Единожды солгав

Екатерина Риз

Где та грань, которая разделяет фантазию и ложь? Казалось бы, что плохого в том, что детдомовская девочка придумает себе другую историю, другую жизнь? Но это та же игра, увлечься которой очень соблазнительно и просто. Но жизнь научила Алёну Малахову подниматься раз за разом и начинать всё сначала. И, может быть, наступит тот день, появится тот мужчина, перед которым можно будет не притворяться. Но через что ещё придётся пройти ради этого, в ком разочароваться и с кем расстаться?

3 ГЛАВА

Дома вкусно пахло свежесваренным кофе. Алёна с удовольствием втянула в себя этот аромат, и уже после этого сладко потянулась и, наконец, открыла глаза. Как замечательно проснуться утром, с осознанием того, что ты дома! Что всё благополучно, спокойно, с ощущением того, что тебе ничего не угрожает. Даже собственные воспоминания.

— Ты проснулась?

Алёна перевернулась на спину, посмотрела на Вадима. И улыбнулась ему. Улыбнулась просто тому, что видела. Вадим Прохоров был воплощением её девичьей мечты, она поняла это в тот самый момент, когда впервые увидела его. На собеседовании, когда пришла устраиваться на работу в агентство недвижимости, филиалом которого он руководил. Увидела и поняла, что сделает всё, что угодно, чтобы, во-первых, работать именно здесь, а, во-вторых, сразить этого молодого мужчину наповал. Красотой, воспитанием, образованностью, лёгкостью характера. Алёна готова была стать любой, такой, какой он захочет её видеть, лишь бы Вадим Прохоров обратил на неё своё внимание. И дело было совсем не в том, что Вадим неотразим или по-особенному красив, он не запал в душу с первого взгляда Алёны на него. Но Прохоров был весьма похож на мужчину мечты детдомовской девчонки, которой, правдами и неправдами, удалось подняться по социальной лестнице, пусть и на пару ступенек, но это уже было поводом собой гордиться. Что она не где-то, зарабатывает копейки, а по серьёзной протекции пришла устраиваться на работу в крупный филиал солидного московского агентства недвижимости. Значит, уже чего-то смогла добиться.

А Вадим был молодым и перспективным, мужчиной с обложки журнала о бизнесе и предпринимательстве. Выбравшись из своего маленького городка, оказавшись в мегаполисе, с несколькими копейками в кармане, Алёна любила время от времени остановиться перед витриной с глянцевыми журналами, и с обложек на неё смотрели молодые и успешные люди. Из той жизни, о которой она даже не мечтала. И однажды она долго-долго разглядывала обложку финансового журнала, и молодого мужчину на ней. Он сидел в шикарном офисном кресле, на нём был дорогой костюм, шёлковый галстук, но самое главное — его взгляд и улыбка искрились уверенностью, причём, уверенностью не в себе, а в завтрашнем дне. И это запало в душу, в сознание, и поэтому, даже спустя энное количество лет, увидев Вадима Прохорова, оказавшись в его кабинете, ей вдруг показалось, что та картинка ожила. И Алёна решила, что должна в него влюбиться. Решила, что она хочет этого мужчину, чтобы он принадлежал ей, с головы до пят, вместе с его уверенностью, завтрашним днём и планами на жизнь. А насколько он красив, подтянут и остроумен, было не так уж важно. Алёна была влюблена в их с Вадимом жизнь в целом.

И поэтому сейчас она улыбалась, сонно наблюдая за тем, как Вадим завязывает галстук, собираясь на работу, чуть наклонившись к зеркалу, ей нравилась его итальянская рубашка, светлые брюки, и даже чуть поредевшие на затылке волосы. Но это было совсем неважно, она любила Вадима таким, какой он есть. При незначительных внешних недостатках, Вадим Прохоров считался ведущим специалистом по продажам и отличным руководителем. Московские учредители его ценили, не скупились на премии и бонусы, не редко отправляли в заграничные поездки, порой по работе, а иногда и просто отдохнуть, и почти всегда Алёна его сопровождала. И жизнь казалась ей сказкой. Они съехались с Вадимом полтора года назад, и Алёна буквально наслаждалась каждым днём. При этом, не забывая цепким взглядом отслеживать всех потенциальных соперниц. Случалось так, что не получалось скрыть свои ревностные настроения, Вадим ловил её на подозрениях и придирках к женской части сотрудников агентства, но, в основном, начинал смеяться, умилялся её ревнивой женской сущности, и клялся, что ему никто, кроме неё, не нужен. Зачем ему искать ещё кого-то, раз рядом с ним самая красивая девушка, что он когда-либо встречал. И после таких заявлений, пусть несколько притворных и преувеличенных, обычно наступал мир, Алёна счастливо улыбалась, ведь Вадиму совершенно не зачем было знать о том, что счастливая улыбка доставалась лишь ему. А соперница оставалось соперницей, даже если ту случайно угораздило пофлиртовать с её мужчиной. Но поставить её на место было необходимо, чтобы больше никогда черту не переступала. Да и для других наглядный пример.

Сам Вадим не слыл бабником или гулёной, что Алёне определённо в нём импонировало, но когда мужчина молод, успешен, а впереди его ждёт ещё больший карьерный рост, за ним следовало приглядывать. И, если уж, он достался тебе, нужно проявлять определённую осторожность, не расслабляться, не забывать говорить ему, что он самый лучший во всех отношениях. Мужское самолюбие — вещь весьма полезная и податливая, главное, научиться ею управлять.

Вадим подтянул узел галстука, и обернулся. Алёна сразу протянула к нему руки. Он рассмеялся, подошёл к кровати, упёрся коленом в матрас, и к Алёне наклонился. За утренним поцелуем.

— Привет, — проговорила она ему в губы после поцелуя.

Вадим ещё раз её поцеловал, на этот раз в кончик носа.

— Привет. Вставать не собираешься?

Алёна перевела взгляд на часы. Они показывали половину девятого.

— У меня показ в полдень, в Солнцево. Так что, у меня есть причина и полежать, и не ездить в офис утром.

— Хорошо ты устроилась, — хмыкнул Вадим. — А у меня встреча за завтраком в центре.

Алёна перевернулась на бок, подложила под щёку ладонь. Знала, что так она выглядит не только милой и сонной, но ещё и беззащитной. И Вадиму это очень нравится, хотя он ни разу об этом в открытую ей не говорил, но всегда задерживал взгляд на её лице в такие моменты. Вот и сейчас. Уже надел пиджак, а стоял у двери и медлил, на Алёну смотрел. На его губах блуждала улыбка.

— Буду скучать, — негромко, но с особым смыслом проговорила Алёна.

Вадим хмыкнул, улыбнулся и подмигнул ей. После чего из спальни вышел. Алёна улыбаться перестала, снова перевернулась на спину и раскинула руки в стороны. Закрыла глаза. Утро было не таким уж и радужным, если вспомнить, что за сон ей приснился под утро. Прошло почти две недели со дня похорон матери, с тех пор, как она вернулась, но неприятные сны продолжали её изводить. Если они, конечно, приходили. Потому что первую неделю Алёна мучилась бессонницей, едва ли не до рассвета крутилась в постели с боку на бок, не в силах избавиться от неприятных мыслей. Когда садилась в поезд, была уверена, что утром, проснувшись в своей постели, заживёт, как прежде, без лишних мучительных размышлений. Но что-то пошло не так. Она думала о матери, вспоминала убогие похороны, даже мучилась чувством вины за то, что в тот момент не захотела с ней проститься, а, возможно, и простить её за всё, что случилось, за то, что она сделала и с её жизнью, и с жизнями других своих детей. Возможно, матери в своё время не хватило любви, не хватило разума, силы в какой-то момент остановиться и задуматься. Все мы люди, у всех у нас есть слабости и недостатки, и над некоторыми из них мы не властны. И, наверное, нужно прощать чужие слабости и ошибки, чтобы они не превратились в твои собственные, и не принялись мучить тебя. Вот как произошло с Алёной. Когда она стояла у могилы, она думала о туфлях, а не о маме. Которую она всё же помнит, и довольно хорошо. Да ещё наслушалась от тётки историй из жизни родителей, и теперь анализирует. Пытается разобраться в том, о чём знает поверхностно, с чужих слов. И даже не понимает, для чего ей это нужно. Она думает о сестре, о брате, о тех, кого помнит, не о младших. У них жизнь ничуть не лучше и не слаще, чем у неё. И то, что они не оказались в детском доме, им совсем не помогло и участь не облегчило. Думает о Сашке, в которого по юности и глупости была влюблена, никак не может забыть, как он шёл по перрону за движущимся поездом, как смотрел на неё, а Алёне было и любопытно, и жаль, и брезгливо, и в то же время удивительно, вспоминая свою первую любовь. А тогда смотрела на него через окно вагона, и всё пыталась разглядеть во взрослом, неряшливом мужчине того парня, ради которого ввязывалась в опасные авантюры и прикрывала того перед стражами порядка. Неудивительно, что столько мыслей разом лишили её сна. А когда сон вернулся, то принёс с собой картины её переживаний и воспоминаний. И ей снилась мама, молодая и весёлая; снилась Зоя на её руках, и Сашка, с его пронзительным тёмным взглядом. И по утрам Алёна просыпалась взволнованная и совсем не отдохнувшая.

