Страшное гадание

Елена Арсеньева

«Русская кузина», Марина Бахметева, появившаяся ни с того ни с сего в замке английского лорда Десмонда Маккола, мало кому пришлась по душе. Пуще всех сторонится ее сам хозяин. Никому и в голову прийти не может, что Марина – никакая не кузина ему, а венчанная жена, однако брак их свершился при таких странных обстоятельствах, что молодые люди его тщательно скрывают… как скрывают даже от себя любовь, владеющую их сердцами. Интриги, колдовство, предательство, роковые тайны, коварство опутывают Марину и Десмонда со всех сторон. Бурные волны событий то разносят их в разные стороны, то бросают в объятия друг к другу. И постепенно Марина начинает понимать: есть на земле сила, которая превозмогает все беды. Имя ей – любовь! Книга также вышла под другим названием: «Тайная жена».

Леди Маккол

— Ну, миледи, прошу прощения, вы уж скажете… Кринолин! Да последний кринолин, думается мне, попал на гильотину вместе с ее французским величеством Марией-Антуанеттой! Разве вы не заметили, что ни кринолинов, ни фижм теперь не носят?!

Глаза дамы так сверкнули, что модистка прикусила язычок. Все-таки ей платят не за то, чтобы она подкалывала своих клиенток, даже если они и являются к ней поздним вечером одетые в какое-то неописуемое тряпье и требуют платья, не просто давно вышедшие из моды, а ставшие посмешищем. Ну, предположим, все было так, как говорит кузен этой дамы: в Кале перед самым отправлением пакетбота на них напали французские разбойники и украли весь багаж. И времени у них оставалось лишь на то, чтобы купить у первой попавшейся простолюдинки самую убогую одежду и белье, потому что путешественницу обчистили буквально до нитки, забрав даже ее белье. Про столь мелочных грабителей мисс Грейс (так звали модистку) слышать еще не приходилось. Впрочем, от этих французов всего можно ожидать: отрубили же они голову своим королю и королеве, что враз поставило эту нацию за грань цивилизованности!

Мисс Грейс старалась не вспоминать о том, что почти столетие тому назад добропорядочные англичане показали всему миру пример публичного цареубийства. Но ведь тогда был обезглавлен лишь только король, а королеве удалось скрыться. И вообще: что дозволено Юпитеру, не дозволено быку! Но французов мисс Грейс не любила, что да, то да, а потому не звалась «мадам», как того требовала мода Бонд-стрит ^[12], и предпочитала обращаться за фасонами не к французским картинкам, а к немецкому «Журналу роскоши» или к английской «Галерее мод». И все они единогласно гласили: кринолинов, пудреных париков, туфель на высоких каблуках, шнурованных корсажей не носят уже сто лет… в смысле, лет пять, не меньше! И шляп, на полях которых можно было разместить цветочную или фруктовую лавку, — тоже!

Похоже было, что у этой дамы украли не только белье и платье, но и половину памяти. А лучше бы взяли хоть часть ее строптивости! У мисс Грейс то и дело возникало ощущение, будто эта леди едва сдерживается, чтобы не влепить ей пощечину. Такие нравы иногда привозили вернувшиеся в Англию жены чиновников из Вест-Индии ^[13] или самой Индии: им, как правило, не хватало терпения добраться до столицы, и они начинали покупать новые туалеты уже в Дувре. Что же, может быть, леди и впрямь набралась своих замашек у покорных индийцев, хотя ни следа жаркого южного солнца не было заметно ни на ее лице, ни на лице ее кузена…

При воспоминании о нем мисс Грейс мечтательно прищурилась: улыбка милорда способна околдовать кого угодно, и он прекрасно знает о собственной неотразимости. Как печально, что такой обходительный джентльмен в родстве с истинной дикаркой! Мисс Грейс не проведешь: никакая это не кузина, а обычная вульгарная содержанка. Уж и не поймешь, чем она его привлекла? Сложена, конечно, премило, хотя и не очень грациозна, тяжеловата. Лицо… лицо было бы красиво, научись она не показывать своих чувств, а то они так и вспыхивают в этих странных, широко расставленных глазах, ломают крутые брови, морщат большой рот, усиливая негармоничность черт. Ну а ее манеры… Да господь с ней, мисс Грейс потерпит: ведь заплачено по-королевски!

И она, воздев на лицо улыбку, вновь принялась рассказывать о том, что юбки верхние шьют с подборами, а нижние — из кисеи, так, чтобы легко разлетались при ходьбе, не стесняя движений, и непременно нужно накупить кашемировых ост-индских шалей — если миледи угодно, она сейчас же пошлет за ними, чтобы можно было выбрать дюжину подходящих по цвету. Или лучше две дюжины?..

