Я живу сейчас

Елена Вафина

Главный герой отправляется в путешествие к Атлантическому океану в Португалию, чтобы впервые в своей жизни заняться серфингом, и находит там не только спорт и красоты природы, но и новые знакомства, которые помогают герою воспрянуть духом, обрести мудрость и веру в себя, открыть новые чувства и всколыхнуть память. История пронизана болью первых поражений и радостью побед, симпатией к людям и взаимным пониманием с окружающим миром, любовью и дружбой, без которых жизнь обычно становится пресной.

День 2

В девять часов утра нас уже ждали в школе. Андрей уверял меня, что идти нам всего пять минут, поэтому самозабвенно лежал в кровати и досматривал сны. Я в это время сделала зарядку, съела порцию овсяной каши с изюмом, тост с сыром и выпила кружку кофе. Предстоящее испытание волновало меня до стука челюстей друг о друга. Еще ни разу в жизни я не вступала в близкий контакт с жителями той или иной страны. А что, если они неотесанные и кривляются как обезьяны? А что, если между собой они будут смеяться над нами из-за плохой физической формы? Вдруг от меня потребуется отличное знание английского, а я им не владею? А если мне не понравится серфинг в первую же минуту? «Ладно, перетерплю эти две недели как-нибудь», — подумала я.

Внутренний двор апартаментов был весь мокрый, будто всю ночь лил дождь. Стену дома облепили улитки с витиеватыми раковинами. Стоял густой серый туман. Я решила не делать поспешных выводов и дать природе шанс. Я приехала в лето и ожидала, что хмурое утро в итоге превратится в солнечный день.

Школа представляла собой скопление одноэтажных домиков, в которых находились комнаты серфинг-лагеря. Во дворе школы расположился деревянный навес, под которым прятались столы и лавки, а также подсобные помещения для гидрокостюмов, досок, стиральных машинок лагеря и кабинет Анатолия.

У школы толпились ученики. По выражению лиц я поняла, что они приехали из стран постсоветского пространства. Парень сидел на пластмассовом кресле и держался за голову, его девушка откинулась на спинку стула и курила. Другой ученик с недоверием окинул нас взглядом и отвернулся. С ноги на ногу переминались женщина и еще два молодых человека с ней. Никто не улыбался и не здоровался — все так, как я привыкла.

Когда подошло время, из школы к нам вышел симпатичный португалец Нелсон, кудрявый, со складной фигурой. Он завел нас под навес и запрыгнул на стол. Мы робко расселись вокруг. Около получаса Нелсон рассказывал о приливах и отливах, о направлении ветра и влиянии рельефа дна на образование волн, показывал, как надевать гидрокостюм и что делать с ним после использования. Он смотрел нам прямо в глаза, постоянно улыбался и шутил. А я сидела, стиснув зубы от напряжения, потому что понимать английскую речь и кивать — это еще не учиться серфингу. Я боялась своих неудач, критики, слов, что я хуже всех, потому что все это уничтожало мою самооценку в детстве, когда я занималась танцами. Это что-то во мне испортило, и с тех пор я не чувствовала вкуса жизни. Но когда ты ребенок, твои ошибки выглядят мило и простительно. Позориться во взрослом возрасте очень стыдно.

От волнения у меня стучало в висках и кровь заставляла щеки краснеть. Я не замечала ничего вокруг и уже забыла обо всем, что нам только что рассказал Нелсон. Поэтому, когда Анатолий раздал нам гидрокостюмы, я с огромным трудом натянула свой на себя, но кто-то дернул меня за молнию спереди, и меня осенило: молния должна быть на спине. Вот и первое удушающее чувство стыда: я единственная из всех, кто надел гидрокостюм неправильно. Заторопилась ситуацию исправить, пока еще кто-нибудь не заметил, но гидрокостюм предательски прилип к уже увлажнившемуся из-за жары телу.

Помимо гидрокостюмов, нам выдали футболки, которые мы должны были надеть сверху. Так инструкторам легче узнавать своих учеников в океане. Цвет футболок мне понравился — голубой, вполне логичный для занятий в воде.

Из кладовки Анатолий и Нелсон вынесли доски для серфинга и раздали ученикам. Я впервые видела доски в реальности и трогала их. Все это было странно и неестественно для меня. Я не знала, можно ли класть доску на асфальт, поэтому держала ее в руках, которые тут же задрожали от напряжения. Я была ужасно зажата, старалась стоять где-нибудь в сторонке, пока мимо шныряли все эти посторонние люди. Я не понимала, зачем я здесь, зачем мне все это нужно.