Она позволила себе полежать ещё несколько минут, после чего поднялась, накинула на себя шелковый халат, прошла в ванную комнату и открыла воду в ванну. А сама вышла из спальни. С кухни манил кофейный аромат. Алёна вошла и улыбнулась экономке.

— Доброе утро, Варвара Павловна.

— Доброе утро, Алёночка.

Варвара Павловна, женщина лет шестидесяти, всегда скромно одетая и причёсанная, с самого начала называла её этим странным именем — Алёночка. Но Алёна не возражала. Отношения у них сложились дружеские, даже добросердечные, Варвара Павловна о ней заботилась, неожиданно именно к ней проникшись глубокой симпатией, и за это Алёна позволяла ей интерпретировать её имя по-своему.

— Хотите кофе?

— С удовольствием, — отозвалась Алёна, присаживаясь на высокий табурет у стойки. — А Вадим кофе пил?

— Только кофе и пил. Сказал, завтракать будет в городе. А я вот сырников нажарила. Хоть вы поешьте.

— С удовольствием съем, но только после того, как приму ванну. Проснуться никак не могу.

Варвара Павловна поставила перед ней чашечку кофе, Алёна взяла её и поднялась, подошла к большому окну. Жили они на десятом этаже нового многоэтажного дома в просторной трёхкомнатной квартире. Из окон открывался изумительный вид на Волгу, а в соседях сплошь приличные, преуспевающие люди. Вадим очень гордился своим положением в обществе, правда, этому ещё способствовали его родители, оба были врачами, настоящими специалистами в своих областях. Отец Вадима долгие годы проработал в областной больнице, лицевым хирургом, пациенты записывались к нему на операцию за несколько месяцев, Анатолий Фёдорович столько судеб изменил, Алёна вполне признавала тот факт, что он гений. Алёна уже не застала то время, когда Анатолий Фёдорович руководил отделением пластической хирургии областного ожогового центра, последние годы он преподавал, писал статьи в медицинские журналы мирового уровня, но зато знала, отлично видела, что отец Вадима серьёзно переживал, когда перестал оперировать. Всё-таки возраст уже не тот, зрение стало подводить, а если послушать Анну Вячеславовну, маму Вадима, то у её мужа целый список заболеваний. Начиная от гипертонии и заканчивая хронической бессонницей. Для Анатолия Фёдоровича Вадим был поздним ребёнком, отцом он стал в возрасте сорока двух лет, взяв в жёны свою ученицу, что тогда проходила у него практику. Анна Вячеславовна практикующим хирургом так и не стала, то ли не захотела работать под надзором мужа, то ли поняла, что ей недостаёт определённых качеств для такой профессии. Хотя, это было странно, из своего общения с матерью Вадима, Алёна вынесла одно — решительности и упрямства этой женщине не занимать. И совсем не удивительно, что в своём желании поучать всех вокруг, Анна Вячеславовна нашла своё призвание, и, получив второе медицинское образование, стала дипломированным психологом. А свекровь-психолог — это серьёзное испытание и тяжёлая ноша, которую Алёна старалась нести и проявлять при этом стойкость, понимание и даже любовь. Ведь если этой женщине суждено стать её свекровью, то есть, семьёй, то нужно принимать её такой, какая она есть. И любить, не смотря ни на что. Потому что для Вадима это важно. Потому что он любимый мамин сынок, единственный, и с этим также приходится считаться. Ведь он не виноват, что полюбил девушку, которая, по сути, и не знает, что такое семья. Не виноват, и не догадывается об этом, а Алёне нужно лишь хорошо играть свою роль идеальной невестки, и тогда всё сложится отлично. Не нужно перекладывать свои проблемы на других. К тому же, Анне Вячеславовне только повод дай покопаться в её тёмном прошлом и ещё более мрачном детстве, она психоанализом сведёт в могилу. И без того без конца указывает, как Алёне следует вести себя в качестве подруги её сына. Видимо, каким-то внутренним чутьём улавливает, что Алёне несказанно повезло оказаться рядом, вхожей в их правильную семью. Наверное, она всё-таки хороший психолог. Недаром к ней половина городской элиты проговаривать свои проблемы ходит.

Признаться честно, это был самый большой страх Алёны. Что её прошлое станет достоянием гласности. Она так долго и так тщательно скрывала своё детдомовское детство, мать-алкоголичку, что всерьёз боялась когда-нибудь запутаться в собственной лжи. И боялась не реакции окружающих, и даже не Вадима. Она была уверена, что с ним, с его изумлением, пусть и неприятным, сумеет справиться. Больше всего пугала Анна Вячеславовна. Вот что могло сниться в кошмарах. Её проницательный взгляд в упор, и брезгливое выражение на лице. Оно порой появлялось на идеальном личике, стирало с лица профессиональную, ничего не значащую улыбку всё понимающего специалиста по психологии, и Алёну каждый раз передёргивало от ужаса, даже когда к ней это никак не относилось. То есть, к ней это не относилось никогда, приходилось прикладывать неимоверные усилия для того, чтобы всегда поддерживать с Анной Вячеславовной хорошие отношения. К тому же, их надо было постепенно переводить в разряд родственных, а для этого разочаровывать будущую свекровь было никак нельзя.

Алёна допила кофе, негромко поблагодарила экономку и вернулась в спальню. Скинула с себя халат, прошла в ванную и плотно прикрыла за собой дверь. А когда опустилась в приятную, горячую воду, закрыла глаза. Интересно, каково это — жить без секретов, без неприятных воспоминаний и нелицеприятного прошлого? Каково это — жить жизнью Вадима? Идеальной, будто всё из того же журнала об успешности и больших деньгах?

Она вот начала придумывать себе другую историю ещё в детдоме. Когда её забрали из дома, от матери и брата с сестрой, было страшно. Жутко страшно. Незнакомые люди куда-то везли её, при этом проникновенными голосами говорили, что там ей будет лучше. А Алёна просто не знала, что значит — лучше. Как это — лучше? Сытнее, теплее? Вся её жизнь до десяти лет прошла на маленьком пятачке рабочего посёлка. Квартира, двор между низкими домами с поломанными качелями и облезлой горкой, с которой она катала брата и сестру, чтобы как-то скрасить своё и их существование. Поход в магазин через дорогу казался целым приключением, а уж если им покупали конфеты, в основном, леденцы или ириски, это было настоящим счастьем. Школу до детдома, Алёна помнила плохо. Она то ходила в неё, то не ходила, для мамы это было необязательным условием. Она, наверное, даже не знала, умеет её старший ребёнок писать и читать, или нет. А также Алёна не помнила, попрощалась ли с ней мать, когда её увозили. Алёна была настолько взволнованна, её попросили взять с собой личные вещи, а она стояла посреди комнаты и думала о том, что это, вообще, такое — личные вещи. Затем их посадили в машину и куда-то повезли, младшие плакали и канючили всю дорогу. А потом их вовсе развели по разным комнатам, и Алёна их больше не видела. И только спустя несколько месяцев, наверное, полгода, когда тётя Маша пришла её навестить в очередной раз, Алёна узнала, что Виталика и Зою вернули домой. А её нет, потому что ей нужно учиться, а мать за этим совсем не следит и следить не собирается. Что тогда почувствовала, Алёна не помнила. Было ли ей обидно, страшно или жалко себя. Но помнила, что о матери говорить не любила, даже другим детям, таким же, как она. Когда те начинали мечтать о том, что мама обязательно, совсем скоро, приедет за ними, чтобы забрать домой, Алёна говорила, что за ней никто не приедет. Потому что её родителям некогда, что они много работают, что ездят в важные командировки, а она здесь учится, потому что дома за ней некому присматривать. Конечно же, все знали, что она всё выдумывает, над ней даже смеялись, а она лезла в драку, доказывать, что она не такая, как все, не просто брошенный ребёнок. С возрастом это прошло, выдумывать небылицы Алёна перестала, попросту больше не заговаривала о матери и о своей жизни дома. Знала, что никто за ней не придёт и никакого чуда не случится. Время от времени её навещала тётя Маша, но у той была своя семья, дети, и Алёна запретила себе привязываться к тётке и ждать её визитов. А чем взрослее становилась, тем сильнее уверялась в том, что ей никто не нужен из жизни до детдома. Всё это осталось далеко позади, судя по тому, что мать так ни разу о ней не вспомнила и не подумала навестить. В конце концов, Алёна попросила тётю Машу не приходить. Наверное, была чересчур груба, раз та её послушала, но в то время ждать чего-то другого от девочки-пацанки было глупо. Но это всё же глодало изнутри, раз спустя много лет, уже живя в Нижнем Новгороде, Алёна написала тётке письмо и даже добавила несколько слов извинений. И приписала свой номер телефона. Признаться честно, не ждала, что тётя Маша откликнется, и это была бы вина лишь самой Алёны, что по подростковой глупости оттолкнула единственного человека, которому было не наплевать, жива она или нет, но тётя Маша ей позвонила. Плакала, причитала и радовалась, когда Алёна говорила, что у неё всё хорошо. И с тех пор они созванивались, редко, в основном по большим праздникам, и сокровенным Алёна с тёткой никогда не делилась, ни с кем не делилась, но знать, что есть кто-то родной в целом свете, было немножко приятно. От этого становилось спокойнее.

