Белый снег

Екатерина Шубочкина, 2019

Основана на реальных событиях и фактах. Судьбы совершенно разных людей и по возрасту, и по социальному, по служебному положению Промыслом Божьим переплелись в революционном сибирском городе Омске, ставшим в начале двадцатого века так называемой «белой столицей» России со ставкой Верховного Правителя России А.В. Колчака. Никого из них не миновала чаша испытаний и скорбей, но у каждого был свой путь, и они по-разному осмысляли и оценивали свою жизнь. Желание раскрыть в динамике реальных исторических событий свой авторский взгляд на душевное и духовное состояние героев повести и легло в основу этой книги.

Август 1918 г.

На кухне архиерейского дома после нехитрого обеда за чаем с вареньем собралась небольшая компания: помощница по хозяйству Дарья, кухарка Агафья, бежавший из большевистской столицы композитор с женой, пианисткой, которых временно приютил владыка, старый Прохор, чинивший все, что ломалось в здании, и Санька, принесший, как это повелось с момента начала его трудовой деятельности при храме, пакет документов для владыки от настоятеля собора.

— Гляди-ка, в газетах пишут, что мы теперича в столице живем! — воскликнул дед Прохор, шурша страницами «Сибирской жизни». — А ну, Санька, зачитай нам тута, а то я пока разгляжу эти мелкие буковы!

«Омск стал центром внимания всей Сибири. Здесь форми-ру-ется новая власть, куется наше бу-дущее, со-сре-до-та-чивается организация военной силы…», — усердно тянул парень.

— Это точно: щас все к нам рвутся, в Сибирь, где выгнали антихристов! — вставил Прохор. — Вона и музыканты приехали наших певчих музыке учить! — подмигнул он семейной паре постояльцев, молча прихлебывавших чай из металлических кружек.

— Даст Бог, Россия подымется, жизнь наладится, — вздохнула тетка Агафья, подливая себе в стакан кипяток.

— Дальше читать? — уточнил Санька.

— Да ну их, эти газеты! — махнул рукой Прохор. — Итак все понятно: опять власть сменилась! Тока бы оставили уже в покое Церкву нашу, не втягивали в свои политические войнушки!

— Говорят, белые снова царя хотят поставить над страной, — вставил слово в разговор приезжий композитор.

— Поглядим, увидим, чего там будет дальше: царь или не царь, тока бы Бога не забыли! — подытожил Прохор и обратился к Саньке, сменив общую тему разговора. — Санька, ты завтре поможешь мне с починкой крыши? Пока лето, надо все прорехи заделать.

— Тока после службы утренней, — ответил тот. — А ты, дядька Прохор, пособи в ответ тетке Клаве крышу залатать и забор поправить.

— А чего, Клава в вашей половине дома жить не хочет? Ваша покрепче будет еной вроде?! — заворчал Прохор.

— Не знаю, уперлася на своем, — пожал плечами Санька. — Мамка перед смертью так и говорила: живите здеся, но не хочет соседка переходить. Да и пусть, тока бы за Катькой глядела, в приют не отдавала — уже спасибо.

— Без мамы живете, бедненькие? — раздался тонкий сочувствующий голосок пианистки из столицы. — Давно умерла?

— Только вот сорок дней было, — Санька весь как-то сжался от душевной муки болезненной темы, но тут же взял себя в руки и, резко тряхнув головой, словно сбрасывая груз печали. — Щас все живут, как могут. Всем бед хватает! Мамка наказала не унывать, она за нас просить на небе будет.

— За Александрем у нас сам владыка приглядывает! К себе в почтальоны взял, пономарем служит — работа есть! — заявил, театрально подняв палец вверх, Прохор, пытаясь взбодрить парня. — Прокормятся, без помощи не оставим мальцов! И крышу соседскую починим, доброе дело сделаем!

— Спасибо, дядька Прохор! За чай тоже благодарствую! Пора мне. Завтра приду на помочи, — попрощался Санька и поспешил на вечернее бдение в храм.

Утром следующего воскресного дня литургия в кафедральном соборе совершалась архиерейским чином, по ее завершении владыка Сильвестр вышел на проповедь.

