаро — его ручного сокола, и это прижилось. Спорить никто не стал. А позднее необходимость что-либо кому-либо доказывать отпала — все и без того признали, что военное дело было создано для Тансиара так же, как государственные дела для Наследника.

* * *

Дождавшись окончания Совета, младший Аскуро сразу же направился к старшему из братьев. В этой части Дворца Сидалю бывать еще не приходилось, и он едва не заблудился, минуя бесчисленные коридоры в поисках комнат Наследника. Покои Эдэрэра располагались в особом крыле, куда доступ был закрыт даже для самых знатных приториев. Нааяр предпочитал уединенность и имел на это право.

Подчиненных Вакке альтерийцев нигде не было видно, а дверь оказалась не заперта, поэтому проникнуть в комнату Нааяра не составило особого труда. Сидаль незаметно, как ему показалось, юркнул в полутемное, будто утонувшее в предвечернем сумраке помещение и хотел тут же оповестить брата о своем присутствии — подкрадываться и подслушивать он не умел и не любил — но его опередил голос:

— Я предполагал, что ты придешь, и ждал тебя.

Нааяр быстро просмотрел какие-то бумаги и убрал листки в стол, закрыв ящик на ключ.

— Ты ждал? Меня? — Прерывать работу Наследника и в самом деле было неловко, но Сидаль ничего не мог с собой поделать: за прошедшие дни накопилось слишком много вопросов, которые было совершенно некому задать.

Получается, что Нааяр почувствовал приход брата? Он тоже ощущал необходимость поделиться той бедой, которая обрушилась на них сегодня на Эссельсе? Все-таки семья — это величайшая сила! Дороже нее нет ничего.

Наследник благосклонно улыбнулся:

— Если у тебя возникают вопросы, всегда должен быть тот, кто найдет ответы на них.

Сидаль огляделся. В кабинете старшего брата кроме них самих слава Силам никого не обнаружилось. Разговор, ради которого он пришел, не предназначался для чужих ушей, и теперь младший Аскуро мог говорить свободно.

Кабинет Наследника был богато обставлен, хотя комната Чиаро тоже не отличалась аскетичностью. Здесь на обивке мебели, шпалерах и портьерах преобладали темно-зеленые, коричневые и болотные цвета, а на столе брата расправляла свой капюшон бронзовая статуэтка гербовой кобры. У Чиаро гербовый зверь не стоял на столе — он летал. Сидаль частенько видел птицу, и брат даже давал подержать ее на руке. А когда-то, еще в детстве, Чиаро привез ему ручного горностая. Он рассказывал, что эти зверьки водились в одной из восьми провинций Римериана, находившейся на юге, — Галеэрминее.

— Значит, к тебе можно? — уточнил младший. — Я ненадолго.

— А даже если бы и так, — подхватил Нааяр, — ты же не думаешь, что я прогоню своего любимого младшего брата только потому, что занят? Садись. Мы должны поговорить.

Своим «любимым младшим братом» Наследник его еще никогда не называл, равно как и «малышом» или «братишкой». Такое водилось только за Чиаро. Между старшими братьями вообще была пропасть различий: Тансиар умел радоваться жизни, Нааяр всегда был погружен в работу, отягощенный властью и обязанностями, которые накладывали на него свой отпечаток, не всегда приятный для окружающих. Да, Наследник не умел веселиться, но разве человек становится хуже из-за того, что он постоянно занят? Кто сказал, что тот, кто всегда и надо всем смеется, прав? Тот, кто не любит никого, кроме себя? Ответственность, сознательность, рассудительность, способность принимать взвешенные решения — вот основные качества, присущие Эдэрэру, и Нааяр полностью отвечает им. Чего нельзя сказать о Чиаро. Ему подобными достоинствами овладеть не суждено. Стать более вдумчивым, уравновешенным, спокойным — таким, каким и должен быть настоящий Наследник, — этого Тансиару не дано. Поэтому Альентэ и не занимает чужое место.