Детдом научил её драться за своё, при любых обстоятельствах. Городок у них маленький, детский дом находился на окраине, и подопечных при нём находилось не так много. Алёна не помнила особых ужасов, её никто не бил и не третировал, но сытым и вольготным её детство не было. В детдоме учили, кормили, даже одевали, насколько хватало финансовых возможностей, но их всегда не хватало. Так же, как человеческого отношения и любви. Детдомовский ребёнок — это, словно, печать на всю жизнь. На тебя с самого детства смотрят косо и ждут неприятностей. Что ты что-то украдёшь, нагрубишь, ударишь исподтишка. В общем, за что бы ни принялся, обязательно всё испортишь.

Так как детский дом был небольшим, к ним, в основном, свозили детей из неблагополучных семей их городка и окрестных населённых пунктов, сёл и деревень, то своих образовательных классов в воспитательном учреждении не имелось. И все сто пятьдесят подопечных ходили в районную школу через дорогу. И это было самое ужасное, что Алёна могла вспомнить. Несмотря на чрезмерную бдительность всего педагогического состава, во всём, что случалось в школе, винили детдомовцев. С ними запрещали общаться остальным детям, не в открытую, но это как бы само собой разумелось, и родители, и учителя изначально прочерчивали социальную грань. К ним относились более строго, требовали меньше, по всей видимости, махнув рукой на образование сирот, дети из благополучных семей смеялись, издевались и показывали на них пальцами. И ничего удивительного, что детдомовские всегда держались особняком, и никого чужого к себе не подпускали, всегда готовые броситься в драку. Алёна отлично помнила, что значит чувствовать себя не такой, как все. Не так одетой, не так разговаривающей, будто бракованной и из-за этого выброшенной на обочину жизни. Но общая сплочённость в школе заканчивалась, стоило всем вернуться под крышу детдома. Там все разбивались на компании, одиночки забивались каждый в свой угол, и разговоры в детских помещениях велись совсем не детские. Сиротам хотелось всего и сразу. Денег, красивой одежды, привилегий, младшие мечтали о мороженом и конфетах, о новых игрушках. Ничего удивительного, что участковый и надзорные из детской комнаты милиции появлялись на пороге кабинета директора едва ли не через день. Подростки ночами убегали, хулиганили, курили дешёвые сигареты и пили столь же дешёвый алкоголь. Бывало, что дрались, бывало, могли ограбить какого-нибудь подвыпившего, загулявшего прохожего. На памяти Алёны двое мальчиков оказались в воспитательной колонии именно за ограбление.

И никого из подопечных детского дома не ждало ничего хорошего. Эти дети не верили в чудеса, даже в подарки на Новый год они переставали верить довольно рано. И Алёна была именно таким ребёнком, такой она себя отлично помнила. Как смотрела на других детей в школе и злилась, злилась из-за того, что у них есть то, чего нет у неё. Она не помнила, чтобы у кого-то были обеспеченные родители, в их городке людей при деньгах было найти весьма проблематично, а если и возможно, то они своих детей в школу на окраине города не привозили. Но тогда об этом не думалось. Просто у других детей, которым повезло больше, были родители, и был дом. И своя постель, и своя тарелка в шкафчике на кухне, и одежда, которую до тебя никто не носил. Личные вещи, про которые Алёна ничего не знала, вплоть до того момента, пока сама впервые не купила себе нижнее бельё. И это казалось невероятным, настоящим событием и достижением в жизни.

За семь лет жизни в детдоме, друзей Алёна так и не завела. В детском доме, вообще, никто ни с кем не дружил. Дети разбивались на компании, группы, а если кто-то и дружил, то против кого-то. Все защищали только свои интересы. Алёна столько раз видела, как легко рушилась дружба между девочками, которые долгое время едва ли не ели с одной тарелки, клялись друг другу в вечной дружбе, мечтали, как выйдут замуж в один день и будут дружить большими, крепкими семьями, что сама подобный опыт повторять никак не хотела. А рушилось всё по пошлым, банальным причинам. Всё, как во взрослой жизни. Зависть, деньги, мужчины. Детдомовские взрослели рано, и проблемы с самого детства их преследовали взрослые и серьёзные. Алёну называли одиночкой, называли заносчивой, кричали в спину, что она уродина и тупица, и нельзя сказать, что она воспринимала оскорбления стойко, с высоко поднятой головой. Она была обиженным подростком, и что-то кричала в ответ, а временами и с кулаками могла накинуться. Вспоминая себя в пятнадцатилетнем возрасте, Алёне становилось не просто не по себе, порой становилось страшно. Она была настолько неуправляема, неподконтрольна, что совершенно ничего нет удивительного в том, что, в конечном счёте, связалась с Сашкой Стрельниковым. Он был как раз одним из тех парней, по чью душу раз за разом в детский дом наведывалась милиция, и даже директор однажды прилюдно признался в том, что ждёт не дождётся, когда Стрельников либо покинет их дом в силу возраста, либо, наконец, влипнет во что-то серьёзное, и угодит в воспитательную колонию. Лишь бы отсюда подальше. А Сашка залихватски усмехался, выпячивал грудь колесом, нахально сплёвывал на асфальт и смеялся над всеми предостережениями и наставлениями. Он был старше Алёны на год, общался в своём кругу, и долго не обращал на неё никакого внимания. Алёна предпочитала держаться ото всех в стороне, ничуть не тяготясь своим одиночеством, не желая сидеть в кругу сверстниц, которые ночь напролёт готовы были обсуждать косметику, шмотки и парней. О правильном воспитании в детском доме мало кто заботился, особой морали тоже не прививали, и большинству девочек пятнадцати лет уже было что обсуждать, и чему поучиться у подружек. Алёна знала, что некоторые девочки принципиально не встречались с местными парнями. У некоторых были взрослые любовники, которые, конечно же, играли с ними и пользовались их юностью, порой даже наивностью и невинностью, но зато дарили подарки и покупали одежду. Когда ты растёшь в детдоме, зачастую, не зная, что такое модное платье, это значило много. Хотя, имело совсем другое, определённое название, как Алёна узнала значительно позже, повзрослев. Тогда подобное поведение одноклассниц, если не казалось нормальным, то не шокировало и не удивляло. Её тогда, вообще, мало что удивляло. У неё было иное мышление и другие желания.

Но даже тогда Алёна вполне осознавала, что дружба со Стрельниковым может быть опасна, он запросто может втянуть её в плохую историю. Но юность, играющие гормоны, и потянуло именно к нему. И привлекал Сашка именно своей бесшабашностью, смелостью и разившей от него опасностью. Казалось, что он ничего не боится. Он смеялся над учителями, над милиционерами, он разговаривал киношными фразами, задорно улыбался, и у него были красивые глаза. В пятнадцать лет Алёна легко поверила в то, что между ними любовь. Стрельников казался смелым, опытным, как ни глупо это звучит сейчас, спустя годы, он виделся ей настоящим мужчиной, пусть и не героем. Ведь герои не пьют водку, не ругаются матом и не донашивают чужие кроссовки. Но он выделялся среди других знакомых ей парней. Они смотрели на него, и она смотрела на него. А когда и сам Стрельников обратил на Алёну своё внимание, она решила, что кто-то нужный наверху щёлкнул пальцами, и между ними теперь любовь. Со всеми вытекающими.