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

Дорогие отцы, братья и сестры, мы с вами вступили в благодатное время Успенского поста, близится престольный праздник нашего кафедрального собора — Успение Владычицы нашей Богородицы. Веруем, что по молитвам Заступницы небесной сохранил Господь наш град и храмы его от нападок советских безбожников, пришла ныне новая власть в лице Временного Сибирского правительства, которое восстанавливает в регионе прежние порядки: начинают работать закрытые большевиками административные учреждения, промышленные предприятия. С начала учебного года будут снова открыты приходские школы с преподаванием Закона Божьего, запрещенного Советами. Горько осознавать, что по-настоящему ценить то, что имеем сейчас, мы оказались способны, только испытав страшные последствия наших прошлых грехов безразличия к судьбе страны, правителей и даже близких людей. До сих пор не иссякает поток крови десятков тысяч невинных жертв красного террора — будем молиться о мире и возрождении нашей страны!

Сегодня в нашем соборе будет служиться панихида по убиенным, зверски замученным большевиками священнослужителям православной Церкви, многих из них я хорошо знал лично, с некоторыми имел близкое душевное и духовное общение.

На днях я вернулся из Тобольска, где принял участие в перезахоронении тела епископа Гермогена, утопленного в Туре в июне этого года после продолжительных издевательств большевиков. Его тело было обнаружено крестьянами, и мы милостью Божьей перезахоронили его должным архиерею образом в склепе, устроенном в Иоанно-Златоустовском приделе Софийско-Успенского собора в Тобольске.

Ни сан, ни служение, ни подвижничество не имеют значения для убийц-безбожников, творящих сей смертный грех с особой жестокостью! Митрополит Киевский и Галицкий Владимир, старейший патриарх Церкви, убиенный в феврале этого года у стен Киево-Печерской лавры, лежал в луже крови с сорванной панагией, кроме пулевых ранений на нем было множество колотых ран и ударов прикладами. Он ушел, давая последнее благословение тем, кто его убивал… — голос архиепископа, казалось, на мгновенье дрогнул, но дальше последовала еще одна ужасающая сознание история.

— Многие из присутствующих, думаю, помнят епископа Омского и Павлодарского Андроника, возглавлявшего нашу епархию несколько лет назад. Был возведен в сан архиепископа весной этого года. Открыто выказывал свое несогласие с методами работы большевиков, конечно, понимая, что может быть арестован за свое негативное отношение к новым властям, но предположить то, что чекисты живьем закопают его в землю — не мог никто! Заставили рыть самому себе могилу и лечь в нее, затем зарыли…

Верую, что Господь принял этих пастырей высокого духа и жизни в свои небесные чертоги! Прошу соборно вспомнить и помолиться об ушедших в вечность великих служителях Христовых, которые будут предстоять престолу Божьему с ликом праведным и чистым, молящиеся за нас!

После обеда Санька и дед Прохор забрались на крышу архиерейского дома.

— Подай-ка долото! Эй, малец, заснул что ли? Долото дый сюда! — прикрикнул мастер на помощника, который замешкался, размышляя о чем-то своем.

— Дядька Прохор!

— Чево?

— Смотрю я вниз с крыши, а там людишки такие маленькие, будто муравейки! Как же Бог нас с неба разглядывает, может, ему не все про нас видно?

— Чево на нас Ему глядеть-то?! Итак все про людей знает! Ну копошимся на земле себе важно, думаем, великое чего тута свершаем, а на сам деле — букаши глупые под Богом! — оценив взглядом реакцию Саньки на эти слова, Прохор, вздохнув о чем-то своем, добавил с видом, словно открывал некое таинственное знание. — Ангелы есть у Господа на то, чтобы за нами присматривать, коли Ему самому чаго не видно…

— Ну хорошие дела-то Ему видно? — растерянно спросил Санька.

— Хорошие дела всем видно — не только Богу! — улыбнулся в ответ Прохор. — Вона гляди: Дашка голубей кормит у храма, облепили ее со всех сторон, потому как чуют доброе сердце, вот и мы с тобой поумилялись тому — и нам на душе ее добро посветило! А уж как Богу хорошо, если среди нас добро!

— Дядька Прохор, а как добро человеку делать, если на душе плохо? — продолжал спрашивать Санька.

— Ты про себя что ль спрашивашь? — дед прекратил ковыряться в досках крыши, поднял голову, пристально посмотрел на выжидающего ответа парня, и с сочувствующим пониманием стал рассказывать. — Я ж сам без отца вырос — понимаю, каково тебе. Мамка нас пятерых ростила — тяжело было. Мне как старшему пришлося пойти работать, а не по школам сидеть. Но знашь, чево нам мать по смерти отца сказала, чтобы мы не унывали?! Шо если Бог родителя забрал, то за мать тому дитю будя сама Богородица, а за отца — Христос, и встретят они на небе по кончине сами дитя свое, если в послушании к ним человек жизнь прожил! Грешно печалиться, когда у тебя теперь такие воспитатели!

