Пыль, пепел, кровь и песок

Елена Версэ, 2021

Шестерых сыновей в семье Аскуро ещё не рождалось. Бытует поверье, что шесть – это дурной знак и братьев всегда должно оставаться пятеро – таков баланс, которому не следует нарушаться, иначе кто-то обязательно погибнет… Но кто? И откуда исходит главная опасность: со стороны приверженцев войны внутри государства или же гораздо ближе – в твоей собственной семье? Кем окажется предатель и убийца – давним врагом, подкупленным слугой, братом или любимой женщиной? Комментарий Редакции: Роскошный роман с детально проработанным художественным миром, в котором водораздел между добром и злом проходит по тонкой, как стенка мыльного пузыря, грани между убийством и предательством. И так мало нужно, чтобы эта стенка в одночасье лопнула.

Мшистых лун неживая равнина

И ушедшей под землю крови.

Равнина крови старинной.

Свет вчерашний и свет грядущий.

Тонких трав неживое небо.

Свет и мрак, над песком встающий.

Ф. Г. Лорка

Часть I. Зеленые глаза Вечности

Это только синий ладан,

Это только сон во сне,

Звезды над пустынным садом,

Розы на твоем окне.

Это то, что в мире этом

Называется весной,

Тишиной, прохладным светом

Над прохладной глубиной.

Взмахи черных весел шире,

Чище сумрак голубой…

Это то, что в этом мире

Называется судьбой.

Георгий Иванов

1. Доводы

Ветер ворвался в залу вместе с наступившей в итоге весной, и принес с собой тревожащие обоняние запахи нестареющей новизны. Они напоминали о безвозвратно ушедшей, не удосужившись попрощаться молодости и внезапно и надолго пришедшей ей на смену осени.

Полутемные покои и тихий свет угля в широких лампадах под потолком навевали сонливость, Эссельс только что подошел к концу, и большая часть приториев^[1] успела разойтись. Оставшиеся же поспешили расступиться. Как оказалось, весьма вовремя. Ну наконец-то!

Высокий стройный сероглазый брюнет с немного выдающимися скулами, делающими его лицо еще более худым и аристократичным, в полном военном облачении вошел в зал уверенно и открыто, как входят хозяева к себе домой.

Нос с едва заметной горбинкой — часто встречающаяся в их роду фамильная черта, чуть сведенные к переносице брови, идеальный, словно выбеленный мрамор профиля — с него можно чеканить монету. Одновременно и опасный, как его ручной сокол, и непредсказуемый, как выпущенная стрела. Слава Богам, что он есть у Римериана, а не у Тьерны^[2]!

Владыка сдержанно улыбнулся. Один из его старших сыновей, второй Эдэрэр^[3]. На редкость красивый мальчик! Жаль, мать не видит его. Надо же, его наложница была смешанной крови, но сын получился вылитым римерианцем. О лучшем нельзя и мечтать! На давшую жизнь он походил не более, чем чистокровные притории походят на простолюдинов. От матери ему достался в наследство только характер, которому не позавидуешь, цвет волос да дерзкие искорки в глазах. Из сына со временем вышел бы идеальный властитель. Благородный и жестокий. Жаль, что Престол достанется не красавцу-воину, а Нааяру. Но последний готов к власти больше Тансиара: он сумеет удержать ашесов за Чертой^[4], а ашесинку — в своей постели, тогда как Тансиару нужна только война.

Однако, несмотря ни на что, иногда Владыке казалось, что он сам до конца не знает своих детей, чтобы с достаточной уверенностью утверждать, на что они были способны, а на что нет. Вечность слишком мала, чтобы успеть все, что хочется сделать…

Притории, участвовавшие в Совете, как и всегда, когда к Эдэру входил сын, поспешили расступиться в стороны, пропуская военного к трону. Боялись ли они его, уважали или просто не хотели вставать на пути — этого Владыке никогда не удавалось понять до конца. А вот приторианцев понять было можно: для них Тансиар представлялся еще более загадочным и непостижимым, чем для собственного отца. Его мать, помнится, была из худородного племени, но гордости ей было не занимать. И посмотрите только, как поднялся ее отпрыск! Семя их древнего рода, семя Аскуро пробило таки себе дорогу, отвоевав сыну право быть первым среди равных!

Тем временем не медленно и не быстро сын прошествовал через просторный холл и, застыв перед ступенями, ведущими к трону, снял шлем, откинул край синего плаща и опустился на одно колено.

— Ты звал меня, Владыка?

— Чиа́ро^[5], хорошо, что ты пришел! Я ждал тебя, — пустив в ход одну из своих самых радушных улыбок, сказал Повелитель.

— Поэтому я здесь, Государь, — послышался мелодичный и рассудительный голос.

— Но тогда почему ты кланяешься мне, будто я не тот, кто подарил тебе жизнь?

Сын встал с колен, но между его бровей появилась морщинка:

— Отец, скажи: я все еще твой Альентэ^[6]?

— Ты чем-то недоволен, Тансиар? — предвосхитив словесную прелюдию, осведомился Вэнэнадор Аскуро.

— Сегодня я положил в бою двух своих лучших полководцев, а ты отпускаешь взятых мною в плен ашесов? Как прикажешь это понимать?

Сын негодовал, хоть и тщательно скрывал это. И он имел на это полное право. Пожалуй, больше, чем кто-нибудь другой. Тансиар знает, каким могуществом обладает его отец, но не боится его. Сын и сам уже многое умеет. Многое, но не все. И всей силой ему не воспользоваться. Уж он, Эдэр, об этом позаботиться. Сила Первого Воина должна служить, а не повелевать.

— Считай это свадебным подарком твоему брату и его невесте.

— Как прикажешь понимать твои слова? — тон Альентэ стал требовательнее. Тансиар нетерпелив, он привык командовать, но дворец — это не плац, а Владыка Римериана — не какой-нибудь солдафон, с которого можно требовать как с подчиненного. Вэнэнадор Аскуро не обязан отчитываться перед сыном, а означенный сын должен быть благодарен за то, что его ставят в известность о скором событии раньше, чем кого бы то ни было в Царстве. И нравится это Первому Воину или нет, но на сей раз Тансиару придется смириться. Политика никогда не была его сильной стороной: сын жил настоящим и не загадывал на будущее. Правители себе такого позволить не могут. Правители всегда опираются на верные мечи. Будет ли меч Первого Воина верным и дальше? Владыка должен в этом удостовериться.

— Наша семья вскоре породнится с родом Каэно^[7], только и всего.

— Вот как? — поднимает бровь воин. — Пленные ашесы — это, стало быть, свадебный подарок дружественной стороне?

— И будущей царице Римериана.

— Я воюю за тебя, а ты женишь Нааяра на одной из них, на пепельной?!

Лицо неподвижно, но как горят глаза! Сын даже не пытается скрыть гнев и раздражение. Да какое там!

Владыке показалось или на миг огонь во всех пристенных лампадах и в самом деле вспыхнул ярче?

Сейчас Тансиар действительно похож на язык пламени — порывистый, яркий, обжигающе-острый. Ему неприятен этот разговор, он хочет побыстрее покончить с ним и вернуться к своим солдатам. Среди них ему явно комфортнее и привычнее, чем в своей собственной семье.

— Это вопрос решенный. — Пришлось изменить тон с покровительственного на приказной. — И мы больше не будем к нему возвращаться. Их союз принесет мир между нашими народами и раз и навсегда покончит с бесконечной враждой.

— Этот брак принесет лишь новую войну, — возразил Альентэ, — еще более кровавую, чем прежде. Каэно — первые в ряду наших врагов. И никакое родство это не исправит.

— Предоставь решать это мне, — поставил точку в вопросе Владыка, не преминув отметить, как потемнели глаза сына. Это была их фамильная черта: в гневе глаза у мужчин их рода всегда становились черными.

— И ты решишь, Владыка, но воевать будут другие…

— Солдаты давали клятву, и, когда придет время, ты поведешь их в бой. Кстати, тебя не было на последнем Совете. Ты можешь объяснить, почему?

Нааяр всегда высиживал положенное время, а Тансиар отлынивал. И если вдруг какие-то сверхъестественные силы и еще более сверхъестественные обстоятельства все-таки принуждали его присутствовать, на Чиаро было больно смотреть: сын то зевал, то потягивался, то считал птиц за окном, а когда прислужницы приносили еду, стрелял глазами в их сторону.

— Эссельс — скука смертная. — На лице воина показались скука и досада. — Вынести его могут либо старые, закаленные опытом притории, либо явные бездельники, что иногда бывает одним и тем же. Совет — это твое дело, отец. А мое дело — война. Ты приказываешь, я исполняю. Что ж, мой Эдэр, — церемонно поклонился полководец, как будто внезапно потеряв всякий интерес к разговору. — Здесь я больше ничем тебе помочь не могу. Ты отпускаешь меня?

«Наглец!» — с восхищением подумал про себя Владыка, а вслух сказал:

— Иди. Но прежде еще одно слово.

Чиаро обернулся.

— Я хочу видеть тебя с братьями на свадьбе Нааяра. Я уже оповестил Триона^[8] и остальных. Для вас приготовят места в первом ряду.

— Что-то мне подсказывает, что у готовящегося представления будет достаточно зрителей. — А вот теперь на лице сына хорошо видна усталость. — Неужели мое отсутствие станет настолько заметным? Я бы предпочел провести время с большей пользой — ненавижу подобные церемонии.

— Ты обязан быть там — на свадьбе будут присутствовать послы ашесов. Мы должны показать свое единство. Да и Нааяру в такой момент просто необходима поддержка единокровного брата.

— Что ж… Если обязан, значит, буду, — такой внезапной покорности от самого строптивого из своих сыновей Владыка никак не ожидал. Видимо, Тансиару уже так хотелось убраться из дворца, что он был согласен на все. — Но не вводи в заблуждение ни себя, ни меня, отец. Нааяру нужен только он сам. И еще, быть может, пара его недавних пассий.

— Уж кто бы говорил! — хмыкнул отец. — Ты тоже далеко не святой.

— Достаточно далеко, чтобы не волноваться на сей счет. — Кривая улыбка. И чересчур холодный для весны взгляд. — Но между мной и твоим сыном есть одно весомое отличие. Я не женат и жениться в ближайшее время не собираюсь, а мой славный братец будет лгать сразу двоим, а то и троим, не говоря уже о себе. Не удивлюсь, если тьернийцы пришлют в Заблудший^[9] наблюдателей. И тогда вам придется быть начеку.

— И все же будем надеяться, что их брак будет долгим и счастливым, как и мир между нашими народами. А в противном случае…

— В противном случае у вас есть я.

Отец вздохнул.

— И это едва ли не единственное, в чем я могу быть полностью и безоговорочно уверен.

* * *

— Пепельные, Небытие^[10] их возьми!

— Не ругайся, Аль, тебе это не идет.

Понятно, что младший во всем пытался подражать Чиаро, но иногда это выглядело глупо и выводило из себя. Вот как сейчас.

Молодой парень метался от стены к стене, как загнанный зверек, активно жестикулируя. Светлые аквамариновые глаза, золотистые пшеничные волосы. Маленький местный ураган — вот какой он из себя, его младший брат Сидаль.

— Отец действительно собирается женить первого из римерианцев и Наследника Престола на пепельной? Мы должны помешать этому! Нельзя все так оставлять!

— А что ты предлагаешь? — Тансиар зевнул и потянулся. Три бессонные ночи давали себя знать. — Помешать Нааяру, заметь, добровольно взять в жены представительницу царского рода ашесов, притом с благословения самого Владыки и согласия Сурира^[11] Тьерны? Ты готов открыто пойти против воли отца и выступить на Совете против заключения этого союза? В данной ситуации ты добьешься лишь одного: тебя объявят рьяным сторонником войны и подвергнут всестороннему порицанию. Разумеется, отец защитит тебя, сославшись на твою неопытность и неосведомленность в текущих делах, но решения своего он не изменит. И что тогда? Будешь денно и нощно дежурить у ворот, дабы не пустить ашесов на наши земли? Поверь мне, эта стратегия выглядит не слишком многообещающей.

