Исповедь

Елена Богатырева

«Исповедь» – первая книга трилогии «Ловцы душ».В 60-е годы группа молодых людей, увлекающихся философией Николая Рериха, уехала на Алтай, стремясь достичь высокой духовности, просветления и просто сделать мир лучше.Одному из героев удается получить таинственный знак, дарующий почти безграничные возможности. Но мечты о добре обернулись страшным злом… За этим могущественным символом начинается охота других членов экспедиции.Их дети через 25 лет сталкиваются с последствиями этой поездки…

Глава 1

Лариса стояла в курилке, вжавшись в угол. В руке дымилась зажженная сигарета. Курить, правда, так и не научилась, но только здесь, на сквозняке у окна она могла укрыться от колючих взглядов коллег с тех пор, как вернулась. За окном ветер гонял осенние листья и обрывки газет. По небу метались клочья грязно-серых облаков. Возвращаться в кабинет не хотелось.

Мужской половине их некогда дружного коллектива было не важно где она пропадала три месяца, и почему вернулась безжизненной и погасшей. Работа сумасшедшая, времени приглядываться к тому, кто рядом — в обрез. Заглянуть в глаза друг другу и что-то друг про друга понять удавалось только в редкие праздники, но Лариса больше не принимала в них участия.

Но от женской наблюдательности скрыться не так-то просто. И хотя коллеги тоже ничего не спрашивали, но, похоже, сами составили картину происшествия и теперь поглядывали в ее сторону с нездоровым любопытством, перешептывались за спиной, понимающе улыбались друг другу.

Впрочем, со стороны ее отъезд и возвращение выглядели банальной глупостью. Роман с женатым человеком, неудачная попытка начать совместную жизнь в другом городе… Лариса могла бы безошибочно угадать, о чем говорят за ее спиной.

«Что это у нас с Беловой? Ходит как пыльным мешком ушибленная.»

«Да, мужик бросил…»

«Всего-то? Не ее первую…»

И — возмущение. У женщин возмущение вместо сочувствия — дело обычное, особенно если кто-то переживает то, что они уже оплакали. Ларисе не раз приходилось возить рожениц. В больнице, если женщина не ограничивалась легкими стонами, тут же получала выговор: «Чего орешь?»

«Так больно ведь…»

«Все рожали и никто не умер…»

Лариса закрывала глаза и представляла родильный зал, где стоит гробовая тишина.

Вот и теперь ей в спину летели взгляды, в которых читалось: всех бросали и никто не умер, ни одна ты такая!

Но Ларисе казалось, что она одна такая несчастная. Были бы у нее родители, возможно, все сложилось бы по-другому. Наверняка — по-другому. Но выросла она в детском доме, и теперь присматривать за ней было некому. Даже родная тетка от нее сбежала. Нет, что-то с ней не так!

Детский дом стал для нее семьей. Но однажды случилось несчастье, и она всех потеряла. Хорошо еще, что именно тогда ее нашла тетя. Иначе даже представить трудно, как бы она выкарабкивалась… Лариса окончила медицинское училище, стала фельдшером, попала по распределению на скорую помощь. С головой ушла в работу. На каждый вызов мчалась впереди всех. Казалось, исправляет ошибку той, другой скорой, которая не успела приехать вовремя и спасти ее близких…

Три года пролетели незаметно. Никакой личной жизни, в друзьях — только коллеги, вся жизнь — на работе: и будни, и праздники. Старая боль отпустила. И тут появился Саша…

Он был старше: Ларисе — двадцать пять, ему — под сорок. Она приехала по вызову к его дочери-студентке. Температура зашкаливала, на вскидку похоже на воспаление легких. Мать плакала, беспомощно суетилась, собирая дочь в больницу. Саша примчался домой, когда они уже спускались по лестнице, попытался сунуть Ларисе деньги, чтобы дочери обеспечили отдельную палату и специальный уход.

Лариса нахмурилась, но подняла на него глаза и раздражение улетучилось. Деньги — это мелочь. Такой ради дочери жизни не пожалеет.

— Я только отвезу ее. Остальное решается в больнице, — сказала она как можно мягче. — Если хотите, можете поехать с нами…

Он посмотрел на нее с благодарностью. Потом, через несколько месяцев, когда они стали встречаться, Саша рассказывал, что именно в тот момент, когда она подняла на него глаза и сменила неожиданно гнев на милость, он и понял впервые в жизни, что такое любовь.

