Страшное гадание

Елена Арсеньева

«Русская кузина», Марина Бахметева, появившаяся ни с того ни с сего в замке английского лорда Десмонда Маккола, мало кому пришлась по душе. Пуще всех сторонится ее сам хозяин. Никому и в голову прийти не может, что Марина – никакая не кузина ему, а венчанная жена, однако брак их свершился при таких странных обстоятельствах, что молодые люди его тщательно скрывают… как скрывают даже от себя любовь, владеющую их сердцами. Интриги, колдовство, предательство, роковые тайны, коварство опутывают Марину и Десмонда со всех сторон. Бурные волны событий то разносят их в разные стороны, то бросают в объятия друг к другу. И постепенно Марина начинает понимать: есть на земле сила, которая превозмогает все беды. Имя ей – любовь! Книга также вышла под другим названием: «Тайная жена».

Родственники и родственницы

Они двигались на запад, и дыхание моря становилось все ощутимее.

— Конечно, я бы предпочел корабль, — однажды сказал Десмонд Сименсу, — быстрее, удобнее…

— И опаснее, — добавил тот.

Марина не могла не согласиться: и опаснее.

Ужас и безнадежность, пережитые во время шторма, порою воскресали в душе, и она думала тогда, что природа славно подшучивала над ней в последнее время: в ночь ее похищения выдалась устрашающая вьюга; для того, чтобы к ней вернулась память, был устроен внезапный шторм; а для того, чтобы этот «лорд» мог закрепить все права на нее, — столь же внезапный, почти неестественный штиль. Надо думать, 31 июля будет иметь место настоящее светопреставление, когда звук и вспышка одинокого выстрела просто-таки потеряются в грохоте и блеске молний, а струя крови будет мгновенно смыта ливневым потоком. На меньшее Марина была не согласна! Но это еще когда будет… Пока же она предпочитала, чтобы сияло солнце.

Ей никогда не случалось задумываться о свойствах своего характера; сама она считала себя существом довольно унылым, хотя порою и вспыльчивым до безобразия. Впрочем, то, что она называла унынием, было скорее неосознанным умением применяться к обстоятельствам — вернее, все их применять к себе на пользу. В жизни ее было так мало радости и любви, что она научилась ценить самые малые их проявления, и даже в гнусный, дождливый, промозглый октябрьский день ее способен был привести в восторг и умиление желто-алый кленовый лист, прилипший к стеклу, словно последний привет усталого солнца. Во всем, что бы ни случалось с ней в жизни, Марина прежде всего искала хоть малую толику радости, которая не даст душе погрязнуть в пучине уныния. И всегда ведь что-то маячило в будущем, ради чего стоило жить и терпеть: новая книга, которую должны прислать из столицы со следующей почтой; рождение жеребенка у любимой кобылки Зорюшки; цветение яблонь в саду — мимолетное, но счастье; в конце концов, желанное двадцатилетие — далекая звезда, знамение освобождения, светила постоянно. Теперь же к ней прибавилась как бы еще одна, куда более близкая звездочка — 31 июля. Мелькнула было мысль, что Маккол откажется исполнить обещанное, однако Марина тут же отогнала ее, как всегда отгоняла от себя всякие мелкие досады. Пусть попробует! И вообще — это когда еще будет! А пока — надо радоваться каждому дню, внезапному путешествию в диковинную страну Англию, обилию нарядов в баулах, венчающих крышу кареты, ощутимо осевшей под тяжестью багажа мисс Бахметефф, великолепию погоды…

Январь, январь на дворе, приходилось постоянно напоминать Марине, когда она глядела на свежую зеленую траву, в которой там и сям вспыхивали под солнцем журчащие ручейки: в них превратился мимолетно выпавший снежок. Деревья, кроме сосен, стояли голые, однако же среди них виднелся кустарник с жесткими темно-зелеными листьями, много было можжевельника, усыпанного лиловыми шишечками-ягодками, и все это придавало округе вид праздничный и нарядный.

Дороги были необыкновенно хороши: или мощенные камнем, или так плотно убитые, что не страшна им была никакая грязь и ростепель. Марина вспомнила, каково будет в марте-апреле в России, где малейший дождь делал глинистые пути непроезжими.