— Ты должен поговорить с отцом! К твоему мнению он прислушается. Владыка очень ценит тебя!

— Когда дело доходит до драки, несомненно. Могу даже сказать без ложной скромности — в такие моменты я незаменим. Что же касается остального, то Владыка едва ли вспомнит о моем существовании, не говоря уже о том, чтобы спрашивать меня о чем-то. А если и спросит, то в последнюю очередь. Тебе мой совет, братишка: кем бы ты ни был, никогда не считай себя выше, чем другие. И всегда думай прежде всего своей головой, тогда тебе не придется ни в чем раскаиваться.

Старший брат стоял у узорчатого окна в форме свода и смотрел в темнеющую, безумно красивую синеву, цветом напоминавшую его плащ. В тот вечер Церео^[12] стояло высоко в небе, образовав из звезд правильный треугольник.

— Забавно, — пребывая в глубокой задумчивости, произнес Тансиар. — А ведь мы приговорены друг к другу. Как эти звезды…

— Мы? — удивленно переспросил Сидаль.

— Да. Ты, я и наша семья. Мы приговорены быть вместе, как эти звезды на небе. Ведь родных не выбирают. Как и времена.

— А кого выбирают?

— Друзей, женщин, лошадей… И свой последний бой, если тебе улыбнется удача, — Чиаро криво усмехнулся, и в этой усмешке не было и тени радости, — но только не семью. Тут уж как повезет…

— Я где-то читал, что Цера и Кьяро всегда светят вместе, а Эррат то загорается, то гаснет.

— Между двумя всегда стоит кто-то третий. Даже у звезд, — с какой-то отрешенностью сказал старший брат. — Никогда не вставай между двумя, когда они объяты страстью…

— Тансиар! — позвал старшего Сидаль.

— Да? — тот резко обернулся, словно его разбудили.

— Ведь если они придут, то они сожгут и разорят здесь все, — не унималось чудо. Жажда действия рано или поздно погубит братишку, это точно.

— Что ж, если им это надо, пусть приходят. — Тансиара занимало только редкое небесное явление, он снова смотрел в окно, подняв голову.

Как он мог думать о чем-то другом, кроме этого злополучного брака? Нааяр их кровный брат! Пусть они с Тансиаром и от разных матерей, отец у них общий, значит, и сердце одно. Кому, как не им, следует позаботиться о будущем Эдэрэра, будущего Владыки Царства Вечности?

— Может и стоит уничтожить то, чему суждено быть уничтоженным и что рано или поздно станет таковым.

— Что ты такое говоришь? — Сидаль с ужасом посмотрел на брата.

— То, что слышал. Умирающее либо должно умереть само, либо ему кто-то должен помочь это сделать. Разве мы не так поступили с Прежними^[13]? Явились и взяли то, что, как мы считали, должно было принадлежать нам. Оно погибало, медленно и неотвратимо, а римериане пришли на смену Извечным и сами стали ими. И мы, говоря по совести, не так уж плохо заменяли их, но всему приходит конец…

— Кто-то считает, что они создали нас, — подал голос младший брат, — а мы их забыли…

— Что ж, меня бы это не удивило, — задумчиво проговорил Чиаро, снова смотря в стремительно темневшее небо. — Даже боги совершают глупости. Сначала делают, а потом забывают. Мы — их, а они — нас…

Тансиар мог ненавидеть Престол и Совет, но Сидаль никогда бы и подумать не смог, что брат с таким ужасающим безразличием станет говорить о вторжении врагов. Он не таков, его жестокий, но все знающий и понимающий любимый брат! Чиаро сдержан и подчас резок в высказываниях, но свою родину он не предаст. Он ведет себя так, потому что обстоятельства вынуждают его быть жестким, вести войска на Черту и отбивать ежедневные атаки ашесов, которым никогда не будет конца, потому что за Вратами^[14] враги, а, возможно, они есть и внутри. Поэтому брат не может быть добрым — Эбену не нужна его доброта. Вот когда она ему понадобится, Тансиар изменится и станет тем, кем потребует от него стать Римериан. А пока…

2. Союз

У потолочного свода уютно, по-домашнему ворковали голуби. Жили они тут что ли? С другой стороны, почему бы и нет? Пристанище храмовников^[15] ничем не хуже любого другого. В холода здесь тепло, летом — прохладно, да и с голоду умереть жрецы не дадут.

Вот один голубь расправил крылья и, отчетливо-звонко хлопнув ими, спорхнул вниз. Белое перо с красными крапинками упало на черный мрамор пола. Как заметно на нем…

Видение заворожило на миг, но стоило Чиаро моргнуть, и оно исчезло. Показалось. Это всего лишь брошенный кем-то под ноги молодоженам белокрыльник. Но почему ему почудилось красное? Только лишь потому, что его так много сегодня? От длинных развевающихся на восьми ветрах флагах с изображением Алой Звезды^[16] на улице и до вывешенного в самом Темполии^[17] знамени. Или тебе, безумцу, уже везде видится кровь? Не навоевался еще? Слышал бы Владыка его внутренний монолог! А, если подумать, может, отец и слышит… Забавный, должно быть, у него со стороны вид: Альентэ, уставший от войны, все равно, что протянувший руку давнему врагу Владыка — нонсенс, ошибка природы. Такого не бывает! Не бывает, но есть… Еще недавно их народы нещадно резали друг друга в кровопролитных боях, и ничто не могло их примирить. А теперь? Одним движением руки, одним словом «согласна» это сделает пепельная? В подобное верится с трудом. Интересно, что бы ему ответили братья, если бы полководец открыто высказал свое мнение? Сидаль вот не принял решение отца и даже посмел сказать об этом вслух. Хорошо еще, что не отцу. Остальные сыновья Владыки поступят умнее — каждый из них подумает о своем, но все вместе они будут молчать.

Вспомнив о младшем брате, Тансиар нашел его глазами в разделявшей их толпе. Маленький брат, оказывается, тоже высматривал его и, в конце концов, увидев, несмело кивнул старшему. Чиаро криво, но тепло улыбнулся и поправил шнуровку своего плаща.

Всем не терпелось узреть невесту. Новобрачные должны были войти вместе, рука об руку. Женщина — справа, римерианец — слева. Жених обязан был довести ее до Алтаря и там, перед лицом Вечности и Вечных Сил^[18], их кровный союз соединил бы служитель все той же самой Вечности.

Тансиару уже хотелось поскорее закончить со всей этой канителью и отправиться куда-нибудь в город развлечься. Найти друзей, ну или тех, кто почитает себя таковыми, и отпраздновать с ними сие знаменательное событие. Подальше от всех этих напыщенных своей знатностью и положением приториев. Сказать по чести, Чиаро от их высокомерности просто тошнило, но покинуть Храм до совершения обряда он не мог.

И все же любое ожидание когда-нибудь заканчивается, подошло к концу и это.

Тяжелые вычурные створки дверей распахнулись медленно и величественно, впуская уличный сквозняк и длинную процессию, протянувшуюся от Заблудшего до Темполия.

И воин, наконец, увидел их: брата-наследника и его невесту.

Узкая ладонь приподняла подол ярко-алого, как лепестки роз, платья, и перевязанная красной атласной лентой ножка в бархатной бардовой туфельке ступила на каменные плиты древнего святилища.

Дикари знали толк в красоте, но ашесинка была не просто красива. И чем дольше римерианец вглядывался в как будто отдаленно знакомые черты лица, тем очевиднее для него становилось, что подобных этой пепельной женщин воин в своей Вечности еще не встречал. Черноволосая из царского рода, как не похожа она была на представителей своего народа! Сребровласые ашесы по праву могли гордиться своей царевной. Пока не отдали ее чужакам…

Гордо вскинув голову, она шла, метая взглядом молнии и, подобно покровительнице своего народа^[19], блистая ярко-зелеными глазами, каких не встретишь у обычных людей. Облаченная во все красное вместо любимых черных одежд ашесов, она все равно была похожа на пепельную кошку, несмотря на платье и длинные смоляные волосы — признак знатности и породы, как это считалось у тьернийцев. Среди пепельных говорили, что чем темнее волосы, тем чище кровь.

Мягкими шагами ступая по камням, счет времени которым был потерян задолго до их рождения, она словно не замечала тихого шипения, распространявшегося по залу по мере ее продвижения в глубь Храма. Взгляд будущей царицы Римериана был устремлен вперед — к Алтарю, а на лице застыло какое-то странное выражение, которое Тансиар никак не мог разгадать. Казалось, для нее в эту минуту не существовало ничего, даже живого коридора из гостей, который вел ее к неизвестности. Вручить незнакомому тебе человеку свою Вечность, шутка ли? Тому, кого видишь едва ли не впервые? Чужому, враждебному твоему народу эбенцу… Раз и навсегда!

Не глядя по сторонам и, похоже, даже не подозревая, что на нее устремлены сейчас все взгляды, ашесинка шла, подняв подбородок, и смотрела только перед собой. Как будто рядом не было ни чужеземцев, непонятно зачем пришедших, чтобы увидеть ее бесчестье, ни своих, одобряюще взиравших на этот позор, ни будущего супруга, сжимавшего ее локоть. Неужели жених боялся, что она сбежит и тем самым унизит Эдэрэра не только перед его народом, но и перед иноземными послами? Дикарка, бросившая Наследника Царства Вечности в священном для римериан месте, — это обернулось бы настоящим скандалом!

Отчего-то Тансиар не верил, что гордячка преклонит колени перед Алтарем римерианского святилища. С чего бы? Темполий чужд ашесам, чего никак не скажешь о римерианах, ведь на этом месте или где-то поблизости от него когда-то испустил свой последний дух прародитель Детей Вечности^[20] — приемный сын одного из древнесантарских царей, воин по имени Аскур. Но в том-то и дело, что для пепельных он как был, так и оставался заклятым врагом, тайком проникшим в кафский^[21] дворец посреди ночи и заколовшим их царицу, всенародную любимицу, почитавшуюся людьми чуть ли не богиней. Вопрос, зачем искусному воину и, как говорили, наследнику царя могло понадобиться убивать жену ашесского вождя, а не, к примеру, его самого, оставался открытым. Римериане были убеждены, что пепельные сами заманили Аскура к себе и подло убили его накануне битвы. Эта версия была больше похожа на правду, если бы не тот факт, что тьернийский владыка и Аскур накануне трагических событий заключили мир и хотели превратить свои царства если не в единое государство, то в два союзных, мощных и равноправных. Впрочем, с тех пор прошло не одно тысячелетие, земля давно впитала всю пролитую кровь, истинные события смешались с легендами и домыслами. Вопросов по прошествии времен стало задаваться все меньше, а вот ненависть между народами только росла и крепла.

Вот и сейчас, если случится чудо и пепельная склонится, то это будет означать, что ее либо запугали, либо она что-то задумала. И да помогут тогда братцу Вечные Силы! Невелико счастье — собственноручно пустить в свою постель змею.

Однако если бы отец вдруг скомандовал прямо здесь и сейчас взять дочь ашесов под стражу, Тансиару пришлось бы выполнить приказ, несмотря на то, что лишать Римериан такой царицы было бы кощунством! Воистину, на земли Вечного Царства еще не ступало создание более прекрасное, чем она: завернутая в алый шелк фигурка казалась эфемерной, уязвимой и хрупкой, как стекло. Она не принадлежала этому миру и все-таки была его частью. Той, которую с виду так легко можно было сломать… И с каждым шагом, пронизанным изящным движением ее стана, она все больше напоминала Тансиару дикую кошку, строптивую, неукрощенно-гордую и безумно красивую в своем одиночестве, которое ставило ее выше всех, собравшихся здесь.

Чиаро так и не смог понять, что произошло, и хотя церемония продолжалась не более получаса, для него время почему-то сначала остановилось, а потом стало растягиваться в десятилетия. Перед глазами дикими табунами год за годом пробегали целые столетия… Столетия, в которых не было ее. Ненужные, пустые, потраченные и потерянные зря. Это продолжалось недолго, но Первый Воин понял, что отныне покой оставил его. Он покинул его, как только женщина с изумительными весенними глазами остановилась в двух шагах от своего будущего деверя.