— Кипятком окатило, и в горле комок — не вздохнуть, не выдохнуть… Решил даже поначалу, что у меня инфаркт…

Разыскал он ее потом чудом. Случайно попал на диспетчера, работавшего в ту смену, случайно на врача, который знал Ларису. Узнал, когда у нее заканчивается смена, ждал на морозе полтора часа. Потом еще шел незаметно следом, пока она не распрощалась с коллегами и не осталась одна.

— Можно мне проводить вас?

А губы у него были синие от холода…

Позже она оценила этот поступок по-настоящему. Мог бы приехать на машине, поджидать в теплом салоне. Но как чувствовал: Лариса ни за что не села бы в его роскошный BMW. Поблагодарила бы за предложение подвезти и нырнула в метро.

Он не принес цветов в первый раз, не набивался в гости. Просто проводил до парадной, открыл дверь, посмотрел, как она поднимается по ступенькам, и ушел.

Дома Лариса не гадала, что бы это значило. Сердце сжалось. Но она прекрасно помнила его богатый дом, красивую жену в пушистом белом халате, взрослую дочь. В его жизни нет места для Ларисы. Зачем же тогда он приходил?

На следующий день все повторилось. Но теперь она ждала его. Ждала и постаралась выйти раньше всех. И он не обманул ее ожиданий. Они снова шли рядом к метро. Но теперь Лариса шла медленней…

***

Сигарета обожгла пальцы, Лариса постояла еще немного в курилке и медленно поплелась в кабинет, надеясь, что вторую бригаду вызвали и там теперь никого. Но не тут-то было: Галя, Наташа и Тамара Петровна, едва она переступила порог, дружно обернулись. Похоже, настроены они сегодня решительно: сейчас начнут расспрашивать, утешать, давать советы… Старшая медсестра появилась как спасение:

— Срочный вызов, — она внимательно обвела всех взглядом, — на свадьбу. Белова, одна справишься? Твоего врача я только что отправила.

— Конечно.

Лариса подхватила сумку и вышла.

Скорая остановилась у входа в Александро-Невскую лавру. За воротами Лариса смешалась с толпой гостей, которые не то пили шампанское, не то, устав пить, поливали им друг друга. Пожилая женщина, у которой с плеча свисала шкурка неопознаваемого животного, протиснулась к ней сквозь толпу и, борясь с икотой, объяснила, что жених только что венчался, но до дворца бракосочетаний не дотянул, пав по дороге. Толстым пальцем женщина ткнула в сторону некрополя.

Невесту Лариса увидела издали: среди разноцветья опавших листьев девушка выглядела белым пятном. Она сидела на надгробье Ланской, расправив складки воздушного подвенечного платья и время от времени лениво подносила к губам короткую дамскую сигару в позолоченном мундштуке.

— Кому плохо? — спросила Лариса.

Невеста внимательно оглядела ее с ног до головы, выпустила дым и спрыгнула на землю.

— Мне нужно, — сказала она твердо, — чтобы он дотянул до дворца бракосочетания. Понимаешь? Любой ценой!

— Кто — он?

— Да вот, — кивнула девушка на охапку осенних листьев и только тогда Лариса заметила, что поверх кучи лежит маленький лысый толстячок в черном смокинге.

Лариса пощупала пульс, легко перевернула бедолагу на спину и отпрянула:

— Да он, похоже, просто напросто мертвецки пьян!

— А то я сама не знаю, — поежилась невеста.

— Так чего вы хотите от меня?

— Я хочу, чтобы он встал, пусть хоть на четвереньки, уж как получится, и оставался бы в частичном хотя бы сознании до того момента, пока нам в паспортах не поставят печати о регистрации брака, — отчеканила невеста. — Триста долларов вас устроит?

— Причем здесь скорая помощь? Выведением из запоев занимаются совсем другие службы. Вы ведь сказали по телефону, что у него сердечный приступ, так?

— А если приступ, — поджала губы невеста, — вы поставите его на ноги?

— Если приступ, мы положим его на носилки.

— Нет.

Девушка глубоко затянулась сигарой, выпустила целый фонтан дыма и сменила тон.

— Слушай, подруга, погибаю. Мне эта регистрация — во как нужна, — она полоснула кроваво-красным ногтем по горлу. — Я актриса. Ставка у меня в театре — копеечная. А у этого типа — своя строительная компания…

— Хоть две.

— Ну, ты что, не можешь его чем-нибудь кольнуть, чтоб поднялся? Ты пойми, я от Бога актриса. Я работу свою люблю и подрабатывать уборщицей в казино больше не хочу. Мне в кой веке попался богатый мужик. Квартиру купил из пятнадцати комнат.

Лариса смотрела на девушку безучастно.