У самого старшего и самого младшего из сыновей Вэнэнадора Аскуро до сих пор для многого не хватало времени, и вот по какому-то чудовищному совпадению оно появилось у них только теперь, когда Тансиар попал в эту неприятную историю. Почему? Братьям просто еще ни разу не представлялся шанс узнать друг друга лучше, чем они уже знали. И, как бы нелепо это ни звучало, им мешал именно Тансиар. Брат был ярким, сильным, порывистым и удачливым. Безусловно, Эдэрэр в сравнении с Альентэ заметно проигрывал. Ссутулившийся под бременем правления человек, взваливший на себя Царство Вечности, и не вылезающий из библиотеки книжный червь не чета Первому Воину. Как не чета взрезающему небо своим серпообразным крылом соколу свернувшаяся кольцом кобра или галеэрминейский горностай.

* * *

— Но как ему это удалось? — не ходя вокруг да около, выпалил Сидаль после непродолжительного молчания, присев на край стула.

Ему нужно было к кому-то приходить, говорить, спрашивать, советоваться. Чтобы найти подтверждение правильности собственных мыслей и поступков. А это далеко не всегда получалось, даже в такой большой семье, как у них.

Эдэрэр буднично обмакнул перо в чернила и произнес, продолжая что-то писать:

— Я очень хорошо представляю, что ты чувствуешь. Ты в замешательстве, растерян, сбит с толку. Поверь мне, я испытывал бы то же самое… если бы не был к этому готов.

— Ты нашел ответы?

— Главное — своевременно и правильно задать вопрос.

— Но как он смог вернуться? — не унимался Сидаль. — Живой и невредимый?

— Не «как», — тоном этра поправил его Эдэрэр, — а «почему».

— Так почему же?

Нааяр закрыл глаза рукой и тяжело вздохнул:

— Видит Вечность, я не хотел вмешивать тебя во все это. И я бы многое отдал, чтобы не мне пришлось открывать тебе глаза. Но бегство от проблемы не является ее решением, и ты заслуживаешь правды, какой бы она ни была.

— О чем ты говоришь, Нааяр? — Сидаль не понимал. Нет, он слышал слова или скорее звуки, произносимые братом, но в действительности не понимал ни слова.

— Для Тансиара лучше всего было бы пасть смертью храбрых. — Наследник был невозмутим. Это неподвижное лицо, больше похожее на меловую маску, это непоколебимое спокойствие… — Однако вместо доблестной гибели, о которой мечтает любой солдат, он выбрал жизнь. И теперь его будут судить.

Сидаль ослышался? Судить? Чиаро?! Это бред! Он самый преданный, самый доблестный воин, верный слуга Заблудшего, лучший из сыновей Вечности, его любимый старший брат! Этого просто не может быть! Ашесы наступали, Крылатые оборонялись, а что еще им оставалось? Брат не боялся ходить иными путями, чем все остальные, любил ярко и стремительно, но чтобы предать? Этому никто не поверит! Да и зачем ему это? Чиаро всю жизнь воевал с ашесами. Выполнял свой долг, служил Римериану, почитал отца и братьев. Пусть делал это, не признаваясь, дерзко, с вызовом, но никто не был предан Римериану больше, чем он!

— Судить? За что? — У младшего брата пересохло во рту.

— За измену. Твой брат стал предателем, Сидаль. Солнце его славы закатилось.

Сидаль и представить не мог, что слова бывают так тяжелы. Словно огромная волна, поднявшаяся из неоткуда и накрывшая собой их всех. А ведь он предупреждал Тансиара, он говорил ему! Тогда, накануне битвы у Багряного…

Подавленно замолчавший Наследник сокрушенно опустил голову:

— Ты думаешь, мне легко говорить тебе все это? Я знаю, какая это трагедия, какой удар для семьи, для Римериана, для тебя, для всех. Не секрет, что ты любил его больше, чем любой из нас. Я знаю, как горько тебе слышать правду, но ты должен ее услышать. Ради отца, ради нашей семьи, ради Царства Вечности. Ведь рано или поздно Владыке придется принять единственно правильное решение, и тогда его опорой по защите Юга станешь ты.