Марина слушала эту трещотку почти с отчаянием. Конечно, ей нужно было новое красивое платье, и шаль нужна… но зачем так много?! Сколько она себя помнила, после смерти родителей у нее было по одному платью на лето и зиму, чаще же летом она бегала в сарафане или в юбчонке с рубашонкой. Она всегда мечтала о роскошных нарядах, но сейчас, когда эта мечта начала воплощаться в явь, вдруг растерялась. Самое главное, она никак не могла понять, зачем этот Десмонд Маккол, с которым ее обвенчал запуганный, недоумевающий капитан («в горе и радости, в болезни и здравии, чтобы найти и не потерять, чтобы иметь и хранить…»), тратит время и деньги на ее туалеты. Ну, понятно, деньги он теперь может позволить тратить. Ведь она принадлежит ему со всем своим состоянием! О, черт бы побрал малодушного капитана! Он испугался — Марина видела: он испугался, поверил, что Маккол выстрелит в висок своей невесте. Хотя и Марина верила: да, выстрелит. Другое дело, что из второго пистолета он тут же убил бы себя… Это она знала доподлинно, чувствовала всем существом своим, как будто Десмонд поклялся ей в этом. Странный был миг, когда она могла читать в его глазах и в сердце! Жаль, что так быстро этот миг миновал и супруг ее оказался такой же загадкой, какою был жених. Марина не сомневалась, что они отправятся в обратный путь через пролив на первом же судне, а потом помчатся в Россию, чтобы «лорд» мог завладеть бахметевским наследством, однако Маккол сообщил Марине, что они незамедлительно отправятся в его замок (он так и сказал — castle, ей-богу… врал, конечно, там у него небось какая-нибудь развалюха!), поскольку его ждут неотложные дела. А затем… затем он произнес, не глядя на Марину, словно стыдился ее (или себя?):

— Мы с вами во всем чужие люди. Вы мне не верите — более того, не желаете верить, а потому вам никогда не понять, почему я поступил именно так, как я поступил. Честь диктует свои законы… для вас это пустой звук, однако теперь вы — честная женщина. Более того, по всем законам божеским и человеческим вы принадлежите мне и я имею на вас все права. И все-таки… все-таки сейчас я не приказываю, а прошу вас. Прошу! Готовы ли вы выслушать мою просьбу?

Опять-таки — что ей оставалось делать? Она ведь была по-прежнему связана, а пистолеты свои «лорд» все еще не убрал. Поэтому она прохрипела — «да». Снова «да»! И вот что сказал Маккол:

— Титул свой я получил совсем недавно: унаследовал после смерти старшего брата. Правильнее сказать, трагической гибели. Не прошло и года… конечно, срок траура уже кончился, однако, согласитесь, родственники мои, знакомые, соседи, прислуга, арендаторы — все еще подавлены случившимся. И мое появление в качестве молодожена, у которого сейчас медовый месяц, с супругой, которая меня ненавидит (почудилось Марине, или и впрямь прозвучала горькая нотка в его голосе?), будет не просто нарушением приличий, но даже кощунством. Дело даже и не в этом: я должен найти убийцу брата, и всякий скандал будет мне в том помехой. Поэтому… поэтому я предлагаю: наш вынужденный брак остается тайным. Вы приедете в Маккол-кастл под своим именем — мисс Марион Бахметефф, — и я представлю вас как свою кузину.

— Ну, если вы каждому будете тыкать в висок пистолетом, они, может быть, в это поверят, — не сдержалась Марина. — Чушь какая! Вы — англичанин, я — русская. Мы, может быть, братья и сестры во Христе, но…

— Не такая уж это чушь, — перебил «лорд», наконец-то убрав пистолет, словно только сейчас о нем вспомнив. — Я ведь наполовину русский. Моя покойная матушка была вашей соотечественницей. Я пытался объяснить вам, что возвращаюсь из поездки, связанной с моим русским наследством, но вы и слушать не стали. Впрочем, сейчас речь о другом. Итак, я представлю вас племянницею матушки, скажу, что пригласил вас погостить в обмен на гостеприимство, мне оказанное. Возможно, кому-то совместное путешествие кузенов покажется не вполне приличным, однако… однако это лучше, чем то, что произошло в действительности.