Он стал её первым мужчиной. Сейчас Алёна не любила это вспоминать: тесную, захламлённую комнату в подвальном помещении детдома, где мальчишки собирались вечерами, чтобы поиграть в карты, попить пиво и погоготать, как умеют делать только озабоченные подростки. Вот в этой комнате и стоял старый топчан, накрытый колючим шерстяным одеялом, а роль подушки на нём играла старая телогрейка. Непонятно, кто на нём иногда спал или отдыхал, тогда и в голову не приходило спрашивать или беспокоиться о гигиене, но на этом топчане всё и случилось в первый раз. Алёне было пятнадцать, и, помнится, она чувствовала себя счастливой. Впервые за много-много лет, а, может быть, и впервые в жизни. Неудивительно, что первый секс окончательно лишил её рассудка и рассудительности, и она за Стрельникова готова была пойти и в огонь, и в воду, не говоря уже о том, чтобы наврать милиции, когда надо. Вплоть до самых выпускных экзаменов они считались самой крутой парой под крышей детского дома. И, наверное, их отношения продолжались дольше, чем у всех остальных. Может быть, это, на самом деле, была любовь? Первая, сумасшедшая, которую невозможно проанализировать, но и что-то для себя из этих отношений вынести, для будущего, тоже нельзя. Потому что будущего, как бы и нет. Алёна отлично помнила, что они жили одним днём. И Сашка, наверное, всё же любил её. Тоже, как мог, как жизнь научила. Но он заботился о ней, дарил подарочки, говорил, что она красивая. И становится всё красивее и красивее. Он дрался из-за неё с другими парнями, когда ему приходило в голову поревновать. Или хотел показать своё превосходство, а Алёна из-за него делала глупости, убегала с ним ночами из детского дома и болталась с Сашкой и его друзьями по ночным улицам, и чувствовала себя в те моменты невероятно смелой и свободной. И не думала о том, что жизнь может быть другой, казалось, что после детдома ничего не изменится. Потому что непонятно, как и что менять. Просто придёт день, когда их попросят собрать вещи и выставят за дверь. И совершенно не ясно, что тогда делать. А пока можно веселиться, хулиганить, сбегать, и не чувствовать за это вины. Ведь какая вина, если никто ничего хорошего от тебя всё равно не ждёт?

А потом этот день настал, и не для неё, а для Стрельникова. Он окончил школу, как положено, в срок, потому что никому не хотелось с ним возиться и дальше, чему-то учить, и, вообще, видеть в стенах школы и детдома. Ему выдали диплом о среднем образовании, а следом повестку в военкомат. Вот тогда осознание, что реальная жизнь, на самом деле, где-то за пределами детдома существует, впервые накрыло Алёну. Сашка уходил из её жизни, и хотя, Алёна пообещала ему, что будет ждать, писать письма, а Стрельников и вовсе пообещал, что женится на ней, как отслужит, она понимала, что это если когда-то и случится, то сейчас значения не имеет. Потому что его больше не будет рядом, и она остаётся одна. Ей предстоит самой прожить ещё год в детском доме, а затем выйти из его дверей в большой мир. И Алёна именно тогда, в тот момент, когда её детдомовская любовь рассуждала о том, как они заживут, когда он вернётся из армии, как поженятся, и непременно заживут лучше всех, сыто и богато, вдруг осознала, что мир-то, на самом деле, огромен. И он совсем не ограничивается этим маленьким городом, в котором на ней всегда будет клеймо детдомовской девчонки и дочери алкоголички. И тогда она впервые осознанно солгала человеку, которого вроде как любила. Который в последние два года был для неё самым родным и близким, который сделал её существование в этих стенах более-менее сносным. И без которого она, как казалось, не представляла своей жизни, потому что он и был всем миром. Алёна смотрела в его красивые тёмные глаза, и кивала, соглашаясь со всем, что он говорил.

— Ты увидишь, два года пролетят быстро.

Она кивала.

— Ты ведь будешь меня ждать?

Алёна вытерла слёзы, которые лились и лились из глаз. Сашка думал, что это из-за его отъезда, а Алёна плакала из-за того, что изменить ничего нельзя. И дело не в том, что Сашка уходит в армию, а в том, что они прощаются сегодня раз и навсегда. Потому что, когда он вернётся, её не будет в этом городе. И это не её, и не его вина. Просто именно так и будет.

Она погладила его по щеке. Хотелось напоследок запомнить его лицо. Потому что, если они и встретятся после его возвращения, если так случится, он уже изменится. Он повзрослеет, возмужает, и перестанет быть её Сашкой. Весёлым хулиганом.

— Конечно, буду, — сказала она. — Письма буду тебе писать.

— А замуж за меня выйдешь?

Он смотрел ей в глаза, и даже особого трепета и волнения в его голосе не было, потому что Стрельников не сомневался в ответе. Это ведь он, а это она. Все давным-давно знают, что они пара, кому придёт в голову усомниться в их отношениях друг к другу? Даже им самим не придёт.

Алёна улыбнулась ему дрожащими губами.

— Выйду. Ты вернёшься, и мы поженимся.

Сашка кивнул, и улыбнулся счастливой улыбкой уверенного в себе человека. Именно эту улыбку Алёна и запомнила, именно её она вспоминала, когда имя первой любви всплывало в её сознании. На следующий день он уехал, Алёна смотрела в окно, как Стрельников идёт к воротам детского дома, на дороге его и ещё двоих подопечных детского дома ожидал автобус из военкомата, и в те несколько минут, что Алёна ещё могла его видеть, она позволила себе поплакать. Было безумно горько прощаться с близким человеком, и дальше жить с пониманием того, что жизнь такой и будет — нужно будет раз за разом кого-то от себя отпускать, даже близкого и любимого.

Просто отпустить. Пожелать удачи, понадеяться, что у близкого человека всё будет хорошо и без неё, и двигаться дальше. Она сделала это впервые в возрасте семнадцати лет. Алёна не собиралась даже задумываться, допускать возможность того, чтобы прожить следующие два года по тому плану, что ей предложил Сашка. Писать ему письма, ждать его возвращения и свадьбы. Как только она осознала, что Сашку у неё забирают, поняла, что в этом городе не останется. Даже самой себе не сознавалась, но она с ужасом ждала дня, когда и ей укажут на дверь. Да, она ненавидела это место, ненавидела свою жизнь в детском доме, но как жить иначе, не знала. Ей никто не рассказал. И никаких перспектив для себя она не видела. В назначенный день, ей, как и Стрельникову, выдадут на руки диплом о среднем образовании, и она станет здесь лишней. Её научили печатать на машинке, зачем-то, мальчишек, хотя бы на специальных уроках учили водить автомобиль, ей позволили закончить девять классов, и получается, что ей больше никто ничем не обязан, и её больше не задерживают. И, оказавшись за порогом детского дома, ей прямая дорога в общежитие бывшей ткацкой фабрики, где временно селили таких, как она, бездомных и беспризорных. А дальше что? Ещё полтора года ждать возвращения Сашки, перебиваясь с хлеба на воду, совсем одной? Но самое интересное: какие перемены принесёт его возвращение? Мысль об этом больше всего пугала, если честно. Алёна чётко понимала, что ни он, ни она никому не нужны. А Сашка говорил о свадьбе, о семейной жизни. Кто придёт к ним на свадьбу? Его детдомовские дружки-приятели, если к тому времени кого-то из них не посадят? У неё даже подруг не появилось за семь лет жизни в детском доме, и этот факт её, признаться, совсем не печалит.

Она не стала отвечать на его письма. Было трудно, очень Сашку жалко, и, не удержавшись, и прочитав одно из посланий, в котором Стрельников спрашивал, в чём дело, почему она ему не пишет, что она всё, что его в жизни радует, Алёна и читать их перестала. Его письма заставляли сомневаться и злиться на себя, удивляться на собственную чёрствость. А однажды к Алёне подошли одноклассницы, и напрямую поинтересовались, почему она так поступает с Сашкой. Как оказалось, не получив от неё в очередной раз ответа, он написал своим друзьям, в желании выяснить, что происходит с его Алёнкой, и слух о том, что Алёна поступает столь гадко, предательски, и ни с кем-нибудь, а со Стрельниковым, разнеслась по детскому дому. А там скрытничать были не приучены, и большинство проблем и недоразумений предпочитали решать в лоб, а то и кулаками. Вступать в открытый конфликт незадолго до выпускных экзаменов, не хотелось, Алёна не исключала, что может заработать пару синяков. Её и без того не особо жаловали, почему-то она не нравилась людям, особенно, женской половине, в последние два года принимали в любой компании из-за Сашки Стрельникова, потому что его любили все, считали своим везде, у него был талант становиться лучшим другом для всех. А теперь его рядом не было, можно было не изображать симпатию, а уж исходя из того, что она Стрельникова мучила и, кажется, собралась бросить, и вовсе можно было не любезничать. А попросту оттаскать за волосы.