Дорога становилась оживленнее. Близ нее виднелись сады, огороды, жилища. Марина смотрела во все глаза. Ее очаровали сельские домики с соломенными крышами, оплетенные розами и плющом до самой кровли и густо осененные деревами. Конечно, розы еще не цвели, а все же зрелище было очаровательное!

Постепенно дома делались внушительнее. У них были красные черепичные крыши, и люди, стоявшие на крылечках, казались одетыми лучше, чем простые селяне. Они приветливо махали проезжающей карете, и Марина заметила, что Десмонд иногда машет в ответ.

«Какие приветливые здесь люди, — подумала она, не удержавшись, чтобы, в свою очередь, не помахать очаровательной девчушке с волосами, как белейший лен, которая припустила к карете, что-то весело крича. — А этот-то… кузен… небось возомнил, что они в его честь здесь повыстроились. Ну в точности тот немецкий принц, который вообразил, что фонари в его честь горят!»

— Мы уже близко, — вдруг обратился к ней кузен, и Марина вздрогнула от неожиданности: тот заговорил по-русски. Очевидно, чтобы не понял Сименс, скромно притулившийся на боковом сиденье. — Просить вас хорошо себя вести с мой дядючка, тетучка и мой слуги. Понимайте?

— Понимайте, — обреченно кивнула Марина. — Значит, и у вас тоже имеется «тетучка»? Никакого от них спасения! О господи, ну не могла я, что ли, попасть к другому лорду, сироте круглому?!

Десмонд воззрился вопросительно, и Марина поняла, что сказанное ею — за пределами его понимания.

— Так и быть, — отмахнулась она. — Назвался груздем — полезай в кузов. Стерплю и тетучка, и дядючка твои… но ты ужо попомнишь все это!

— О, yes, — пробормотал Десмонд, и Сименс, напряженно вслушивавшийся в непонятную речь, облегченно вздохнул, услышав знакомое слово.

— Арендаторы все с нетерпением ждут приезда вашей светлости! — Он сделал широкий жест к окнам, и Марина воззрилась на машущих людей с изумлением: никак они и вправду приветствуют фальшивого лорда? Неужто он не врал, и это все — его земля? И эти леса, и чудное озеро, блеснувшее за частоколом елей, словно загадочный взор из-под ресниц, и эта звенящая тишина, и пение птиц, и высоченные кованые ворота, и тенистая дубовая аллея, за которой красовалось величественное строение, окруженное зеленым ковром изящного газона?!

Запыленная карета, влекомая разгоряченными лошадьми, описав круг, остановилась у высокого крыльца. Вышел Сименс, затем Десмонд подал руку Марине. Она сошла, как во сне, не видя, куда ступает, видя лишь купол, венчающий фасад, а за ним — башни, поднимающиеся до высоты огромных деревьев, освещенных заходящим солнцем.

Настоящий замок! Как в сказке! Как на картинках! Настоящая крепость — и в то же время изящная, легкая, белоснежная, с башнями, украшенными сиреневой и золотистой черепицей, — восхитительный, солидный и роскошный, изящный и легкий одновременно замок сказочных фей!

Марина так увлеклась созерцанием, что не заметила, как на крыльцо высыпали люди.

Мелькали алые с позолотою ливреи — это кланялись бесчисленные лакеи, причем голову каждого венчал белый паричок. Затем заколыхались, ныряя в реверансах, черные платья горничных. Служанки показались Марине все на одно улыбающееся лицо: миленькие, розовощекие, белокурые. Лишь одна из них оказалась черноглазой брюнеткой, смуглой и яркой. Марина невольно задержала на ней взгляд и встретилась с напряженным, немигающим взором, который, впрочем, тут же обратился на лицо милорда и зажегся тем же восторгом, каким горели глаза других слуг.

Десмонд улыбался, смеялся, пожимая руки, что-то быстро говорил, щипал за тугие щечки девушек… Марина глядела разиня рот. Да ведь она никогда не предполагала, что он умеет улыбаться! А они все воспринимают это как должное, и девицы не смущаются, когда он с ними поигрывает взорами. Она-то полагала англичан людьми сдержанными! Впрочем, это представление ее уже не раз рушилось — верно, будет рушиться и впредь.