Марина даже отвечать не стала. У нее дыхание сперло от воспоминания, как он держал ее под колени, широко разведя их в стороны, и… и… И теперь он задумался о приличиях?! Да никогда в жизни она не станет ему потворствовать. Этот «лорд» — насильник, разбойник! Пусть не ждет от нее…

— Погодите, — торопливо сказал Маккол, очевидно, понявший по хищной вспышке ее глаз, какой ответ его ожидает. — Погодите, это еще не все. Итак, вы будете жить в замке, и спустя некоторое время я стану проявлять к вам романтический интерес. Конечно, сейчас вы ненавидите меня, но кто знает, может быть, через некоторое время…

Он нерешительно взглянул на Марину, а она ответила насмешливым взглядом: мол, поверить в мою к вам благосклонность может только такой самонадеянный идиот, как вы!

— Может быть, через некоторое время мы обвенчаемся по всем правилам, и, хотя перед богом мы уже муж и жена, мы станем таковыми и перед людьми, — продолжал Маккол. — Но если… если ваша ненависть и с течением времени окажется сильнее разума и обстоятельств, мы… мы расстанемся, причем вы сможете потребовать от меня всего, чего пожелаете, в возмещение причиненного вам ущерба. Клянусь, я это исполню. И даже если вы пожелаете, чтобы я застрелился на ваших глазах… Нет, сейчас я этого не сделаю, — торопливо сказал он, увидав, какой надеждой расцвело вдруг ее лицо, — но потом, скажем, через полгода, когда я уже наверняка найду и покараю убийцу Алистера, я уплачу вам любой штраф, какой вы захотите. Нечего и говорить, — понизил он голос, — что я не прикоснусь к вам в это время, а буду вести себя как почтительный родственник.

Тут он запнулся, и Марина готова была поклясться, что он с трудом удержался, чтобы не сказать: «Разве что вы меня сами об этом попросите». И его счастье, что он не сказал, потому что… кажется, и без того много она ему наговорила, однако уж нашла бы, что ответить на такое оскорбление!

— Сегодня 31 января, — продолжил он, — итак, 31 июля или я женюсь на вас по вашей воле, или по вашей воле умру. Ну, вы согласны?

— Да! — в восторге вскричала она. — Да, о да!

Жаль, капитан Вильямс этого не слышал.

* * *

В конце концов она, конечно, исполнила все, что от нее хотела эта бесцеремонная модистка. Куда проще было соглашаться, чем спорить. Вот так всегда бывает в жизни: пойдешь на одну уступку, а это оказывается лишь первое звено в нескончаемой цепочке других. Но что означает такая мелочь, как фасон платья, после того, как она сказала «да» при венчании? Ясно, что придется ближайшие полгода идти у лорда на поводу. Да и вообще: едва увидев берег Дувра, покрытый снегом, с высокими башнями, где был зажжен огонь для безопасности мореплавателей, она почувствовала уже не неприязнь, а интерес к этой неведомой земле.

Пассажиры, усталые после почти десятичасового плавания, дрожали от стужи. Шлюпка подошла совсем близко к берегу, но никто еще не чувствовал себя в безопасности: в любую минуту могла разразиться новая буря, унести лодку в необозримость морскую или ударить о подводные камни, погрузить в шумящие бездны. И Марина ощутила нетерпение: ей так же, как другим, хотелось поскорее сойти на берег… чтобы через полгода наконец получить награду за все страдания, которые она перенесла по милости этого человека, этого лгуна, этого…

Невероятным усилием она усмирила гнев, вновь вскипающий в крови. Что проку злиться? К тому же если он и лгун, то не во всем: вот ведь и впрямь стоит близ пристани карета, вот идет от нее высокий человек в плаще, подает руку Макколу, помогая сойти на берег, кланяется, бормоча:

— Милорд, я счастлив видеть вас, я счастлив… позвольте…

«О боже, значит, он и в самом деле лорд?!» — изумилась Марина.

— Полно, Сименс, — перебил его Десмонд, с легкостью выскакивая из шлюпки. — Я знаю все, что вы можете мне сказать. Да, благодарю. Однако лучше помогите этой леди. Мисс Бахметефф, рекомендую: Сименс, камердинер моего отца, затем брата, затем… очевидно, мой?

— Я служу только милордам.

На бритом, устрашающе брудастом лице высокого, статного, весьма почтенного и невозмутимого господина (ей-богу, он и сам выглядит как значительная персона) не отразилось ничего, хотя, Марина могла поклясться, он уже отметил вопиющее убожество ее одеяния. Разумеется, сарафан, рубаху и платок не стали выставлять на всеобщее обозрение: Десмонд через совершенно подавленного капитана купил у какой-то пассажирки за баснословные деньги старый-престарый плащ. Именно тогда в первый раз пошла в ход байка о французских разбойниках, которая потом у всех в зубах навязнет!