Уложив доски в трейлер, инструкторы повезли нас на пляж. С каждой секундой я становилась все ближе к испытанию. То, что я ничего не знаю ни о серфинге, ни о поведении в воде, меня очень пугало. Последние несколько лет я даже не купалась в открытых водоемах. Уже заранее пыталась как можно сильнее свыкнуться с мыслью, что у меня точно ничего не получится, что уже сейчас надо признать свое поражение.

«Смотри, смотри! Океан!» — с восторгом говорил Андрей, а я в это время разглядывала дома и поля.

«Вот какой я серфер! — думала я. — Даже не смотрю на океан». Мне казалось, что я совершаю ошибку, что я сама — ошибка в этом месте.

Мы были уже в гидрокостюмах, но нас предупредили, чтобы мы взяли с собой полотенце. Я отнеслась к этому невнимательно. Полотенце-то взяла, а вот о том, что нужно оно для переодевания, не подумала. Нелсон сообщил, что перед возвращением в школу мы должны снять свои гидрокостюмы и переодеть купальники на сухую одежду, потому что соль океана разъедает буквально все, а мы должны позаботиться о сохранности сидений в машине. Я сглотнула ком, потому что сухой одежды не взяла.

Одной из главных забот, на которую мы должны были обратить внимание, был крем для загара. Чем выше степень защиты от ультрафиолетовых лучей, тем лучше. Я высокомерно фыркнула. Помимо того что за окном все еще было довольно много облаков и мало солнечных лучей, я была восприимчива к солнцу и очень редко, практически никогда не получала ожогов. К тому же перед поездкой несколько раз посетила солярий. Больше для красоты, конечно, чем для подготовки кожи. В памяти всплывали моменты, когда в путешествиях я видела идеальную картину мира, и мне хотелось ей соответствовать, но было поздно меняться, поздно работать над собой. Так что теперь я предприняла небольшие усилия заранее.

Уже на пляже мы сложили свои доски в ряд и столпились вокруг Нелсона. Он разделил учеников на две группы — новичков и опытных. Сам он взял группу умелых, а нас передал другому инструктору. Я испытала разочарование, ведь Нелсона я знала уже второй час в жизни, а тот новый — мне чужой, и опять надо к кому-то привыкать.

Наш инструктор был худой и светловолосый. Он не улыбался, как Нелсон, и тонкие морщинки вокруг глаз появились не из-за частого смеха, а из-за того, что он щурился от солнца. Имя его показалось мне странным — Гуштаву. «Бразильский сериал какой-то!» — с усмешкой подумала я. В то время как обтянутый гидрокостюмом Нелсон смотрелся фигурным и приземистым — плоский живот, широкие плечи, налитые соком икры, Гуштаву был худым и высоким. Одна черта в его внешности мне импонировала — нос с горбинкой. С ним человек для меня уже был на пятьдесят процентов красивым. Остальные пятьдесят складывались из внутренней наполненности человека.

Подбородок Нелсона всегда был приподнят, а улыбка не сходила с лица ни на секунду. Когда он в чем-то соглашался с собеседником, то играл глазами — закатывал их, отводил в сторону, смотрел в лицо собеседника. Казалось, он на все смотрел немного свысока, играючи, знал себе цену, но при этом показывал, что уважает и тебя, втаскивая на эту вершину, с которой вы вместе смотрите на мир сверху.

Гуштаву же, напротив, смотрел на всех и ни на кого конкретно, объясняя нашу задачу на сегодня. Он не притягивал, не завлекал людей, не призывал доверять ему. Он сразу приступил к делу, не тратил времени на пустую болтовню. Имея спортивное прошлое, я сразу оценила его серьезный подход, и мне это понравилось.

От него я узнала, что в воде всегда нужно стоять к океану лицом, потому что это стихия и она непредсказуема в своем поведении. Но главная опасность — это другие серферы, волной их может бросить прямо в тебя, или ты сам преградишь им путь, и вы столкнетесь.

