Сквозь сон

Елена Александровна Асеева

Отрывок из книги: «Я вошел в плотные слои какой-то туманности и вновь снизил скорость тогда, когда разглядел впереди себя огромный оранжево-красный шар, местами покрытый белыми пятнами и словно окаймленный желтоватым ореолом. Даже удивительно, что я, будучи всего-навсего тонкой мыслью, мог наблюдать и сами Галактики в своей мощи, и наполняющее их пространство. Точно перед движением мысли, ее наблюдением и познанием мира не могло возникнуть преград».

Глава восьмая

В каком-то непривычном беспамятстве я покинул комнату Лины, спустившись по лестнице и сразу выйдя на двор. Забыв о том, что хотел осмотреть кухню, плохо воспринимая бой часов возвестивших, что уже десять часов.

Стало почему-то тяжело дышать, точно от волнения, нахлынувших на меня чувств, в груди расширились легкие, поддавив сердце почти к горлу, а легкий озноб покрыл кожу крупными мурашками.

Я бы понял такое состояние, если б находился в собственном теле. Однако это было тело Виклины и почему оно так отреагировало на испытанное мозгом, мною в мозгу, стало не понятно. Вообще-то в данной ситуации все являлось непонятным.

Та страна, местность, где я нахожусь. Язык на котором говорю. И само мое нынешнее состояние, способное видеть через глаза Лины, управлять ее телом, говорить за нее.

Стало ясно одно для меня. То, что я влюбился в Лину окончательно. Стоило мне только ее коснуться, только на нее взглянуть.

Все эти мысли, рассуждения ярились в моей голове весь срок, что я неторопливо плелся по асфальтной дороге сквозь поселок. Лишь изредка, впрочем, без особого энтузиазма оглядывая дома, подобные тому, в котором жила Виклина… Лина… такая необыкновенная Лина.

Двухэтажные, сложенные из каменных блоков блекло-желтого цвета с черепичными крышами, стрельчатыми на первом и круглыми на втором этаже окнами, деревянными дверями и даже старинными светильниками, они смотрелись построенными, по одному принципу. А выложенные в шахматном порядке двухцветной плиткой дорожки, пространство земли вокруг него, вплоть до приподнятых бордюров уличного проезда поросшее низкой зеленой травкой (как и возле дома Лины) говорили, что в этом поселке общий такой дизайн или всего-навсего замершая картинка бытия. И только низенький Иван-чай, слегка покачивающий кистями слева от дороги, хоронящийся в зелени растительности придавал данной местности чувство живости, существования.

Впрочем, теплота наполняющегося мощью солнца также застывшего слева от меня, и легкий, чуть обволакивающий лицо, колеблющий белокурые локоны Виклины, ветерок свидетельствовал, что жизнь в этой местности шла своим неспешным ходом. А мятно-сладкий запах поступающий в нос, и, кажется, ощутимый на губах, однозначно, указывал, что спало лишь мое тело, а мозг… личность… душа продолжали бодрствовать.

Таким неторопливым шагом я миновал четыре дома, когда увидел стоящего возле нарисовавшегося впереди пятого, пожилого мужчину. Он замер возле машины, опираясь рукой о капот.

Видимо, в данной стране не одна бабка Лины было фанатом старины. Впрочем, сейчас марка и модель автомобиля соответствовали французскому автопрому. Это я знал наверняка, так как по юности лет, еще тогда, когда не разучился учиться, очень интересовался машинами, даже собирал миниатюрные модельки. В частности данный автомобиль относился к двухдверному кабриолету Пежо 403, который выпускался во Франции в 50—60-е годы двадцатого столетия. Его мягко очерченные линии с визитной карточкой белых бортов шин, стальной оттенок кузова и, одновременно, массивность, все указывало на знакомую с детства модель автомобиля.

— Здравствуй, Лина! — обратился к девушке мужчина, очевидно, зная ее очень хорошо. Потому как после тех слов широко улыбнулся. — Ты, что-то припозднилась сегодня. Земко уже ушел. Да и маглев утрешний на сегодня последний, скорее всего, уже отбыл в город. А Синя тебя, что не стала подвозить? Если хочешь, я тебя довезу, меня ожидают в центре подготовки кадров. Маглев мы, скорей всего, не догоним, но на трамвай до университета ты, определенно, успеешь.