— О, Агнесс! — воскликнул вдруг Десмонд, оборачиваясь к девушке, стоящей поодаль. Это была та самая брюнетка. Теперь она держала глаза потупленными, а руки скромно прятала под накрахмаленный передничек. — И ты здесь! Я-то думал, что застану тебя уже замужем!

— Как милорд мог подумать такое, — не поднимая глаз, прошептала Агнесс, и каждое слово ее сделалось слышно благодаря полной тишине, внезапно установившейся вокруг. Все взоры были устремлены на них двоих, и Марина вдруг поняла, что присутствующим до смерти любопытно услышать каждое слово из этого разговора.

— Ну, не прибедняйся, Агнесс! — Десмонд приподнял за подбородок опущенное личико. — Я-то помню, скольким парням ты вскружила головы!

— Быть может, милорд помнит, что мне никто не был по сердцу… — Агнесс приоткрыла губы, переведя дыхание, — кроме… — Она больше ничего не сказала, только вскинула свои яркие глаза, но по толпе слуг пронесся вздох, словно все услышали невысказанное.

«Кроме вас!» Она хотела сказать: «Кроме вас!» — вдруг поняла Марина. — Да она же влюблена в него! Она от него без ума!»

Грудь Агнесс вздымалась так часто, что Десмонд не мог не обратить на это внимания. Глаза его сползли от влажных, манящих глаз к пухлым приоткрытым губкам, потом к свежей шее, потом с видимым интересом уперлись в эту неистово колышущуюся грудь, словно Десмонд всерьез задумался: выдержит черное платье этот напор или порвется?

А Марина вдруг почувствовала, что задыхается. Все-таки горничная на постоялом дворе зашнуровала корсет слишком туго. А ведь она раньше никогда не носила корсетов. Зачем ей? Талия у нее и без того тонкая и грудь, слава богу, наливная. А вот грудь Агнесс… можно поклясться: она выпирает так лишь потому, что девчонка затянута не в меру. Вот было бы забавно, кабы она сейчас хлопнулась в обморок, бесстыдница! А все-то на нее как выпялились, словно только и ждали этого бесплатного представления! Нет, пусть Маккол и не солгал, что владеет замком, но все-таки он никакой не лорд, ибо настоящий лорд никогда не позволит себе так заглядеться на горничную. Надо это прекратить. Он выставляет себя посмешищем, и если ему на это наплевать, то его «кузина» не желает выглядеть дура дурой!

Она уже двинулась вперед, чтобы приблизиться к Десмонду и тычком поувесистее неприметно привести его в чувство, как вдруг на крыльце показалась какая-то белая фигура, и Марина замерла на полушаге, с воздетой рукой, ибо перед нею было самое странное существо на свете.

Даже юродивым в их веригах и цепях, даже полуголым нищим с их обнаженными, изуродованными культями было далеко до этой особы, выбежавшей на крыльцо, мелькая серебристыми шелковыми туфельками из-под серебряного парчового платья, которое распирал самый широкий кринолин из всех, виденных когда-либо Мариной. Платье так сверкало под солнцем, что слепило глаза, однако все же нельзя было не заметить, что кое-где оно протерлось, и прорехи не зашиты, и оборвалась отделка, и обтрепалось жесткое кружево, и вообще — платье кое-как напялено и даже не застегнуто на спине, прикрытой длинными лохмами полуседых волос и рваной, замусоленной фатой. Придерживая сухой, как бы цыплячьей лапкою те жалкие остатки, в которые время превратило веночек из флердоранжа, едва сидевший на ее растрепанной гриве, эта жуткая невеста простерла дрожащую ручонку и пропищала дребезжащим, но довольно пронзительным голоском:

— Брайан! О мой ненаглядный Брайан! Наконец-то ты вернулся ко мне!

И чучело в фате прямиком кинулось на шею Десмонду, который, против Марининого ожидания, не грянулся оземь, где стоял, не кинулся прочь, вопя от ужаса, а весьма нежно сжал сухие лапки, цеплявшиеся за него, и сказал так ласково и тихо, словно утешал плачущее дитя:

— Нет-нет, дорогая Урсула, я не Брайан, увы. Посмотри на меня — и ты увидишь, что я не Брайан.

— Не Брайан? Нет? — пролепетало странное существо.

Залитые слезами глаза в набухших морщинистых веках трогательно уставились на молодого человека — и вдруг улыбка взошла на сухие, дрожащие уста:

— Нет, ты… Десмонд! Ты в самом деле мой маленький Десмонд! И ты вернулся!