— Ты что, его бросаешь? — спросили у неё девчонки, и смотрели при этом недоверчиво, и в то же время с вызовом.

— Его нет, — сказала тогда им Алёна. Причём, сказала правду. Плечами пожала. — Я не могу бросить того, кого со мной нет.

Как и боялась, её едва не побили. Хрупкие девчонки, которые накинулись на неё с обвинениями и с кулаками. А Алёна сбежала от них и закрылась в подсобке, и довольно долго слушала ругань с той стороны, и как они пинали и колотили кулаками в дверь.

Она была глупой и злой, а ещё напуганной. Будь Алёна взрослее и разумнее, наверное, сделала бы над собой усилие, и написала бы Сашке письмо. Всё, как есть. Потому что именно так было бы правильно. Попробовать объяснить, может быть, попросить прощения, и обязательно с ним проститься. Сказать, что дело совсем не в нём. Но её пугает жизнь в этом городе, и жизнь с ним, если честно, тоже. Потому что, несмотря на все его положительные качества, несмотря на то, что он её, может быть, любит, ведь у них, по сути, никого нет, кроме друг друга, но что будет с этой любовью даже через год, не знает никто. И Сашка, с его страстью к авантюрам и мечтами о сытой жизни, окружённый дружками, которым ничего не стоит ограбить кого-нибудь в переулке, особых надежд на будущее тоже не подаёт. И Алёне не верилось в их совместное будущее. Она ещё не знала, чего хочет сама, чего ждёт от жизни, просто потому, что саму жизнь не знает, но смириться с судьбой и ждать Стрельникова, и что он сотворит с её жизнью, не могла.

Самый главный день в её жизни, не лучший, но определённо главный, это тот, когда она купила билет до Москвы на поезд. Самый дешёвый билет, в плацкарт, на проходящий поезд, но она его купила. На отложенные с огромным трудом деньги, копейки, которые получилось заработать в забегаловке неподалёку от детского дома. Ей даже не доверили обслуживать посетителей, в основном, водителей грузовиков, что приезжали на местный продуктовый рынок, и заходили пообедать. Алёна полгода мыла посуду на маленькой, грязной кухне, и выносила мусор. Три часа в день. Что за это время можно заработать? Но она откладывала и откладывала на билет, а всё потому, что однажды её посетила безумная мысль уехать в Москву. В столицу, в огромный мегаполис, это ведь город надежд, об этом сняли столько фильмов, написали столько книг, об этом рассказано столько реальных историй. Как люди приезжают в столицу из провинции, одинокие и нищие, и устраивают свою жизнь. Находят любовь, становятся известными, на них сваливается богатство. А чем она хуже?

И в этих мечтах было столько надежды, даже не на лучшее будущее, а на какую-то вселенскую справедливость. Казалось, что ей непременно должно повезти. Раз до этого её жизнь была полна разочарований, то что-то должно измениться, главное, сделать один смелый шаг. Спустя годы, оглядываясь назад, Алёна приходила к выводу, что она сделала смелых шагов чересчур много. По молодости не особо задумываясь о последствиях, она рубила с плеча, далеко не сразу сумев понять, что за её плечом нет ангела-хранителя, и лишь она может уберечь себя от беды. И поэтому необходимо стать осторожнее. Но, с другой стороны, кто ответит: будь она тогда осторожнее, оказалась бы она спустя десять лет рядом с Вадимом, наслаждаясь долгожданной стабильностью и уверенно глядя в завтрашний день? Несколько необдуманных шагов и привели её сюда. За них стыдно, и вспоминать о прошлом неприятно, но свои результаты они принесли.

Москва оказалась совсем не тем городом, о котором Алёна мечтала. Не сказкой, не полной возможностей, и все надежды, которые её долгое время подпитывали, довольно быстро начали таять. В столице не на что было надеяться. Здесь нужно было крутиться, вгрызаться зубами в любую возможность удержаться на плаву, порой перешагивать через людей. И первое время Алёна приходила в себя, стараясь смириться с новой реальностью. Огромный, агрессивный, никогда не засыпающий город буквально изумил детдомовскую девочку, приехавшую из глухой провинции. Алёна помнила, как стояла на вокзале, с рюкзаком за спиной, в котором уместились все её вещи, всё, что у неё было в её жизни, включая прошлое, настоящее и будущее, и у неё тяжело колотилось сердце. От страха. Она впервые чего-то так сильно испугалась. Вышла на перрон, поняла, что это не её город, и вот тогда испугалась. Вдруг осознала, что ей некуда идти.

Настолько некуда, что страшно выйти из здания вокзала и оказаться в лабиринте улиц, где нет ничего знакомого.

— Девочка, ты почему здесь сидишь? У тебя документы есть? Сколько тебе лет?

Вечером к ней подошёл патруль, и двое бравых хлопцев уставились на неё совсем не по-доброму. Подозрительно и придирчиво.

Алёна знала, что выглядит моложе своих лет, особенно, когда заплетает волосы в две косы. С первого взгляда больше тринадцати и не дашь. А стражи порядка смотрели хмуро, и Алёна побоялась врать. Пришлось показывать паспорт, и билет на поезд, который привёз её сюда. Патрульные проверили паспорт, покрутили билет в руках.

— И что ты здесь сидишь? — поинтересовались они. — Приехала, так иди туда, куда приехала.

Паспорт ей вернули, и Алёна поторопилась его спрятать обратно в рюкзак.

— Мне пока некуда, — проговорила она негромко.

Мужчины переглянулись, весьма красноречиво. Тот, что постарше, даже вздохнул, но для Алёны повторил:

— Тебе нельзя оставаться на вокзале, иначе придётся тебя задержать. Оно тебе надо?

Алёна отрицательно качнула головой.

— Вот именно.

— Понаедут в Москву, — сказал другой, разглядывая Алёну, — прям с вокзала в поп-дивы думают попасть. Иди отсюда.

Алёна поднялась с неудобного кресла, взяла свой рюкзак, понимая, что через пару минут окажется, в буквальном смысле, на улице. Старший заметил её нерешительность, а когда его напарник двинулся дальше, негромко поинтересовался:

— У тебя деньги есть?

Алёна насторожилась, кинула на мужчину колкий взгляд.

— Тут через улицу, — он даже направление указал, — в красном доме, хостел есть. Совсем недорого.

Алёна непонимающе смотрела на него.

— Что?

Мужчина невольно усмехнулся. Повторил:

— Хостел. Там переночевать можно. Ступай туда. А на вокзале больше показывайся, а то задержат.

— Спасибо, — тихо проговорила Алёна, и направилась через зал к выходу.

На улице уже начало темнеть. Алёна вышла на площадь трёх вокзалов, и первую минуту стояла, будто оглушённая. В нос ударил запах выхлопных газов, какой-то быстрой еды и собирающегося дождя. Люди спешили мимо неё, иногда толкали плечами, кто-то аккуратно обходил, кто-то недовольно бубнил под нос, а Алёна привыкала. К шуму, запахам, к суете вокруг. К гулу и сигналам автомобилей, которые двигались беспрерывным потоком мимо.

В хостеле оказалось вполне терпимо, по крайней мере, Алёне ужаснуться не захотелось. Довольно чистенькие комнаты, двухъярусные кровати, постельное бельё выдали. А в конце коридора туалет, и душевая кабина присутствовала. Патрульный на вокзале сказал, что здесь совсем недорого, но Алёна скрепя сердце отдала за первые сутки треть всех своих сбережений. И опять же мысленно ужаснулась. Если она срочно что-то не предпримет, точно окажется на улице, и случится это уже через пару дней. При том, что она совсем не будет есть, а кушать, между тем, хотелось. Маленький пирожок, купленный на вокзале после обеда, совсем не насытил.

С соседями, правда, не слишком повезло. Компания гастарбайтеров, шумных и громогласных, они разговаривали между собой на непонятном языке, смеялись и косились с любопытством. Алёна забралась на верхнюю полку, повернулась к ним спиной, обняла свой рюкзак, и долго лежала, чутко прислушиваясь к тому, что происходит в комнате. Но сон всё же взял своё, она уснула под разговоры и смех, а когда утром проснулась, оказалось, что никого, кроме неё, в комнате нет. Все разъехались.

Первый день в Москве прошёл незаметно, и никаких перемен в жизнь Алёны не внёс. Она пешком исходила все близлежащие улицы в поисках хоть какой-то работы, на транспорт, даже общественный, денег не было, да и потеряться в лабиринте улиц и запутаться в незнакомых автобусных маршрутах боялась. И когда под вечер вернулась в хостел, усталая и голодная, на соседней койке обнаружила рыжеволосую девушку. Крепко сбитая, лицо в веснушках, улыбка задорная, а зубы белые-белые. Алёне ещё подумалось: как у молодой лошади.