— Анаис из благородного семейства Каэно, — вновь раздался громкий голос храмовника после того, как он получил согласие Нааяра. Широкая рука Наследника, до этого с силой сжимавшая алебастровую ладошку невесты так, что, казалось, он вот-вот сломает ей пальцы, выпустила тонкую, как призрачный мираж, руку. Наследница ашесов должна была решить сама, возьмет ли она в мужья эбенца или отвергнет его.

— Готова ли ты разделить с этим достопочтимым приторием Вечность? Готова ли ты служить, уважать, подчиняться ему и следовать за ним, куда бы он ни пошел и что бы ни делал во благо Римериана и всех его обитателей? Готова ли ты ждать мужа, если он уйдет на Черту́ или принести себя в жертву, если того потребует Совет и Владыка и если на то будет воля Вечности? Приносишь ли ты свою кровь на ваш общий алтарь? Отдаешь ли свою верность добровольно, а не по принуждению?

А жрец молодчина! Недрогнувшим голосом он скреплял неравный союз, не поперхнувшись на словосочетании «благородное семейство», которое он в несчетный раз отнес к племени Каэно.

Ожидания Тансиара оправдались, когда гробовая тишина послужила Верховному темполийцу красноречивым ответом, и Чиаро понял — она не сдастся. Он знал такой тип тьернийцев, поскольку не раз встречал их в своей Вечности — сыновья Черной Кошки вообще готовы были умереть в страшных муках, но не раскрыть рта и не выдать ни своих соплеменников, ни свои секреты. И если прочие дикари предпочитали смерть с закрытыми глазами, то пепельные всегда смотрели в лицо палачам.

А ашесинка, Альентэ это сразу понял, была истинной дочерью своего народа.

— Дочь благородного семейства Каэно… — Неужели темполиец подумал о том же, о чем и Первый Воин? Должно быть, ведь он не глуп. — Слышала ли ты мои вопросы? — чистокровный эбенец повторно обратился к будущей царице, и в его словах послышались нотки презрения — он ненавидел пепельных, и соединять перед лицом Вечности неравную с наследником рода Аскуро для него было худшим наказанием. Но инициатором этого союза был Владыка, а с ним не смел спорить никто. Ну, кроме разве что одного из его сыновей.

Женщина с идеально ровной осанкой с достоинством выслушала заново повторенные вопросы, и только глаза безумным огнем поблескивали в полутьме. Эта пепельная не просто не смотрела в глаза своим возможным будущим палачам, она их как будто не замечала.

Так и не дождавшись ответа, жрец метнул взгляд на Владыку, а тот — на жениха.

— Я спрашиваю тебя еще раз… — начал было храмовник, и тут Чиаро увидел, как ее ноги подкосились.

К дочери Сурира никто не прикасался, но женщина со слабым стоном, который едва ли услышал кто-либо, кроме Нааяра, Владыки и Первого Воина, упала коленями прямо на обшитую красным сатином подушку с золотой бахромой, как если бы два дюжих эбенца схватили ее за руки и толкнули к алтарю.

Это движение было тут же истолковано как согласие. Золотистое пламя смешалось с алым, взвилось в воздухе и скрепило кисти молодых людей. Жрец объявил их мужем и женой, и Чиаро, тщетно пытаясь погасить в себе то ли отчаяние, то ли досаду, понял, что пропал.

Теперь все были довольны: лицо отца светилось тихой радостью и воодушевлением, новоиспеченный муж надулся от осознания собственной важности, и лишь новообретенная римерианка и молодая жена не выглядела хоть сколько-нибудь счастливой. Ладно, счастливой… Но что творилось с ее лицом! Она напоминала Сына Вечности, лишившегося полученной с момента рождения силы в самый разгар боя с врагом. Наблюдая за ней, Чиаро и сам не понял, как смог уловить ту беззащитную надломленную красоту и беспомощно плескавшуюся в глазах муку.

Кто-то сунул в руку молодой супруге ветку белой лилии, но она то ли не успела ее удержать, то ли не смогла, и цветок упал прямо ей под ноги. Жена брата рассеянно повела ладонью перед собой, словно не ощущая окружающего ее пространства, но Чиаро уже успел прийти на помощь молодой женщине, ловко наклонившись и подняв цветок.

На какие-то доли секунды воину удалось поймать ее взгляд: смарагдовые глаза, полные скрытой боли в вперемешку с последними едва ощутимыми остатками сопротивления встретились с его глазами лишь раз.

Почему-то глубина и само выражение ее взгляда поразили воина и отдаленно напомнили ему что-то… Вот только что? Глаза загнанного смертью зверя!

А после Чиаро вспомнил. Бьющееся в конвульсиях животное с перебитым хребтом. Когда-то давно у него была собака. Он безумно ее любил, но кто-то из братьев, играясь, сломал ей позвоночник. У бедняги отнялись задние конечности, и она долго мучилась, прежде чем хозяин освободил ее от страданий. Он вызвался сделать это сам, несмотря на то, что его могли избавить от этого неприятного дела. Но почему тот злополучный случай вспомнился ему именно теперь? Ведь подобного не может повториться! Тем более с девочкой со смарагдовыми глазами…

3. Измена

Ночь всегда была ее сообщницей, соратницей, союзницей. Она укрывала, прятала, дарила возможность и вселяла надежду. На этот раз, очевидно, последнюю. Даже не на свободу — на освобождение. Ночь могла изменить многое, она — почти ничего. Хотя кое-что Рима^[22] из рода Каэно все-таки могла.

Мать говорила ей, что она похожа на воду. Что она может проникнуть туда, куда прочим вход закрыт. То спокойная и мирная, как ручей, то неистовая и разрушающая, как ураган, вода способна точить камень, напоить страждущего или оросить землю в засуху, а если ее разгневать, обрушиться на сушу цунами и одним своим рукавом стереть с лица земли то, что согрешило, предало, забыло.

Будь у нее иной, более легкий выход, она воспользовалась бы им, не задумываясь. Какая ирония! Ее семья обменяла ее на мир, а взамен получит новую войну. Супруга Эдэрэра отдавала себе отчет в том, что ее ждет за нарушение клятвы, данной перед лицом Вечности. Дочь Суримы знала свой народ, и не нужно было быть Видящей^[23], чтобы понять: после того, что она сделает сегодня, ни родная семья, ни страна, которую она подвела, не примут ее назад. Она станет для них изгоем, отступницей, врагом… Для собственного народа! Но как можно вынуть корни дерева из земли? Оставить лошадей — без бега, а птицу — без крыльев? И даже цвет волос ее не спасет. Черноволосая предательница и убийца, эгоистичная, трусливая, малодушная… так сначала скажут, а потом запишут в сакральных свитках и выбьют на священных камнях, чтобы запомнить и передать своим детям и внукам. И пусть! Никто и никогда не узнает всей правды. А возможно, отмщение за попрание кровной клятвы настигнет ее раньше, чем она посмотрит в лицо родным, и Силы свершат свое возмездие, не дожидаясь людского суда…

Глаза слегка блеснули в темноте, когда она бросила взгляд на спящего Наследника. Неужели она видит эти ненавистные черты в последний раз? Пусть даже в последний раз в своей Вечности?

Последний вздох перед тем, как переступить грань… Еще миг, и тишины не станет, она наполнится криками и кровью, а ночь будет разбита как зеркало. Но прочь сомнения, нельзя позволить им завладеть собой! И медлить нельзя — Наследник не должен пережить эту ночь. Такие, как он, не должны жить… Такие, как он, — это беда, чума, проклятие для других. Это зло, которое ходит, говорит, дышит, живет. Анзар, старший брат, баюкавший в детстве маленькую Риму на руках, понял бы ее, и мать с отцом бы поняли… Вот только смогут ли простить, так и не узнав всей правды? Неважно! Мать всегда говорила, что маленькая Рима в ответе за все, что она делает. И она ответит!

Ладонь с непоколебимой решимостью сжала рукоять узкого кинжала, медленно вынимая его из ножен.

— На твоем месте я не стал бы этого делать, — внезапно произнесла тьма, схватив ее за руку.

Темнота не умела говорить, поэтому из нее в слабый свет Церы шагнул темноволосый мужчина. Его брат! Тот самый, которого прозвали Темным. Лучший полководец римериан, бич ее народа, самый опасный враг, а теперь еще и свидетель!

— Отпусти! — дикой тварью она рванулась из его рук. Так, что мужчина едва ее удержал, хотя Альентэ нельзя было отказать ни в силе, ни в ловкости. — Оставь меня, воин! Кто-то из нас должен умереть — либо он, либо я! На этой земле нет места для нас обоих, и ты не сможешь меня остановить! Я все равно убью его, рано или поздно. Пусти!

Он встряхнул ее со всей силы, после чего крепко прижал к себе. Капюшон сполз на спину, и две длинных иссиня-черных косы-змеи упали ему на руки.

— Замолчи! — предостерегающе и одновременно с нотками угрозы прошипел он, железными объятьями лишая возможности не то, что двинуться, — вздохнуть. — Крикнешь еще раз — умрешь, — предупредил римерианец и коротко кивнул в сторону спящего брата.

— Ты хочешь, чтобы он проснулся и улицезрел эту сцену? — Его глаза были черными, как шерл, это она видела даже в темноте. У Нааяра они становились такими же, когда он злился.

— Мне плевать! — С мужем она холодна, как лед, а с этим Сыном Вечности ей почему-то так трудно держать себя в руках, словно внутри начинает бушевать ураган, который уже никому не под силу остановить.

— А мне — нет, — отрезал он.

Что ему до нее? И почему он не позвал стражу? Чего ждет? Что она будет умолять его сжалиться над ней и не выдавать ее? Не дождется!

— Какое тебе дело, что будет со мной? — Анаис кинула ненавидящий взгляд снизу вверх. Мерцание так похожих на ее собственные глаз по соседству гипнотизировало, заставляя и в самом деле молчать или, по крайней мере, говорить тише, понижая голос почти до шепота, — как раз то, чего он от нее и добивался. — Ты римерианин, а значит…

— Думаю, разумнее будет выйти отсюда и обсудить этот животрепещущий вопрос в более уместной обстановке, — усмехнулся воин и, не дождавшись согласия пепельной, взял невестку под локоть и силой вытащил ее из комнаты.

* * *

Помещение, в которое Альентэ привел жену брата, было небольшим и, хоть глаз выколи, темным, подстать прозвищу своего хозяина.

— Сядь. — Анаис обнаружила себя в мягком кресле возле очага из белого камня в человеческий рост высотой. Огня в нем не было, а ее запоздало начинала бить дрожь.

— Тебе холодно? — Воин будто читал ее мысли, и Анаис стало не по себе. — Или, может, ты голодна?

Пепельная только что пыталась убить его брата, а он спрашивает, голодна ли она?

— Да, спрашиваю, — равнодушно пожал плечами Тансиар, словно ее вопрос был произнесен вслух и сильно удивил его.

Ашесы умели колдовать, но она всегда знала, что римерианам в этом нет равных.

Поежившись и обхватив себя руками за плечи, Анаис не ответила, лишь украдкой бросив взор в потухшее каминное жерло.

Заметив ее реакцию, Тансиар усмехнулся. Один взгляд на огромный очаг — и там полыхнул настоящий пожар, дрова уютно затрещали, и комната начала наполняться теплом. Муж всегда предпочитал холод, и вода, по сути, тоже должна была любить его, но не любила.

— Только не говори никому, — Второй сын Владыки лукаво подмигнул пепельной.

Взывать к Четырем Силам без особой надобности было запрещено, об этом знал каждый, но что значат все запреты мира для брата Эдэрэра?

— Ты читаешь мысли? — наконец с некоторой опаской решила спросить пепельная.

— В этом нет нужды, — успокоил воин. — Вся переполняющая тебя гамма чувств и так отражена на твоем лице. Хотя, не спорю, гипотетически это возможно. Ты стала частью нашей семьи, а некоторые из нас могут многое. Слава Силам, что эта способность — я имею в виду чтение мыслей — не слишком распространена у Аскуро, в противном случае оставаться в этой стране стало бы решительно невозможно!

Альентэ улыбнулся, и ашесинка широко распахнула и так казавшиеся огромными глаза.