— Да не смотри ты на меня так. Мне все эти тряпки и побрякушки — даром не нужны. У меня призвание, понимаешь… — по щекам девушки покатились слезы. — Я хочу играть в своем маленьком театрике. Дочка у меня… Три годика…

— Ладно, записывай телефон, — не выдержала Лариса.

Из складок платья невеста ловко извлекла сотовый и тут же набрала номер, продиктованный Ларисой. Поговорив, она удовлетворенно вздохнула:

— Обещал быть через десять минут. Не обманет?

— Нет.

— Приходилось пользоваться такими услугами? — с участием поинтересовалась невеста.

— Это мой знакомый. Звал как-то работать, — бросила Лариса и, уходя, с отвращением взглянула на жениха. — Что же вы так все-таки… ради денег…

— Так ты на него внимательно посмотри, — предложила невеста, — в нем что, кроме денег что-то есть?

— Но в первый раз и так…

— Почему в первый? Это мой третий брак, — искренне удивилась невеста.

Лариса быстрым шагом возвращалась к машине, пытаясь ответить себе на два вопроса. Действительно ли девушка расчувствовалась, разговаривая с ней, или она лишь талантливая актриса; и почему, черт побери, Наталья Гончарова похоронена как Ланская и нигде даже в скобочках самыми маленькими буквами не значится, что была она некогда любимой женой великого русского поэта. Это ведь так важно! Ведь если люди умеют притворяться как эта девушка, значит, и Саша тоже мог… А если женщины забывают, что некогда их любили необыкновенные мужчины, то значит и она забудет…

Перед Невским машина попали в огромную пробку и на Ларису снова нахлынули воспоминания. На этот раз самые жаркие — их первые поцелуи, первые объятия… Она передернула плечами, потому что даже теперь, через год от этих воспоминаний мурашки бежали по телу. Вот ведь как бывает на свете. Один человек уходит, а другой застревает в прошлом, прокручивая и прокручивая в памяти каждый час минувшей любви…

***

Три месяца они ходили вокруг да около. Каждый боролся с собой. Правда, теперь он уже подъезжал к больнице на машине, вез ее в какое-нибудь маленькое кафе поужинать и послушать музыку. Но, в конце концов, неизменно раскланивался возле парадной и растворялся в темноте. От этих невинных хождений желание, с которым оба так мужественно боролись, только росло, и однажды они все-таки не смогли с ним больше бороться. Страсть захватила их на несколько месяцев — оглушила и ослепила. Они забыли, что у их любви нет будущего. Но ведь рано или поздно это открытие должно было их отрезвить…

Последние месяцы весны оказались самыми мучительными. Саша делал выбор, а она — ждала. Нет ничего тяжелее такого ожидания.

— Понимаешь, — говорил он, — с женой мы давно стали чужими людьми. Но Ирочка… Она же ни в чем не виновата…

Лариса навещала пару раз девушку еще тогда, когда та лежала в больнице. Слышала, как отзывались о ней медсестры. Они звали ее «сучкой избалованной», говорили, что родителей таких девочек отстреливать нужно, пока еще кого-нибудь не родили и не воспитали «людям на радость».

Но Саша любил дочку слепо.

— Ирочка очень чувствительная девочка, ты ее просто не знаешь, — говорил он. — Она без меня пропадет. Мать ее совсем не понимает…

А Лариса, оставаясь одна вечерами, терзаемая муками ревности, ехала к его дому и кружила неподалеку, поглядывая на освещенные окна. Сколько раз ей приходилось видеть Ирочку, выходящей из подъезда под руку с мамой, щебечущую, кладущую голову той на плечо, кривящую губы вслед прохожим…

В глубине души копилась обида. Порой Лариса говорила себе, что она тоже ранимая и тоже ни в чем не виновата, порой убеждала себя, что родители на то и родители, чтобы любить своих детей, какими бы те не были. Да и ситуация любовного треугольника всегда патовая: невозможно угодить всем.

Но Саша сделал свой нелегкий выбор. В конце весны, когда для Ларисы весь мир сделался серым, а под глазами от бессонных ночей залегли черные тени, он пришел к ней с легкой спортивной сумкой.

— Все. Больше я никуда не уйду.

Она была слишком потрясена, чтобы интересоваться подробностями. Только на следующий день, когда изъявления обоюдной любви оставляли время и мыслям, она вдруг осознала, что он не торопится на работу.

— У тебя выходной?

— Я все оставил жене. Фирму, машину, квартиру.

Лариса закусила губу. Ей ли не знать, чего ему стоил успех.

— Не горюй, — успокоил он. — Получилось один раз, получится и во второй. Только давай уедем! Так нам будет спокойнее.

— Куда?

