Нетленка. Жили-были мы

Елена Борисовна Четвертушкина

Реальный мир или мир фантастический – проблемы одни и те же: одиночество, сомнения, страхи… Близкие далеко, а чужаки рядом… Но всё можно преодолеть, когда точно знаешь, что хороших людей всё же больше, чем плохих, и сама земля, на которую забросило, помогает тебе.

Глава 4

Вы мне хотели жизнь испортить? — спасибо, справилась сама.

Народная мудрость.

Один мой хороший знакомый считает, что любая книга должна начинаться, как налет конницы на вражескую пехоту: внезапно и яростно, круша и подавляя вялое сопротивление, а подсчет пленных и разбор полетов следует оставлять на потом — чего тут думать, прыгать надо!

Не могу с ним не согласиться, но с конницей никак не получается — лошади не мой формат.

Наверное, на самом деле эта повесть — те самые летящие по ветру листья, ворох воспоминаний, которые, как взметенные сквозняком бумаги, порхают беспорядочно, стараясь опередить друг дружку, к окну — чтобы взмыть из него в ничем более не ограниченную последнюю высоту. И общего у них — только то окно, подарившее свободу, да ещё мой путаный почерк, сделавший их говорящими. Может, так и останутся кружить у окна, пока не собьет непогода на землю; а может, рванут в высоту, унося куда-то, кому-то, — незнаемому, но неравнодушному, — рваные мысли о непостижимой, недостижимой синей птице — нетленке.

…Или попробовать? — пусть не книгу, пусть главу. Ну, например, как-то так:

Микада, что-то рассказывая в лицах, жестикулировал бутылкой с коньяком; Гжесь-Слепое Счастье, прикрыв от удовольствия незрячие глаза, азартно лопал рыбный салат с кедровыми орехами; Пёсик выедал яблоки из жареного гуся, а Траут — клюкву из кислой капусты. Когда же я заметила, как Тревет тишком таскает из ведра сырое мясо, замаринованное на завтрашние шашлыки, то глянула на Габи повнимательнее, и убедилась: муж в данный момент находится в том именно состоянии, что и я после «налета орла» на амарант.

Был обычный вечер буднего дня; как обычно, к нам на огонек слетелись друзья. А когда вечер, устав подмигивать последними солнечными лучами из-за Гадючьей сопки, закатился отсыпаться за море, и всех гостей наконец проводили, я поинтересовалась:

— В чем дело, милый? Откуда эта горькая складка между бровей? Тебе вдруг, вдруг, вдруг разонравилось готовить? Не понимаю, с чего…

Габи только рукой махнул. Мы кое-как успели помириться, но обретенный мир выглядел чуточку кособоко: с Габиной стороны — выжидательный, с моей — настороженный. Каждодневные дела требовали совместных слаженных действий, каждый из нас, со своей стороны, честно пытался наладить отношения, но без особых успехов: чуринги по-прежнему оставались для Габи — мусором, а для меня — рабочим материалом.

А вот теперь растолкуйте мне, как можно считать великим писателя, беззастенчиво утверждавшего, что все несчастливые семьи несчастны по-разному, а все счастливые, по мнению «гения», счастливы непременно под копирку.

На самом деле неудачные семьи имеют всего три причины для трагедии: деньги, пьянки и гулянки. Скажите, какие разносолы!

Зато «монотонность» существования счастливых семей есть наивное (если не сказать резче) заимствование из той виртуальной сказочной реальности, где со свадебкой кончается весь сказ, и где сам автор типа был, типа мёд-пиво пил, по усам текло, в рот не попало… тут и сказочке конец, а кто слушал — тот… колонок.

Ага. Конечно!

Именно счастливый и долговременный брак дает человеку возможность познать все кроссворды, шарады и судоку реальной, не втиснутой наспех в литературщину человеческой жизни.

Возьмем — ну вот хоть Джой со Стэнисом.

25 лет они нежно любят друг друга в ничем непоколебимом браке. Она зовет его «Несси», и он охотно откликается, хотя это всего лишь уменьшительно-ласкательное от Лох-Несского чудовища.

Да, у Джой несколько вздорный характер, зато у Стэниса — очень даже уравновешенный, где-то даже покладистый.