Сегодня от нас требовалось зайти в воду по пояс, лечь на доску, дождаться толчка пеной и оторвать грудь от доски на вытянутых руках. Пока я пыталась себе это представить, все куда-то побежали. Я побежала за ними. Ученики влетели в воду на всех парах и начали бросаться в волны головой, как обезумевшие пингвины. Вода была ледяной, она тут же просочилась через молнию на спине и намочила поясницу. Нырять с головой мне не хотелось. Подходила волна, и я подпрыгивала, как вчера, чтобы волна меня подняла, а не искупала. Я изо всех сил вытягивала шею, чтобы не намочить лицо и волосы, а когда обернулась, увидела серьезный взгляд Гуштаву и поняла, какой неженкой, трусихой, слабой я выгляжу. Снова подошла волна, и я подставила ей макушку, потому что не знала, как правильно нырять. Удар был такой силы, что я открыла рот и тут же нахлебалась воды. Я предприняла еще попытку, и тогда у меня полетели искры из глаз. Когда я вынырнула, остальные уже шли на берег.

Гуштаву побежал вдоль пляжа, мы за ним. Я бежала самая последняя, потому что чувствовала себя очень плохо. У меня кружилась голова от ударов воды, я боялась потерять сознание. Жалеть себя я не умела, вот и бежала изо всех сил, хотя по-хорошему, надо было сначала прийти в себя. «Вот я и погибну, еще не начав заниматься серфингом», — подумала я, но вскоре добавились новые ужасные ощущения. Когда мы встали в круг и начали делать наклоны, гидрокостюм меня чуть не задушил. Мое лицо побагровело, но я по-прежнему старалась не подавать вида, что это доставляет мне какие-то неудобства. Гидрокостюм должен сидеть плотно, что тут поделаешь. Иначе нет в нем никакого смысла, если вода попадает внутрь. Ты просто замерзаешь, и это заботит тебя больше, чем серфинг. Да и недалек час заболеть, ведь вода в океане колеблется от шестнадцати до двадцати одного градуса.

Разогревшись разминкой, мы еще раз выслушали инструктаж и легли на доски. Гуштаву подошел к каждому ученику и отрегулировал положение тела. Наши доски новичков были широкими и длинными. Я не представляла, как управляться с таким плавательным средством, но старалась сделать все, что могу — запомнить советы. Надо было лежать так, чтобы носки ступней стояли на самом хвосте доски, а руки упереть сбоку на уровне груди. Проделывать это на песке было проще простого, но я смотрела в океан и видела, что ученики других школ не справляются.

Гуштаву приказал нам зайти в воду, и тут мои неудачи продолжились. Каждый из нас пристегнул к ноге трос, соединяющий его с плавательным средством, который называется лиш, и взял свою доску в руки. Ученики уже входили в воду, пока я пыталась затолкать доску себе подмышку. Длины моей руки не хватало, чтобы взяться за ее нижний край, это раздражало меня. Сгорая от стыда, я смогла приноровиться и взять доску, как тазик, уперев один край себе в бок. Я посмотрела на Гуштаву, смеется ли он надо мной, но он не смеялся. Он, даже не зная моего имени, решил меня подбодрить и показал знак рукой, что все отлично. Но для себя я все равно выглядела жалкой.

Перекатывать доску через встречные барашки пены получалось хорошо. Это напоминало какое-то знакомое ощущение взаимодействия, как танец в паре, когда ты учишься предсказывать действие партнера за мгновение до того, как тот его совершит. Доску надо было придерживать одной рукой, распластав ладошку по ее поверхности, а второй топить ее хвост, когда подходит волна. Это было даже весело, как детская забава.

Вдруг Гуштаву скомандовал всем развернуться вместе с досками, лечь на них животами и начать грести к берегу. Я забросила сначала одну ногу, потом навалилась на доску всем телом, затем подтянула вторую ногу. Доска подо мной ходила ходуном. Один неловкий вдох, и она готова была перевернуться. Когда я попыталась грести, она начала раскачиваться. Первой же волной меня смыло с доски прочь. Искупавшись с головой, я собралась попробовать снова. Я видела, что идет волна, но не успела исправить положение, белая пена подняла хвост моей доски и держала его так до тех пор, пока я не сползла в воду, как с ледяной горки, лицом вниз.