— Я Дарья, — представилась новая соседка. — А тебя как зовут? — Она поднялась, и Алёна поняла, что девушку природа и ростом не обидела.

Дашкиному облику не хватало хрупкости. От неё било уверенностью, желанием познать мир и человеческую природу до самой глубины, и скрывать свои желания у неё никак не получалось. Назвать Дашку красавицей с первого взгляда на неё как-то не получалось. Взгляд цеплялся то за яркие волосы натурального морковного цвета, то за крупный нос, то за пухлые губы, а мужики, наверняка, смотрели ниже, на пышную грудь в смелом вырезе кофточки. Так уж получалось, что она сама от себя внимание отвлекала. Далеко не сразу удавалось вглядеться в её лицо, посмотреть в глаза, чтобы запомнить черты её лица в целом. Но Даша, без сомнения, не могла оставить человека равнодушным, и если сразу не вспомнишь её лицо, то впечатление, что она на тебя произвела, обычно наскоком, долго не забывалось.

В вечер их знакомства хостел снова был забит до отказа. Проезжие, командировочные, туристы, гастарбайтеры. А они сидели на Дашкиной кровати на нижней полке, в полумраке, и болтали. И Алёна не могла вспомнить, с какой ещё девочкой, девушкой за всю свою жизнь могла проговорить так долго, а уж тем более чем-то с ней поделиться. Выяснилось, что Даша старше неё на два года, и приехала в Москву становиться звездой. Из Самарской области.

— Я классно пою, — заявила она, откусывая от красного яблока. Алёну тоже накормила, тем, что было в её сумке, и лишь отмахнулась, когда та отказываться принялась. Возможно, разглядела голодный блеск в глазах. — Хочу звездой стать.

Это была крутая мечта, поспорить было нельзя. К тому же, Дашка не спрашивала чужого мнения, она делала заявление. Что она хочет того-то и того-то. И Алёна подумала, что это здорово — точно знать, чего ты хочешь.

— А ты? — спросила она. Алёна лишь плечами пожала. Дашка глаза на неё вытаращила. — Что, не знаешь, зачем в Москву приехала?

— Знаю, — негромко отозвалась Алёна. — Чтобы что-то изменить.

— Ну, Москва — подходящий для этого город, — глубокомысленно проговорила Даша. И тут же бдительно поинтересовалась: — Ты поёшь?

— Никогда не пробовала.

— И не пробуй, — решила новая подруга. — Петь буду я. Зачем нам конкурентками становиться? Особенно, с твоей физиономией.

Алёна нахмурилась, на Дашу посмотрела непонимающе.

— А что с моей физиономией?

— Уж слишком она симпотная.

— Никогда об этом не думала, — призналась Алёна.

— Да ладно! — насмешливо протянула Даша. — И никто тебе об этом не говорил?

— Парень… бывший, — призналась Алёна. — Но ему ведь положено. А больше никто.

— Странно. Где же ты росла?

— В детдоме, — сорвалось с языка прежде, чем Алёна успела обдумать свой ответ.

А Дашка глаза на неё вытаращила, но затем с сочувствием кивнула.

— Понятно. И что делать дальше собираешься?

Алёна помрачнела.

— Работу искать. Но это оказалось не так просто, мне ещё восемнадцати нет.

— А когда будет?

— Через полгода.

— Не обдумала ты этот вариант, подруга.

— Я просто хотела поскорее уехать. Документы отдали, и я сразу на поезд.

Дашка хлопнула себя по коленке.

— Ладно, что-нибудь придумаем. А пока надо завтра отсюда сваливать.

Она глянула через плечо на людей, что занимали соседние кровати. В хостеле не было разделения на мужскую и женскую половину, и увидеть здесь можно было немало.

— У меня девчонка знакомая в Москве живёт, комнату в коммуналке снимает. Обещала помочь в первое время. Завтра переедем к ней.

Поверить в такую удачу было сложно. И, признаться, рядом с пышущей жизненной энергией и уверенностью Дарьей, стало не так страшно и одиноко. Но Алёна всё же заметила:

— Не думаю, что она обрадуется, если ещё и я свалюсь ей на голову.

Даша лишь отмахнулась.

— Мы, приезжие, должны друг другу помогать. К тому же, она моей сестре обещала. Это её подруга. Она уже три года в Москве.

Три года в Москве и всё ещё снимает комнату в коммунальной квартире. Перспективы не радужные.

Вот так и началась жизнь Алёны в столице. И она не уставала благодарить свою удачу за то, что свела её с Дашей. Иначе хоть пропадай. А, сев новой знакомой и своей удаче на хвост, Алёна на следующий день перебралась в комнату в большой коммунальной квартире. Комната была маленькая, тёмная, заставленная громоздкой мебелью, а дверь хлипкая, словно фанерная. А за ней длинный коридор с точно такими же дверями, холодная ванная комната с чугунной ванной, с пятнами ржавчины и облезлой эмали, а в довершение кухня, с несколькими газовыми плитами, пропитанная весьма неприятными ароматами готовящейся еды. У каждого жильца своей. Бельё надлежало сушить в своей комнате, есть там же, по коридорам не бегать, и в свою очередь мыть длинный коридор и туалет. И, кажется, не было минуты в сутках, чтобы в квартире было тихо, никто не говорил, не кричал, не включал телевизор, где-то за стенкой не звонил телефон. Но всё равно, это было лучше, чем хостел, здесь была дверь, своя комната, и иллюзия личной жизни. Хоть какого-то порядка.

— Хозяин грозится всех выселить, — рассказывала им Света, Дашкина знакомая, что согласилась их приютить на первое время. — Говорит, дом снесут, но пока ничего, живём.

Дашка уплетала макароны с тушёнкой, кивала и чему-то радовалась. А Света наставительно продолжила:

— Работу ищите. В Москве без работы нельзя. В конце месяца квартплату на всех делим.

Даже это заявление порадовало. Впереди целый месяц, и это казалось огромным отрезком времени. В течение которого всё непременно должно наладиться. Или хотя бы поменяться. И по Дашкиному лицу Алёна прочитала, что она подумала о том же. Что у них-то за месяц точно наступят перемены.

Перемены наступили, правда, лишь в том плане, что получилось найти работу. В кафе у одного из вещевых рынков, там не стали придираться к возрасту Алёны, видимо, проверок не боялись, и взяли официанткой. В кафе захаживали посетители специфического склада, в основном, торговцы не славянской внешности, они разговаривали между собой и с хозяином на родном им языке, а на Алёну посматривали с усмешкой. Всё это жутко напрягало, но выбора не было, и Алёна стойко терпела масляные взгляды и неприличные замечания. Правда, уже успела показать, что может за себя постоять, однажды едва отрезав палец столовым ножом одному из завсегдатаев кафе, особенно смелому и прыткому. Была уверена, что после этого инцидента её уволят, но хозяин, узбек с лоснящейся лысиной, лишь хмыкнул, а затем с легкостью лишил её заработка за день, в качестве наказания.

Бегать с подносом приходилось шесть дней в неделю по десять часов. Нелёгкая работа. К тому же, готовили в кафе узбекскую кухню, и уже спустя неделю работы, Алёна для себя уяснила, что не терпит всё, что там готовят. От запахов порой начинало мутить. А её лишь подгоняли и прикрикивали.

Вечером, оказавшись дома, на своём матрасе на полу, хотелось тишины, забыться, но Алёне казалось, что она вся пропахла пловом и мантами, и этот запах не уходил, сколько бы она не тёрла себя мочалкой. И она лежала, уткнувшись носом в подушку, чтобы ничего не чувствовать.

— Алён, ты спишь?

Алёна перевернулась на спину, вздохнула в темноте, сложила руки на животе. Прошла пара секунд, прежде чем она откликнулась на голос подруги. Даша лежала в метре от неё, на таком же матрасе, и сейчас подпёрла голову рукой, приподнявшись.

— Не сплю.

— Устала?

— А то.

— Хреновая у тебя работа, — согласилась Дашка. — Правда, и у меня не лучше, но всё-таки не так противно. Хотя, по ночам тоже попадаются отморозки. Приезжают, пальцы гнут.

Дашка устроилась на бензозаправку, и исполняла там все роли разом. Принимала деньги за бензин, рулила в магазинчике, варила кофе и грела пирожки в микроволновке. А порой и машины заправлять помогала, пытаясь заработать лишнюю копейку.

— А Светка-то замуж собралась, — шёпотом проговорила Даша, пользуясь тем, что старшая подруга отсутствует.

Алёну эта информация заинтересовала, она тоже на локте приподнялась, на Дашку в полумраке уставилась.