— Ну конечно, я вернулся, Урсула. Как же я мог не вернуться к лучшей тетушке в мире! — И он так звучно расцеловал сухие, пергаментные щечки, покрытые толстым слоем румян, что старая дама засмеялась от радости. Смех ее напомнил звон колокольчиков, и Марина вдруг с ужасом поняла, что и у нее глаза наполняются слезами. Впрочем, они всегда были на мокром месте, а где уж удержаться при такой чувствительной сцене!

«Это и есть «тетучка», — поняла Марина. — Ну что ж, она хоть и спятила, но довольно мила. Немудрено, впрочем, спятить при таком племяннике! А «дядючка», надо думать, тоже не в себе?»

Вышеназванный не заставил себя ждать. С возгласом:

— Погоди, Урсула, погоди! — на крыльцо выскочил высокий сухощавый джентльмен и замер, увидев улыбку Десмонда и услышав смех старой дамы. — Так ты приехал! — всплеснул он руками.

— Разумеется, — пожал плечами Десмонд, и нежная улыбка, с какой он смотрел на тетушку, уступила место довольно-таки ехидной. — Очень рад видеть тебя, Джаспер.

«Не похоже», — подумала Марина.

Впрочем, не похоже было, что и этот самый «дядючка» рад племяннику. И он как-то очень старательно делает вид, что его застали врасплох. Конечно, он прекрасно знал о том, что приедет Десмонд, — зачем же эта комедия? «А ведь он не больно-то любит моего милорда! — вдруг догадалась Марина. — Пожалуй, терпеть его не может!»

Она с новым интересом взглянула на Джаспера Маккола. Лет под пятьдесят, сухой, как жердь, лицо какое-то желтое, отсутствующий, плывущий взор очень светлых (наверное, это фамильная черта) глаз, небрежно уложенные полуседые волосы, но все еще довольно красив. Портит его только подбородок — мягкий, слабый, почти срезанный. У Десмонда вон какой воинственный подбородок! И на нем ямочка — будто след поцелуя…

— Десмонд! — новое восклицание заставило Марину вздрогнуть и разогнало напряжение, воцарившееся, пока дядюшка и племянник молча мерили друг друга неприязненными взглядами.

На крыльце стояла женщина, и первым чувством Марины при виде ее было изумление: она-то думала, что окажется почти темноволосой в этой стране блондинок, ан нет — еще одна брюнетка! Девушка сбежала с крыльца, солнце заиграло в ее волосах, и Марина увидела, что они не черные, как у красотки Агнесс, а темно-каштановые. Впрочем, это не мешало незнакомке тоже быть красоткой. Причесанная а la'Tituse, с этими роскошными каштановыми кудрями, она была необыкновенно изящна и миниатюрна, вся, от тщательно уложенных локонов до кончиков пальцев прелестных рук, протянутых к Десмонду. На одном из пальцев сверкал изумительный бриллиант. У нее были огромные голубые глаза, точеные черты, зовущий рот; пурпурная шаль, красиво задрапированная вокруг стана, бросала теплый розовый отсвет на ее лилейные щеки.

Она была красива… очень красива, безусловно красива, и при взгляде на черное кружево и черный атлас ее платья, которые потрясающе контрастировали с яркостью лица, Марина ощутила себя простушкой в своем новеньком муаровом платьице соломенного цвета, покрытом испанским кружевом, с гирляндою фиалок на подоле. Как это его угораздило так измяться? Просто тряпка… бесцветная тряпка! А ведь это платье еще утром казалось ей восхитительным, и Марина вполне вошла в образ красивой, кокетливой, богатой кузины! Теперь она обнаружила, что смотрит на незнакомку с тем же испуганно-завистливым выражением, с каким смотрели все остальные женщины, от старушки Урсулы до горничных. В том числе Агнесс, которая так теребила свой наглаженный и накрахмаленный передник, что совершенно измяла его. И глаза смуглой горничной наполнились слезами, когда незнакомка вдруг оказалась в объятиях Десмонда.

Девушка едва доставала ему до середины груди, и Марина ощутила себя не только невзрачной, плохо одетой простушкой с тусклыми русыми волосами, но и верстой коломенской к тому же. Ей почему-то захотелось плакать…

Кстати сказать, красавица уже плакала!