Он сказал так много, что я сразу-то и не сориентировался в его речи, лишь вырвал из нее уже знакомую Синю, возможно, новое имя Земко, и университет.

— Да, — не подумав, ляпнул я и тут же осекся. Понимая, что «да» сейчас прозвучало моим согласием на поездку в город или даже университет.

«А, чё! — произнес я про себя и туго вздохнул, стараясь отвлечь от мыслей про Лину и ее красоту, вновь возвращая привычный мне эгоизм. — Почему бы не развлечься».

Пока я это обдумывал, принимая решения, мне удалось рассмотреть самого мужчину. Он был пожилым, это однозначно. Не высокого, скорее всего, как Лина роста, крепкого сложения, хотя уступал в том Беловуку. Его лицо формой напоминало квадрат, так грубо было вытесано с широким, угловатым подбородком. Крупные черты лица и тут указывали на общий признак данной нации, а именно выступающие скулы, розовую склеру. Впрочем, сама форма миндалевидных глаз утаивала в себе серо-голубые радужки. Небольшой с горбинкой нос, словно списанные с Лины светло-красные одинаковой формы губы, и белокурые, волнистые волосы (в данном случае коротко подстриженные) выдавали в нем очевидного ее родственника.

Он был одет в оливковые, широкие с многочисленными складками штаны и темно-серую навыпуск атласную косоворотку. У рубашки разрез с застежкой располагался справа, а подол, косой ворот и рукава вплоть до локтя были расшиты ярко красными узорами. Подпоясанный красным тканым поясом с кистями на концах, этот мужчина всем своим видом напомнил мне русского мужика вышедшего с картинки учебника. А его белая с золотистым оттенком кожа, белесые брови, ресницы и редкие веснушки на щеках и вовсе роднили с народом, из которого был я сам.

Хотя, оливковые, замшевые туфли, одетые на голую ногу (словно у них и не носили носков) смотрелись достаточно современными. У моего друга, Влада, были такие только тканевые и клетчатые.

— Отлично, тогда, садись, внучка! — голосом старшего указал мужчина, определенно, имея власть над Виклиной. И собственной фразой вызвал возглас удивления у меня, благо он прозвучал не вслух, а лишь про себя. Ну, словом где-то в мозгах, их нейронах, а может только душе, личности.

«Получается, что это очередной родственник, Лины. Дед!» — констатировал я про себя.

А дед Виклины между тем, подобно Сини вскинул с капота рука и слышимо щелкнул зажатым в пальцах брелком. И обе двери похожего на Пежо 403 автомобиля мягко отворились, зазывая нас внутрь. Мужчина тотчас развернулся и направился к левой двери, на ходу махнув мне в сторону правой. Я медлил совсем чуть-чуть, не столько волнуясь, сколько переходя на более энергичный шаг. И обойдя автомобиль, оглядывая его формы, опустился в единственное пассажирское сидение, оно как в отличие от известной марки в этой было только два посадочных места.

Внутри, транспортное средство, однако, ничего не имело с архаичностью его внешнего вида. Поразив меня достаточным пространством, удобными черными кожаными сидениями с высокими подголовниками, элегантностью, плавностью линий интерьера салона и отсутствием не только панели прибора, но и привычного руля, коробки передач, бардачка. На месте руля находилась слегка выступающая вперед плазменная панель, экран монитора, что ли, а может даже планшет. Словом то было похожее на экран устройство, точно укрепленное на рулевой колонке, верно, поэтому и выступало над закругленной панелью, на которой должны были располагаться приборы. На экране на голубом фоне сияла какая та надпись, нанесенная теми же непонятными знаками изображающими прямоугольники, квадраты, кресты, волнистые линии, или недописанные буквы русского алфавита, которая, стоило мне опуститься в сидение, и вовсе зарябила радужными переливами.

Дверь дома, напротив какового стояла машина, грубо вырубленная, украшенная тремя горизонтально расположенными железными копьями, справа и слева от которой висели деревянно-кованные светильники, внезапно открылась. И из жилища на каменное крыльцо вышла женщина, сухопарая, невысокая, чем-то напоминающая Синю. Так, что я вначале подумал, это она и есть. Но потом, приглядевшись, понял, что обознался.