— Мисс Бахметефф — моя кузина, племянница покойной матушки. Она поживет у нас некоторое время, — сообщил Десмонд, и Сименс покорно поклонился Марине.

Может быть, у него и были какие-то вопросы, однако он не посмел их задать. Правда, при упоминании леди Маккол его лицо слегка смягчилось, и Марина подумала, что это выдуманное родство может сослужить ей неплохую службу. А вот интересно, какую гримасу скорчил бы этот невозмутимый лакей, узнай он истинный титул «кузины»! Скажи ему Десмонд: «Это — леди Маккол. Кланяйся в ножки, дурак, целуй барыне ручку и говори: ваш раб по гроб жизни моей, токмо милостями вашими жив, век за вас буду бога молить…» Впрочем, здесь и слов-то таких не знают, она, кажется, забыла, где находится!

— Миледи, — отвесил новый поклон Сименс. — Какая жалость, что я не знал о вашем прибытии. Из-за позднего прибытия милорда я взял на себя смелость заказать номер в гостинице, однако… это только один номер…

— Не стоит извиняться, — беспечно ответил Десмонд, и у Марины подогнулись ноги: а ну как он скажет, мол, нам не привыкать спать в одной постели? Ой, нет… перед этим истуканом, таким важным, таким разодетым… — У вас будет время заказать еще одну комнату и ужин на двоих: мы с мисс Марион намерены сейчас же проехаться по здешним лавкам, надеюсь, некоторые из них еще открыты… Не так ли, кузина Марион?

И она снова сказала «да».

* * *

Ни свет ни заря Марина в новой шляпке, шали, в новом платье, меховой накидке, новых чулочках, ботинках — во всем, короче говоря, новехоньком, сидела у окна дорожной кареты, запряженной восьмеркой лошадей и стремительно летящей по дороге в Лондон. Спала она как убитая, Маккол блюл свое обещание и приличия, а после весьма увесистого завтрака, состоявшего, как и ужин, из жареной говядины, земляных яблок ^[14], пудинга и сыра, они отправились в путь, — и Марина неотрывно глядела в окно, думая о том, как разительно переменилась ее жизнь. Пожалуй, только черти могли занести ее сюда на коровьей шкуре… а все же она в Англии! В Англии, о которой ей все уши прожужжал некогда мистер Керк. Пожалуй, как ни отвратительно относились к ней дядюшка с тетушкой, Марине все-таки есть за что их благодарить. Некоторые пункты отцовского завещания они исполняли свято, и до самого последнего времени Марина имела достаточно знающих свой предмет учителей. Управляющий их петербургским домом продолжал покупать и отсылать в имение все новейшие книги и последние газеты. У тетки, конечно, сердце разрывалось от жадности по причине «впустую» потраченных денег, однако же Марине не запрещалось читать, и это в значительной мере скрашивало ее унылую, печальную жизнь. Она прочла даже Ла-Портов «Всемирный путешествователь, или Познание Старого и Нового Света» во всех его двадцати семи томах, причем том про Англию благодаря мистеру Керку был вообще зачитан до дыр. И сейчас ее не оставляло ощущение, что она не впервые видит эти холмы, покрытые темным лесом, и глубокие долины с журчащими ручьями, и вечно смеющееся море, иногда мелькавшее за лесом. Снега не было в помине, сверкало солнце. Великолепная Темза, покрытая кораблями из всех частей света, вела их, подобно проводнику, и еще не стемнело, как впереди, в тумане, они увидели Лондон.

Сердце Марины так и забилось. Конечно, зрелище живого города никак не напоминало ту гравюру, по которой они столько раз «гуляли» с мистером Керком, когда он рассказывал о достопримечательностях этого великого города, а все-таки она узнала купол собора Святого Павла, который гигантом вставал над всеми другими зданиями. Невдалеке поднимался сквозь дым и мглу тонкий высокий столп — монумент, сооруженный в память пожара, который некогда превратил в пепел большую часть города — да и прежний собор, на месте которого мистером Кристофером Реном был воздвигнут новый. Через несколько минут взору открылось и Вестминстерское аббатство, древнее готическое здание, а затем и другие церкви и башни, парки и рощи, окружающие Лондон… Город изумлял своей огромностью: тут все было колоссально-величаво, неизмеримо, беспредельно. По правой стороне, между удивительных, не по-зимнему зеленых берегов, сверкала Темза, возвышались бесконечные корабельные мачты, подобно лесу, опаленному молниями, но Марина на них уже не смотрела. Куда больше ее привлекали улицы.