— Джессика, — пробормотал Десмонд, обнимая хрупкие плечи, обтянутые сверкающим шелком. — Я не ждал увидеть тебя здесь…

Она рыдала, ничего не говоря, наверное, не в силах справиться со слезами, и деликатный Сименс, словно заботливый пастух, погнал в дом прислугу, вовсю глазевшую на господ. Агнесс шла последней, все время ревниво оглядываясь, и дело дошло до того, что Сименсу пришлось втолкнуть ее в дверь, которую он потом плотно притворил и стал возле с выражением исполненного долга на лице — гладко выбритом и в то же время производившем впечатление мохнатого.

— Ты приехала встретить меня, Джессика? Как мило, — продолжал бормотать Десмонд, и Марина подумала, что никогда еще не видела его столь озадаченным, даже там, на пакетботе, когда она заговорила с ним по-английски. — Джессика теперь живет у нас, — пояснил Джаспер, с непостижимым выражением озирая племянника, державшего в объятиях изящную фигурку. — Дом ее сгорел, миссис и мистер Ричардсон погибли при пожаре, ну и…

— Бог ты мой! — перебил Десмонд. — Какое несчастье! И какое счастье, что ты осталась жива! Тебя в это время не было дома?

Джессика кивнула, и это движение заставило ее прижаться к Десмонду еще крепче.

— Джессика в это время была у нас, — возвестил Джаспер, очевидно, взявший на себя роль истолкователя и переводчика невысказанного. — Они с Алистером в этот день намеревались объявить о помолвке, но примчался верховой и сообщил, что Ричардсон-холл сгорел… А назавтра погиб Алистер. — Он резко отвернулся, и Марине почему-то показалось, что этот человек раздосадован. Не то сказал больше, чем намеревался, не то вовсе не договорил чего-то…

— Алистер… о мой Алистер! — глухо выкрикнула Джессика, с такой силой цепляясь за плечи Десмонда, что ее тонкие пальцы побелели.

— Какой кошмар! — выдохнул Десмонд. — Да, я вижу… кольцо у тебя на пальце. Фамильное кольцо леди Маккол… — Он побледнел, и в глазах его появилось такое растерянное выражение, что Марина пожалела бы его, если бы могла пожалеть своего погубителя. — Так ты была невестой Алистера?! Я не знал. Мы всегда любили тебя как сестру. Алистер — как младшую, я — как старшую.

«Ему двадцать пять, а брату, он, помнится, обмолвился, было тридцать. Значит, ей не меньше двадцати шести — двадцати восьми. А то и больше! — с острым чувством превосходства подумала Марина, которой в сентябре должно было исполниться двадцать. — Старая дева, бедняжка. Безнадежная старая дева! И теперь ясно, почему на ней черное платье: траур».

Непонятная тревога ее прошла, теперь она могла с искренним сочувствием смотреть на узкие плечики, дрожащие от рыданий под ладонями Десмонда.

— Мы любили друг друга, а потом он покинул меня! Он умер! — вдруг вскричала Джессика, отстраняясь и заламывая руки. Лицо ее было залито слезами, и все равно даже сейчас она была такая красавица, что у Марины, знавшей, как безобразно у нее опухают веки и краснеет нос от малейшей слезинки, снова защемило сердце. На сей раз от чувства, вполне объяснимого: от зависти.

— Алистер! Мой ненаглядный Алистер! — Рыдая, Джессика бросилась в дом — верно, в полном отчаянии.

И вдруг Урсула, доселе стоящая недвижимо, как статуя, заломила руки — в точности как Джессика! — и, воскликнув с тем же отчаянием:

— Брайан! Мой ненаглядный Брайан! — тоже кинулась во всю прыть в замок, но остановилась на крыльце, согнувшись, закрыв лицо руками.

Некоторое мгновение Десмонд и Джаспер тупо смотрели вслед, потом переглянулись. Десмонд шагнул было к Урсуле, но дядюшка махнул рукой, и племянник послушно остался на месте.

— Она сейчас успокоится, — шепнул Джаспер. — К этому надо привыкнуть. Утешать ее бесполезно, все проходит само.

— Она очень постарела, — тихо сказал Десмонд.