Но: Стэнис сильно старше жены, и кроме того — миллионер, и не потомственный, «из семьи», а сам себя сделавший. То есть не с традициями, а с капризами. Изначально по специальности он химик, и в отличие от нас с Джой точно знает, почему в таблице Менделеева йод есть, а зеленки нет.

Но: Джой, как и я, работает в нашем Центре Кризисных Ситуаций, пашет, как папа Карло на букварь; их со Стэнисом дети, — в жутком количестве штук, не меньше, чем у меня, — пока далеко не все разлетелись из гнезда. Да ещё совершают на их дом периодические набеги Стэнисовы взрослые сыновья, порожденные им в период затянувшейся безответственности, то есть до вступления в законный брак. Как, например, Габи. Или Траут.

Из собственно капризов за Стэнисом числятся следующие: он любит подолгу сидеть в одиночестве у себя в кабинете, перед абсолютно пустым письменным столом — уверяет, что так работает. Дома, вот уже 20 лет, миллионер носит поседелые джинсы, вязаные чувяки и кацавею из дохлого бобра, линяющую почище самого запущенного кролика, что заставило однажды юмориста-Микаду сочинить классическое таркское хокку:

…«Пришла, рассыпалась клоками»…

Джой в отчаянии —

Упёрлась не отстать от листопада

В сезонной линьке

Старая мужнина жилетка.

Клочковатые тени палой листвы заметают веранду…

Не ходите, девки, замуж!

Стэнис пожизненно верен гречневой каше и плюшевой скатерти с плюшевыми бубенчиками. Из развлечений — не протокольных, а дома, для души, — он признает лишь пиво, домашний бильярд под пиво, и домашний бильярд под пиво с Микадой.

Ещё надо сказать, что нравы на нашем Собачьем Хуторе, где живут в основном обеспеченные люди (как я уже говорила — вся головка суонийской администрации), абсолютно демократические. Иначе в Суони невозможно: из 70 видов опасных природных явлений, происходящих в мире, 25 происходят только у нас. А человек, умеющий грамотно пурговать, развести в любую погоду костер из сырых дров, сделать в наводнение плавсредство из подручного материала, оказать первую помощь при ранениях, переломах и родах, ориентироваться на пересеченной горнолесной местности и править собачьей упряжкой, вряд ли затруднится с заметанием полов, мытьём посуды или стиркой. Семьи у нас традиционно многодетные, и ребенок, едва встав на ноги, получает массу прав и кучу обязанностей, так что праздных рук в семьях как-то не получается, а хозяйственные заботы никого слишком не тяготят.

Поездка в выходные на рынок — веселуха; летом на внедорожниках, зимой на «буранах», это и фольклорная экспедиция, и точка рандеву с затерявшимися в суете будней друзьями, и возможность приобщиться к бесхитростному празднику жизни — новым шуткам, злободневным слухам, а также краскам, запахам и вкусу копченых рядов, соленых рядов, масляных-ореховых рядов, лесных-травных… Вот с готовкой было сложнее: мы с Джой, ещё по Акзакской привычке, держали открытые дома, и по вечерам то у неё, то у меня собиралось по полгорода. Также и другое: в равноправной Суони, где и мужчины и женщины в равной мере стремились к полной самореализации, совершенно невозможно было найти «помощника по хозяйству». Никакого пола.

Впрочем, у меня теперь готовил муж…

И вот однажды на работе Джой, поймав меня на коридоре, спросила:

— Ты сегодня вечером дома будешь?

— Куда ж я денусь?!

— Очень хорошо. Я к тебе приду.

Жили мы окна в окна, и друг к другу шастали по пять раз на дню, так что я насторожилась:

— А чего так торжественно?

— Мужики нынче в коптильне угрей коптить будут, так что покормятся сами. И попьются… А мне надо с тобой поговорить.

Я кивнула, заинтригованная донельзя.

–…Он подарил мне шляпку, — говорила несколькими часами позже Джой, сидя у меня на кухне и пытаясь подлить себе кофе из пустого кофейника, — из настоящего фетра — представляешь? — здесь. В Суони. Шляпку…

Окна кухни смотрели на палисадник, подъездную дорожку и Джоев гараж, за которым простирались луга до самой Листвянки; на противоположном берегу виднелись зады домов на Лапке; из распахнутой форточки слышались синкопы хулиганского регтайма дождика-скоропада: по подоконнику — плюх-плюх… По каменной ступени крыльца — блям-блям. И по забытой на крыльце чашке — плюбля!