— А почему, дядька Прохор, у тебя детей нету и жены? — не заканчивались вопросы у парня.

— Много болташь, Санька, мало работашь! — прикрикнул, сдвинув густые темные брови на переносице, Прохор. — Свое дело знай, а чужие жизни с разговору все равно не поймешь!

После починки крыши тетка Агафья накормила работников щами с белым хлебом, юный помощник чуть язык не проглотил от такой вкусноты.

— Ешьте, ешьте, еще дам, если надо, — умилялась кухарка аппетиту едоков. — Хоть вас накормить, а то владыка опять ничего толком не поел за весь день, от ужина отказался…

— Ну, можа, где-то угощали, — предположил Прохор.

— Хорошо бы… А то давеча дохтор говорил ему, что желудок его барахлит из-за неправильного питания.

— Дядь Прохор, теть Агафья, а можно я у вас тут остануся на ночевку сегодня? Могу еще чего пособить, — спросил Санька, доедая ужин.

— А дома чего не так? — поинтересовалась Агафья.

— Тоска еще берет, как зайду, мамка мерещится… — искренне поделился Санька.

— Дак, поди, никому не помешашь, оставайся, коли надо, — ответил добросердечный дед. — А, Агафья?

— Тока надо у владыки благословение взять. Я щас ему тогда сама на ночь воды умыться понесу, так-то Дашка должна — спрошу про тебя, если не занят, — отозвалась по-доброму кухарка и направилась с кувшином наверх.

— Ну? Разрешил? — Саньке не терпелось услышать ответ Агафьи, вернувшейся из архиерейских покоев.

— Да, разрешил, — ухмыльнулась в ответ на горячность парня сердобольная тетка. — Странно тока, что велел тебе на софе у его кабинета постелить, ну тут уж, наверное, чтобы ты не шумел в других местах, можа…

— Ничего, мне подойдет! Мне тока одну ночку, а утром все равно ранехо в храм убегу, — обрадовался парень.

— Ты тихо там будь! — строго наказала Агафья. — У Дашки пойди возьми постель.

— Тихо буду! — кивнул парень и отправился на ночевку.

Стемнело. Санька все вертелся с боку на бок на кушетке у покоев архиерея. И так и этак пытался заснуть, но дремота не шла, и он, тараща глаза в темноту, начал мысленно задаваться вопросами: «Почему жизнь такая сложная, почему Богу нельзя сделать всех людей счастливыми, чтобы жили они долго и радостно? Почему умерла мамка, когда она так нужна Катьке и мне? Почему умер Колька совсем маленьким, ведь он ни в чем не виноват перед Тобой, Господи, и людьми? Почему столько человек в нашем городе страдают, хотя убивают и грабят другие люди? Я тебя не понимаю, Бог! Скажи мне: почему?!»

Вдруг поток мыслей юного постояльца прервал неожиданный шум: сначала, показалось, что звякнул колокольчик за дверью, а потом скрипнула дверь, — и в свете свечи в руках появившегося из кабинета полуночника Санька узнал владыку Сильвестра. Парень рефлекторно привстал и тихо поздоровался:

— Благословите, Владыка!

— Не спите, Александр? — голос архиерея звучал тихо и спокойно.

— Что-то нету сна, — шепотом подтвердил Санька. — А Вам, может, помощь нужна?

— Чернила у меня закончились, да, думаю, и дьякон спит, и остальные — не хочется будить. Знаешь, где взять?

— В подсобке, поди, как и другое хозяйственное, — предположил Санька и тут же вскочил с кушетки. — Я быстро схожу, я сейчас принесу чернила!

— Благодарю! Я у себя буду, зайди ко мне потом — не робей, — сказал архиерей и снова скрылся у себя в покоях. — Возьми мою свечу.

Подсобка оказалась закрытой на ключ, а где сами ключи, Санька, конечно, не знал, а идти будить ночью кого-то из домашних по комнатам он не решился, ведь Агафья наказала ему не шуметь. Огорченный, что не смог выполнить обещание, Санька поплелся назад ни с чем, по дороге подбирая слова в свое оправдание.

— Владыка, это я, Санька, — постучавшись тихонько, приоткрыл дверь парень и заглянул в комнату. — Подсобка закрыта на ключ, не получилось с чернилами…

— Заходи, Саша, — услышал юный гость голос владыки.

Санька осторожничал и неуверенно топтался у двери. Архиепископ Сильвестр, глядя на взлохмаченную голову и съеженные плечи ребенка, невольно улыбнулся, поднялся и вышел из-за рабочего стола.