Почему-то у меня задрожало все тело, хотя страха я не испытывала. Я смотрела на Гуштаву и не понимала, что мне делать. Похоже, у остальных дела были не лучше, поэтому инструктор решил уделить время каждому ученику индивидуально. Пока до меня не дошла очередь, я не делала ничего — просто стояла в воде и подпрыгивала вместе с волнами, будто пришла искупаться. Пена сшибала меня довольно сильно, поэтому требовалось немало сил устоять на одном месте и удержать в руках доску. Океану удавалось попадать мне прямо в ноздри и глазные яблоки, потому что я не могла прикрыть лицо рукой, ведь руки были заняты. Я все еще не понимала, зачем я всем этим занялась. Когда до меня все же дошла очередь, я была уже никакая. Соленая вода лилась у меня отовсюду — из носа, глаз и рта. Я запрыгнула на доску, как слон, Гуштаву прокомментировал: «Полегче!» — и засмеялся. Быть в более глупом положении перед посторонним человеком невозможно. Неожиданно Гуштаву толкнул мою доску, и я заскользила к берегу. Скорость казалась большой, и у доски не было возможности так сильно колыхаться, поэтому под собой я наконец почувствовала стабильную поверхность. По крайней мере, я ощутила, что ехать хотя бы на животе возможно. Гуштаву переключился на других, а я попыталась повторить подвиг. И мне это не удалось.

Первый урок был закончен. Мы переоделись в сухое прямо около трассы. Ветер развевал края полотенца, и все проезжающие могли видеть наши розовые от холода зады. Свои гидрокостюмы мы положили в большие пластиковые тазы и отправились в школу. По приезде мы должны были постирать свои вещи в пресной воде и повесить на сушку. Все это напомнило мне время в детском саду, где мы все вместе убирали игрушки, застилали свои раскладушки или одевались на прогулку. Давно я вот так коллективно не делала обыденных вещей.

У меня было дело к Анатолию на тему муравьев в постели, о которых я почти забыла в океане. Я приготовилась, что сейчас начнется какая-нибудь тягомотина: «надо сказать хозяйке, вот вам телефон, только она не говорит на английском, немного подождите, попробуйте помыть полы, я вызову специальную службу, ой, забыл…» Но он с пониманием ответил, что такого быть не должно и сегодня же хозяева примут меры. Мне не пришлось настаивать и обороняться. С этого момента мне захотелось называть его просто Толей.

До следующего урока оставалось полтора часа, и мы поторопились вернуться в апартаменты, снова надеть купальные костюмы и перекусить. Какое-то шестое чувство подсказало мне взять несколько купальников, хотя сохли они только днем, вместе с этим выгорая.

Я полезла в шкаф, чтобы поменять футболку, потому что эта промокла и начала покрываться белыми разводами соли, а моя одежда кишела муравьями. Я была в ужасе и весь перерыв перетрясала вещи, пряча их в чемодан.

Андрей в это время впервые на моем веку принялся готовить. Ему вдруг неожиданно захотелось питаться здоровой пищей, и булочка с кофе его уже не устраивала. Я выпила слишком много соленой воды, поэтому есть мне не хотелось. Когда я наклонялась к чемодану с очередной вещью, у меня из носа вытекала струйка воды. Не капля, не несколько капель, а именно струя. От чего казалось, что весь мозг промыт океаном.

Нас просили прийти на урок пораньше, чтобы в назначенное время уже выехать из школы, а мы опаздывали, поэтому пришлось совершить пробежку, и мой живот недовольно ворчал. Нелсон играл в настольный теннис прямо в проходе с другими инструкторами. Оценивая свои ощущения, я решила, что та женщина в годах больше ни за что не согласится войти в воду с доской, потому что даже мне показалось это занятие адски тяжелым и в какие-то моменты унизительным. Но она пришла, а значит, и мне сдаваться было еще рано.

Нас привезли на тот же пляж — инструкторы называли его Бокашика. Мы размялись, уже не так активно. Да у меня и не было сил на большее. Солнце пекло прямо в макушку, невозможно было раскрыть глаза широко, в гидрокостюме становилось невыносимо жарко. Но негодование я испытала по другому поводу. После разминки Гуштаву принялся показывать, как на доске вставать. У меня появилась стойкая убежденность, что он решил меня уничтожить. Мне казалось, он не замечает, что мы в плохой физической форме, что мы уже не молодые и не гибкие, а просто отрабатывает привычную схему занятий. Я нахмурилась.