— У меня родители в Карелии. Начнем все заново…

Они начали все заново, и в июне Лариса почти поверила, что нет женщины счастливее нее. В июле трижды ему звонила дочь. После этих звонков он часами молча курил на кухне, а Лариса тихо сходила с ума в пустой спальне. Казалось невероятным, что их совместное счастье оказалось таким коротким…

В августе Саша съездил в Санкт-Петербург. А вернувшись, вдруг сделался необычайно к ней нежным. Она отвечала на его поцелуи, глотая слезы. Она принимала их за прощание и со дня на день ожидала, что он скажет ей: «Прости, я ошибся…» Август тянулся медленно, как перегруженная повозка с трудом тянется за старой клячей, а Саша не торопился с объяснениями…

Самое смешное, что их вообще не последовало. Ни тебе «так получилось, Лариса», ни тебе «прощай». Просто ушел однажды утром и не вернулся.

Неделю она ждала и плакала от обиды и от злости на себя, что с обидой своей не может справиться. В понедельник вечером она почти ненавидела Сашу, упрекая во всех смертных грехах, во вторник днем трясущимися руками крутила диск телефона, обзванивая на всякий случай морги и больницы. В среду ей приснилось, что он умер. И она снова весь день плакала сначала от нестерпимой боли, что его нет на свете, потом — от обиды на собственную глупость — чего только не придумает брошенная баба.

В четверг каждый час ей в голову приходили новые мысли: что его похитили и требуют выкуп с жены, что он потерял память и заперт где-нибудь в психиатрической больнице, что отправился в лес и заблудился…

В пятницу, перешагнув через чувство собственного достоинства, она позвонила ему домой. Ранимая девочка Ирочка рявкнула, что такой здесь больше не живет, и швырнула трубку. В субботу, превозмогая стыд, Лариса навестила его родителей и обрисовала им ситуацию. Старики пожали плечами и посмотрели на нее с отстраненным сожалением. Они не одобряли разводов.

В воскресенье, выплакав все слезы, Лариса собрала вещи и вернулась в Петербург.

Ее с радостью взяли на прежнее место. Работы как всегда было больше, чем людей. В глубине души она продолжала ждать, но Саша как в воду канул…

***

Возвращаясь в машине на станцию, Лариса прикрыла глаза и провалилась в сон.

Ей снова было семнадцать. Она стояла у реки, теребя кончик косы. Она знала, что река эта соединяется с озером Бурным, а неподалеку от их детского дома есть местечко, которое называется Заветное. Еще дальше — Приозерск.

Она смотрела в воду, пытаясь унять бурю, разразившуюся в ее душе после разговора с Мартой. Лариса несколько раз глубоко вздохнула, задержала дыхание, шумно выдохнула, но сердце продолжало колотиться, а скулы сводило от напряжения. Ей хотелось плакать, но она чувствовала, что слезы выйдут злыми и облегчения не принесут.

Мысли будоражили, заставляли суетливо складывать кусочки мозаики собственной жизни, но толку от этого было мало. Сама для себя она была задачкой с множеством неизвестных. Как она попала в детский дом? Кто ее родители?

Эти и еще с десяток других вопросов она и задала сегодня Марте, но ни на один из них не получила ответа. Почему же от нее скрывают правду? И какое, интересно, Марта, имеет право скрывать?.. Лариса задохнулась от возмущения. Любому нормальному человеку хочется знать кто он и кому обязан жизнью!

Лариса смотрела в воду и, сама того не замечая, постепенно успокаивалась. На исходе жаркого лета зеленая река медленно двигалась на восток как упитанная змея, неторопливо прокладывающая себе путь сквозь заросли кустарника. Плакучая ива, склонилась к самой воде и пыталась ухватить зеленую непослушную тварь ветками. У самого берега бились потемневшие к осени блюдца кувшинок, казавшиеся без желтых цветов старыми девами — поблекшими и никому не интересными. А плеск воды у мостков звучал бесконечными сплетнями, в которых они находят утешение.

Пора было возвращаться.

Как только из-за деревьев показался дом, ее охватило щемящее чувство скорой разлуки. Она и радовалась тому, что ждет ее в будущем, и чувствовала себя предательницей, бросающей на произвол судьбы родное гнездо. Когда их здесь не будет, дом наверняка обветшает, в нем поселятся полевые мыши, вороны станут хозяйничать на крыше, ухоженные розы выродятся в дикий кустарник с мелкими невзрачными цветами. Это непременно случится в конце июня, когда они разъедутся и детский дом опустеет…

Лариса, делила комнату с Полиной. Она не помнила, что было в ее жизни до тех моментов, которые память порой выхватывала из молочного тумана раннего детства. Этакие застывшие картинки. На всех картинках — обязательно Марта. Сначала — Марта. Она была с ними всегда, с самого начала. Слово «детский дом» они узнали от деревенских ребят. Марта никогда не упоминала этого слова. Она говорила — наша семья. Поэтому Полину Лариса всегда звала сестрой.

