Покровитель для Ангела. Собственность бандита

Екатерина Ромеро, 2023

Еще юной девочкой я влюбилась в опасного бандита намного старше меня. Он берег меня, а потом сломал как тростинку не поверив, но хуже другое: теперь он решил, что я его собственность.Большая разница в возрастеКриминал90-еМатОткровенно, больно, запретно. Строго 18+Вторая книга цикла.

Глава 6

Я приходил к ней. Постоянно. Ангел практически не выходила из палаты, только на перевязки, и каким-то образом мне удавалось сделать так, чтобы она не заметила моего присутствия. Ей давали сильные успокоительные препараты, она много спала, тогда как я сидел рядом, вдыхал ее запах и, сука, не мог даже пальцем ее тронуть.

Безумно красивая, хрупкая, нежная, моя сломленная девочка медленно шла на поправку, тогда как я сдыхал рядом с ней.

Приходить к ней только тогда, когда спит, смотреть на нее, только когда она не видит, и ненавидеть себя за то, что сделал с нею.

Один раз я чуть не спалился. Ангел резко проснулась ночью, и я едва успел выйти из палаты, прежде чем она увидит меня. Исхудавшая, бледная, на хрен просто изувеченная моя девочка постепенно начала улыбаться, но не мне, конечно. Люде, Тохе, которые ходили к ней как по расписанию, тогда как я не мог даже показаться ей на глаза, не мог обнять, прижать ее к себе, вдохнуть ее нежный яблочный запах, я ничего не мог. Мне ничего не было позволено.

Мне с лихвой хватило нашего прошлого разговора, после которого Ангела накрыла дикая истерика, которую удалось купировать только успокоительным. Я долго потом говорил с Игорем, и лучшее, что он порекомендовал, — не трогать ее. Оставить в покое, чтобы успокоилась, чтобы хоть немного пришла в себя, и мне пришлось наступить себе на горло, но не показываться ей, лишь бы ее сердце не волновалось так сильно при виде меня.

Четки. Они появились вскоре после того, как Ангел попала в больницу. Я подпилил им края, чтобы они стали острыми, и с силой наматывал себе на руку. Мне было больно, но этой боли было так мало, я, сука, хотел еще себе боли. Я сжимал кулаки, пока из них не начинала выступать кровь, четки впивались до мяса, и мне становилось лучше, ведь я понимал, что виноват, что сломал ту, которую хотел уберечь больше всего на свете.

Раны от этих шипов периодически заживали, однако четки я не снимал. Постепенно это стало привычкой, четки напоминали мне о том, каково ей, и не давали забывать, что Ангел едва не лишилась жизни из-за меня.

Я приходил к ней каждый день, дежурил под палатой днем, ночами сидел рядом. Слышал звук ее сердца, но не заходил к ней, когда Ангел просыпалась. Мне хватило тогда ее ужаса в глазах, и видеть его снова я не хотел.

Тоху выписали, и они расписались с Людой по-тихому. Не было никого из гостей, да и никто не был нужен. Все поминали пацанов. Раны были свежими, и все вынесли урок о доверии, а я искал его. Постоянно рыл носом землю, чтобы найти эту суку Архипова, который как в воду канул. Он притих, затаился, зная, что я ищу его и сдеру с него шкуру живьем, как только найду, вот только я тоже не летал в облаках и знал прекрасно, что эта тварь сама рано или поздно вылезет. Этот мент копает под меня, ведь догадывается, что мои парни сделали с его сестрой-крысой, и для этого не нужно обладать сильной фантазией. Я отдал крысу Сане, а что стало с ней после, меня уже не интересовало. Знаю только, что уже не дышит. Этого мне достаточно.

***

Ангел любит апельсины, я помню, как она облизывалась от них, а я смотрел и чуть не кончил только от этого вида. Теперь же передаю эти чертовы апельсины через Люду, как и все остальное, зная, что от меня Ангел ничего не возьмет. Я почти не сплю этот месяц, не могу глаз сомкнуть. Кажется, во мне уже больше кофе, нежели крови, дым пропитал до костей.