У этой женщины, в отличие от бабки Лины, лицо смотрелось более круглым, да и черты лица: несколько широкий нос, пухлые губы, крупные глазницы, и водянисто-серые радужки разнились с ней. Впрочем, цвет бело-розовой кожи с золотистым оттенком, розовой склеры глаз и выступающие скулы, такие же, как у всех кого я тут встретили, говорили мне, что она однотипна этой нации, народу, а может всего-навсего является родней Лине. Пепельно-каштановые (видимо длинные) волосы она собрала в шишку на затылке, утянув их так, что по первому мне почудилось, будто женщина и вовсе лысая. На ней, теперь в унисон одежде деда Виклины, был одет сарафан. Один-в-один, какой носили мои предки в архаичные времена. Это было тяжелое, распашное платье, без рукавов, ворота, пошитое из цветастой с преобладанием красного цвета ткани. Одетое на белую с длинным рукавом рубашку, подпоясанное на талии тканым поясом с кистями.

Походу данная женщина, как и дед Линочки, были приверженцами старины, а может, являлись какими-нибудь староверами. Ну, теми, которые откололись от русской церкви во времена царя Алексея Романова в связи с реформой патриарха Никона. А, возможно, теми, которые называли себя родноверами, и верили в древних богов Сварога, Перуна, Дажьбога, и в нынешние времена засилья всего иностранного, чуждого помнили свои славянские корни, старались возродить древнюю веру, нравственность и духовность обычаев собственного народа.

«О, блин! сколько я, оказывается, знаю», — подумал я про себя, поражаясь собственным знаниям или только отдельным крохам, крупинкам, когда-то услышанного.

— Горясер! — довольно громко крикнула женщина, обращаясь к деду Виклины, и тотчас слегка пригнув голову, воззрилась на меня, стараясь разглядеть сквозь открытую дверь машины. — Линочка, здравствуй, милая! — ласково обратилась она ко мне, и ее пухлые, прямо-таки толстые, розовые губы растянулись, показав ряды ровных, белых зубов. Тем вновь указав, что у данного народа эти органы во рту являли собственное здоровье или правильный уход. — Ты, что-то припозднилась, сегодня, в университет. А Синя, тебя, почему не довезла до остановки?

— Да, так получилось, — обтекаемо ответил я, все время контролируя собственную речь, стараясь не допустить в ней употребления мужского рода к которому я привык с детства, всегда ощущая себя мальчиком.

— По-видимому, у них опять вышел спор, — вставил в мой ответ дед Виклины, которого, как оказалось, звали Горясер. Он дернул взгляд в мою сторону, ухмыльнулся, демонстрируя и вовсе жемчужность зубов, которым мог позавидовать даже я. Точнее мое тело. — Дискуссия, которая закончилась скорым отъездом Сини. Ничего, Ягла, сейчас я довезу свою внучку, дочь моего старшего сына до Мологи, — дополнил он свою речь.

«Отлично, значит отец Виклины сын этого Горясера», — подумал я и широко улыбнулся, не столько Ягле, как называл ее дед Лины, сколько радуясь собственной сообразительности и, наконец, немного разобравшись в сих хитросплетениях родни.

— Горясер, — заговорила Ягла, приняв мою улыбку, как подтверждение слов деда Лины. — Не забудь после работы заехать в прачечную и забрать чистое белье. Мне уже второй раз пришло оповещение.

— Да, да, дорогая, постараюсь не забыть. Сейчас внесу в ежедневник, — откликнулся незамедлительно Горясер и теперь крутнул голову в сторону супруги, скорей всего, не являющейся бабкой Лины. Он довольно засмеялся, а его голос мужественный, сильный, чем-то напоминающий мой, относимый к баритону, прежде звучавший ровно, внезапно наполнился такой радостью, которую я уловил поверхностью кожи, отчего на ее гладкости появились мельчайшие мурашки, будто пробежавшего озноба. Просто я раньше никогда не ощущал, таким образом, радость.

Конец ознакомительного фрагмента.