— Еще бы! — пожал плечами Джаспер. — Неудивительно! Она не может забыть Брайана, а тут смерть Алистера — и хоть не в день свадьбы, но все же накануне помолвки. Это всех потрясло.

— Да, — устало сказал Десмонд. — Теперь мне понятен несколько… э-э… взвинченный тон твоего письма. Иметь дело с двумя покинутыми невестами — это, конечно… представляю!

— Пока не представляешь, — покачал головой Джаспер. — Но у тебя все впереди, потому что это отныне — твои заботы. Хоть за это я благодарю бога!

Нотка с трудом сдерживаемой ярости прозвенела в его голосе, и Десмонд бросил на дядюшку острый взгляд.

— Вот даже как? Значит, все по-прежнему? — спросил он с расстановкой. — Ты терпеть не мог Алистера, теперь ненавидишь меня? Но ведь ни он, ни я не повинны в том, что дед завещал, чтобы после смерти моего отца Маккол-кастл перешел к его сыновьям, минуя тебя?

— Это против всех правил, — глухо пробормотал Джаспер, понурясь. — Против закона, чести, совести! Старик невзлюбил меня за то, что я один осмеливался с ним спорить! Твой отец слова поперек не решался сказать, хоть и ненавидел его так же, как и я. Но он был хитер, оттого и слыл любимчиком, в то время как я…

— Ты уехал, — мягко проговорил Десмонд. — Я знаю, что ты уехал, ты путешествовал, они считали тебя погибшим. А когда ты вернулся…

— Можешь не рассказывать мне о том, что я сделал! — взвизгнул Джаспер, вскинув голову, и Марину поразила неподвижность его черт и опустошенность взора, хотя в этой тщедушной груди, чудилось, бушевали неистовые страсти. — И вообще — хватит обо мне!

— Прости, — пробормотал Десмонд. — Прости меня, я не хотел…

— Ничего, — тяжело дыша, молвил Джаспер. — Ничего, я сам виноват. А письмо мое… да, я был болен, когда писал его.

— Малярия снова? — сочувственно спросил Десмонд, и Марине показалось, что он очень жалеет этого своего странного дядюшку.

— Малярия всегда, — усмехнулся Джаспер. — Но я привык, хотя в последнее время приступ следовал за приступом. Джессика ухаживала за мной. Вообще, надо сказать, что весь дом держался на Джессике. Она страстно любила Алистера, и пережить его… — Он вдруг запнулся, как если бы забыл какое-то слово, и продолжил несколько невпопад: — Помогли только домашние дела, которые так и рухнули на нее. Ну и Сименс, конечно, стоял как скала, благослови его господь.

— Сименс, о да! — вздохнул Десмонд. — Он все такой же! По-прежнему вынюхивает ведьм?

Джаспер на миг приложил палец к губам и нарочно громко продолжил:

— И все-таки тебе придется очень многое налаживать, ездить в Лондон.

— Ничего, судьба! — усмехнулся Десмонд.

— Вот-вот. Так же говорил и Алистер, — кивнул Джаспер, и Марина даже выронила ридикюль, вздрогнув от того неприкрытого злорадства, которое прозвучало в его голосе.

На ее невольное движение обернулись и дядя, и племянник и уставились на нее с выражением одинаковой озадаченности: будто на незваную гостью.

— Простите, сударыня, не имею чести… — нетвердо начал Джаспер.

— Боже праведный! — Десмонд звонко хлопнул себя по лбу. — Да ведь я совсем забыл! Это же моя… — Его заминка была почти неощутима, но у Марины вдруг неистово забилось сердце: сейчас он скажет: «Моя жена, леди Маккол!» Что будет?! — Моя русская кузина, племянница покойной матушки. Ее зовут мисс Бахметефф, мисс Марион Бахметефф!

От внезапного приступа разочарования и злости Марина едва не грохнулась в обморок. Удержало ее на пороге беспамятства только выражение безграничного изумления, вспыхнувшего в глазах Джаспера. Десмонд-то этого не видел: он как раз отвернулся от дядюшки, с опаской поглядывая на «кузину» и явно ожидая от нее какого-нибудь подвоха. Светлые брови Джаспера так и взлетели.

— Племянница Елены?! — нетвердо повторил он. — Но…

Конец ознакомительного фрагмента.