–…цена, скорее всего, как у породистого верблюда.

Мне как-то не случилось проглядывать прайс-листы именно на верблюдов. Я задумчиво глянула на крыльцо, прикидывая, что мне будет от Габи за чашку, и спросила рассеянно:

— Тебе эта шляпа мала, что ли?

Джой дико глянула на меня, а потом вдруг дико расхохоталась:

— А знаешь, да. Она совершенно не налезает на мою жизнь…

Тут уж чашка с мужем вылетели из моей головы напрочь.

— Так, — сказала я, — минуточку. Отцепись от кофейника, он пуст, как моя голова. Я сейчас буду варить ещё кофе, а ты — раскрывать тему.

— У меня накипело, — отозвалась подруга, — так что раскрою в лучшем виде.

И раскрыла.

— Понимаешь, шляпка — дамская, — сказала она проникновенно, — то есть носить её должна дама. Так?..

— Ну… — сказала я, продолжая варить кофе и ничего не понимать. — Шляпка дамская, ты — дама…

— А ты уверена?.. — ехидно прищурившись, поинтересовалась Джой.

Я, честно скажу, впала в лёгкий когнитивный диссонанс (негодяй-кофе попытался воспользоваться этим обстоятельством и сбежать, но был пойман с поличным), и неуверенно протянула:

— Э-э-э… Не поняла — детей-то нарожала, мужикам такое слабо, даже ведьмакам… Выходит, дама.

— Ага… Щас! — победно отозвалась Джой. — Щас я дама. Я — тетка!.. Ты не подумай, я-то тоже поначалу разлетелась, как фанера над Парижем: ах, ах, буду шляпку носить, выкину с мостика в речку кроссовки и джинсы, высокие каблуки заведу, и не одни… Но моя судьба, похоже, спелась с Габи, и изучила все до единого восточные единоборства. Она мастерски провела дегаже с последующим джэбом…

Я вытаращилась.

–… и послала меня в нокаут — к зеркалу, которое отразило убийственную правду. И вот я здесь… Думаешь, знаешь меня, как лупленную? — хотя, может быть… Просто потому, что знаешь себя, а мы с тобой бабы одного типа: это которые бабы, несмотря ни на что. Нас не заломали ни детство в монастырском приюте, ни нищая юность, когда мы лопали пустой чай вприкуску со светлыми идеалами, ни первые любви, которые сейчас вспоминать так же весело, как юношеские угри…

Джой издала звук, который у менее стойкого человека я бы точно сочла всхлипом, и, шмыгнув носом, продолжила:

–…А героический побег из Акзакса?.. А не менее героическое, и кретинское в придачу, десантирование в Суони?.. А моя свадьба с тем… а война, послевоенная разруха, Тауттай и его разруха… Леший знает, может, всё это меня и зашибло ненароком, только теперь всё равно не угадать, что именно стало той каплей, которая сломала спину верблюду. Но кое-что я всё-таки поняла. После вступления Суони в мировое сообщество в западной прессе появились игривые упоминания о красоте суонийских женщин, которые начали котироваться на мировом рынке гораздо раньше нашей нефти, наших опалов, нашей осетрины и нашей платины — так вот, это не о нас с тобой. Потому что как раз осетру нормально иметь такой нос, как у меня. А опаловой друзе — такую талию, как у тебя…

— Минуточку, — возмутилась я, — вот, например, Траут говорит, что у меня идеальная фигура!

— Заяц, — печально отозвалась Джой, — Траут — математик. А для математика идеальной фигурой является шар… Так что смирись с тем, что от моего носа и твоей талии все мировые кутюрье падают в обморок, а придя в себя, наглухо заворачиваются в плащи цветов, модных в будущем сезоне, и категорически отказываются признать факт нашего существования. Потому что это мы с тобой знаем, что для супа из черепахи нужна как минимум кошка. А модным дизайнерам, для создания модных одежд, нужна как минимум дама, — чтоб было понятно, что туалет надет на даму, а не на стремянку. Однако мы всё-таки существуем, в отличие от бурых медведей, которые, если верить юнийской прессе, и посейчас бродят по улицам Лоххида, пугая случайных туристов-экстремалов горловым пением. Не хотелось бы никого разочаровывать, но медведи у нас по столице не ходят, потому что по ней хожу я, уверенно ступая ногой 42-го размера 8-й полноты, раскованная и уверенная в себе, как камнедробилка, у которой полетел стоп-кран. Я иду по улицам ставшего родным города строевым военным шагом, и в руках у меня — обрати внимание! — все те же туго набитые продуктами питания сумки, что были в Акзаксе, только импортные, потому что местным аналогом европейской авоськи являются нарты на собачьей тяге… И в одной руке у меня, стало быть, сумки, а в другой — артрит, предательски поселившийся там ещё со времен нашего великого похода через Суони.