— Правда, — продолжал он как ни в чем не бывало, — когда кто-либо пытается скрыть свои мысли, прочесть их значительно труднее: иногда это получается урывками, иногда не получается совсем. Но сейчас ты не просто думаешь, ты кричишь и не собираешься «закрываться», так что узнать, что у тебя на душе в данный момент и сделать соответствующие выводы, не составляет труда.

Жену Наследника словно бы обдало ледяной водой.

— И твой старший брат тоже обладает такой способностью?

— Делать выводы? — улыбка Альентэ больше походила на издевку. — Если ты о Нааяре, то чем больше я его узнаю, тем больше уверяюсь в том, что нет.

— Я имею в виду другое… — свела брови ашесинка. — Он тоже читает мысли?

— Думаю, к этому моменту ты уже должна была сама узнать ответ на этот вопрос. — Тансиар не собирался вдаваться в подробности, но, увидев тщательно скрываемое замешательство вперемешку с растерянностью и почти отчаянием на меловом лице невестки, решил уступить. — Хорошо, будь по-твоему, я отвечу. В теории — да, но брат не любитель копаться в чужих чувствах — его больше заботят свои собственные. К тому же для чтения мыслей нужно прикладывать немалые усилия, а он слишком тщеславен и эгоистичен. Кроме того, есть еще одно ограничение, которое обуславливается узами брака: ты его жена, а супруги, включая близких кровных родственников, лишены такой милой возможности. Узы брака вообще накладывают массу обременительных ограничений… Так что ты можешь не опасаться.

— Я ничего не боюсь! — вздернула подбородок пепельная. Она не умела быть слабой. С чужаками уж точно.

— Я знаю, — одобрительно улыбнулся воин. — Я это вижу. И еще я вижу, что Нааяр выбрал не по себе. Хотя он и не выбирал, просто согласился на то, что ему предложили, а предложили ему много больше того, что он заслуживал.

И это он о родном брате?

— Так на чем мы остановились в спальне моего многоуважаемого брата? — Чиаро сузил глаза, глядя на жену Эдэрэра. — Ах да, на том, что я принадлежу к народу Вечного Царства. И что же это, по-твоему, значит? — на лице эбенца читалось слабое любопытство.

— То, что вы не умеете любить, — убежденно произнесла Анаис заученную с детства фразу, не раз повторявшуюся в ее семье в частности и среди ашесов вообще. — Вы вообще ничего не умеете, кроме как сеять смерть и разрушения. Они сопровождают вас, куда бы вы ни пошли.

— Странно, — протянул Тансиар, внимательно разглядывая прекрасное, но в данную минуту искаженное презрением и отстраненностью лицо тьернийки. — Обычно то же самое у нас принято говорить о вашем народе. Судя по всему, нас учат по одним и тем же учебникам, но мы все равно не понимаем друг друга.

Альентэ немного помолчал и потом добавил:

— Кстати, тебе очень повезло, что я оказался неподалеку и успел предотвратить непоправимое. Когда я увидел тебя и решил пойти следом, я и представить себе не мог, что ты замыслила, до того, как заметил в твоих руках оружие. Надеюсь, ты понимала, на что шла, и знала, что ждет убийцу Наследника?

Ашесинка вскинулась было, чтобы высказать недостойному римерианцу все, чего требовала ее душа, но воин опередил ее:

— Что, нет? — предвосхитил словесную тираду мужчина. Он снова улыбался, невольно залюбовавшись гневно запылавшими восхитительного цвета глазами и яростью, которую пепельная и не собиралась скрывать. — Любопытно.

— Иди к своим, римерианин, — с достоинством проговорила молодая царица, высоко держа голову, — и расскажи им, что ты увидел и чему стал свидетелем. Ведь так тебе велит твой долг.

— Мой долг довольно часто и много чего велит мне, — Тансиар весьма непочтительно отмахнулся, демонстративно выражая свое непростое отношение к вышеупомянутому долгу, и добавил, — но сначала я хочу узнать причину, по которой мой возлюбленный брат подвергся настолько плохо продуманному, но столь красиво несостоявшемуся нападению. Я, конечно, понимаю, что мой венценосный братец не самое приятное в общении Дитя Звезд, он бывает резок, нетерпелив…

— Я не могу больше этого терпеть, — уверенно и отчего-то показалось, что обреченно, мотнула головой зеленоглазая, проигнорировав ироничные нотки в голосе деверя и поджав бледные красивые губы. — И не буду! Если бы я знала, что он превратит мою жизнь в каждодневную пытку…

— Про какую пытку ты говоришь? — не понял Чиаро.

— Вот про эту! — задрав рукав, она выставила вперед руку, показывая свое запястье.

— Небытие! — сквозь зубы процедил полководец, рассматривая увиденное. — Я и не знал, что существует еще один…

Помимо кровоподтеков, скорее всего, от веревки или чего-то похожего, посиневшей кое-где кожи и свежих шрамов Тансиар увидел на тонкой кисти кое-что еще. Помимо брачных уз он нацепил на нее еще и это! Серебристый браслет в виде двух обращенных друг к другу, словно в поцелуе, кошачьих голов с пятнистыми загривками. Сатринит^[24]. Хотя за дикарей принимали пепельных, подобные игрушки были в ходу именно у римериан. Мерзость! И теперь эту штуку так просто не снять — помимо специального заклятья и рун, скреплявших его, освободить ее сможет только тот, кто накладывал чары или же его смерть. И Тансиар догадывался, чьих рук было это дело.

— Скажи мне одну вещь: он был надет на тебе на свадьбе? — мужчина указал глазами на браслет.

— Неужели ты думаешь, что я согласилась бы на этот… на это… унижение добровольно? — возмутилась Анаис.

— Нет, — Чиаро спрятал улыбку. — Не думаю.

Увидев его реакцию, женщина нахмурилась и замолчала.

— Если тебя так интересуют подробности, спроси его сам.

— Нет. Я хочу, чтобы мне обо всем рассказала именно ты, — сдаваться Альентэ не привык, да и упрямства ему было не занимать. — Ведь условия перемирия были предварительно оговорены между нашими семьями, разве нет?

— Да, были… — покорно кивнула она. — Но в самый последний момент со мной словно что-то случилось, и я почувствовала, что не смогу, что так быть не должно!

— Я видел: ты сопротивлялась до последнего, даже несмотря на силу браслета, — сказал Тансиар, внимательным взглядом изучая свою собеседницу. — Мало кто на твоем месте осмелился бы на это.

— Я попыталась, — Анаис подняла свои восхитительные глаза на воина, — но было уже поздно. На мне лежала вся ответственность за заключенный мир. Она и сейчас лежит. Наверное, только это и останавливало меня… до сих пор.

Пепельная спокойно положила ножны с узким клинком на столик, встала и подошла к окну, вглядываясь в бархатистые сиреневые сумерки, но потом передумала и вернулась.

— Узы брачного союза считаются священными, его тайна принадлежит только двоим, и я не имею права говорить об этом, тем более — говорить с тобой, ведь ты его брат… Но и молчать я больше не в силах, ведь молчание означает согласие. Что ж… Ты сам попросил рассказать тебе. — Руки Анаис потянулись к тугим косам и начали их машинально расплетать, а взгляд стал совсем отрешенным. — Ночь всегда была для меня любимым временем суток. С детства мне нравилось смотреть на звезды, слушать стрекот цикад и вдыхать напоенный ароматами цветов летний воздух, такой густой, хоть пей… Но теперь звезды больше не освещают мои ночи, они кажутся мне одна темнее другой с тех пор, как я стала его женой. Вначале я еще пыталась убедить себя, что таково мое предназначение — сохранять мир и повиноваться чужаку. Ты поймешь меня, потому что знаешь, что такое долг, что иногда обстоятельства требуют от тебя забыть о своих чувствах, заставить их замолчать, представить, что их нет… — Смарагдовые глаза потемнели, но сейчас в них не было той боли, отражение которой он видел в Темполии. Пепельная в самом деле сожалела о несбывшемся и знала, что обречена. Они оба это знали. Вот только откуда?

— И я терпела, — тихим голосом продолжала она. — Долго, мучительно, трудно. Подчас страшно. Я считала себя исправной женой. Он делал то, что хотел, а я подчинялась. Была послушной и верной, но любви не было. Не было ничего, кроме легкой отстраненности и разрывавшегося вдали от родины сердца, заставить замолчать которое у меня так и не вышло. А большего дать ему я не могла. Я тогда еще не знала, что единственное, чего он никогда бы не потерпел от женщины, — это безразличия. Осознание этого пришло ко мне много позже, но к тому времени мы уже стали врагами. Хотя нет, мы были ими всегда… И вскоре моя холодность стала моим приговором. Теперь я понимаю, в чем была моя главная ошибка! Нужно было сыграть, прикинуться влюбленной весенней кошкой, повиснуть у него на шее, признаться в любви, тогда бы я быстро наскучила ему! Но я не смогла… Боги, я не смогла претвориться… А он понял это! Он все понял! И начал мучить меня, чтобы отомстить… — Зеленые глаза отчаянно блестели, глядя в никуда, но губы шевелились, и пепельная продолжала говорить. Она замерла на краю кресла, как будто на краю обрыва: еще шаг — и пропасть.

— Может, он хотел прочитать мои мысли и узнать, кто в них? О чем я думаю и как сильно его ненавижу? Но теперь я знаю, что это запрещено, и что даже Эдэрэр со всем своим могуществом бессилен перед этим запретом. Вот только это не сделало мои дни ярче, а ночи… Ночи стали еще черней. Я уже и не помню, когда нормально спала в последний раз. Наверное, еще до свадьбы… Если бы я могла предвидеть, что меня ждет, я бы отказалась, клянусь Вечностью и Церой! Не боясь гнева отца и матери, братьев, своего народа. Не боясь ничего! — Ее голос сорвался, как срывается лавина в горах, и зазвенел хрусталем. — А теперь охрана каждую ночь слышит мои крики… Но альтерийцы верны своему хозяину, они никому ничего не скажут — золото и страх делают с людьми невообразимые вещи! Да мне бы это и не помогло… Я кричу, чтобы он не подходил ко мне, чтобы не трогал, проклинаю, пытаюсь освободиться, а он зовет меня «проклятой кошкой» и оскорбляет мой народ. Я даю ему за это пощечину, и он бьет меня наотмашь в ответ — со всей силы, так, что я падаю, а потом подхватывает, бросает на кровать, зажимает мне рот и привязывает, чтобы я не двигалась. И у меня болят руки. Вечность, как же сильно они болят! По ним бежит кровь, которую я запоздало замечаю. У меня всегда появляются раны на руках, когда он недоволен мной, даже если он не успевает меня коснуться. Это как-то связано то ли с браслетом, то ли с магией, которая связала нас, но против его силы мне нечего противопоставить… Он причиняет мне боль, но ему все равно — он не хочет ее замечать, а порой мне кажется, что ему это нравится. И так повторяется почти каждую ночь. А иногда, когда он решает наказать меня за что-то… У него в спальне есть потайное кольцо, спрятанное в стене у изголовья, и цепь… один наручник он прикрепляет к этому кольцу, а другой… другой смыкается на моей руке. Одной Вечности известно, как я ненавижу эту цепь! А он любит использовать ее, особенно в постели, потому что при сопротивлении она оставляет чудовищные следы… Но сын Владыки не боится огласки: ему известно, что раны у таких, как мы, заживают быстро, очень быстро и что к утру на мне не останется и следа от его… «любви». Репутации Эдэрэра ничто не угрожает: никто не узнает о его скрытых… пристрастиях. А потом он уходит, оставляя меня обессиленной и прикованной, как раненого дикого зверя. Имея надо мной такую власть! Как будто я и так не связана с ним клятвенным словом в глазах наших народов! Будто я могу уйти, убежать, когда и куда захочу…

Женщина с незабываемыми зелеными глазами нервно засмеялась и со всей силы сжала браслет, в слепом бессилии пытаясь сорвать его с себя так, что костяшки на тонких пальцах побелели еще больше.

