Сердце в клетку. Комедия в 27 главах

Елена Бодрова

Что может сделать с человеком простой тетрадный листок в клетку, на котором нарисовано сердце, а в сердце вписано имя?Казалось бы ничего, но красавчику Коле из-за злополучного сердца приходится ох как нелегко. Его ждет масса приключений: от уборки подъезда до переодевания в женщину… Но обо всем по порядку. Пока что в его почтовом ящике лежит сложенный пополам листок…Книга, в которой есть странная любовь, баскетбол, школа. И много юмора.

Глава 2, в которой Нина Степановна не хуже других и, кроме того, с тортом

Нина Степановна с громадным пакетом возвращалась домой. Накупила продуктов. Сегодня зайдет соседка (она же — подруга) Люба. Поболтать и торт поесть в честь дня рождения.

Проверила почтовый ящик: только цветастый рекламный буклет из магазина напротив. Посмотрела на другой почтовый ящик с цифрой двенадцать. Нащупала в кармане лист в клеточку с сердечком по имени Николай.

«Была — не была! — мысленно воскликнула Нина Степановна. — Что я, хуже что ли?» — и засунула мятый листок в щель ящика. Внизу хлопнула тяжелая подъездная дверь, Нина Степановна испугалась, что это кое-кто определенный, подхватилась и заспешила на свой этаж, в квартиру с номером восемнадцать на двери.

— Надька! — крикнула женщина разувшись, и ей ответила привычная тишина. Опять где-нибудь шатается. Переходный возраст — пятнадцать лет, уроки побоку, всё побоку. — Надька! — крикнула еще раз, навскидку. Только холодильник мерно гудит.

Нина Степановна прошла на кухню, выложила продукты на стол. Торт купила — «Наполеон», самый любимый с детства. Вот придет Люба, поболтают, посидят, телик посмотрят. Тут же зазвонили в дверь. Нина Степановна открыла.

— Любка, приветики, — сказала она и обняла подругу.

— Превед, медвед, — ответила та. — Все-таки работа в школе хорошему тебя не учит.

— Тут и без школы научишься. У меня взрослая дочь, океюшки?

— Не такая уж взрослая. А отпускаешь шастать до ночи.

— Знаешь же, что не я отпускаю. Сама отпускается, когда захочет и куда захочет, — ответила Нина Степановна и прошла в кухню, а за ней Люба, шелестя по полу нарядной юбкой.

— Сама только пришла, — сказала Нина Степановна и поставила чайник на плиту.

— Распустишь ее, — не унималась подруга. — Вон, я свою в ежовых рукавицах до сих пор держу, а ей уже двадцать.

— Ты молодец.

— Отцовского ремня ей не хватает. Твоей, в смысле.

Нина Степановна села на стул и поглядела на чайник. Он отзеркалил ее лицо, сделав похожим на воздушный шарик. Нина Степановна скорчила гримасу и шарик тоже скорчился в ответ.

— Всё развлекаешься, — вздохнула подруга Люба.

— День рождения у меня, — ответила та, ссутулившись на своем стуле.

— Ну что ж, тогда с ним тебя! Водочки не найдется?

Нина Степановна не вставая открыла подвесной шкаф и достала початую бутылку. Кухня маленькая, позволяет дотянуться до всего не поднимаясь со стула — до шкафа, до плиты, даже до раковины можно достать, но посуду сидя мыть неудобно. Нина Степановна специально пробовала — нет, неудобно.

Разлили водку по рюмкам, чокнулись.

— С днем рождения, подруга! Что пожелать-то, — сказала Люба, весело поглядывая на прозрачную поблескивающую жидкость в своей рюмке. — Любви! — громко воскликнула она и осушила в один глоток. — Чтоб нашла своего единственного. Можно и не единственного. Вон Анька с первого подъезда, сама знаешь… А мы что, хуже, что ли? Нам тоже можно.

— Мы не хуже. Нам можно, — кивнула Нина Степановна, вспомнив свой мятый листок в почтовом ящике номер двенадцать. Ей вдруг стало стыдно за этот листок. Не подумав как-то бросила. Может, вернуться за ним? А как достать? Рука ведь не пролезет в щелку. Она там такая узкая, эта щелка.

— Выпьем за это! — тем временем завершила какой-то тост Люба, подливая в рюмки.

Нина Степановна схватила рюмку и опрокинула в себя.

«А вдруг на этом листке можно распознать отпечатки пальцев? — внезапно подумала она, вспомнив „Ментовские войны“, и похолодела. — Надо сбегать».

— Люба, ты посиди тут, я почту забыла забрать. Мне там это… письмо должно прийти.

— От кого письмо? Кто ж щас письма пишет?

— От налоговой. Налоговая пишет, — нашлась Нина Степановна. Люба кивнула: налоговая действительно пишет, она тоже получает такие.

— И ты так встрепенулась из-за письма из налоговой? Так ждешь? — прищурила глаза подруга.

— Ну, просто проверю, — сказала Нина Степановна и резко замедлилась в движениях. А то действительно: когда идешь узнавать сумму налога, поспешность не к лицу.

Она степенно вышла в подъезд, а там уже припустила по лестнице вниз.

