Проклятие итальянского браслета

Елена Арсеньева, 2011

Писательница Алена Дмитриева купила дивный итальянский браслет – с агатами, халцедонами и редким кварцем. По поверью, такой кварц приносит своей владелице любовь и удачу… Вместо этого браслет повел себя самым неожиданным образом: сначала он уменьшился в размерах, а потом центральный камень изменил свою форму! Тогда-то у Алены и наступила черная полоса – молодой бойфренд стал подозрительно равнодушным, вдохновение ее покинуло, и вообще вокруг начало происходить слишком много странного… Решив разгадать тайну украшения, Алена отправилась к ювелиру, чинившему браслет сразу после покупки. И узнала: мастер бесследно исчез вскоре после ее визита!

Дела давно минувших дней

На первую встречу со своей труппой и первую репетицию назавтра я отправился уже не из гостиницы Яаскеляйнена — еще с вечера я сменил место жительства и поселился у почтенной дамы по фамилии Паасилинна. Мне так понравилась эта фамилия, что я даже не хотел знать имени и отчества своей квартирной хозяйки. Впрочем, в этих краях принято обращение по фамилии.

Аити Паасилинна, то есть матушка Паисилинна, как мне велено было ее называть, с первой минуты нашей встречи отнеслась ко мне истинно по-матерински. Поселила она меня в большой, светлой, просторной комнате — в подобной я никогда не живал! А как госпожа Паасилинна меня кормила… По утрам кофе с густыми сливками, чудесное масло, горячие пирожки. На обед гусь, цыпленок, красная рыба из Онежского озера. Сытный ужин. Чай с вареньем и всяческим печеньем… За всю свою жизнь я не знал, что значит вкусно и сытно покушать, я еще никогда не имел ежедневного обеда, а тут — истинное пиршество гастронома. Вот это жизнь! «Но надолго ли?» — суеверно думал я, привыкший к превратностям судьбы.

Впрочем, ничто не предвещало беды. С труппой у меня с самого начала установились наилучшие отношения, народ подобрался истинно талантливый, иные по-любительски, а иные почти профессионально, и репетиции шли весьма слаженно, обещая успешную премьеру. Госпожа губернаторша на них присутствовала непременно.

Тут я должен кое в чем признаться. Хоть мне было предписано ее превосходительством представить план постановки, я этого плана не имел. Ведь я в жизни не пробовал себя в режиссуре! Но признаться в этом было никак нельзя, поэтому я усиленно пытался вспомнить единственную постановку «Горя от ума», которую видел. Но напрасно старался. Тогда я решил создать свои мизансцены.

Ох, фантазировал я, как мог! Помнится, однажды, когда репетировали второй акт, сцену обморока Софьи, я приказал исполнительнице:

— Падайте, Елизавета Петровна!

— Куда? — удивилась она. — Куда же падать?!

— Как куда? На пол, на ковер.

Она послушно и очень изящно упала. Чацкий опустился перед ней на колени, обмахивал опахалом, потом поднял с помощью Лизы и уложил на кушетку.

Всем очень понравилось! Но тут подал голос Карнович — тот самый несостоявшийся драматург, автор «Новой Федры». Надо сказать, что этот смазливый молодой человек с внешностью первого любовника единственный из всей труппы с первой минуты отнесся ко мне неприязненно, и неприязнь эта не проходила.

В нашем спектакле играл он Молчалина — томного и лживого. И вот он процедил, небрежно полируя ногти кусочком замши (это было его любимое занятие как в жизни, так и на сцене: дай ему волю, у него и Гамлет бы ногти полировал, читая свой знаменитый монолог!).

Итак, Карнович подал голос:

— Позвольте! Я москвич и много раз видел «Горе от ума» в Малом театре: там Софья падает в кресло.

Вся труппа уставилась на меня выжидательно. Я спиной чувствовал взгляд губернаторши, которая сидела в зрительном зале, в первом ряду партера. Этот взгляд ободрил меня, и я отрезал:

— Да, я знаю московскую постановку, но в Петербурге не так. Там Софья падает на пол, это считается очень оригинальным. Впрочем, если желаете, эту сцену можно разыграть и по-московски.

— Нет-нет! — звонко выкрикнула госпожа губернаторша. — Нет-нет, пожалуйста, давайте играть оригинально, по-петербургски!

Не могу описать, какой восторг переполнил мою душу в эту минуту, какую любовь я вновь ощутил к этой чудесной женщине!

Карнович поджал губы. Я почувствовал, что нашим отношениям никогда не наладиться. Но это меня ничуть не волновало! Главное было то, что Эльвира Михайловна, милая, чудесная Эльвира открыто приняла мою сторону!

В таком восторженном состоянии я пребывал до тех пор, пока мы не дошли до третьего акта — приема у Фамусова. Сначала все шло довольно стройно: гости один за другим выходили на сцену, как вдруг из зала вновь раздался мелодичный голос Эльвиры Михайловны:

— Никита Львович, а разве здесь не будет докладов?

— Каких докладов, Эль… э-э, ваше превосходительство? — изумился я.

— У нас всегда докладывают на балу о прибывших гостях.

Я пробовал было возразить, что нельзя ломать стихи классической пьесы Грибоедова вводными докладами без размера и рифмы, но губернаторша меня не слушала.

Пришлось уступить. И на репетиции, и на каждом спектакле на балу появлялся почетный слуга в ливрее (к слову сказать, это был настоящий лакей — из губернаторского особняка) и провозглашал:

— Пожаловали госпожа Горич. Князь Тугоуховский с супругой!

И так далее.