— Да стоит ему только захотеть, и мои запястья начинает выжигать огнем, а голова готова расколоться от боли! И в этот миг я слышу в ней его… Его голос, который я так ненавижу, отдающий мне приказы… Он говорит мне, что я должна делать, как себя вести, он указывает мне на мое место. Мне! Дочери Сурим из Кавы! — Она почти задыхалась, но говорила, смотря куда-то мимо Тансиара, возможно, понимая, что второго такого шанса — рассказать все — у нее уже не будет. — И что самое страшное — я подчиняюсь… В эти минуты я забываю саму себя, свою суть, то, кем я являюсь на самом деле, а когда все заканчивается… я забываюсь. Но и тогда я не вижу снов, и мне начинает казаться, что я медленно схожу с ума… Железо раздирает руку в кровь, пока я пытаюсь дотянуться до кувшина с водой, потому что цепь слишком коротка, а я хочу пить… Боги, я так сильно хочу пить! И я жду, жду, когда он, наконец, вернется, и все закончится… Быть может, на этот раз — навсегда!

Сердце жены брата билось часто-часто, а пальцы судорожно сжимали край плаща, едва ли это осознавая. Анаис ничего не видела и не слышала возле себя, а вот Тансиар должен был признать, что в широко раскрытых, очерченных черным глазах отражалась правда. Такая, что способна испугать видевших многое. Но если допустить, что она говорила правду, то закономерно было бы задать другой вопрос: а знает ли Чиаро собственного брата? Он подозревал, что Нааяр далеко не подарок, но чтобы насиловать женщину? Жену? Издеваться над ней, обращаться с ней, как с рабой? Это чересчур, даже для такого, как он.

Она подняла голову. Упрямые, гордые глаза, в которых несмотря ни на что читалась несломленная воля, сверкали, но перед ним сидела уже не яростная богиня возмездия, а просто потерянная молодая женщина. Еще минуту назад полыхавший в ней огонь потух, будто сгорел. Пепельная спокойно смотрела воину в лицо.

— Прояви милосердие, освободи меня! Расскажи все родным, пусть они поступят со мной, как сочтут нужным! Расскажи ему… Милости от него мне не надо — я ее видела достаточно… Просить о том, чтобы мне оставили Вечность, я не буду, потому что любая смерть для меня покажется лучше такой жизни. Я уже ничего не боюсь. Научилась… не бояться.

Да, такая, как она, и вправду не будет унижаться, выпрашивая жизнь. В этом они два сапога пара.

— Винить тебя я не стану — я слишком устала. Скажи ему. Или я сама… — Решительность метнулась в изумрудных глазах, и женщина вовремя замолчала, что, однако, не помешало Тансиару услышать ее мысли, как если бы она произнесла их вслух: «Я сейчас пойду к нему! И все скажу… сама. Это будет правильно! Справедливо!»

Тьернийка вскочила и в одном стремительном порыве оказалась возле Чиаро. Она хотела пройти мимо, но римерианин оказался быстрее и сгреб ее в охапку, точно так же, как до этого в спальне брата.

Будь она мужчиной, из нее вышел бы прекрасный воин, но она родилась женщиной. Нааяру бы ее ум и чистоту, какой вышел бы правитель!

— Отпусти меня! Пожалуйста… Ты не понимаешь, я должна во всем признаться! Должна! — Пепельная пойманной птицей билась на его груди, отталкивая Альентэ и пытаясь высвободиться из его сильных рук. И боролась она достаточно долго, чтобы Чиаро отдал должное силе ее воли, но в итоге все-таки сдалась и разрыдалась в его руках. Ну, вот тебе и гордая ашесинка!

— Ты сможешь сделать это… — прошептала она сквозь слезы, пока он прижимал ее к себе. — Если он попросит тебя, соглашайся… Лучше ты… От твоей руки мне не будет больно! Я узнала об этом, когда стояла у алтаря в Святилище, когда ты поднял ту лилию…

«Я приму смерть от тебя. Приму с радостью! Я даже смогу тебе улыбнуться…»

Страх, усталость, боль — все вернулось к ней и словно волной — передалось ему.

Дико и странно было слышать в голосе такой женщины, как она, отчаяние пополам с безысходностью. И еще надломленность. Точеная талия, запуганный, тревожный взгляд, дрожащие руки, мокрые ресницы. И чужое чувство, поднимающееся из глубин сознания. Одна мысль, которой ты обязан ответить «нет». Интересно, что бы на это сказал Сидаль?

— Перестань так откровенно пялиться на нее! Она для твоего брата, надеюсь, ты не забыл?

Свадебный пир удался на славу. Владыка расточал милостивые улыбки направо и налево — он был доволен своим Наследником и сделкой, которую они заключили.

— Он ненавидит ее, Чиаро. Рано или поздно, он убьет ее. Ты бы видел его глаза! Сейчас она красивая игрушка, но что будет через месяц? Через два?

— Это не твоя забота.

— Теперь моя. Если больше никто не возьмется ее защитить…

Ну да, как же… Защитник нашелся!

«Для этих и других целей у нее есть муж», — подумал тогда Тансиар. Он никогда не лез в чужую жизнь и не позволял никому лезть в свою. Тяжело вздохнув, он принялся за изысканный свадебный ужин, но кусок не лез в горло…

Тогда это казалось шуткой. Тогда он смеялся, а сейчас ему хочется скрежетать зубами. А младший братик, стало быть, оказался прав!

— Ты не знаешь, что это такое — испытывать муки каждый день, каждый час, каждую минуту… — взахлеб говорила она, торопясь, будто боялась, что ее остановят и у нее больше не будет этого шанса — говорить. — Когда чужая воля сковывает твои движения, и ты не можешь ни жить, ни думать, ни говорить, только слушаться, хотя и осознаешь, что так быть не должно. Ради Вечности, отпусти меня! Я хочу покончить со всем этим раз и навсегда!

— Тише, тише, — приговаривал Тансиар и машинально гладил невестку по голове.

Чиаро не любил и не умел успокаивать женщин. Обычно в его присутствии благородные приторианки не рыдали, а смеялись и пили вино. А после становилось не до разговоров. Но жена брата была другой… Его тянуло к ней, как затягивает водоворот. И, похоже, что его корабль уже пошел ко дну, а он очутился за бортом.

— Кстати, если тебя это успокоит… — Тансиар засучил рукав и вытянул вперед правую руку, тут же поймав на себе взгляд огромных черно-зеленых озер. Похоже, она не верит собственным глазам.

— Отцу либо подчиняются, либо носят это, — просто пояснил он. Да, на его руке тоже когда-то застегнули сатринитовый браслет. — На меня эту вещицу надели еще в детстве, — хмыкнул и скривился в ухмылке Чиаро. — Наверное, я рос не слишком послушным ребенком.

С ней было все ясно: она была чужой, дикой, непонятной, но заставить таким образом подчиняться родного сына? Плоть от своей плоти, кровь от крови? Заставить так? При помощи силы? Этому даже нет определения, не говоря об оправдании…

— Так ты тоже… Тебя…? — изумрудные, теперь казавшиеся чуть ли не родными глаза искали ответ на его безмятежном лице.

— Нет. Теперь уже нет. Но было время… — Воин зло и мечтательно улыбнулся, сжал пальцы и, отодвинув металл, потер затекшую кисть. — Владыка знает, что я не пойду против него и поэтому не применит силу, но такой шанс остается всегда. В нашей семье, знаешь ли, не любят рассчитывать на случай или судьбу, предпочитая им гарантии, надежные и долговременные. — Чиаро посмотрел на тьернийку и улыбнулся. — Ты первая женщина, которая узнала мою маленькую тайну. Теперь ты видишь, что ты не одна. И я уверен, что у тебя хватит сил пережить не только это, но и многое другое. Иначе окажется, что я в тебе ошибся. А я, знаешь ли, не люблю ошибаться в людях…

4. Провидец

— Твоя жена ужасно гордая женщина!

С легкостью притворив двустворчатые двери из древесины Черного Дерева^[25], брат бесшумно проник в просторную залу, служившую уединенным пристанищем Наследнику Престола и будущему хозяину Врат Вечности. Тансиар, как это часто с ним случалось, пребывал в игривом расположении духа, чего нельзя было сказать об Эдэрэре.

— Ты специально искал меня, чтобы поделиться этой, вне всякого сомнения, важной информацией? — Нааяр только что вернулся с очередного Эссельса, где старые и мудрые с умным видом решали судьбы простых римерианцев, и, в отличие от брата, был не в самом лучшем настроении. Вечные в прямом смысле этого слова проблемы ложились неподъемным, давящим грузом на плечи старшего из братьев, однако Нааяр почти никогда не жаловался. Но и улыбался все реже. Поэтому, наверное, он и был Наследником, и оспорить священное право, данное ему от рождения, не пришло бы в голову ни одному разумному существу. Кому это нужно — Вечность, повисшая на шее подстать нелюбимой женщине?

Эдэрэр бросил тяжелый взгляд на одного из лучших полководцев Римериана.

Альентэ… какое-то слишком легкое, воздушное имя для того, кто был создан, чтобы убивать врагов Престола. Альентэ, Тансиар, Чиаро. Как много у него имен… Но если Альентэ в силу своего звания еще хоть как-то старался держать себя в рамках приличия, Тансиар был насмешлив и откровенно самовлюблен, то Чиаро мог позволить себе много больше. Ему стоило лишь кинуть свысока пару слов о том, что его одолела скука, как перед ним открывались любые двери, и он получал все, чего желал или делал вид, что желает. Девицы увивались за ним, как если бы он был единственным мужчиной во всем Эбене, но сам Чиаро радости от этого, кажется, не испытывал.

Легкомысленный брат и сегодня в очередной раз был немного навеселе, глаза цвета черного турмалина лихорадочно блестели. Нааяр знал этот странный дикий огонек во взгляде брата, он научился его узнавать, и сие не предвещало ничего хорошего. Наследник видел полководца в бою. Похожий взгляд появлялся у Тансиара всякий раз, когда он собирался совершить какое-нибудь очередное безумие. И вот тогда он становился по-настоящему опасен. Сегодня кому-то точно не поздоровится. Если кто-нибудь из мужчин, кем бы он ни был, встретится ему на пути и у него не хватит ума уступить Альентэ дорогу, он ляжет поперек молочно-белых ступеней и больше не встанет. Интересно, скольких он уложит до рассвета, пока не протрезвеет? Просто так, со скуки? А если не дуэль, то какая-нибудь красавица. Чиаро настоит, и ей не отвертеться, да она и не станет.

Правда, в такие моменты вообще сложно понять, чего хочет этот римерианин. И как только отец мог доверить ему командование бывшими алеарами^[26]?

— Ты высказал все, что хотел? Или осталось что-то еще, не менее важное? — Нааяр даже не пытался скрыть иронию в голосе. Праздно шатающиеся личности всегда имеют обыкновение раздражать занятых людей.

— И да, и нет, — туманно откликнулся полководец. — Хотел узнать, какое решение приняли досточтимые притории? Нам можно рассчитывать на передышку? Или продолжать точить свои мечи и готовиться к осаде?

— Все не так просто, Тансиар. — Лоб Наследника покрылся морщинами, и он стал похож на отца. — Тебя никогда не интересовал Эссельс. Что изменилось теперь?

— Ровным счетом ничего, — лениво пожал широкими, впору пловцу, плечами Чиаро, — я продолжаю испытывать к его представителям те же чувства, что и раньше, но лишь до той поры, пока их выдумки или, как они считают, гениальные стратегические идеи не касаются меня. Что ты пьешь? — Подойдя к столу, за которым сидел Наследник, Альентэ довольно бесцеремонно взял черный кубок^[27], понюхал его содержимое и сморщился. — Опять настойка? Какая мерзость! Никогда не понимал, какой в ней толк…

— Тинктура из трав успокаивает нервы. А ты не слишком почтителен. — В голосе старшего был упрек.

— Это потому, что вся отпущенная на мою долю почтительность досталась вам с отцом, — отпарировал бессовестный брат и чуть не споткнулся на ровном месте.

— Да ты на ногах не стоишь! — возмутился Нааяр, наконец-то заметив, что Альентэ не просто навеселе — полководец был пьян.