— Да ну? За Толика?

— Конечно, за кого ещё.

Алёна снова легла, провела ладонями по одеялу на животе.

— Наверное, это хорошо.

— Да чего хорошего? Он такой же приезжий. На стройке отделочником батрачит. Ни жилья, ни перспектив. Она уже заикнулась, что к нему в Воронеж уедут, к маме его. Вот и вся мечта о столичной жизни.

— А, может, она и не мечтала?

— Светка не мечтала? — Дашка громко и насмешливо фыркнула. — Всё я знаю, о чём она мечтала! Они с моей старшей сестрой лучшими подругами в школе были. Светка в Москву подалась поступать, по нашим меркам, у неё неплохие шансы были, но это же Москва. Кого тут красным школьным дипломом удивишь? Не поступила, так и осталась. Третий год в супермаркете на кассе сидит. И ничего ей больше не светит. Кроме Толика, конечно.

— Не говори так.

— Что есть, то есть.

Из кафе Алёна уволилась в тот же день, как ей исполнилось восемнадцать. Это и было подарком, наверное, самым главным. Она никому ничего не была должна, так же, как и ей, даже зарплату за отработанную неделю не заплатили. Просто указали на дверь. Не хочешь работать, катись. И Алёна выскочила из кафе с его удушливыми пряными запахами, взглянула на хмурое осеннее небо и сделала глубокий вдох, неожиданно почувствовав себя свободной. Отныне она совершеннолетняя и может делать, что захочет. А вечером они с девчонками сидели в комнате, за тонкими стенами которой кипела бесконечная жизнь, как и в самой столице, огромном мегаполисе, что не затихал ни днём, ни ночью. Их коммуналка очень была похожа на Москву, суетой и гамом, маленькое отражение в огромном зеркале. Даша и Света решили отпраздновать день рождение Алёны, пусть с жареной картошкой и бутылкой дешёвого вина, но, наверное, это был самое лучшее день рождения в её жизни. Первое, когда кто-то позаботился о том, чтобы её поздравить.

— Что теперь делать будешь? — спросила её Дашка, уплетая картошку. — Без работы?

— Найду другую, — пожала Алёна плечами. — Теперь я всё могу.

— Это точно, — поддержала её Света. И достала из-под дивана подарочный пакет. Протянула Алёне. — Вот, возьми, на удачу.

Алёна в первый момент замерла, после чего укоризненно глянула на девчонок.

— Ну, зачем вы?

— Бери, бери, — замахали на неё руками.

— Это тебе для везения, — сказала Даша, когда Алёна достала из пакета пусть недорогое, но настоящее платье. Её первое платье в жизни. — Тебе работу искать, а в этом ты скорее её найдёшь, чем в своих джинсах и футболках. Здесь по одёжке встречают. Это же Москва, детка! — закончила она нравоучительно.

Света неожиданно пихнула Дашу в бок.

— Хватит картошку жрать, — шикнула она на неё. — Тебе же на прослушивание идти послезавтра. Опять скажут, что ты толстая.

— Я не толстая, — обиделась Даша. — Я фигуристая.

— Ага, — съязвила Света, — будешь это продюсерам объяснять.

А Алёна сидела, прижав к себе платье. Посмотрела на подруг, и проникновенно проговорила:

— Спасибо, девчонки. Мне никогда платьев не покупали. А уж тем более, не дарили.

— Ты в нём красавицей будешь, — заверили её.

Следующий год в Москве, да и последующий за ним, помнились смутно. Работа, в основном, с подносом в мелких кафе, жизнь в коммуналке, к которой Алёна довольно быстро привыкла. В конце концов, иначе она никогда и не жила, у неё всегда всё было общее. А вот Дашка частенько жаловалась и скандалила с соседями. Света от них, на самом деле, довольно скоро съехала, вышла замуж за своего Толика и уехала с ним в Воронеж. Дашка её ругала, но Света выглядела счастливой, и Алёна подругу в какой-то момент одёрнула. Предложила заняться поиском собственного счастья. Со счастьем как-то не складывалось, ни у той, ни у другой, за работой, порой по двенадцать часов в день, с не частыми выходными, о женском счастье задумываться получалось редко. Рядом появлялись молодые люди, говорили комплименты и красивые слова, но никому из них отчего-то не верилось. Наверное, из-за сальных взглядов и чересчур нахальных рук. А Алёна, когда ей приходило в голову погрустить, вспоминала Сашку. Думала о том, как он устроил свою жизнь, ведь из армии вернулся довольно давно, год назад, и какие-то перемены в его жизни должны были произойти. Но Сашке хотя бы было куда возвращаться, он был прописан в родительском доме, и пусть рядом с родителями-алкоголиками, но свой угол у него есть. Прошлую любовь было жалко, и от одиночества временами Алёне хотелось выть и жалеть себя, да так, чтобы и все окружающие её пожалели. Но Москва не тот город, в котором рядом с тобой остановятся, чтобы послушать о твоих бедах и несчастьях. Здесь у всех полно своих проблем.

Дашке тоже не везло. Она настойчиво ходила на прослушивания и кастинги, одно время даже пела в ночном ресторане, но долго там не задержалась. Считала, что ею попользовались и выставили за дверь, но на самом деле проблема была в её неуживчивом характере, Алёна даже намекала ей на это не раз, но Дашка слушать не хотела. Она была из той категории людей, что принимались колотить в закрывшуюся перед ними дверь и требовать справедливости. Вот только справедливость они понимали по-своему, в свою, исключительно в свою пользу.

Почти два года они прожили в тесной комнате коммуналке, и Алёне даже стало казаться, что роднее человека у неё никогда и не было. Конечно, Дашка не была подарком, они время от времени ругались, но, в основном, из-за каких-то мелочей и глупостей, как и все девчонки, сёстры или лучшие подруги. И, наверное, так и было. Всё вместе. Оставшись вдвоём в Москве, они столько всего пережили, перетерпели, бывало, что вместе оказывались без работы, и тогда главным было — где-то раздобыть денег на оплату аренды комнаты, чтобы «добрый» хозяин коммунальной квартиры, не вышвырнул их пинком на улицу. Оказаться без крыши над головой, казалось самым страшным. Однажды, был такой момент, когда Дашка пела в переходе, было стыдно, Алёна стояла рядом с ней, мимо проходили люди, большинство с равнодушными лицами, а они, две взрослые девахи, зарабатывали на кусок хлеба последним оставшимся способом. Правда, уже через час их погнали хмурые молодчики в кожаных куртках, перед этим предложив альтернативу заработку пением, и пришлось уносить ноги. И Алёна помнила, как они бежали по серым ноябрьским улицам прочь от того пешеходного перехода, поскальзываясь на грязном асфальте и задыхаясь. А когда остановились за углом какого-то магазина, Дашка, пытаясь отдышаться, проговорила:

— Ну, уж нет, дудки! Это слишком опасный бизнес.

Алёну их неудачи не особо расстраивали, а уж тем более разочарований, сбивающих с ног, она не испытывала. Переживала, конечно, но, в основном, насчёт того, что поесть и где заработать денег, чтобы заплатить за квартиру. Конечно, хотелось большего, то есть, больше денег, но где их взять, было не ясно, и поэтому повода расстраиваться из-за этого, Алёна тоже не находила. А вот Дашка нервничала. И чем больше времени проходило, тем заметнее это становилось. Приходя с очередного провального для неё кастинга, она пылала от возмущения и негодования, и не хотела этого скрывать. Плохими были все, начиная от продюсеров и заканчивая наёмным персоналом, что убирал залы и меня куллеры с водой. Точнее, забывал убирать и забывал менять. А уж про других конкурсантов, особенно, про тех, кому повезло пройти злосчастный отбор, и вовсе слушать было грустно. Алёне было подругу жаль, потому что мечты той откровенно рушились. У неё вот мечты, как таковой, кроме той, чтобы жить хорошо и сытно, никогда не было, и поэтому никакие душевные разочарования её не преследовали. А Дашка злилась, из-за этого много курила, и теряла голос. Сама это понимала, но исправить ситуацию не спешила. Как-то, залив своё горе в клубе несколькими бокалами вина, призналась:

— Скачусь до ресторанного уровня, буду петь поздравительные гимны за пятьсот рублей с носа, и никуда больше не полезу. Потеряет меня большая сцена.