Мы уложили доски на песок и легли сверху, как нас учили утром. И вдруг Гуштаву командует: «Ап!» — и мы все вскакиваем в полный рост. Я тут же обожгла большой палец о доску, подтягивая свои тяжеленные ноги. Более того, казалось, у меня больше не хватит сил это повторить, я уже устала.

Я заметила, что ученики стоят вдоль доски одинаково, но нога, которая выставлена вперед, у всех разная. Гуштаву объяснил, что сейчас мы инстинктивно выбрали самую удобную позицию, что так дальше мы и должны тренироваться, не стараясь поменять ногу на другую. Появились понятия «передняя и задняя нога». Трос, который называется лишем, мы должны были закрепить как раз на заднюю ногу, ведь иначе он может просто не позволить выставить ногу, натягиваясь до предела. Ученики с правой ногой впереди назывались «гуффи», а с левой — «регьюлар». Сам Гуштаву был «регьюлар», как и я.

Мне было страшно. Еще несколько раз мы вставали на досках, и у меня получалось из раза в раз все медленнее и хуже. Я была уверена, что в океане упаду лицом прямо на свою доску, споткнувшись. Я еще не почувствовала океана, не поняла закономерностей, по которым движутся волны, не осознала того момента, когда волна вдруг толкает тебя, я еще даже не гребла, боясь перевернуться!

Когда мы направились в воду, я была уже в поту и в оцепенении. Все размышляла, как мне приноровиться, в чем могли быть ошибки утром, погрузилась вглубь себя, но океан быстро привел меня в чувства и вернул из внутреннего мира в наружный хорошим ударом водой в лицо. Я тут же закашляла, избавляясь от воды в глотке. Глаза и ноздри жгло из-за соли, и я ощущала сильную лень шевелиться и что-то делать. Ты вроде хочешь постоять на месте, отдышаться, но океан таскает тебя и доску туда-сюда, постоянно нужно концентрироваться на происходящем, не отвлекаться на птиц и других людей и отчаянно сопротивляться накатывающим волнам. Это жутко изматывало.

Гуштаву снова помогал ученикам, толкая их доски. Он кричал в нужный момент: «Ап! Ап!» — и ученики вскакивали и падали, как подкошенные. С его помощью мне удалось встать и проехаться несколько секунд, после чего я бездарно упала в воду плашмя, но Гуштаву все равно одобрительно кивнул.

Все мы были возрастом от двадцати до сорока пяти, но в океане вдруг стали детьми, которых учил жизни взрослый — наш инструктор Гуштаву, без которого у меня ничего не получалось. Он был настолько сосредоточен, что его рот приоткрывался, когда он ждал волну. А в тот момент, когда он толкал доску ученика, он, наоборот, плотно сжимал губы, и я видела, что он прикладывает огромные усилия. И вот что я вдруг почувствовала: сильное желание сделать все правильно хотя бы ради него, чтобы его старания имели результат, но у меня опять ничего не получалось. С десятой попытки я смогла вовремя залезть на доску, пена несла меня к берегу, но я не могла решиться встать, крепко держась за края доски. В конце концов меня переворачивало сотню раз и тащило уже под водой. Океан вытворял со мной все что хотел. Сама не замечала, как начинала ругаться после очередного падения. Я проклинала себя, меня раздражало, что какая-то вода пытается меня унизить. Когда меня кубарем выносило на берег, нервы натягивались до предела. Хотелось бить доску и пинать океан, но я успокаивала себя и снова шла на глубину. Но ни злость, ни спокойствие не помогали мне достичь успеха.

Я старалась крутиться около инструктора, чтобы тот почаще помогал мне. И он старался изо всех сил, но я была безнадежна. Руки одеревенели, связки бедра получили растяжение, ребра болели. Не знаю, был ли кто-то таким же неудачником, как я. Не было времени ни секунды взглянуть на кого-то другого. Гуштаву повторял одно и то же, я внимательно слушала, запоминала, обещала исправиться, но моя судьба на доске решалась за доли секунды, и я не успевала что-либо предпринять. Волны не собирались под меня подстраиваться и жевали меня, как могли. Гуштаву видел, что я больше похожа на мусор, плавающий на поверхности, чем на человека, готового бороться. Урок закончился. Инструктор взял мою доску и вынес ее на берег. Я очень не любила, когда за меня что-то делали, потому что это значило, что меня признали слабой. И глупость так думать затмила удовольствие от его внимания.