— А ты, пожалуй, стоишь на них чересчур крепко! — качнувшись, паяц-братец распластался в издевательском поклоне. — О, великий и могучий Эдэрэр! Перестань напоминать мне отца, меня от этого тошнит. И от вашей напыщенности, и от вашего Эссельса, и от…

Вот он, бесстрашный, грозный и непобедимый враг ашесов, поглядели бы они на этого красавца сейчас!

— Ты многое позволяешь себе в последнее время, — сухо заметил Наследник.

— На то оно и последнее! А вот ты не позволяешь себе почти ничего… ни с кем…

Вечность одарила Чиаро бросающейся в глаза утонченной красотой, но он никогда не знал любви. Уходя на смерть или на вечный бой, ему не с кем будет попрощаться. Нааяру вдруг стало жаль лучшего воина, который когда-либо рождался в Эбене или за его пределами.

— Тансиар, ты пьян. Иди спать, — во всей строгостью, на которую был способен, произнес Первый сын Владыки. — Завтра тебе на Черту, а ты на себя не похож.

— Завтра будет завтра, а сегодня я свободен. Как птица! — не очень уверенно стоя на ногах, Альентэ развязно рассмеялся, мотнул головой, и черные пряди закрыли глаза и острые скулы, а Нааяру стало не по себе. Сколько можно это терпеть? И почему озноб пробирает до костей? Если полководец вдруг погибнет в очередном сражении, вся женская половина города Черного Дерева без сомнения наденет траур. Но когда тебя любят все — в действительности тебя не любит никто.

— Неужели нам нечего обсудить? — Воин бесцеремонно развалился на небольшой кушетке у огня и движением головы откинул назад волосы.

— А о чем с тобой сейчас можно говорить? — подавив тяжелый вздох, посмотрел на брата Наследник, сидевший за столом.

— Действительно… Если о достоинстве, долге и чести — то определенно не со мной. А вот если о любви, верности и священных узах брака — то уж точно не с… Между прочим, нам вроде бы обещали мир, — заметил полководец. — Разве мы женили тебя не для этого? Или мы слишком хитры, чтобы сохранить его, хотя бы на короткое время?

— Мир, мир… — раздраженно повторил Эдэрэр. — Все только и делают, что толкуют о нем, хотя должны думать о войне.

— Выходит, до пепельных дошли слухи? — поднял бровь Альентэ.

— О чем ты, Силы тебя побери, говоришь? — переспросил Нааяр, но его глаза медленно начали наливаться кровью. Когда-нибудь теряют терпение даже самые терпеливые.

— Поберут когда-нибудь, не отвертятся!

— Не шути так.

— А я и не шучу. Мой тебе совет: смени тактику. Ты получишь нечто большее, чем то, на что привык рассчитывать. Или для тебя достаточно безотказно действующего сатринита?

Если Эдэрэр и был удивлен, то скрыл это.

— Откуда ты узнал?

— Принуждать женщину, — брат скривился, не сочтя нужным ответить, — как по́шло и тривиально.

— Кто тебе это сказал?! — Наследник медленно поднялся из-за стола.

— Сам догадался. Поведение твоей жены на свадьбе говорило само за себя. А то, что я не лезу в политику, которая мне до глубины души противна, и не замечаю некоторых вещей, еще не значит, что я их не вижу.

— Ты не понимаешь… Они же скоты, звери! — старший брат встал и нервно заходил взад-вперед. — Они несут с собой лишь хаос и разрушение. Я говорю не только об Эбене и Римериане — обо всей нашей культуре! С ними по-другому и нельзя. Дашь палец, а они оттяпают всю руку! Их уже и так слишком много в Эбене, а с каждым днем становится все больше и больше! И они пришли сюда не с пустыми руками, они вооружены! Я говорил об этом отцу, он слушать не стал. Мы совершили страшную ошибку, когда пустили их на нашу землю. Когда нога пепельного ступила на камни Эбена, пришел конец всему!

Так уж и всему? А, может, конец станет началом чего-то другого? Кто знает. Но вот уж точно, с кем говорить об этом бессмысленно, так это с Наследником.

— Престолу не о чем беспокоиться, — пожал плечами Тансиар. — В Эбене его надежно охраняют альтерийцы. Вакка неплохо справляется. К тому же его Альтера обладает полным доверием тех, кого он защищает.

Нааяр сочувственно улыбнулся.

— Альентэ не может быть сразу в двух местах.

— Было время, когда Наследники становились Первыми Воинами и уходили на Стену, — задумчиво заметил Чиаро. — А потом что-то изменилось, и они перестали охранять Черту лично и начали командовать из столицы, не вылезая из дворца. К примеру, наш дед Дориолан преспокойно сидел себе в Заблудшем, пока его солдаты из последних сил отражали штурм ахенов^[28] на Алом Бастионе, а хинеты тем временем почти взяли Червонный^[29].

— Отец отца не мог собой рисковать. Он был одним из Пяти, и тебе это прекрасно известно.

— Ах, ну да, конечно, — скривил губы Чиаро. — Как я мог забыть? Сыновья Вечности предпочитают не рисковать своими драгоценными шкурами, особенно когда им грозит Ритуал^[30]! Только тогда становится непонятно, зачем было жертвовать уймой народа, если наши дражайшие предки все равно пустили в ход Силы?

— Они должны были попытаться, но дикари стали слишком сильны…

— Весомый довод, не поспоришь.

— Не забывай, что ты тоже один из Четырех, — напомнил Эдэрэр. — И что рано или поздно придет время…

–… и мы все умрем, — подхватил Тансиар, поигрывая оказавшимся у него в руках кинжалом и ловя им проблески огня. — Не утруждай себя, я помню, для чего рожден, но иногда мне очень хочется об этом забыть. Забыть обо всем…

— Я рад, что у Альентэ такая хорошая память. Тьерна никогда не станет нам другом, равно как и мы ей. У Римериана нет и не может быть друзей и союзников — только его интересы. Ашесы же используют время, на которое мы разрешили им войти в Эбен, с пользой — узна́ют наши слабые стороны. Они уже увидели наши укрепления, количество солдат и их расположение, наше оружие и настроения, царящие в столице. Вот только дикари в отличие от нас не обременены благородством…

— Вот как? — чуть не рассмеялся Тансиар, чем снова заслужил укоризненный взгляд брата. — А мы, стало быть, им обременены? Как интересно! Тогда зачем Эссельс вообще пустил пепельных за наши стены? Если бы их не было в Эбене — не было бы и проблемы.

Глаза Нааяра сузились:

— Не всегда открытым проявлением силы можно получить главное.

— Да ну? Странно слышать это, особенно от тебя, — сощурился Альентэ. — А как же посольство?

— Как бы то ни было, оно не задержится в Эбене надолго. А клятвы, данные чужеземцам, для меня ничто.

Если верить ашесам, нарушение данных перед Вечностью обещаний ударит в первую очередь по тем, чьей кровью они были скреплены. Предрассудки, заблуждения, старые сказки или предостережение? Но ни Владыка, ни Эдэрэр не верят пепельным и их обычаям. Это было бы разумно, если не считать того, что клятвы на крови испокон веков существовали и в Римериане.

Наследник пренебрежительно фыркнул:

— Неужели ты веришь в эту ересь?

— Я — верю, — спокойно ответил Чиаро и спросил. — А что будет с твоей женой? Она станет заложницей?

Щека брата едва заметно дернулась.

— Ее судьба — последнее, что меня волнует.

— И как в таком случае вы собираетесь сломить сопротивление наших так называемых союзников, если они его окажут, а они окажут, если не силой?

— Есть один выход, — уклончиво произнес Наследник и замолчал. Он не собирался раскрывать все свои планы сейчас. — Тьерна как сорняк, и мы вырвем его с корнем.

— Надеюсь, вы поставите меня в известность, когда примете окончательное решение.

— Уверяю тебя, ты узнаешь об этом первый, — хмыкнул Нааяр.

Еще бы! Щепки полетят во все стороны.

— Итак, мы обсудили все, что ты хотел?

— Можно сказать и так, — нетрезво протянул Тансиар, и Эдэрэр понял, что с ним было уже бесполезно разговаривать.

После того как дверь за ушедшим братом закрылась, вся напускная наигранность, а с ней и кривая усмешка исчезли с лица Чиаро. Проводив брата равнодушным усталым взглядом, Альентэ еще долго смотрел на черные створки, за которыми скрылся Эдэрэр, щурясь и слушая, как трещат поленья в камине.

* * *

Сидаль проскользнул в комнату любимого старшего брата, которую освещало багряное пламя, уютно подрагивавшее и прыгавшее по полу, стенам и потолку. Рядом горело еще несколько свечей, а на столе лежала привычно раскрытая книга. Чиаро сидел на корточках у огня и что-то жег.

— Ты пришел говорить о войне? — брат повернул к вошедшему голову. В беспощадно-правдивых глазах застыла насмешливая улыбка, а огонь отражался и играл в ставших алыми зрачках. — Так говори. Но если ты тоже собрался читать мне нотации, то лучше уходи, пока не пожалел об этом.

Сидаль решил последовать совету старшего брата:

— Вы идете завтра? На Черту?

— Да, — Тансиар заразительно зевнул и поморщился. — Эссельс решил так. Но раз уж ты здесь, почему бы тебе не налить нам… — брат внезапно помрачнел и добавил. — Хотя нет, не надо. Я хочу запомнить этот вечер. — Тени и свет попеременно плясали на лице Альентэ. — Некоторые вещи нужно запоминать.

Тансиар уже собрался и отбудет с рассветом, Сидаль видел это по тому блеску, который появлялся в глазах брата перед боем.

— А я думал, что с войной покончено, — растерянно проговорил братишка. — Раз теперь у нас с ашесами мир…

Полководец посмотрел на младшего. Это длилось не дольше секунды, после чего он произнес:

— Ты никогда не умел лгать, и сейчас делаешь это безобразно. Удивительно, как ты умудрился вырасти в нашей семье и так и не научиться красиво, незаметно и достойно соврать…

Забавное сочетание «достойно врать»! И все бы ничего, но как-то жутко не по себе. Да и его старший брат, обычно немногословный, язвительный и не склонный к философским разговорам, так странно ведет себя сегодня.

— Говори, зачем пришел?

Когда ты не можешь что-то объяснить — лучше молчать и не волновать своими смутными предчувствиями других, если не хочешь, чтобы тебя подняли на смех. Но Сидаль больше чем когда-либо был убежден, что Чиаро смеяться не будет. Он выслушает и запомнит все до последнего слова. Он может насмехаться над высшими силами, подтрунивать над приториями, язвить отцу и Наследнику, но к своему младшему брату у него какое-то совершенно особенное отношение.

— Не уходи завтра, — с жаром выпалил маленький брат. — Не уходи! Или дай мне пойти с тобой!

— Ты шутишь?

— Но остальные же идут с тобой! Трион, Рийон, Орьен…

— Он прошли обряд и обязаны защищать Стену. Как и я. — Огонь благодарно принял очередную порцию бумаг.

Тансиара Силы признали достойным оберегать Руайом первым, поэтому он и стал Альентэ. Получив из рук отца и Верховного темполийца меч с эбеновой рукоятью, принадлежавший еще Дориолану, он дал клятву стоять на страже границ и интересов Римериана до конца света или до последней капли крови. И это было совершенно справедливо — Чиаро был прирожденным воином. Кому еще, как не ему, можно было доверить рубежи? А вот сам Сидаль оказался не готов. Он так ждал того дня, так рассчитывал на то, что и над ним засияет Звезда^[31], но Силы не увидели в нем защитника, не прислушались, не приняли его стремления служить Вечному Царству: золотое пламя лишь на несколько мгновений задержалось над клинком и погасло. Или просто желание самого Сидаля было недостаточно сильным? Да нет же! Он хочет быть воином, хочет! Конечно, не как Чиаро, таким можно только родиться, но и он не уронил бы имя Аскуро! Ну почему Вечность так несправедливо поступила с ним? Он же уже достиг возраста, в котором уходят на Стену! Он может драться! И он не хочет ждать, не хочет надевать рясу и становится темполийцем! При одной мысли об этом у Сидаля начиналась тихая паника. Он уважал храмовников, чтил Вечность, возносил ей молитвы, но самому становится одним из них отчаянно не хотел. Мало того что Силы крайне редко отвергали достигшего необходимого возраста, Сидаль очень переживал из-за того, как он теперь выглядел в глазах Совета. А как стыдно было, когда Чиаро, как ему потом рассказывал Рийон, выступил на Эссельсе после его, Сидаля, неудачного посвящения и настоял, чтобы младшего из братьев, которому полагалась защита Порфирового и Гранатового Бастиона, освободили от этой обязанности до тех пор, пока он будет готов. Тансиар заявил, что ему не составит труда продолжать охранять обе твердыни. И это несмотря на то, что Альентэ вообще не должен был уходить на Черту. Как, впрочем, и брать на себя чужие обязанности! Первый Воин несет ответственность за всю цепь рубежей, защита каждой отдельно взятой крепости — задача младших братьев или подчиненных Первого Воина.