Сказала это, и рассмеялась. А вот Алёна смеяться не стала, ей Дашку стало по-настоящему жаль. Возможно, её мечта и была глупой, детской, недосягаемой, но она была. И Даша приехала в столицу именно за тем, чтобы воплотить её в жизнь. Ведь дома её ждали родители, сестра, целый полк родственников, что звонили дважды в неделю, волновались за неё и ждали домой. А Дашка врала им, что у неё всё в порядке, что её вот-вот покажут по телевизору, и в Самарскую область обратно ей не хотелось. Будь Алёна на её месте, наверное, давно бы бросила всё и уехала домой. Потому что бросать было особо нечего, а где-то там, пусть и далеко — дом, её любят и ждут. Это у неё выбора нет, а Дашка свой сделала, пошла за мечтой.

— А ты? — спросила её Дашка как-то. Они с утра успели поскандалить, снова из-за какой-то бытовой ерунды, и обычно Алёна лишь отмахивалась от их перепалок, не считая их серьёзными и важными, быстро забывала, да и Даша поступала также. Но в последние пару месяцев подруга здорово злилась. На себя, на неё, на свои неудачи, и так просто отмахиваться от её вечного недовольства и придирок уже не получалось.

— Что я? — переспросила Алёна, не глядя на Дашу. Собиралась на работу, и это был повод на подругу не смотреть, и увернуться от очередного неприятного разговора, в который Даша активно старалась её втянуть.

— Так и будешь бегать с подносом по грязным кафешкам, и больше ничего не сделаешь?

— Что ты предлагаешь мне сделать?

Даша развела руками.

— Хоть что-то. Алён, ты в Москве больше двух лет, а на тебя посмотришь, выглядишь так, будто вчера с поезда сошла!

Алёна, на самом деле, не слишком часто покупала себе обновки. Во-первых, денег на новые вещи не хватало, а, во-вторых, она не привыкла к разнообразию нарядов. У неё в шкафу до сих пор висело одно-единственное платье, которое девчонки подарили ей на восемнадцатилетие. Она надевала его по особым случаям, и считала, что этого вполне достаточно. Не на работу же ей наряжаться, для роли официантки вполне сойдут джинсы, а форменную футболку ей выдадут. А вот Дашка модилась, большую часть зарплаты тратила именно на шмотки, к тому же, родители присылали ей денег каждый месяц, хоть и немного. На них Дашка жила, а зарплату спускала на платья и туфли, говорила, что это необходимо для имиджа и успеха.

— Приди я на прослушивание, как ты, как мальчишка-оборванец, мне точно ничего не светит.

Алёна так не считала, была уверена, что главное голос и харизма, но спорить с подругой не решалась. В конце концов, она, в отличие от Дашки, ни на одном кастинге не бывала, так что, может, она и права.

— Я просто не понимаю, — выговаривала ей в тот день Дашка, — неужели ты не хочешь добиться большего? Тебе достаточно мизерной зарплаты и вот этой комнаты? Так и будешь спать на полу?

— Чего ты хочешь? — разозлилась на неё Алёна. — Чтобы я на панель пошла? Или в том переходе встала?

Дашка остановилась перед ней, упёрла руку в бок, а взглянула с неприятным вызовом.

— То есть, по-другому ты заработать не можешь?

— Иди ты к чёрту, — выдохнула Алёна, не выдержав нравоучений. — Можно подумать, ты можешь!

Дашка вдруг ахнула, обиделась, Алёна по её глазам это поняла. Щёки вспыхнули гневным румянцем, и она знакомо заголосила, правда, в этот раз обратив своё негодование на Алёну:

— Да где бы ты была, если бы не я? Забыла, как с голода помирала в том вокзальном хостеле?

Отвечать ей Алёна не стала. Взяла сумку и из комнаты вышла, правда, не забыв громко хлопнуть за собой дверью.

Злиться на Дашку было бессмысленно. Алёна прекрасно знала, что это очередной взрыв неудовлетворённой творческой натуры, что Дашка остынет, и будет просить прощения, но почему-то в этот раз было особенно обидно. Конечно, уже завтра она простит подругу, они обнимутся, повздыхают и придут к решению бороться с жизненными трудностями дальше, вместе, но сегодня было горько. И, наверное, от этой самой горечи Алёна решила последовать Дашкиному совету. Взять и что-то изменить. Зашла в торговый центр недалеко от работы, и купила себе платье. Короткое, блестящее, расшитое пайетками. Изумительного стального оттенка. Совершенно не представляла, куда в нём может выйти, но ей так захотелось это замечательное, удивительное и ненужное ей платье. А ещё туфли к нему. Истратила на обновки почти все отложенные деньги, но решила не ругать себя. Для чего-то же она деньги копит, так почему не для себя?

Ссора определённо затянулась. Дашка обижалась на неё, отмалчивалась, а когда увидела, как Алёна демонстративно примеряет платье, и вовсе надулась, как индюк, и от неё отвернулась. Надо сказать, что ей было, на что обратить внимание. Алёна и сама в первую минуту замерла перед зеркалом, удивлённо глядя на себя. Платье сидело, как перчатка, облегая фигуру. И выяснялось, что фигура у неё всё же есть, и она сама привлекательна, а если улыбнётся, то может быть обаятельной. Просто под футболками неопределённого размера её фигуру было не рассмотреть, Алёна и сама к себе не присматривалась, крутясь между работами и столами с подносами. Проще всего было проснуться утром, закрутить волосы в хвост, надеть джинсы, кофту и бежать по делам, зарабатывать деньги. Редкие вылазки в попытке развлечься, тоже не приносили особых перемен. Алёна настолько привыкла к своей внешней простоте, не доверяла комплиментам, что даже в зеркало на себя смотрела будто сквозь собственное отражение.

— Мы идём в клуб, — сообщила она Даше. — С девочками с работы. — И примирительно предложила: — Ты хочешь пойти со мной?

Дашка гордо отвернулась, помолчала, перебирая свои наряды в шкафу. Затем сказала:

— Нет. У меня много дел.

Если честно, Алёна немного расстроилась из-за её ответа. Надеялась на примирение, но Дашка неожиданно заартачилась. И Алёне ничего не оставалось, как пожать плечами.

— Как знаешь.

Кинула ещё один взгляд на себя в зеркало, взяла сумочку и из комнаты вышла, проклиная про себя чужое упрямство.

Ссора с подругой совершенно не радовала. Алёна никак не могла отвлечься от этих мыслей, но в то же время раз за разом вспоминала Дашкины слова. В последнее время подруга всё чаще их произносила, намекала на то, что в жизни Алёны ничего не меняется, что она ничего не хочет менять. Наверное, потому, что ей не достаёт способностей, ума, таланта. Дашка и Свету в пример приводила, в пример плачевный. Что, мол, тоже не смогла, уехала, оказалась неудачницей, и с её слов выходило, что лишь она старается и что-то делает, а в жизни нет даже намёка на справедливость, раз удача не поворачивается к ней лицом. Конечно, можно было бы сказать Дашке, что она к себе несколько необъективна, и что Света была в чём-то права, и Дашке не стоило свои переживания заедать, ведь за два года жизни в Москве, нажитый лишний вес совершенно её не украсил. Но Дашка сразу начинала злиться, стучала кулаками по столу и требовала увидеть в ней душевную красоту и несокрушимый талант. Ну, и кто бы взялся с ней спорить? Алёна не спорила. Может быть, зря.

— Девушка, что вы пьёте?

Алёна отвлеклась от своих мыслей, вспомнила, что скучает за стойкой бара ночного клуба, пока девчонки вовсю веселятся, танцуют, и, кажется, познакомились с молодыми людьми, что активно им улыбаются. Алёна глянула на них через плечо, прежде чем посмотреть на молодого человека, что обратился к ней с вопросом. Он сидел на соседнем с ней высоком стуле, в расслабленной позе, пристроив локоть на барной стойке, и на неё поглядывал. С любопытством. И Алёне впервые в жизни стало настолько неловко под мужским взглядом. Который не был сальным, похабным, наглым. Но молодой человек буквально раздевал её взглядом, ощупывал каждый изгиб её тела под блестящей тканью платья. Затем поднял взгляд к лицу Алёны и всмотрелся пристально-пристально. После чего вдруг протянул к ней руку и смахнул с её лба чёлку. Алёна отшатнулась от него и выдала кое-что из своего детдомовского прошлого. Сашка Стрельников всегда мастерски ругался матом, и Алёна поневоле запомнила некоторые фразы, и сейчас своими знаниями блеснула. Брови молодого человека взлетели вверх, без сомнения, удивлённо, после чего он захохотал. Затем окинул Алёну ещё одним взглядом, уже более внимательным и заинтересованным. И в следующий момент его ладонь едва ощутимо стукнула Алёну по спине в районе лопаток. А ей незнакомец сказал:

— Не горбись. И пиво больше никогда не пей. — Щёлкнул пальцами, привлекая внимание бармена. — Серёг, сделай девушке мартини. — На Алёну посмотрел, прямо в глаза, и сообщил: — Меня зовут Валера.