— Какие сумки? — поразилась я.

— Ладно-ладно, так и знала, что придерешься. Ну не сумки, ну руль этого чудища, как его… озорно, огромно… лендровера, чтоб ему. Ещё неизвестно, то лучше — лендровер или авоська. Конечно, теперь-то я тетка не бедная. И зарплаты у нас с тобой хорошие, и в бизнес кое-какой я вылезла, и муж — богач… Но я терпеть не могу водить машину, а в Суони никто не хочет идти прислугой — поваром, шофером… Однако, самая подлянка заключается в том, что подлянка совсем не в этом. А вот в чем: чтобы гордо носить честно заработанные, к примеру, брильянты, или ту же — будь она неладна! — шляпу, нужны вовсе не деньги, и не прислуга, а походка, свободная от бедра, и томно вздернутый подбородок, и глаза, подернутые тоской по дальним странам и несбыточному.

…Вот скажи мне ты, которую я держу за честную женщину, что я могу придумать несбыточного?! Икра у нас чуть не дармовая, соболя с горностаем в лесу — стреляй, не хочу, платина с опалами дешевле музыкального центра, а музыкальный центр у меня уже есть… И где, к репьям ушастым, я им возьму дальние страны, если за Собачьим хутором — перелесок, обрыв, черный пляж и океан, а потом сразу — уже западная часть атласа?.. И с какого перепугу у меня появится летящая походка, когда я сроду — друг, товарищ и мать чьих-то детей?.. Если с самого нежного возраста все, включая родителей (впрочем, я их не помню… хотя, если б они говорили другое — непременно запомнила бы), внушали, что единственный достойный выход для такой мотыги, как я — это выйти на ристалище наравне с прочими благородными рыцарями, спрятав буйную шевелюру под железный шлем, с мечом, копьем и нечеловеческой храбростью?! Если в быстротечные идеалы собственной юности никак не укладывались понятия пола? Наши идеалы ставили перед нами задачи, индифферентные к биологии: тяжкая поступь, железное плечо, бицепсы, способные взять олимпийский вес в самой неудобной таре, и взор, гордый и богохульный… Короче, я устала. От конструкции этой своей, железобетонной, и ничем не пробиваемой. Я хочу быть дамой — хрупкой, беззащитной, и дурой. Напрасно улыбаешься, сама знаешь, что я права! Пусть перестанут, наконец, видеть во мне опору общества. И разрешат ничего не понимать в тормозных колодках, насадках на садовый шланг и газовой колонке, и верить даже рекламе, и светло плакать от собственной глупости. И разучиться подсчитывать в уме, сколько будет, к примеру, пять сканов поделить на воскресный обед из троих взрослых и двух детей с собакой, если из условия задачи известно, что двоих нет дома, одному нельзя трубчатых костей, другой ест только яйца, а набежит человек 10?!

— Можно посчитать на калькуляторе, — сказала я, почесав в затылке.

— Нельзя. Калькулятор не учитывает трубчатых и набежавших, я проверяла. В уме проще…

— И что это будет? — спросила я с неподдельным интересом.

— Это будет сложная яичница с колбасой и компотом, сама могла бы сообразить! Да разве я об этом… Я не желаю больше слышать от идиотки-продавщицы в одёжном магазине, которая, конечно, уже задолбалась таскать мне в примерочную одну блузку за другой, что у меня обе ноги — левые, и вместо лопаток локти, и посадка низкая, хоть взлет и вертикальный… А, да опоссум с ней, с продавщицей, плевать сто раз — просто иногда так хочется дрожаще вцепиться в эту его кретинскую жилетку, и выплакать в неё какую-нибудь умилительную несусветицу… Но вот ведь подлость — дрожаще вцепиться я могу, только если напьюсь до розовых слонов, а ты же знаешь — я не пью.

Конец ознакомительного фрагмента.