— Слава Силам, ты пока не представляешь, как ценна свобода. — Подошедший к Сидалю брат потрепал младшего по светло-русой голове. — Когда тебя оставляют в покое и дают свободно вздохнуть, пускай хотя бы на один короткий миг. Береги свою свободу, малыш, и радуйся ей!

— Я знаю, что это твой долг, — не унимался Сидаль. Похоже, в их семье этого никто не умеет. — Ты всегда побеждал. Но в этот раз… я не знаю, — младший понизил голос, — и мне страшно!

— Думаешь, удача мне изменит? — прищурился всесильный Альентэ.

Сидаля не зря считали провидцем. Правда, он видит будущее смутно, иногда лишь отрывками, которые можно толковать по-разному. Но когда родные узнали о его способностях, к младшему в семье стали относиться гораздо серьезнее, чем раньше. Да за такой дар отец отдал бы часть Царства и одного из сыновей в придачу!

— Ты не все понимаешь, но этого и не требуется, когда чувствуешь… — Чиаро внимательно вгляделся в лицо младшего брата и покачал головой, но улыбаться перестал и стал до невозможности серьезным.

— Нааяр говорит, что мы защитники, а не захватчики, и что…

— Откуда же вы такие наивные беретесь, а? — резко прервал брата Тансиар. — Ты слишком веришь словам. Ты можешь смотреть чужими глазами и слушать чужими ушами, но думай всегда своей головой. Не слушай всего, что тебе говорят. Не только на этой земле — но и на любой другой — выживают те, кто в силах сохранить свою самобытность, кто уважает и чтит традиции, а римериане давно утратили их. У ашесов есть их вера и обычаи, а что есть у нас? Что мы можем противопоставить пепельным кроме своих непомерных амбиций и нездоровой гордости, которая уже завела нас в тупик? Разве что Призыв?

— Не говори так! Мы боремся за Врата Вечности тысячелетиями!

— Вот именно, боремся. Ты не видел простых людей в бою, а я видел. Спроси у любого солдата, за что он готов умереть. И он ответит, что уж точно не за миф о Царстве Вечности. У нас много врагов, но мы по-прежнему продолжаем считать себя правыми во всем. Тебе не кажется это странным?

— Что именно? — не понял младший.

— Самоуверенность. — Чиаро говорил странные слова. Сидаль слушал и удивлялся, он никогда не видел старшего брата таким. — Мы привыкли к своему превосходству.

— Над кем?

— Над всеми, — ответил старший, — вопрос лишь в том, имеем ли мы на него право?

— Но…

Как объяснить? Что-то назревает. С этого дня оно обретет невиданную доселе силу и понесется с горы как ком, и уже ничто его не остановит. Оно будет давить всех, кто попадется на пути.

Тансиар вскинул голову и, видя растерянность на лице Сидаля, рассмеялся:

— Не бойся, братишка, пока я жив, я не спущу флаг. Никто из нас не спустит. Мы все очень одиноки в этом мире, впрочем, как и в любом другом. И кто раньше осознает это, у того останется больше времени на то, чтобы свыкнуться с этой мыслью. Эту войну начинали не мы, ее начали очень давно, но вот когда она завершится? Застанем ли мы это время?

— Так тебе тоже кажется, что именно нам предназначено покончить с этой враждой? — Его брат-военный наконец-то выразил в словах то, о чем долгое время думал сам Сидаль. И как же он был рад, что их мысли полностью совпадают!

— Пожать руку Асиду-Ахди? — Альентэ поднял бровь. — Я был бы бесконечно этому рад, братишка. Даже если бы это стало последним, что я сделаю.

Невеселая улыбка появилась и погасла. Лицо Тансиара вновь стало жестким.

— Но нет. За чужие ошибки всегда кто-то платит. Рано или поздно. Что ж с того, что похмелье досталось именно нам?

Чиаро снова был поглощен чем-то своим, чем-то незнакомым и чужим, что так пугало Сидаля в нем сегодня.

Провидец, если на то было благословение Вечности, мог предсказать будущее, но мог ли он его изменить?

5. Цера

Ветер ворвался в открытое окно, а двери, выходившие на балкон, распахнулись сами, будто впуская кого-то. На весну не очень похоже, но это она. Странная весна, странные разговоры, странные предчувствия…

Его дикий сокол летал сегодня где-то весь день, не дозовешься… Но Чиаро о птице не беспокоился, она вернется, когда захочет. Ее нельзя заставить прилететь назад, на то она и дикая — Тансиар не позволил бы никому одеть на своего лаггара путцы. Нет уж! Раз несвободен хозяин, пусть хоть его птица летает вольно.

Притворив расшалившиеся створки и разобравшись со своевольными шторами, римерианец провел рукой по волосам, притушил свет, потянулся и снова упал поперек кровати. Скоро взойдет Амарар, а за ним и Асандан^[32], и времени совсем не останется. Надо попытаться заснуть, пока еще есть возможность.

Но Альентэ не спал. То ли сказывалось выпитое, то ли не давали заснуть мысли, кружащиеся в голове. Он услышал от Нааяра все, что хотел, или почти все. Это был бесполезный разговор, не стоило его и начинать. Зеленоглазая оказалась права, из брата получился никудышный муж и редкостный мерзавец. Будь им любой другой римерианин, не Сын Вечности и не Наследник, решить вопрос не составило бы труда, но что делать, когда подлецом является один из Детей Звезд и у вас общий отец? Оставить все как есть? Скорее всего, так он и поступит. Однако баловство с сатринитом до добра не доведет — уж это Тансиар знает точно, так как испытывал воздействие браслета на себе и не раз.

Чужое приближение воин почувствовал, а потом и услышал задолго до того, как в его комнату постучали. Сидалю не спится сегодня, что ли? Нет, постойте… Прислушался. Это не мужчина. Так сердце мужчины не бьется. Но и на ребенка не похоже. Да и откуда ему тут взяться? Дети — редкость для Заблудшего. Зачем потомство, если время для тебя почти не имеет значения? Если, конечно, ты не собираешься совершить Ритуал.

Тансиар насторожился, напряг слух и, одним слитным движением вскочив с кровати, через секунду оказался у двери. За мгновение до того, как в нее должны были постучать, Чиаро потянул ручку на себя. Косой поток света скользнул в спальню, вызолотив ночной сумрак.

На пороге стояла она. С распущенными волосами, струящимися подобно черным волнам с хрупких плеч. Лицо разбито: левая щека в крови, правая — уже посинела.

— Вода не боится, вода ни от кого не бежит. — Разомкнулись бледные потрескавшиеся губы. — Но я сбежала. Потому что я слабая.

— Кто это сделал? — ярость в голосе. К чему спрашивать, если ты и сам знаешь?

— Он спит. Туда я больше не вернусь. По крайней мере, сегодня… У меня просто не хватит сил. — Сейчас она больше похожа на горную серну, чем на пепельную кошку.

Взяв ее покрасневшие из-за браслета запястья в свои руки и осторожно, словно пугливого зверя, погладив их, Альентэ произнес:

— Не знаю, как ты, а я не видел женщин сильнее. Немногие могут сопротивляться сатриниту.

— Смелые могут. Те, кто любит и кого любят. Меня еще никогда не любили…

— Возможно. Но это в прошлом…

Она не испугалась и не отступила. Наоборот — шагнула вперед.

Помнится, ты просила меня освободить тебя, и я сделаю это, но по-иному.

Одежды упали под ноги, и в ее диковатых изумрудных глазах блеснул вызов. Чиаро этот вызов понял и принял.

* * *

Сладкая радость утомленных тел. Страх, страсть, счастье, боль и отголоски — одного в другом — сердец, бившихся в такт все сильнее, а сейчас — постепенно успокаивающихся. Любые слова, даже самые нужные, иногда бывают лишними.

Тихий шепот:

— Прости меня.

— За что? — воин мягко улыбнулся, приподнялся на локте и прогладил поблескивающий в темноте шелк волос.

— За то, что с тобой я смогла вспомнить, кем являюсь и чего по-настоящему заслуживаю. Впервые со дня нашей с ним свадьбы.

У обычной римерианки, окажись она на ее месте, наверняка после такого назавтра под глазом расцвел бы огромный синяк. Скулы и руки саднят и ноют до сих пор. И что это за удовольствие, бить наотмашь по лицу? К утру, конечно, все заживет и никто ничего не заметит, а ночью все повториться опять. Нет! Уже не повторится. Муж уходит на Черту… Его не будет в Эбене, он сам ей об этом сказал.

— О чем ты задумалась?

— Вечность с Наследником — не знаю, хватило бы меня на это? Но я лучше умру, чем стану рабой!

— Ты никогда ей не станешь. — Касаясь прохладными губами на глазах заживающей щеки, ответил Тансиар. — Поверь мне, если не веришь себе. Но почему ты пришла именно сегодня?

— Скоро ты уйдешь, и вместе с тобой уйдут надежда, уверенность, свет…

— Я ухожу не навсегда.

— Но ты уходишь… Я боялась этого и ждала! Я всегда помнила, что этот момент настанет и не в моих силах будет остановить тебя. Ведь ты воин. Солдат.

Она целовала каждый шрам на его груди и говорила такие вещи, что Тансиару казалось, будто мир опрокидывается под ним. А потом он услышал… Этого языка Чиаро не знал, а она не говорила вслух, но он понимал каждое слово: «Ты просто создан для боя, боя до победы. И я буду завтра рядом с тобой. В каждом твоем движении, в каждом шаге, в каждом слове… в каждом враге. Пусть все стрелы и клинки, предназначенные для тебя, минуют свою цель, и ты вернешься, в несчетный раз прославив свое имя. А в звоне мечей, приветствующих твое возвращение, ты услышишь мой голос. Я буду ждать тебя!»

Этой ночью звезды плавают в кубках с вином. До сих пор этих звезд было — и не счесть! Но отныне и навсегда среди них она — одна. Цера.

Примечания

1

Притории или приторианцы — знатные римериане, а также выбираемые из их числа члены Совета (Эссельса).

2

Римериан (Руайом, Царство Вечности, Вечное Царство, устар. Иммерриан, что в переводе с забытого языка дословно означает"Существующий всегда") и Тьерна — два враждующих государства, находящиеся на материке, именуемом Сантарэ.

3

Владыкой (или Эдэром, Повелителем, Государем) именовался правящий монарх Римериана, а Эдэрэром называли его старшего сына и наследника.

4

Жителей Тьерны стали называть ашесами (т. е."пепельными") из-за цвета их волос: среди большинства тьернийцев преобладает серый или серебристый цвет.

Черта (или Стена) — граница Римериана, отделяющая его от дикарей Тьерны. Черта представляет собой огромную крепость, похожую по форме на восьмилучевую звезду, каждый луч которой заканчивается укрепленным бастионом.

5

Прозвище, данное Тансиару и ставшее его вторым именем. В переводе «темный, неясный, непонятный».

6

Альентэ (Первый Воин) — полководец. В переводе с забытого языка дословно — «держащий и ведущий».

7

Каэно — царская семья, правящая Тьерной.

8

У Владыки Царства Вечности Вэнэнадора Аскуро было 6 сыновей. По старшинству: Нааяр, Тансиар, Трион, Рийон, Орьен и Сидаль.