— Я?

— Да, ты. Почему ты так удивлен? Ты достойный и смелый юноша, я бы даже сказал отважный. Отец ошибся. Он выбирал Тансиара в надежде, что тот будет преданно служить Римериану, но в Альентэ от римерианина лишь имя. Сам посуди: не вернись он назад, измена стала бы очевидной. А так, помяни мое слово, не пройдет и недели, как его возведут в ранг героя! Еще бы! Почти в одиночку против двух тысяч!

В эту минуту Сидаль ненавидел свою память, ведь она стремительно возвращала его в прошлое. Два таких разных разговора, имевших место в разное время, в разных местах, с разными людьми. Слова, сказанные ему Нааяром когда-то очень давно:

— Помяни мое слово, мы все еще хлебнем и слез, и крови из-за твоего дорогого брата. Он предаст всех, кто имел глупость думать, что он их любил. Предаст жестоко, беспощадно, как разит своих врагов. Именно своих, потому что он всегда был, есть и будет эгоистом, думающим лишь о себе и своем величии. И вот тогда каждый узнает ему цену, но будет слишком поздно…

И совсем другая ночь, витражное окно, бескрайняя синева и стоящая высоко в небе Восковая звезда.

— Может и стоит уничтожить то, чему суждено быть уничтоженным и что рано или поздно станет таковым?

— Что ты такое говоришь? — ужас в глазах заставляет старшего брата смягчиться.

— То, что слышал. Умирающее либо должно умереть само, либо ему кто-то должен помочь это сделать.

Небытие, Тансиар говорил ему! Еще до свадьбы Нааяра, до Багряного! А он слушал, но не слышал, не понимал…

— Сидаль, — старший брат завершил все свои дела и сложил руки на столе, внимательно смотря на младшего. — Теперь ты уже не можешь оставаться в стороне. Ты часть нашей семьи, ее неотъемлемая часть, а Аскуро в трудные времена всегда держались вместе. Однако ты не глух и не слеп, чтобы не видеть очевидного. И мы уже не можем оберегать тебя от окружающего мира, каким бы жестоким он ни был.

— Я не хочу, чтобы меня оберегали! — вспыхнул так и не ставший Властителем Воды юноша.

— Разумеется, не хочешь, — примирительно произнес Нааяр. — Ты вырос. А некоторые этого не заметили. Тебе предназначалось стать защитником Гранатового и Порфирового Бастионов, вместо этого тебя едва не сделали темполийцем. И как ты думаешь, благодаря кому это произошло?

— Чиаро?! — ошеломленно выдохнул Сидаль, веря и не веря.

— Ему легче решить все самому и по-своему, чем учить тебя, хотя твое обучение военному делу — это его прямая обязанность. Очередная, от которой он предпочел уклониться. Тансиар забрал Бастионы, принадлежащие тебе по праву, так же, как забрал мою жену. И ни один Отпрыск Звезд не сказал ему ни слова, не возразил, не возмутился. Альентэ по определению разрешается все. Вот только кто установил такой порядок вещей?

Сидаль не мог поверить своим ушам. Чиаро отнял у него право охранять Бастионы, которые должны были перейти под его командование после Посвящения? Но почему? За что?!

Искать ответ не пришлось — его озвучил Нааяр:

— Тут есть и другая сторона медали. Чем больше Бастионов находится под его контролем, тем больше в его руках власти.

— Чиаро никогда не хотел править, — мотнул светловолосой головой младший.

— Да, не хотел, — спокойно согласился Наследник. — Или заставил всех поверить в это. Но власть у него в крови. Быть может, Первый Воин не хотел ее до сих пор, но рано или поздно он захочет. Ты умеешь хранить секреты? Я открою тебе один, хотя и не должен. Ты знаешь, кем была мать Тансиара?