Тоха разводит руками, злится на меня, а я не могу ни хрена поделать. Я знаю о ней все, чем она дышит в больнице, но проведать нормально не могу, хоть и безумно хочу ее увидеть, но ранить снова хочу меньше всего на свете.

Нельзя. Ей будет лучше без меня. Забудет, восстановится, начнет все сначала. Без меня. Я так себя успокаиваю каждую, сука, ночь, а потом снова срываюсь и еду к ней. Просто убедиться, что Ангел в порядке, что ее сердце стучит и у нее ничего не болит.

За ней и без меня смотрят, я купил ее врачей, медсестер, сиделок, поставил охрану. Ее берегут как принцессу, потому что она и есть принцесса, моя сломленная драгоценность, мой хрупкий нежный цветок, мое самое ценное, самое дорогое, что есть у меня. Девочка, права на которую у меня больше нет.

Я должен ее отпустить, дай ей шанс на жизнь без себя. Так будет правильно, я должен так поступить, ведь я что… что, блядь? Я хороший? Ни хуя подобного. Я правильный? Нет, и тут мимо. Я просто сволочь, которая ее хочет, которая ее сломала и которая не может ее, сука, забыть.

Эту девочку, которая два года меня по имени-отчеству называла и смущалась при виде меня. Которая млела от моих ласк и неумело отвечала на поцелуи, а я просто взял и растоптал, сломал ее так легко и быстро, как цветок, и теперь сам себя сжираю, находясь в чистилище. Иметь возможность быть рядом и не иметь шанса коснуться, прижать к себе, увидеть ее улыбку, а не слезы.

То, что я сделал с ней, не прощают, и я не сопливый пацан, чтобы тягать ей цветы в больничку, вымаливая прощение. Хуже того, я не хочу, чтобы она меня прощала, потому что я сам, сука, себя не прощаю. Я не хочу себе прощения, я просто хочу, чтобы Ангел жила и радовалась жизни, тогда как она упорно делает наперекор.

Она херово ест и не спит без успокоительных. Ее рана херово от этого заживает, и как Люда с Тохой ее ни обхаживают, в больнице ее держат на две недели дольше, чем должны, потому что Ангел дико ослаблена и словно сама не спешит выздоравливать. Мне назло, чтобы я, сука, тоже дольше горел видеть ее такой, чтобы ненавидел себя до скрежета в зубах за то, что сотворил с нею.

Я сам. Больше никто не виноват в этом. Ни она, ни Архипов, ни кто-то иной. Доверие. То, с чего у нас все с ней начиналось, теперь на хрен уничтожено. Его просто нет, и надежды на него тоже нет, а мне, блядь, больно. Так больно, как никогда еще не было, потому что я знаю, что я виноват, я обидел ту, которая вовсе этого не заслуживала, и теперь вместо того, чтобы улыбаться мне своими ямочками, эта девочка лежит вся перебинтованная в больнице, с заштопанной дырой в груди.

Я ее чуть не потерял. Кажется, за эти дни я окончательно понимаю это, и у меня дыхание спирает оттого, что я ее мог потерять. Вот так просто по собственной дурости Ангел умерла бы там, на лесопилке, от пули. Этот практически еще наивный ребенок восемнадцатилетний, не видевший жизни, едва не умер там, прикрывая меня собой. Собой, мать ее, после того, как я ее выебал и избил до мяса. Я не видел ее шрамов, но уверен, что они останутся. Я лупил Ангела металлической пряжкой ремня, от которой всегда остается грубый след, и мне до дикости страшно увидеть мои шрамы на ее теле, увидеть последствия моей ненависти к невинной девочке, которую я впустил в свое сердце. Не хотел пускать, но пустил, и вот он — результат.

Нас перебили как собак, Ангел лежит с простреленной грудью, Тура положили, а Архипов как ни в чем не бывало вышел практически сухим из воды, и я, сука, не сдохну, пока его не найду.

Я буду землю носом рыть, воздух просеивать, но найду его первым, и мне похуй, что для этого придется сделать.

Я восстанавливаю ее документы, оплачиваю лечение, уход. Это все, что я могу дать, и этого ничтожно мало. Осознание того, что эта девочка-ангел ненавидит меня, просто убивает, а понимание того, что еще и боится, теперь уничтожает меня, режет по живому.