9

Дворец Заблудшего Солнца (Заблудший) — место, где проходят Эссельсы. Расположен в столице Римериана Эбене, также называемом городом Черного Дерева.

10

В представлении римерианцев существовало 3 вида посмертия: Вечность, Вечные Странствия и Небытие (Пустота). Небытие — понятие, полностью противоположное Вечности.

11

Сурир — вождь ашесов, считается римерианами владыкой Тьерны. Его жена — Сурима.

12

Созвездие, раз в тысячу лет появляющееся в небе над Сантарэ и состоящее из 3-х звезд (Цера, Кьяро (также именуемая Аргуо или"утверждающий") и Эррат (иногда называемая Синистер или"зловещий, обманчивый, недобрый")). По верованиям римериан Церео является предвестником тревожных роковых событий. Его самая яркая звезда Цера (или Восковая) — является символом гармонии, созидания и порядка. 3 звезды Церео появляются в небе неравномерно, две из них — Кьяро и Эррат — имеют свойство загораться сильнее или почти гаснуть, тем самым указывая на благоприятные или нежелательные события. Одинаково сильно светят редко, обычно свет одной из них преобладает над светом другой. Эррат — самая переменчивая звезда на небосклоне. Причем ученые так и не выяснили причин ее столь непостоянного поведения. По ошибке ранее Эррат считался путеводным наряду с его собратом Кьяро, однако после гибели множества кораблей, ориентировавшихся по Эррату (и считавших обманчивой не ее, а Кьяро) и разбившихся о рифы, светила были тщательно исследованы астрологами, и признано, что свет от Кьяро, в отличие от Эррата, постоянен и не гаснет.

13

Прежние (Восславляющие, Извечные, Апритории — в переводе «Бывшие «до»). По убеждениям римениан, это те, кто населял Сантарэ до их прихода и у кого был отвоеван Римериан.

14

Врата Вечности — так римерианцы образно называют восемь врат в Римериан.

15

Служители Темполия (то же, что служители Вечности и жрецы Ее Храма).

16

Алая Звезда — восьмилучевая звезда, ставшая символом Римериана и изображенная на его гербе.

17

Темполий (Святилище, Храм, Обитель Вечности) — главный храм всех римерианцев, расположенный в центре Эбена. Настоятеля Темполия называли Верховным Темполийцем.

18

В Сантарэ существовал культ Вечности и Вечных Сил. Считалось, что баланс в мире поддерживается сочетанием 4-х великих Сил природы: земли, ветра, воды и огня. И что Вечность соединяет их в единое целое для того, чтобы мир существовал и находился в равновесии. Римериане выделяли и чтили 3 посмертные ипостаси:

1) Вечность. Вечность подобно богине была глубоко почитаема среди всех жителей Сантарэ. Считалось, что достойно прожившие жизнь после смерти получали возможность перерождения. Среди римериан бытовали выражения:"Уходить в Вечность"и"Мы все пришли из Вечности, и все уйдем в нее". Смерть не считалась чем-то страшным и неумолимым, напротив, люди полагали, что она неизбежна и несет человеку успокоение и радость обновления. Жрецы Темполия, прощаясь с умершим, часто говорили, что"нам следует скорее сокрушаться, держа на руках новорожденного, которому предстоит прожить жизнь со всеми ее горестями и лишениями, чем плакать над уходящим, освободившимся от печали, чтобы проводить его в Вечность".

2) Римериане верили, что недостойные после смерти отправлялись в Вечные Странствия, именуемые также как Дорога, Тропа, Путь. Тяжкие преступления и пороки, такие как: убийство, предательство, клевета, ненависть, жестокость, алчность и др. отягчали и замедляли путь Странников. Чем тяжелее был проступок человека, тем дольше становился путь. Но для тех, кто мог справиться с прошлым, дойти до конца Дороги, которая была им предначертана, и, осознав свои ошибки, переосмыслить их, — того вновь ожидала Вечность, перерождение и новая жизнь.

3) Не прошедшие испытания Странствиями попадали в Небытие (или Пустоту — понятие, полностью противоположное Вечности), из которого выхода не было, и переставали существовать. Вечных мучений Небытие не предусматривало.

19

Среди римериан бытовало поверье, что ашесам покровительствуют серые твари, похожие на больших зверей из семейства кошачьих — так называемые серые (лунные, пепельные) кошки. Сами же тьернийцы считают серых кошек своими прародителями. Кроме того, ашесы верят, что мать их рода — Науэль или Священная Черная Кошка (земной аналог — черный ягуар) — при сотворении мира вышла из воды и произвела на свет одного черного котенка с зелеными глазами и четверых пепельно-серых котят с карими глазами, от которых и пошли все ашесы. Считается, что увидеть Науэль практически невозможно и что именно она дала жизнь владыкам Тьерны, поэтому черный цвет волос и зеленый цвет глаз отличает лишь царское семейство, тогда как у простых тьернийцев волосы серые или серебристые.

20

Отпрыски (Дети) Звезд, Сыновья Вечности — так называют всех мужских представителей рода Аскуро.

21

Кафа — древняя столица Тьерны, позже переименованная в Каву.

22

Рима — старшая дочь Суримы и Наследница трона. Суримой именовалась царица и владычица Тьерны (которую также называли Дочерью Науэли, Дочерью Звезд или любимой Дочерью Вечности). В отличие от римерианских обычаев, по которым трон передавался по мужской линии, в Тьерне наследовали женщины. Царицей могла стать только старшая дочь Суримы, зеленоглазая и черноволосая, и эти черты неизменно передавались в роду Каэно от матери к дочери. Обычные ашесы боготворили своих цариц и обожествляли их, считая прямыми потомками Черной Кошки. Себе в мужья Суримы по обыкновению брали известных воинов, прославившихся в бою. Мужчины, входя в царскую семью, принимали фамилию Каэно и клялись кровью защищать свою супругу и свою страну.

Примечательно, что зеленые глаза и черные волосы появлялись в царском роду только у девочек. Если рождался сын, он не наследовал этой отличительной черты и не имел права претендовать на трон. Считалось, что в случае попытки неправомерного захвата власти преступившего закон мужчину (как носящего имя Каэно, так и любого другого) ждет неминуемое и страшное наказание, однако подобных прецедентов в Тьерне не было.

23

Ашесы называют Видящими тех, кто обладает даром предсказывать грядущее.

24

Самый прочный из известных металлов.

25

Эбен, Черное Дерево или Древо Прежних — древнейший символ одноименной столицы Римериана. В древние времена в Римериане росли целые эбеновые рощи, теперь же осталось только одно живое дерево, растущее в Темполии и тщательно оберегаемое храмовниками. По легенде первый росток Древа появился из пролитой крови Аскура, родоначальника династии правителей Римериана.

26

Алеара (Крылатая гвардия, позже была переименована в Альтеру) — личная гвардия, охранявшая главу Престола и состоявшая из пеших пикинеров и всадников. Ранее главой алеар являлся Альентэ, и именно он отвечал за подбор людей в этот род войск до покушения одного из алеар на Вэнэнадора Аскуро в Темполии во время молебна. Тогда римерианец бросился с кинжалом на Владыку, но его вовремя остановил Тансиар, стоявший в отдалении у соседнего придела. Рука Первого Воина оказалась быстрее руки убийцы — Альентэ в последний момент успел метнуть клинок и остановить нападавшего — покушавшийся на жизнь Владыки упал на расстоянии в пол-локтя от своей жертвы. После этого случая с Альентэ сняли командование алеарами, а саму Алеару расформировали. По совету и протекции Нааяра была образована новая гвардия — Альтера, состоящая из людей, набранных приближенным к Наследнику Офферионом Ваккой, служившим ранее личным охранником Эдэрэра.

27

Бытует поверье, что посуда из эбена нейтрализует яды.

28

Враждебные Римериану пустынные племена, совершающие свои набеги на приграничные Царству Вечности земли и славящиеся своей многочисленностью: ахены, хурты, хинеты. Достоверно известно, что во время последнего Призыва эти племена объединились, а Тьерна оказывала им активную поддержку.

29

Изначально для охраны Римериана было создано 8 Бастионов: Пурпурный и Алый (Северные), Багряный и Рубиновый (Восточные), Гранатовый и Порфировый (Южные), Пламенный и Червонный (Западные). Бастионы соединяются Стеной (Чертой), образуя восьмиугольник, в центре которого расположена столица Римериана Эбен. Охранять Стену считается великой честью для любого римерианина, но это дозволено лишь узкому кругу из числа избранных, в который прежде всего входит семья Владыки, в том числе его сыновья. Охрана Бастионов доверена 4 сыновьям и воинам: за Пурпурный и Алый бастионы отвечает Трион; за Багряный и Рубиновый — Рийон; за Гранатовый и Порфировый — Тансиар; за Пламенный и Червонный — Орьен.

30

Ритуал или Призыв. Считалось, что если у Владыки Римериана рождалось пятеро сыновей, старший из них наделялся способностью воззвать к Вечности и Четырем Силам — Правом Призыва, приводившим в действие неведомое по мощи оружие. Четверо младших сыновей после посвящения их Стихиям становились их проводниками. Ритуал состоял в объединении четырех Сил и вызывал землетрясение, смерч, наводнение и огненный вихрь невиданной силы. Во время Призыва Пятый мог распоряжаться стихиями, которые на ограниченное время становились ему подвластны. Отсюда выражение, что «Вечность ждет одного», т. е. Пятого, способного объединить четырех. Считалось, что после окончания Ритуала вместо ветра, огня, воды и земли, которые использовались как оружие, оставались пыль, пепел, кровь и песок, олицетворявшие собой разрушительную мощь Стихий. На данный момент Стихиям были посвящены четыре брата, которые соответственно именовались Трион — Владыкой (или Властителем) Земли, Рийон — Владыкой Ветра и Орьен — Владыкой Огня. Тансиар избежал участи посвящения Стихиям, поскольку был незаконнорожденным. Предполагалось, что Сидаль пройдет посвящение и станет Владыкой Воды, но Силы его не приняли, и Тансиар временно занял место младшего брата и принял командование предназначавшимися ему Бастионами на себя.

Стоит отметить, что последний раз Аскуро использовали Призыв более тысячи лет назад, во времена Дориолана Избавителя, отца Вэнэнадора Аскуро, когда тот призвал Силы и одержал решительную победу, сокрушив ашесов. Пепельным был нанесен такой ущерб, от которого они не могли оправиться многие сотни лет. Но и Владыка Дориолан заплатил за победу высокую цену: его братьев Стихии фактически разорвали на части, не оставив от них и следа. Что касается самого Дориолана, слухи разнились: кто-то говорил, что его тело бесследно пропало, а кто-то, напротив, утверждал противоположное. Поговаривали, что Владыка все-таки выжил, но повредился рассудком и полностью утратил память. Некоторые римериане верят, что Избавитель до сих пор жив и что семья скрывает его местонахождение, но, как бы то ни было, после проведенного Призыва его никто и никогда больше не видел.

31

Имеется в виду кровный обряд признания сыновей Владыки в день их совершеннолетия. Править Царством Вечности могли лишь мужчины из рода Аскуро. И хотя Аскуро чувствовали друг друга, этот ритуал был необходим, чтобы исключить возможность подмены Сына Звезд ребенком простого смертного. Обряд традиционно проводился в Темполии, и по его благополучном завершении Сын Вечности получал под свою защиту 2 из 8 Бастионов Римериана и давал клятву защищать их. Обряд состоял в следующем: сын Эдэра в присутствии знатных приториев и царской семьи проливал свою кровь в специальный кувшин, в который Верховный темполиец потом опускал меч. Если в мужчине действительно текла кровь Аскуро и он был перворожденным, над его мечом загоралась алая восьмилучевая звезда. Если сыновей у Владыки было несколько — то над клинками младших появлялась золотая звезда. В случае если звезда над мечом загоралась и гасла, обряд через некоторое время проводили повторно, и если все повторялось без изменений, то считалось, что сын Владыки не может быть воином и его отдавали в Темполий для служения Вечности.

32

Или, как их зовут, звезды-братья. Две соседствующие в небе Римериана звезды-солнца. На заре появляются одно за другим, но на закате садятся вместе.