— Проходи, коли не спишь, расскажи, как живешь, — пригласил к беседе гостя владыка, усаживаясь в одно из стоящих у окна кресел в кабинете, указывая Саньке на другое.

— Я не принес чернила: ключи у Агафьи Петровны, наверное… — начал снова сбивчиво объясняться Санька.

— Ничего, значит, на сегодня пора завершить работу с бумагами, — успокоил его своим дружелюбием владыка. — Как твоя сестренка себя чувствует?

— Благодарствую, хорошо. Говорит, что мамка во сне приходит ее целовать…

— А ты как — справляешься? Продуктов хватает? — продолжал спрашивать архиепископ, который, подумалось Саньке, сейчас вел себя, как обычный простой человек, и только черная ряса и большой крест на груди указывали на священный сан собеседника.

— Пока хватает: огород кормит, масло в храме дают, хлеба тоже, — немного освоившись в кресле, отвечал подросток.

— Молитвенное правило несешь исправно?

На этот вопрос Санька с ответом замешкался, пытаясь найти подходящие слова для очередного самооправдания, но владыка, казалось, сразу все понял сам и продолжил:

— Старайся. Понимаю, сложно, но надо себя понуждать трудиться — только так воспитывается дух человека и крепнет воля.

— Могу я спросить кое-что, Владыка? — опустив смущенно голову вниз, пробубнил Санька.

— Спрашивай, только говори четче, чтобы я разобрал твой вопрос, — с улыбкой произнес архиепископ.

— Вот Вы говорили про убитых священнослужителей в храме, и я подумал, что же будет, если красные всех священников убьют? Церкви не будет? И почему Бог такое разрешает? Не пойму я Бога… Неужто смысл жизни человека в том, чтобы суметь продержаться на земле свои отмеренные годы, а потом умереть, и чем ужаснее, тем лучше?

— А ты сам, что на это думаешь? В чем смысл? — с улыбкой произнес архиерей и, видя молчаливое замешательство собеседника, закрыл глаза на мгновение, помолчал с минуту, лишь перебирая свои четки, а затем продолжил говорить. — Бога не надо понимать, Александр, Ему надо верить… И эта вера вместе с любовью Христовой и есть смысл жизни, мой юный друг. За Христом идем, коли мы христиане: со смертью Христовой ничья никогда смерть не сравнится, хотя в этом деле соревнования совсем не уместны…

А что священников не станет, ты не волнуйся: Бог обе-щал, что не допустит такого, — сказал владыка, посмотрев ласково на собеседника. — Помнишь эпизод из Нового Завета? Иисус сказал: «Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее». Придут на место убиенных новые воины Христовы! Вот, может, и ты, Александр, станешь, когда подрастешь, священником?! Не думал об этом?

— Вообще-то я хотел… — замялся Санька. — Мечтал стать капитаном дальнего плавания, чтобы путешествовать по морям и океанам. Я кроме Омска, больше нигде еще не был… Море, говорят, это совсем другое, чем река или озеро: оно шумит и там разные чудные рыбы живут.

— Да, мир наш разнообразен и чудесен, — Владыка тихонько кивал головой в знак поддержки собеседника. — Капитаном быть — это очень интересно, но и ответственно. Это дело требует, конечно, серьезной подготовки и обучения.

— А что нужно, чтобы стать священником? Семинарию закончить? — поинтересовался вдруг Санька.

— Священство, мой юный друг, — это ведь не профессия… — задумчиво ответил архиепископ.

— А что? — нетерпеливо вставил удивившийся Санька.

— Священство — это таинство. Здесь главное — вера человека и его труд, а уж потом — все богословские знания.

— Значит, если станешь священником, то тебе многое откроется от Бога? — не унимался Санька.

— Хорошо, что ты, Саша, задаешься вопросами, — терпеливо беседовал с ним владыка. — Значит, ты хочешь знать истину, видеть смысл. Могу с уверенностью сказать, что ни один вопрос человека не останется без ответа, только иногда его нужно подождать…

— Понятно… — разочарованно протянул юный собеседник. — Только я так и не понял, зачем Богу столько человеческих страданий? Всю жизнь что ли страдать надо?

— Сложности нас воспитывают и закаляют дух. Доверься Богу, он знает, что нам на земле полезнее и нужнее. Да так ли уж страдаем всю жизнь? — с улыбкой, немного с укором в голосе продолжил разговор архиерей. — Радость и умиление сердечное, неужто не знаешь?

— Как радоваться, если тоска, Владыка?

Конец ознакомительного фрагмента.