— Она была наложницей отца. Пепельной.

— Верно. А ты знаешь, к чьему роду она принадлежала?

Сидаль потерянно пожал плечами.

— Так вот я тебе скажу. Ее родная сестра, младшая, теперь сидит на тьернийском троне.

— Не может быть! — изумился Сидаль, и голубые глаза мальчишки стали совсем огромными.

— Может. В твоем любимом Тансиаре течет кровь Сурим Кавы.

И это многое объясняет… Выходит, возлюбленная отца была не простолюдинкой, а Римой! Интересно, кому еще об этом известно? Ведь тогда получается, что в Тансиаре текут сразу две царские крови — Аскуро и Каэно — одновременно, и он знатнее всех своих единокровных братьев! Подобную информацию действительно следует держать в тайне. Одной Вечности известно, чем может обернуться ее оглашение!

— У отца с Тансиаром всегда были непростые отношения. Да, иногда Владыка вел себя с ним чрезмерно строго. И сейчас ты понимаешь, почему. Отец опасался, что кровь ашесов возобладает в нем и случится непоправимое. В конечном итоге Владыка оказался прав. Как ты думаешь, чью сторону примет Тансиар, случись что? Ты еще слишком юн, ты не представляешь себе, как женщина может увлечь мужчину, отдалить его от семьи, подчинить своей воле. Скажи, ты знаешь, где сейчас Анаис?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

33

Сентура (военное) — сотня.

34

Служащие в Крылатой гвардии или Алеары. Девиз: «Вечности — слава!». Когда Тансиар перестал командовать царской Алеарой, он набрал себе отряд из простых римериан, состоящий из полусотни всадников, ставший собственной охраной Альентэ. И поскольку царскую гвардию переименовали, он оставил своей старое название.

35

(с лаэт. дословно) «arto» — тетива лука.

36

Ррамарра — река, протекающая по Римериану. Ее воды считаются священными.

37

На знамени фамилии Гаэтано изображена белая овчарка. Из-за схожести с хищником многие принимают ее за волка.

38

(с лаэт. дословно) не родственник, но очень близкий по духу человек; также употребляется в значении «названный брат».

39

Изогнутый в виде серпа меч.

40

(лаэт.) Прости меня! Если сможешь…

41

Фальче — лунный серп, изображаемый на тьернийском флаге. Цвет флага — черный с широкой вертикальной белой полосой и лунным серпом, на котором в центре запечатлена наполовину черная, наполовину серая дикая кошка, называемая самими пепельными Науэль.

42

«Рир» — приставка, означающая у ашесов принадлежность мужчин к царскому дому, чаще упоминаемая применительно к сыновьям Суримы. Однако, в отличие от традиций в семье Аскуро, рождавшиеся мальчики в семье Каэно не имели права на власть. Они становились воинами и защитниками своих сестер.

43

(лаэт.) Брат мой, когда ты посмотришь на него, ты увидишь в нем меня. Не подними на него ни руку, ни оружие. Люби его, как любишь меня. Римерианин один достоин.

44

Земной аналог — верблюд.

45

В переводе с древнейшего языка Прежних лаэтари означает: «Во имя Единства — Царства Вечности, Вечного Царства и мира в нем!»

46

(лаэт.) «Память помнящим, верность верным, забвение забывшим, погибель предавшим!»

47

Этр — учитель, наставник.

48

Девиз рода (лаэт.) «Ovoru praeferre morri» — «Бесчестью предпочитаю смерть».

49

У первого из сыновей, именуемого Наследником, на знамени традиционно изображался сдвоенный герб: Змея, символизировавшая знание и мудрость, и Орел, который служил символом славы и победы. Властитель Земли брал себе герб с изображением Быка, Властителю Ветра доставался парящий в небе Ястреб, Властителю Воды — Дельфин, а Властителю Огня — Ягуар.