Заглянула в дырочки на ящике номер двенадцать. Или слишком темно, чтобы увидеть, что внутри, или уже забрали. Пусто.

Она медленно поднялась к себе.

— Ну как? — крикнула Люба. Нина Степановна зашла в кухню, лицо у нее было растерянное. — Не пишет тебе налоговая? Да, грустно.

Нина Степановна села на стул. Ну вот, теперь этот листок попадет Коле в руки и он будет гадать, кто это пишет его имя в сердечке. А если догадается, что это она — Нина Степановна?.. Хотя, как он догадается? Вряд ли. С этой мыслью к ней пришли одновременно успокоение и разочарование. Вот если бы он и впрямь догадался… Тогда Нина Степановна почувствовала бы одновременно тревогу и счастливый трепет: он знает. И непонятно, что лучше — разочарованное спокойствие или счастливая тревога?

— Так Надька и на день рождения твой где-то гуляет? — спросила во второй уже раз Люба. — Нина! Слышишь?

— Слышу. Видишь же, гуляет где-то.

— Как ты так можешь отпускать? Звони скорее.

— Да сбросит, — Нина Степановна махнула рукой, но все равно пошла в прихожую за мобильным. Вернулась в кухню, потыкала кнопки, приложила телефон к уху и с минуту слушала гудки.

— Загуляла, — констатировала Люба.

— Может, у подруги, — сказала Нина Степановна.

— И ты в это веришь?

— А что? Вот ты же у подруги, — невесело усмехнулась и переложила с места на место ложечку для торта. Чайник закипел и она выключила газ. Ей не нравилось говорить о дочери с Любой. Люба поучала, Нина Степановна согласно кивала, но понимала, что с дочерью не справляется. Родила ее поздно, в тридцать пять лет. Все ждала любви, так и не дождалась. Отец девочки не пробыл с ними и месяца… А теперь еще этот пубер… пубертатный период, как говорила ей школьная психологиня. По-русски это значит подростковый возраст: гора двоек в дневнике, куча мальчиков в голове и непонимание в семье.

Немного помолчали, поедая торт.

— Свечки бы хоть поставила, — сказала Люба.

— В церкви? — опомнилась от своих мыслей про пубертатный период Нина Степановна. Люба рассмеялась:

— На торт. Знаешь, такие продают сейчас: там цифры. Не надо ставить пятьдесят свечек, а можно всего две: пятерку и нолик, — Люба откусила от своего куска, и на носу у нее осел крем.

— Да зачем свечки. Я и так помню.

— Могла бы задуть и загадать желание.

— Я загадала.

— Без свечки не сбудется.

— Не нагнетай, — Нина Степановна откусила кусок от торта и принялась медленно жевать.

— Да сбудется, сбудется, — весело проговорила Люба, выцеживая остатки водки себе в рюмку. — Вот за это и выпьем.

— У меня только чай остался.

Люба чокнулась рюмкой о чашку Нины Степановны и опрокинула содержимое в себя.

— И все-таки, любви тебе, подруга! Может, тогда и Надька по струнке ходить станет. Если в доме мужик появится.

— Спасибки, Любка.

— И тебе чмоки.

Они снова чокнулись, уже пустыми чашками.

В двери закопошились ключом. Слегка осоловевшая Люба не услышала и продолжала:

— В твоей жизни начинается новая пора, Нинка! Пятьдесят — это не просто так. Пятьдесят — это что-то да значит. А знаешь, какая Моника Белуччи была в пятьдесят? — как-то совсем не к месту вдруг сказала она и показала большой палец: классная Моника Белуччи была в пятьдесят.

— А сейчас ей сколько? — рассеянно спросила Нина Степановна, прислушиваясь к звукам в прихожей.

— А сейчас пятьдесят два. Но она тоже еще ничего.

— Надя! — позвала Нина Степановна.

— Привет, ма! — крикнула дочь из прихожей и прошла в свою комнату.

— А поздравить… — начала Люба громко, но ее голос сорвался на какой-то визг. — А поздравить мать с днем рождения? — закончила она свою мысль.

— Ну Люба, — одернула ее подруга.

— С днем рождения, ма, — крикнула дочь из комнаты. — И пока.

— Куда ты идешь, уже десять вечера, — Нина Степановна вышла в прихожую, за ней подтянулась и Люба.

— Я вижу, тебе весело, — ответила Надя. — Я зашла переодеться. Целую и все такое! — она махнула рукой в направлении матери, схватила свою сумку и выпорхнула за дверь.

— Хоть бы в день рождения матери не шлялась! Дома бы посидела, как все. За тортом, — выкрикнула Люба и икнула.

Нина Степановна высунулась из входной двери:

— Когда тебя ждать-то? В одиннадцать чтоб дома была!

— Пока, ма! — сделала вид, что не услышала, или правда не услышала та. Шаги удалялись, пока совсем не стихли.

— Распустила дочь, — пьяно проговорила Люба.

Нина Степановна мельком глянула в зеркало на свое осунувшееся круглое лицо, раскрасневшиеся от водки щеки и потерянные глаза.

— Давай еще по кусочку, что ли? — нарочито весело сказала она и направилась в кухню.

— Водка кончилась, да? — спросила Люба и пошла следом.