Гуштаву показал пальцем на мою ногу. Я опустила взгляд и увидела, что чем-то порезалась, идет кровь. Я побоялась, что он запретит мне заниматься дальше, поэтому сказала, что ничего не чувствую, и зарыла стопы в песок, чтобы смешать его с кровью.

Пока мы шли к трейлеру, нам удалось немного поговорить. Я едва успевала за ним по вязкому песку, но диалог меня держал, как на поводке. Я спросила Гуштаву, хотел бы он побывать в России, а он ответил вопросом: «Зачем?» Быстро сообразив, чем бы он мог у нас заняться, сказала, что у нас есть Балтийское море, где тоже можно заняться серфингом и показать мастер-класс. Мне показалось, что мое предложение слишком скучное, Гуштаву молчал. Откуда ни возьмись появилась оса и начала кружить вокруг него. Он отмахивался и вскрикивал, как дитя, а потом рассказал, что в детстве его ужалила оса, началась аллергия, он стал задыхаться, и у него остановилось сердце. Врач всадил ему укол прямо в сердце. Ярко представив этот эпизод его жизни, я будто побывала в его прошлом, будто все это время мы были знакомы. Зная меня несколько часов, Гуштаву общался со мной открыто и непредвзято. Он даже не знал, что я за человек, но доверял мне. Необъяснимое и необъятное чувство благодарности охватило меня. Благодарности за то, чего нельзя увидеть, съесть или потрогать. Как сложно устроены люди. Он не сказал ничего особенного, но на мгновение мне показалось, что нам даже не надо шевелить губами, чтобы поговорить.

Я забыла о неудачах в океане, о стыде, о размазанной по лицу косметике и неидеальной фигуре, об одежде и своем статусе в жизни. Гуштаву говорил не со всем этим, а с тем, что я так долго искала в себе — с тем «я», которое было помещено в это тело тридцать лет назад. Одурманенная новым ощущением, я с легкостью донесла доску до трейлера, забыв, что пару часов назад доска не умещалась подмышкой. Я не чувствовала усталости, будто это что-то физическое и незначительное. Андрей молчал и смотрел на горизонт точно так же, как я. Мне оставалось только догадываться, чувствовал ли он то же самое. А если чувствовал, то додумался ли почему. Но нам было страшно говорить, будто откроем рот, чувство вылетит, и мы снова впадем в свою спячку, которую считали жизнью.

В школе мне страшно захотелось сделать что-нибудь полезное. Я испытывала удовольствие без оглядки, впервые в жизни. И мне хотелось этим чувством поделиться, но я не знала как, поэтому перестирала много чужих футболок, но жажду сделать хорошее дело это утолило лишь на каплю в огромном океане страсти.

Когда все дела были закончены, я ощутила новое чувство: я не хотела уходить из школы ни на минуту, будто могла сделать больше, отдать себя во благо. Мне казалось это безумием и счастьем одновременно. Я действительно проснулась и теперь не знала, что мне делать с этим бодрствованием, чем заполнить каждое мгновение.

Мы удалялись от школы в направлении апартаментов, и чувства вместе с нашими телами слабели, но не исчезали совсем. Физические ощущения начинали преобладать над душевными. Тело становилось тяжелым, болели мышцы, уходила энергия, всплывали стыд и страх. Но больше меня волновало то, что я не знала, как жить дальше. Я будто открыла в себе какие-то новые качества, которые мне нравились, и не знала, кого благодарить за это.

Под кроватью вдоль плинтуса мы обнаружили горы белого порошка — отравы для муравьев, но они еще бегали в шкафу, только это отошло куда-то на десятое место в очереди забот. Еще никогда мы не получали так быстро того, чего хотели. Переодевшись, мы, как под гипнозом, снова пошли на звуки океана. Андрей опять полез купаться, а я решила, что воды с меня на сегодня достаточно, и смаковала свои эмоции на берегу. Я уже знала, что уехать отсюда будет непросто. Но сейчас был только первый день, поэтому можно было отмахнуться и не позволить себе думать об отъезде так рано. Внимательно вглядевшись в лица отдыхающих, я заметила ту же блаженную улыбку, с которой сидела сама.

К вечеру похолодало. По дороге в апартаменты мы купили дыню в местном супермаркете, которую потом съели на веранде. Мы все продолжали думать и думать о том, что безвозвратно изменило нас. Безвозвратно, потому что став прежними, мы как минимум будем знать, что бывает по-другому.