Они делили комнату и проводили все время вместе. Полина пропала бы без Ларисы. Когда что-нибудь случалось, Полина непременно оказывалась в эпицентре события. Если разбивалась ваза с цветами, Полина тут же ранила руку осколком; если шел дождь, можно было поспорить, что она промочит ноги и заработает простуду; если заливали каток зимой, то падала на идеально гладкой его поверхности одна только Полина. У нее была странная способность попадать во все неприятности с катастрофической фатальностью. Но Лариса часто успевала подхватить ее под локоть, когда подруга едва не ступала в огромную лужу; напомнить о том, что не мешало бы надеть шарф, когда они шли на прогулку зимой или отвлечь разговором, пока кто-то другой выметал осколки разбившегося стакана.

Несмотря на то, что часы пробили десять, Полина не спала, умирая от любопытства.

— Что она тебе сказала?

— Ты не поверишь…

Лариса и сама бы не поверила в то, что узнала, скажи ей об этом не Марта, а кто-нибудь другой.

— У меня есть родственница.

Полина замахала руками:

— Где?! — В глазах у нее стоял неподдельный испуг.

— В Ленинграде.

Полина смотрела на Ларису не мигая.

— И она берет меня к себе.

— Невероятно! — выдохнула подруга. — А кем она тебе приходится? Как нашла тебя? Сколько ей лет?

В детском доме слово «родственник» сродни магическому заклинанию. Если у тебя есть родственники, это все равно как если бы были корни. Ты уже не листочек, гонимый ветром, ты часть семейного древа — могучего и крепкого. А значит — не такой как остальные…

Лариса смотрела на Полину с нежностью. Разумеется, она ее не бросит. Как только обживется у тети — заберет к себе. Они обсудили детали. Лариса собиралась поступать в Ленинградский университет на исторический, Полина кусала ногти, не решаясь сделать окончательный выбор. Вдруг Полине показалось, что пахнет дымом. Она подскочила на кровати. Лариса рассмеялась. Действительно, тянуло слегка дымком, но ведь ясно, что у тетушки Ольги снова что-то не ладилось с печью. Старушка упорно отказывалась купить электрическую плитку или связываться с газовым баллоном и готовила по-старинке. Но Полина не успокоилась, а побежала к двери. Она толкала ее изо всех сил, но дверь не поддавалась. Это было невероятно, потому что замков у них не ставили, и никто никогда не запирался.

Лариса подскочила к Полине и принялась колотить в дверь.

— Откройте! — кричала она. — Что там случилось? У нас дверь заклинило, слышите?

Дымовая завеса становилась плотнее. Полина закашлялась, Лариса оттащила ее в комнату и только тогда они услышали, что в соседних комнатах тоже стучат.

Данила что-то кричал им, и они никак в панике не могли разобрать. Он кричал, чтобы вышибали окно и еще, что как только выберется, поможет. Комната девушек находилась на втором этаже, но если бы им удалось открыть окно, они смогли бы легко спрыгнуть на землю, — не так уж и высоко. Но окно, словно заколдованное, не поддавалось. Сверху доносился вой и тяжелый топот ног Леши. На третьем этаже только одна комната. «Ему не выбраться», — пронеслось в голове у Ларисы, прежде чем все поплыло у нее перед глазами.

Она схватила табурет и швырнула в окно. С улицы доносился далекий звук сирены. «Лешу спасут», — успела подумать Лариса.

— Полина, слышишь…

Но Полина ничего не слышала. Она лежала на полу, в дыму, без сознания. Лариса помнила, как шла к ней… Дым ел глаза и раздирал горло. Она поминутно кашляла. За дверью в коридоре трещало пламя…

— Марта, Марта! — крикнула Лариса, закашлялась и потерла сознание.

***

Лариса очнулась от того, что их водитель Семен осторожно тряс ее за плечо.

— Все, родимая, приехали. Ты б валерьяночки что ли выпила…

— Зачем?

— Пока спала, вон, все вздрагивала, да маму звала.

— Маму? — не поняла Лариса и, припоминая обрывки сна, поправила: — Марту, наверно.

Семен был прирожденным спорщиком и хотел было возразить, что не глухой еще, хоть и на пенсии, но вовремя вспомнил, что Лариса у них детдомовская и осекся.

— Ну как скажешь…