Улицы тесны. Везде подле домов маленькие дворики, устланные дерном, а также сделаны для пешеходов широкие намосты, и, хотя на мостовых везде грязь и пыль, ноги у пешеходов были чисты. Марина не поверила глазам: служаночка в синей юбке и чепце мыла намост перед домом! Грязная вода стекала в какие-то отверстия, бывшие на каждом шагу… оттуда высунулся косматый человек и погрозил служанке. Приехала телега, и туда стали ссыпать уголь. В другое отверстие сбежал мальчишка с узлом, из третьего валил пар, словно там шла огромная стирка… Похоже было, что при каждом доме имеются такие отверстия — истинные западни для задумавшихся прохожих, которые спешат, заглядываясь на витрины богатых лавок и магазинов, наполненных всякого рода товарами, индийскими и американскими сокровищами, которых запасено тут на несколько лет на всякий вкус. Марина с удовольствием вспомнила, как Десмонд предупредил Сименса о том, что они задержатся в Лондоне не меньше чем на два дня: мисс Марион придется посетить Бонд-стрит, ибо с ее багажом произошла неприятная история… ну и так далее. Именно здесь, в этих многочисленных лавках, и приобрели, конечно, свои чудные наряды англичанки, которых Марина видела тут и там — выглядывающими из карет, бегущими по улицам. Женщины показались ей очень хороши; одевались они просто и мило, все без пудры и румян, а их шляпки были, верно, выдуманы грациями. Англичанки, все как одна худощавые, порою даже сухопарые, ходили, будто летали: за иною два лакея с трудом успевали бежать. Маленькие ножки, выставляясь из-под кисейной юбки, едва касались до камней тротуара; на белом корсете развевалась ост-индская шаль (Марина не без ревности рассматривала узоры); на шаль из-под шляпки падали светлые локоны.

По большей части англичанки были белокуры, и Марина подумала, что по сравнению с ними ее русые волосы покажутся даже темными. Почему это ее обеспокоило, Марина не понимала, но пристально вглядывалась в личики, мелькавшие перед ее глазами. Англичанок, пожалуй, нельзя было уподобить розам; нет, они почти все были бледны. Поэт назвал бы их лилиями, на которых от розовых закатных облаков мелькают розовые оттенки; ну а Марине их личики показались фарфоровыми и какими-то… словно бы нарочно сделанными. Во всяком случае, дамы все казались прехорошенькими, элегантными, изысканными, — в отличие от джентльменов. Они были так невозмутимы и молчаливы, что чудилось, будто еще со сна не разгулялись или чрезмерно устали. И все в синих фраках, очевидно, это был любимый цвет лондонцев.

Сумерки сгущались, синие силуэты таяли в вечерней синеве. И вдруг — Марина ахнула — то там то здесь засветились фонари. Оказалось, что их здесь тысячи, один подле другого, и куда ни глянешь, везде пылали светильники, которые вдали казались огненной беспрерывной нитью, протянутой в воздухе.

Не сдержав удивления, она всплеснула руками.

— Восхитительно, не правда ли? — послышался негромкий голос за ее плечом. — Несколько лет назад некий прусский принц прибыл в Лондон. В город он въехал ночью и, видя яркое освещение, подумал, что город иллюминирован для его приезда.

Марина хотела пропустить реплику Десмонда мимо ушей, но вдруг вспомнила, что она за день ему и слова не сказала. Сименс небось уже голову ломает над странными отношениями кузенов. Конечно, делает скидку на русскую дикость. Ну и шут с ним! Пусть думает что хочет!

Так ничего и не сказав, она снова уткнулась в окно, однако карета уже остановилась перед отелем, и разглядывать сегодня Марине было нечего.

Следующие два дня и впрямь увенчались оргией покупок, и к концу второго Марина утратила счет вышитым ридикюлям, замшевым, кисейным, лайковым и шелковым перчаткам, шелковым и кожаным туфелькам, ажурным чулочкам, батистовым сорочкам, соломенным, фетровым, атласным, бархатным и кружевным шляпкам и чепцам, косынкам, платкам и шарфам, корсетам, амазонкам, нижним юбкам, пелеринам, панталонам, чулкам, пеньюарам, жакетикам, платьям… о господи, всего этого не перечесть, не запомнить!

Ничего. Она постарается. Постарается. Главное, что до 31 июля осталось уже на четыре дня меньше!

Примечания

12

Улица Лондона, где расположены самые модные и дорогие лавки.

13

Так долгое время называли Америку.

14

Так называли картофель.